Ч ё ртовакоробочк а
| Вид материала | Документы |
| - Двести семьдесят тысяч баксов. - Ну… Потом обсудим. Вы мне очень понравились Сергей, и я хочу попробовать русский рынок. Я думаю, что смогу взять задаток и оговорить сроки возврата остальной суммы. Я хочу рискнуть. Они отбирали барахло целый день, потом ещё один день. Сначала Сергей не понимал, что брать, от чего отказываться, как-то не врубался, потом потихоньку, полегоньку дело пошло. Слава богу, уж чего-чего, а чего надо, он всегда понимал. Своего упускать не привык. Не то сейчас время. Цены у Дэна были нормальные. Квадратный метр полотна – сто пятьдесят фунтов. Хоть Италия семнадцатого века, хоть Франция девятнадцатого. Хоть пейзаж, хоть бабы, хоть кастрюли. Сергей брал всё больше корабли, лошадей, собак. Голых тёток не брал. Многие нравились, но без толку – жёны никому не разрешат повесить. Не брал птиц, покойников и кладбища – к несчастью. Взял несколько путёвых портретов с мордами, похожими на русских – может предки кому понадобятся. Брал парные вазы, пастушков с пастушками. Мебель брать не стал – много места, на первую пробу не стоит. В общем наковырял от души – на целый контейнер. Поторговались. Получилось четыреста шестьдесят штук в паундах. Сергей удивился тому, что Дэн поверил его подписям на чеке и на контракте. Он остался должен четыреста тридцать пять тысяч долларов – неслабо под честное слово. С другой стороны он-то Дэна дурить не собирался, да и чего не поверить честному человеку? Он ожидал какой-то суеты после подписей, но нет. Оказалось, что расходы по транспортировке и упаковке Дэн уже включил в счёт. От него больше ничего не требуется. Можно ехать. Тут Сергей слегка встревожился. Барахло остаётся в Англии. Из него выдурили двести пятьдесят штук задатка. А если надуют? Пошли с Дэном спрыснуть контракт. Хорошо поговорили, как мужик с мужиком. Дэн просёк тему. Сказал, что можно остаться и сопровождать груз. Нет проблем. Но, вообще-то, он Сергею поверил, надо бы и ему в ответ. Сергей хорошо подумал, махнул рукой. А! Серьёзных дел без риска не бывает. Давай, Дэнуля! Он улетел из Лондона на следующий день. Лёту всего ничего, три часа сорок минут. Выпить, закусить дают, кресло под попой мягкое. Сергей всё думал, думал и надумал, что цену надо ставить один к пяти. То есть за один купил, за пять продал. Ну вот, скажем, картина. Купил метр за сто пятьдесят. Это в баксах двести двадцать пять. А продавать надо за штуку сто пятьдесят. Спрашивать полторы и двигаться до тысячи двухсот, тысячи ста. Теперь, берёт её, например, Пылесос, реставрирует баксов за триста. Итого, полторы. Добавит раму за пятьсот, получится двушка. Ну и чего? Что он её какому-нибудь своему олигарху не воткнёт за пять штук? Да, запросто. Значит и у Сергея возьмёт. А теперь, если четыреста шестьдесят тысяч перевести в доллары и умножить на пять… Сергей не успел досчитать, как прилетели. Вот что значит путешествие делового человека. Ни на минуту нельзя расслабиться. Думаешь, считаешь, решаешь вопросы. Note-book что ли купить? Время – деньги, а с компьютером, глядишь, и досчитал бы до прилёта. Он приехал домой, хорошо выспался. Утром поехал к себе. У него был антикварный магазин на площади Искусств. Место хорошее – Русский музей рядом и, главное «Европа». Иностранец из неё гуляет, ну и поддерживает бизнес. Магазин так, ничего себе, но если с Дэнчиком дело сладится надо будет брать помещение попросторней. Тогда и секретаршу можно завести. Сергея как-то раньше не трогало то, что у него нет секретарши, а теперь стало обидно – что он, хуже других, что ли? Нужен нормальный кабинет с кондишином, приёмная, девица воспитанная из университета профсоюзов. Чтоб всё по фирме было. Он сравнил будущее с тем, что есть. Сел за старый письменный стол в заваленной, заставленной и завешанной картинами, статуями, гравюрами, иконами, капителями колонн, плакатами, фотографиями, каталогами, военными мундирами, открытками, монетами, ржавыми средневековыми баграми, чёрт знает, какой ещё рухлядью, комнаты, расстроился сравнением и ещё больше расстроился, когда вошла Наташа, главный бухгалтер и главный помощник Сергея Алексеевича. Раньше она казалась ему симпатичной, теперь смотрел и не понимал. Вроде, стройная, молодая, высокая, а выглядит – ну непротык просто. Костюм серый, юбка по колено, ни цепочки, ни кольца, ну ничего вообще. Лицо бледное – хоть бы глаза подвела, ну нельзя же так. Вроде, он ей платит подходяще, неужели на косметику не хватает? Да… Ну, впрочем, ладно. Бухгалтер есть бухгалтер. Но больше теперь – ни-ни. Для большего получше найдутся. Наташа села напротив. Она улыбалась мягко и неуверенно, она всегда была слегка не уверена в себе, и её тихий оптимизм поддерживался постоянными доказательствами необоснованности этой неуверенности. Ей нравилось проверять себя на прочность, поэтому вокруг неё кружился постоянный хоровод чужих шкафов, которые знакомые на пол года ставили в её однокомнатную квартиру, пятиюродных тётушек, которых надо было возить на дачу, котят с гноящимися глазами и хромых дворняжек, соседских алкоголиков, для которых она была самой верной надеждой на опохмелку. Семьи у Наташи не было, и, несмотря на всего лишь двадцать семь лет, казалось, никогда не будет. Сергей Алексеевич покорно кружился в этом хороводе. Он был её единственным любовником. Когда просил, Наташа тихо и без возражений раздевалась и ложилась с ним в постель. Она была спокойна и сосредоточена, не проявляла никаких признаков удовольствия, но если он не звал её больше двух недель подряд, умела напомнить об установившемся порядке их дружбы, однако ничего не требовала и в постели. Когда у Сергея Алексеевича не получалось, когда он лежал, съёжившись от огорчительной неполноценности, начинал ныть, жаловаться и порывался бежать куда-то, она умела ласками руки освободить его от напряжения и очень часто добивалась своего. Она не просилась замуж, не требовала много времени и внимания, не любила подарков ни в каком виде. Сергей Алексеевич полагал, что она просто издевалась с его помощью над собой, удовлетворяя таким образом присущие женщинам мазохистские интенции. Он нуждался в любовнице, бешено желал большего и панически боялся и не умел что-нибудь сделать для исполнения своих ночных фантазий. Сейчас Наташа смотрела на него с ласковым и дружеским вниманием. Ей было интересно, что произошло, чего он добился, как съездил. Она любила его рассказы и ждала получаса полагавшегося ей удовольствия. Сергей Алексеевич тоже хотел рассказать. Как же! Такие дела сделал. Он вздохнул, зажмурил глаза и начал свою историю. Картины происшедшего светились в памяти. Он видел яркий вестибюль гостиницы, где познакомился с Тони и прочими чудаками, склад, где многочисленность старых вещей наполнила воздух однородной бурой мглой, серьёзное лицо Дэна, подписывавшего контракт. Решил, что начать надо с самого начала, с полёта из Нью-Йорка, общения со смешным соседом. Он помнил всё очень хорошо, увлёкся и начал говорить, забыв обо всём вокруг. Наташа слушала длинный бестолковый рассказ о пудинге и чипсах, слушала, как Сергей Алексеевич пытался пересказать сюжет телевизионного фильма, сбиваясь, путаясь и поддерживая движение слов унылыми подпорками вроде «значит», «ну вот», «короче». Ей стало в натуральном медицинском смысле плохо, она почувствовала, как похолодели пальцы, пошевелилась на стуле, пытаясь изменением позы тела обмануть происходящие события. Стул скрипнул. Сергей Алексеевич остановился и посмотрел на неё. Чего пялится? Неинтересно слушать, не садись. Ему надоело рассказывать, он рассердился, тем более что и рассказ как-то не получался. Ему хотелось говорить о лондонских событиях, а язык лепил одну за другой подробности полёта, припутал историю Моники Левински, музыку из наушников. Надоело. Он решил заняться делом. - Ладно. Чего сидеть. Давай-ка, принеси мне кассовые отчёты. Наташа встала, принесла кучу сколотых скрепками бумаг. Это были ежедневные кассовые отчёты за последний месяц. Магазин работал уже шесть лет и горы бухгалтерской отчётности занимали чуть не половину склада. Сергей стал смотреть, листать. Ему было скучно, проще было спросить у Наташи окончательные суммы, узнать о самых крупных продажах и покупках. Формы отчётности менялись по два раза в год, поэтому он в них не особенно разбирался, мало чего понимал, но хотел показать, что хозяин знает и понимает всё. Он задал несколько вопросов, указал на одну ошибку. Наташа стала объяснять, он прервал: нечего спорить с шефом, на себя бы посмотрела. Стал листать дальше. Вдруг Наташа вскочила, прижала правую руку к носу и побежала из комнаты. На пороге она зацепилась за дверную ручку, ушиблась, не выдержала, и Сергей Алексеевич услышал звук плача, скоро исчезнувший за толстым дверным полотном. Он остался один. Злость превратилась в обиду. Вот так. Вкалываешь, стараешься. Зарплату кто, между прочим, этой нервной дамочке платит? Где она ещё восемьсот баксов в месяц заработает? И вот, за все его труды вместо благодарности одни слёзы да сопли. Чего она на него пялилась? Что в нём не так? Может, работа не устраивает? Слишком тяжело? Только скажи. Замена найдётся, будьте любезны. Сергей встал. Он хотел походить по комнате, но ходить было негде. По узкой дорожке между папками с гравюрами и прислонёнными к столу большими иконами восемнадцатого века он подошёл к окну. Подышал немного. Надо начинать новую жизнь. Так. Он достал из кармана Сенькину коробочку, которую захватил, чтобы спрятать в сейф. Стрелка стояла на шестидесяти. Он машинально, чтобы всё было, как было, повернул её назад, на сто. 6. Сергей Алексеевич сел на тот стул, с которого недавно убежала Наташа, положил коробочку на стол и минуту или две сидел, не шевелясь, с чёрным комом грязи в голове. Потом вскочил, подошёл к стеллажу. Там была книга, которую он купил месяц назад: «Апокрифические апокалипсисы». Он открыл, начал читать. Текст был очень корявым, путаным и сложным для восприятия. Раннесредневековые христианские теологи, глотнувшие сладкого, но болезнетворного сока гностицизма, мудрили так, что Сергей Алексеевич и в спокойные времена с трудом заставлял себя увлечься чтением подобных текстов. Сейчас, когда пальцы рук дрожали, сердце билось на двадцать ударов в минуту быстрее, чем надо, а в голове была какая-то каша с дырками, он вообще ничего не понимал. Всё же напрягся, прочёл пять строк, понял, что понимает, что может читать дальше, и положил книгу на стол. Он почувствовал, что не может сидеть в закупоренном помещении. Вышел на улицу, едва сказав охраннику, что скоро вернётся. Пошёл по Итальянской к каналу Грибоедова. Машины, толкавшие грязными боками пешеходов, крикливые тётки с рупорами, длинноногие девицы в шортах, пившие кофе и пиво в уличном кафе, привели его в чувство. В конце концов, он жив. Мозг, похоже, на месте. Что он потерял от Сенькиной машинки? С Наташей поссорился. Ну… Свинья, конечно… Но сейчас вернётся и помирится. Она девушка добрая. Он вышел на Невский, споткнулся о старуху, торговавшую сигаретами, прошёл мимо художников, предлагавших иностранным туристам отвратительные самодельные картинки, свернул на Михайловскую. Он не только ничего не потерял, но приобрёл гораздо больше, чем мог бы мечтать. Этот уменьшитель интеллекта был каким-то чудовищным адаптером, приспособителем к жизни в обществе. Он вспоминал себя в последние дни. Получалось плохо, память быстро перетирала воспоминания в серый порошок забытых снов, уносившийся током времени, но в общем создавался образ активного делового жлоба, одного из тех тупых и хватких новых русских, успехам которых он часто удивлялся со смешанным чувством зависти и брезгливости. Что это значит? Всё дело в интеллекте? То есть, он умнее общества, а как становится поглупее, общество его принимает и одаривает? Чушь полная. А, может быть, другое? Может правда, дуракам везёт? Предположим, мир устроен таким образом, что дураки получают постоянную, действенную помощь от некоей силы. Тоже дребедень порядочная, но, с другой стороны, результат налицо. А, может, Сенькины электронщики ошиблись. Обязательно надо будет слетать в Нью-Йорк, отдать эту чёртову коробочку и поговорить со специалистами. А до этого всё. Хватит. В сейф и забыть. Эта штука вроде наркотика. В следующий раз, дорогой Сергей Алексеевич, можно и не выбраться. С Наташей Сергей Алексеевич помирился через пол часа. Контейнер пришёл через две недели, а ещё через месяц он оказался в тупике, из которого не мог найти выход. Всё дело было в таможенных платежах. Товар был оформлен правильно, всё проходило по таможенным классификаторам как произведения искусства и антиквариат, поэтому ввозная пошлина не платилась. Надо было заплатить только НДС – налог на добавленную стоимость в размере двадцати процентов от стоимости ввозимого товара. В Лондоне они с Дэном договорились оценить всё в сто тысяч долларов, а остальное проплачивать по-чёрному, без налогов. Оценивать меньше, чтобы сэкономить платежи – опасно. Всё-таки целый контейнер роскоши. Ценить больше – жалко денег, да и ни к чему, сто штук – немаленькая сумма. Таможня должна съесть. Однако таможня кушать отказалась. Две недели после прибытия контейнер стоял в порту под открытым небом. Лето кончалось, могли начаться дожди. Контейнер не пропускал влагу, но от уличной сырости спасти не мог. Сергей Алексеевич боялся, что холсты начнут сыпаться, поведёт рамы, да мало ли, что ещё. Он напрягся, нашёл ходы и добился того, что товар перевели в режим условного выпуска. Простыми словами это значило, что ему разрешили забрать контейнер и под присмотром трёх таможенников разгрузить у себя на складе. Но продать он не имел права ни одной вещи. Всё должно было стоять до следующего досмотра. За нарушение грозили колоссальными штрафами, вплоть до конфискации товара. Сергей Алексеевич бегал, суетился. Он не слишком нервничал, был уверен, что так или иначе выкрутится, но одна забота чуть-чуть, но постоянно покалывала сердце и голову. Он истратил все деньги. У него не осталось ничего, кроме этих вещей, заначки на НДС и огромного долга Дэну. Чуть что не так, могут начаться неприятности, и у него не будет привычного и спасительного денежного буфера для спокойного их преодоления. Вещи разгрузили, освободили от упаковки. Сергей Алексеевич посмотрел на купленное и почувствовал отвращение. Выборка показывала вульгарную разухабистость вкуса, вынужденную драпироваться в то, что сама же принимает, как всегда грубо ошибаясь, за хороший тон и любовь к изящному. Он никогда не отобрал бы такую дрянь, но отнёсся к своему помрачённому выбору с уважением и надеждой. Дуракам виднее. Следующие две недели прошли в безуспешных попытках заплатить таможне двадцать тысяч долларов налога. После десятков звонков, многих мелких взяток, напрасного сидения в очередях и сочинения бессмысленных бумаг Сергей Алексеевич начал догадываться, в чём дело. Таможенников не устраивала никакая оценка. Любая сумма могла оказаться слишком маленькой. Это значило бы, что занижаются таможенные платежи. Но эта же сумма могла оказаться и слишком большой. То есть стоимость контракта завышена, поставщику за границу уйдёт слишком много денег. Сами определить стоимость антиквариата таможенники не умели, а за помощью обращаться ни к кому не хотели – по таможенным правилам они обязаны были оценивать сами и только сами. Сергею Алексеевичу удалось выйти на Петра Харитоновича Сковороду, начальника отдела платежей и сборов, подполковника таможенной службы. В маленьком кабинете пахло сопревшими от долгого лежания бумагами, окурками и, кажется, пивом. За окном был туман, влага проникала в комнату и усиливала запахи. Сковорода оказался подтянутым пятидесятилетним мужиком с благообразно продолговатым лицом, серыми глазами и короткой волнистой причёской. Он никуда не спешил, внимательно выслушал Сергея Алексеевича. Потом стал показывать таможенные бумаги. Сергей Алексеевич их знал, говорил об этом Сковороде, но тот просил не горячиться и медленно, как будто с удовольствием, негромко читал неэстетичные пассажи законов, приказов, классификаторов и писем. Иногда он читал лишний абзац, относившийся не к антиквариату и произведениям искусства, а к фармакологическим товарам, например. Сергей Алексеевич тёр лоб левой рукой, улыбался, как получалось, говорил: - Пётр Харитонович! Это уже не про меня. - Не про вас. Ну и что? Я и не говорю, что про вас. Но для нас-то это закон. Вот, посмотрите. И дочитывал абзац до конца. Через сорок минут беседы Сергей Алексеевич почувствовал, что сейчас встанет со стула, упадёт на пол и начнёт выть от тоски и грызть грязный ковролин. Он дождался, когда Сковорода дочитал, воздевая указательный палец правой руки к потолку и многозначительно поглядывая поверх бумаг, длинное описание шестого способа определения таможенной стоимости товара, и быстро сказал: - Пётр Харитонович! Я с вами абсолютно согласен. Мне очень жаль, что я доставляю вашему отделу столько хлопот. Давайте, наконец, закончим всю эту историю. Я согласен на любую сумму оценки. Я вам совершенно ответственно заявляю, что согласен на любую сумму оценки и готов оплатить в любом размере услуги экспертов, которых вы сочтёте нужным пригласить. Я говорю серьёзно: любая оценка. Вы назначаете, я подписываю и плачу. Ну, сколько они придумают? В полтора раза, в два. Всё равно это выгоднее, чем ждать. Время идёт, деньги уже пора отдавать. Дэн два раза звонил. Нет, ждать нельзя. Занять под проценты и рассчитаться. - Вот как вы ставите вопрос. – Сковорода достал из чёрной пачки сигарету «Пётр Первый», прикурил от огромной медной зажигалки с якорем, наклонился вперёд. – Видите. Вас устраивает любая сумма оценки. А мне нужна не любая, а правильная. Я завышу стоимость, а вы же на меня потом в суд подадите. - Да что вы! Пётр Харитонович! Я сам предлагаю. Зачем мне такими делами заниматься! Я же реальный человек. - И я реальный. Значит, сумма должна быть реальной. Вы хотите, чтобы я взял на себя такую ответственность! В мои обязанности это не входит. Неприятности себе ради вас наживать? Ради чего? Вы это мне предлагаете? - У вас когда обед? - У меня никогда обед. Иногда за целый день из-за стола не успеваю встать. А вы чего хотите? - Может быть, сходим, перекусим, да и обсудим нашу тему? - А вы чего? Сказать что-то хотите? Говорите здесь. - Пётр Харитонович… - Да что вы ломаетесь, как девушка. Есть, что сказать, говорите. Нет – всего хорошего. У меня дел много. - Я готов за решение вопроса заплатить десять тысяч долларов. Например, экспертам, которых вы укажете. Или любым другим образом. - Эх. Объясняй вам, не объясняй… Ничего-то вы, я вижу, не понимаете. Значит так. Напишите заявление на имя начальника таможни о повторном досмотре. - И когда он состоится? - Вот, когда мне указание дадут, тогда и поговорим. Не раньше, чем через десять дней. - Досмотр? - Указание. Сковорода встал, протянул Сергею Алексеевичу руку. Тот пожал, удивляясь неожиданной вежливости, но тут же понял, что отставной морячок хитрит. Сковорода дошёл с ним до двери, открыл её, вышел в приёмную, громко сказал: - До свидания. И, выпустив руку, шагнул в кабинет и заперся изнутри. Не успел Сергей Алексеевич доехать до магазина, сесть за стол, как зазвонил телефон: - Сергей! Как дела? - Добрый день, Дэн. Неважно. - Плохо продаётся? - Вообще не продаётся. Никак не могу получить товар с таможни. - Ну, Сергей. Если вы не можете решать подобные проблемы, не стоит заниматься бизнесом. Однако я надеюсь, всё будет хорошо. В Лондоне вы казались мне очень умным, решительным и знающим человеком. Уверен, что вы переведёте первый платёж в срок. Всего хорошего. - До свидания. Он позвал Наташу. Они сидели, касаясь друг друга кончиками пальцев, положенных на зелёное сукно стола рук. Он смотрел на бледное лицо и светло-жёлтые волосы, думал о тонких, еле заметных нитях, которые их связывают, представлял, как они рвутся, лопаются одна за другой, как плоть гниёт и отваливается кусками, как они превращаются в ничто, в неживые тени среди разлагающегося старья, как надежды и желания исчезают в бездушной массе всех этих сковородок, баксов, взяток и мерзких мужиков. Стало очень жалко себя и Наташу. Он не заплакал, но вид был жалкий. Наташа гладила его по руке и говорила: - Ничего. Вы умный. Вы что-нибудь придумаете. - Я не знаю, что тут можно придумать. Я сделал то, чего не должен был делать никогда и ни при каких обстоятельствах. Я вложил все деньги в один проект. У меня осталось меньше пяти тысяч долларов. Первый платёж в Англию через девять дней. Торговли никакой, товар не отдают. - Нельзя раскисать. Ну что это такое? Вы же думали что-то, когда делали. Значит, должен быть выход. Он чуть не сказал, что делал не он. Это не он договаривался с Дэном, не он отбирал товар, не он подписывал контракт. Он готов отвечать за свои поступки, искать и находить выход из созданных им ситуаций. Но здесь-то он не виноват. Пусть тот жадный недоумок, который всё устроил, сам и выпутывается. Он сдержался, не стал рассказывать про коробочку. Вместо этого вздохнул, сказал: - Господи! Как хорошо быть глупым. Легко и непринуждённо делаешь, чего в голову взбредёт, ничего не видишь, ничего не замечаешь. Глядишь, всё само собой и устраивается. Наташа тоже сдержалась и промолчала. Она хотела сказать, что Сергей Алексеевич как раз и ведёт себя до невозможности глупо. Ей тут же стало неловко. Она упрекнула себя за то, что судит Сергея Алексеевича с эгоцентрической, а, значит, ещё более глупой позиции, не пытаясь понять его проблемы и мысли. Наташа покраснела. К счастью, в бухгалтерии зазвонил телефон, и она смогла уйти, прервав тяжёлый разговор. Сергей Алексеевич остался один. Он никогда не пил слишком много, ни разу не пробовал никаких наркотиков, но думал, что именно так, как он сейчас, должен чувствовать себя пытающийся завязать наркоман. Он сидел, опустив голову, чувствуя слабость и боль в теле. Поза давала иллюзию покоя, но что-то грызло и жевало его изнутри. Этот внутренний зверь ничего не требовал, даже мучил не слишком сильно. Хотелось сидеть, сидеть, уснуть, спать долго-долго, потом умереть, чтобы всё, вообще всё, улетело, провалилось бы куда угодно, только оставило бы его в покое. Зверь потёрся об него шершавой шкурой, сказал, что ничего не выйдет. Покоя не будет, будет хуже, больнее и безнадёжнее. Сергей Алексеевич встал, открыл сейф, достал коробочку. Посмотрел на неё с тихим укором и горькой лаской, поднял бессильно висевшую правую руку, и последним усилием повернул ручку на шестьдесят. |