Geum.ru

…Американские боги. Боги, завезенные в Новый свет бесчисленными иммигрантами. Боги, рожденные индейскими племенами

Вид материалаДокументы

Содержание


Из записных книжек мистера Ибиса
Глава 20 Ч.1
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   33




Глава 19

Как описать историю? Лучше всего просто изложить происшедшее. Понимаете? Описать, объяснить событие себе или миру можно, лишь рассказав о нем. Это – акт восстановления равновесия, это – сон. Чем точнее карта, тем больше она соответствует территории. Наиточнейшая изо всех сущих карт и есть сама территория, она абсолютно точна и абсолютно бесполезна.
История есть карта, которая есть территория.
Об этом следует помнить.
Из записных книжек мистера Ибиса

Все в том же «фольксвагене» они направлялись теперь по I 75 во Флориду. Выехали на рассвете, и с тех пор Тень вел, а мистер Нанси, сидя впереди на пассажирском сиденье, время от времени страдальческим голосом предлагал его сменить. Тень всякий раз отказывался.

– Ты счастлив? – вдруг спросил мистер Нанси. Он уже много часов внимательно наблюдал за Тенью. Повернув голову, Тень встретил взгляд карих, коричневых, как земля, глаз.
– Нет. Я пока еще не мертв.
– А?
– «Никого не зови счастливым, пока он не умер». Геродот.
Мистер Нанси вздернул седую бровь.
– А я вот жив, и именно поэтому счастлив, как моллюск.
– Геродот не о том говорил, что мертвые счастливы, – возразил Тень. – Он имел в виду, что о жизни человека нельзя судить, пока он не проживет ее до конца.
– А я и тогда не стал бы судить, – откликнулся мистер Нанси. – Что до счастья, то оно встречается во многих обличьях, и смерти тоже есть множество видов. Я же предпочитаю брать то, что могу и когда могу.
– Вертолеты, – сменил тему Тень, – те, которые забрали тела и раненых.
– А что в них такого?
– Кто их послал? Откуда они?
– Об этом тебе волноваться не стоит. Они как валькирии или канюки – прилетают потому, что не могут иначе.
– Как скажешь.
– О раненых и умерших позаботятся. Если хочешь знать мое мнение, у старого Шакала в ближайшие месяцы работы будет хоть отбавляй. Скажи ка мне кое что, мальчик Тень.
– Ладно.
– Ты из этого хоть что нибудь для себя уяснил? Тень пожал плечами:
– Не знаю. Большую часть того, что я узнал на дереве, я уже позабыл. Думаю, я кое с кем познакомился. Но я больше ни в чем не уверен. Это как сон, который тебя изменяет. Кое что из него остается с тобой навсегда, и есть вещи, которые живут в тебе, поскольку все это случилось с тобой, но когда начинаешь доискиваться подробностей, они попросту выскальзывают из памяти.
– Ага, – согласился мистер Нанси, а потом ворчливо добавил: – Ты все же не настолько туп.
– Может, и нет, – сказал Тень. – Но жаль, что мне не удалось удержать больше из того, что прошло через мои руки с тех пор, как я вышел из тюрьмы. Мне столько было дано, а я все потерял.
– Возможно, ты сохранил больше, чем думаешь.
– Нет, – покачал головой Тень.
Они въехали во Флориду, и Тень увидел первую в своей жизни пальму. Интересно, не посадили ли ее здесь намеренно, чтобы каждому приезжему было ясно, что он теперь во Флориде?
Мистер Нанси мирно захрапел. Старик все еще выглядел усталым, и дыхание из его груди вырывалось с хриплым свистом. В который раз Тень спросил себя, не получил ли старик в бою рану в грудь или в легкое. От медицинской помощи Нанси наотрез отказался.
Флорида тянулась дольше, чем Тень мог себе вообразить, и уже стемнело, когда он остановился на окраине Форт Пирса возле одноэтажного деревянного домика с широкими окнами, забранными крепкими ставнями. Нанси, который последние пять миль показывал дорогу, предложил Тени переночевать у него.
– Я могу снять номер в мотеле, – сказал Тень. – Вам незачем беспокоиться.
– Конечно, можешь, но тогда я обижусь. Прямо я ничего не скажу. Но обижусь. По настоящему обижусь, – ответил мистер Нанси. – Так что лучше оставайся у меня, а я постелю тебе на диване.
Отперев и подняв стальные жалюзи, мистер Нанси распахнул окна. В домике пахло пылью и сыростью и чем то смутно сладким, будто тут обитали призраки давно мертвого печенья.
Тень неохотно согласился остаться на ночь, а также еще более неохотно согласился прогуляться с мистером Нанси в бар на углу – пропустить на сон грядущий по кружке, пока дом проветривается.
– Ты видел Чернобога? – спросил Нанси, пока они шагали в душной флоридской ночи. Воздух гудел от жужжания пальмовой мошки, а земля кишела многоногими щелкающими тварями. Мистер Нанси закурил сигариллу и тут же, задохнувшись ею, закашлялся. Но упрямо продолжал курить.
– Когда я вышел из пещеры, он уже ушел.
– Наверное, поехал домой. Он тебя станет ждать, сам знаешь.
– Да.
До конца улицы они шли молча. Забегаловку и баром то нельзя было назвать, но она была открыта.
– Первая кружка за мой счет, – сказал мистер Нанси.
– Мы пьем только по одной, помнишь, как договорились? – возразил Тень.
– Ты что, дешевка? – поинтересовался мистер Нанси.
Мистер Нанси купил им пару пива, а Тень – вторую, а потом с ужасом выпучил глаза, когда Нанси уговорил бармена включить караоке, и, скрывая неловкость, слушал, как старик вымучивает «Что нового, милашка?», а потом выводит трогательную и мелодичную версию «Ах, как ты смотришь сегодня», У него был неплохой голос, и под конец десяток засидевшихся завсегдатаев принялись подпевать и аплодировать.
Когда он вернулся к стойке, у которой сидел Тень, выглядел он уже намного веселее. Белки глаз у него прояснились, и сероватый налет с кожи исчез словно по волшебству. – Твоя очередь, – сказал он Тени.
– Ну вот уж нет!
Но мистер Нанси заказал еще пива и минуту спустя уже протянул Тени заляпанную жиром распечатку текстов, предлагая выбрать песню.
– Просто выбери ту, слова которой знаешь.
– Не смешно, – отозвался Тень.
Весь мир начинал понемногу плыть и качаться, и Тень не сумел собраться с силами, чтобы спорить, а потом мистер Нанси поставил фоновую запись к «Не дай мне быть непонятым» и принялся подталкивать – буквально толкать – Тень на крохотную импровизированную сцену в дальнем конце бара.
Тень держал микрофон так, будто это была живая тварь, и вот уже послышались первые аккорды, и он проскрипел вступительное: «Детка…» Никто в баре ничем в него не бросил. Было приятно. «Можешь меня понять?» Голос у Тени был хриплый, но мелодичный и вполне подходил для песни. «Иногда мне кажется, я слегка сошел с ума. Разве ты не знаешь, что никто из живых не может быть ангелом всегда…»
И он продолжал петь, пока они шли домой через деловито гудящую флоридскую ночь, – старый и малый счастливо спотыкались.
– Я просто душа с добрыми намерениями, – пел Тень крабам и паукам, пальмовым жучкам, ящерицам и ночи. – О Господи, не дай мне быть понятым неверно.
Мистер Нанси показал ему диван. Диван был гораздо меньше Тени, и тот решил спать на полу. Но к тому времени, когда он наконец принял это решение, он уже крепко спал, наполовину лежа, наполовину сидя на крохотном лежаке.
Поначалу он снов не видел. Его окружала только мирная тьма. Потом, увидев в отдалении костер, он пошел на свет.
– Ты хорошо потрудился, – прошептал, не шевеля губами, бизоночеловек.
– Я сам не знаю, что я сделал.
– Ты водворил мир, – сказал бизоночеловек. – Ты взял наши слова и сделал их своими. Они никогда не понимали, что и они, и люди, им поклоняющиеся, остаются здесь лишь потому, что нас устраивает их присутствие. Но мы можем передумать. И возможно, так и сделаем.
– Ты бог? – спросил Тень.
Бизоночеловек покачал головой. Тени на мгновение показалось, что ему даже удалось насмешить это таинственное существо.
– Я земля, – сказал он.
Если и было в этом сне что то еще, Тень этого не помнил.
Где то что то скворчало. Голова раскалывалась, за глазами тупо гудела боль.
Мистер Нанси уже готовил завтрак: перед ним у плиты высилась горка оладий, рядом стояла сковорода, на которой скворчала яичница с беконом. Булькала кофеварка. Выглядел мистер Нанси совершенно здоровым.
– Голова болит, – пробормотал Тень.
– Вот как подналяжешь хорошенько на завтрак, сразу почувствуешь себя другим человеком.
– Я бы предпочел остаться тем же, только с другой головой, – возразил Тень.
– Ешь.
Тень повиновался.
– Ну, как тебе теперь?
– Как болела, так и болит, но теперь еще и желудок полон, и, кажется, меня сейчас стошнит.
– Пойдем со мной.
Возле дивана, на котором Тень провел ночь, стоял прикрытый африканским покрывалом ларь из какого то темного дерева, напоминавший небольших размеров пиратский сундук. Отомкнув висячий замок, мистер Нанси поднял крышку. Внутри оказалось множество коробок.
– Сейчас найду тебе старое африканское лечебное средство на травах, – сказал он, роясь в коробках. – Изготовлено из толченой коры ивы и все такое.
– Как аспирин.
– Ага, – отозвался мистер Нанси, – в точности как аспирин. – Наконец со дна сундука он извлек гигантских размеров банку непатентованного аспирина. – Вот, – сказал он, вытряхивая на ладонь пару белых таблеток.
– Славный сундук, – сказал Тень, запивая горькие таблетки водой из под крана.
– Мне сын прислал, – отозвался мистер Нанси. – Он у меня хороший мальчик. Слишком редко мы с ним видимся.
– Мне не хватает Среды, – сказал вдруг Тень. – И это невзирая на все, что он сделал. Мне все кажется, я вот вот его увижу, но поднимаю глаза, а его нет.
Он, не отрываясь, смотрел в сундук, пытаясь понять, что он ему напоминает.
«Ты многое потеряешь. Этого не потеряй. Смотри, слова не перепутай». Кто же сказал ему такое?
– Тебе его не хватает? После всего, что ты из за него натерпелся? Чего мы все из за него натерпелись?
– Да, – подтвердил Тень. – Наверное, да. Как по твоему, он вернется?
– Я думаю, – сказал мистер Нанси, – что его дух будет витать везде, где соберутся двое, чтобы продать третьему двадцатидолларовую скрипку за десять штук.
– Да, но…
– Надо возвращаться на кухню. – Лицо у мистера Нанси стало как каменное. – Сковородки, знаешь ли, сами себя не вымоют.
Мистер Нанси мыл тарелки и сковородки. Тень их вытирал и убирал на место. За этим мирным занятием головная боль начала понемногу стихать. Они вернулись в гостиную.
Тень снова уставился на старый сундук, заставляя себя вспомнить.
– Что случится, если я не пойду к Чернобогу? – спросил он вдруг мистера Нанси.
– Ты с ним встретишься, – без обиняков ответил мистер Нанси. – Может, Чернобог сам тебя найдет. Или, может, заставит тебя к нему прийти. Но так или иначе, ты с ним встретишься.
Тень кивнул. Что то стало становиться на место. Сон на дереве.
– Черт, ну надо же, – пробормотал он, потом вскинул голову: – Есть бог с головой слона?
– Ганеша? Индуистский бог. Он уничтожает препятствия и преграды, облегчает путь. К тому же хороший повар.
– Это в багажнике, – сказал вдруг Тень. – Я знал, что это важно, но не знал почему. Он же говорил и про багажник. А я думал, что имеется в виду ствол ясеня. Но ведь речь шла совсем не об этом, правда? Мне твой сундук напомнил…
Мистер Нанси нахмурился.
– О чем это ты?
– Это в багажнике, – повторил Тень, зная, что это правда. Он не знал, почему именно это так. Но в том, что это правда, был совершенно уверен.
– Мне пора ехать. – Он вскочил на ноги. – Извини.
– К чему такая спешка? – поднял бровь мистер Нанси.
– Потому что лед тает, – просто сказал Тень.




Глава 20 Ч.1

стоит
весна
и
козлоногий
шарВоздушныйЧеловек свистит
далёко
и
чуть слышно
е.е.каммингс

Около половины девятого утра Тень выехал из леса на взятой напрокат машине, спустился с холма на скорости ниже сорока пяти миль в час и покатил по Приозерью. Было это через три недели после того, как, уезжая, он был уверен, что раз и навсегда покинул эти места.

Он ехал чрез город, удивляясь тому, как мало изменились улицы за прошедшие недели, в которые для Тени, казалось, уложилась целая жизнь, и припарковался на середине подъездной дорожки, спускавшейся к озеру. Тут он вышел из машины.
На грязном льду не было больше ни рыбацких шалашей, ни спортивных фургончиков, никто не сидел возле проруби с удочкой и термосом. Само озеро было темным: его уже не покрывал слой ослепительно белого снега, теперь на поверхности льда виднелись отражавшие небо озерца воды, подо льдом же вода была черной, а сам лед прозрачным настолько, что через него глядела тьма. Небо было серым, а льдистое озеро мрачным и пустым.
Почти пустым.
Одна машина оставалась на льду, стояла припаркованная почти под самым мостом, и каждый, кто проезжал через город, каждый, кто пересекал мост, не мог ее не заметить. Цвета она была грязно серого. Такие колымаги люди обычно бросают на автостоянках. Мотора у нее не было. Это был символ пари, ждавший лишь того, чтобы лед подтаял и размяк, стал опасен, начал бы трескаться, и озеро навсегда поглотило бы машину.
Короткий съезд к озеру перекрывала цепь с висевшей на ней табличкой, которая воспрещала доступ людям или средствам передвижения. «Тонкий лед» – значилось на ней. Ниже была нарисована серия перечеркнутых красными линиями пиктограмм: никаких машин, никаких людей, никаких сноумобилей. «Опасно».
Презрев предупреждения, Тень выбрался на откос, оказавшийся очень скользким: снег успел растаять, превратив землю в вязкую жижу под ногами, и ботинки скользили по обледенелой траве. Оскальзываясь и притормаживая каблуками, Тень кое как выбрался на берег и, осторожно пройдя по коротким деревянным мосткам, ступил на сам лед.
Слой воды от подтаявшего снега тут был глубже, чем казался сверху, а лед под ней – даже более скользким, чем каток или ледянка, поэтому Тени лишь с трудом удавалось удерживаться на ногах. Он хлюпал по воде, которая, покрыв его ботинки по шнурки, полилась внутрь. Ледяная вода, от которой коченело тело. Пробираясь по замерзшему озеру, Тень чувствовал некую отстраненность, словно видел происходящее на киноэкране, но в этом кино ему отводилась заглавная роль – детектива, наверное.
Он шел к колымаге, болезненно сознавая, что весна вступает в свои права, а лед уже слишком тонок, и вода под ним холодная настолько, насколько вообще может быть холодной незамерзшая вода. Он шел и шел, скользил и оскальзывался. Несколько раз он падал.
Тень миновал несколько пустых пивных бутылок и банок, горки мусора, оставленного на льду, осторожно обошел вырубленные рыбаками и так и не замерзшие проруби. Оттуда глядела гладкая как стекло черная вода.
Колымага оказалась дальше, чем выглядела с дороги. С южной стороны озера послышался громкий хруст, будто сломалась палка, за которым последовало оглушительное «трень», будто завибрировала басовая струна диаметром с озеро. Лед тяжеловесно заскрипел и застонал как старая дверь, протестующая, что ее открывают. Тень старался ступать как можно легче.
«Это самоубийство, – нашептывал ему голос разума. – Ну почему ты не можешь просто оставить все как есть?»
– Нет, – сказал Тень вслух. – Я должен сам убедиться.
И продолжал идти.
Он все же добрался до колымаги и тут же понял, что не ошибся. От машины исходили миазмы: слабая вонь и еще что то, что оставляло привкус гнили в глотке. Он обошел машину, заглядывая внутрь. Сиденья испачканы и порваны. Машина была пуста. Он подергал двери. Заперты. Попытался открыть багажник. Тоже заперт.
Жаль, что он не прихватил с собой лом.
Высвободив внутри варежки пальцы, он сжал руку в кулак и, сосчитав до трех, с силой ударил в боковое стекло со стороны водителя.
Тень ушиб руку, но стекло осталось невредимым.
Тень не сомневался, что, разбежавшись, без труда выбьет стекло ногой – если только не поскользнется и не упадет на мокром льду. А еще он боялся случайно толкнуть колымагу так, что лед под ней начнет трескаться.
Он оглядел машину, потом потянулся за антенной, которой полагалось складываться и выдвигаться, и, подергав ее из стороны в сторону, сломал у основания. Взяв антенну за тонкий конец, на котором когда то имелась утерянная со временем металлическая пимпочка, он пальцами согнул ее в импровизированный крюк.
Потом загнал этот стальной крюк в механизм дверного замка глубоко между резиновой прокладкой и передним боковым стеклом. Тень покопался в механизме, дергая, двигая, толкая металлическую антенну, пока она не зацепилась за что то. Тень резко дернул вверх.
И почувствовал, как импровизированный крюк бесполезно выскальзывает из замка.
Тень вздохнул. Загнал антенну снова и опять попытался покопаться в замке, на сей раз медленнее и аккуратнее. Он воображал, как всякий раз, когда он переминается с ноги на ногу, под ним недовольно бурчит лед. И медленно… и…
Попал. Он потянул на себя радиоантенну, замок передней дверцы щелкнул. Рукой в варежке Тень взялся за ручку, нажал и потянул на себя дверцу. Та не поддалась.
«Заело, – подумал он. – Она просто примерзла. Вот и все».
Он дернул еще раз, подошвы у него заскользили по льду. Внезапно во все стороны полетел дождь льдинок, и дверца колымаги распахнулась.
Внутри миазмы, вонь разложения и болезни, чувствовались еще сильнее. Тень начало поташнивать.
Пошарив под приборной доской, он нашел черную пластмассовую рукоять, открывающую багажник, и с силой потянул за нее.
За спиной у него раздался глухой удар, с которым высвободилась собачка замка.
Обходя машину по льду, держась за нее одной рукой, Тень скользил и хлюпал талой водой.
«Оно в багажнике», – подумал он.
Крышка багажника приоткрылась всего на дюйм. Подсунув в щель пальцы, он рывком поднял ее вверх.
В нос ему ударил тяжелый запах, который, однако, мог бы быть много худшим: на дне багажника плескалась вода, в которой плавали куски полурастаявшего льда. А еще в багажнике лежала девочка. Алый зимний комбинезон, теперь испачканный. Мышиные волосы отросли, губы плотно сжаты, так что Тени не видно было синих резиновых пластинок, но он знал, что они там. Холод задержал разложение, сохранил ее так, будто она лежала в морозильнике.
Глаза ее были широко открытыми, а на лице застыло такое выражение, словно, умирая, она плакала; слезы, застывшие у нее на щеках, так и не растаяли.
– Все это время ты была здесь, – сказал Тень трупу Элисон Макговерн. – Все до единого, кто проезжал по мосту, тебя видели. Все, кто ехал по городу, тебя видели. Каждый день мимо тебя проходили рыбаки. И никто не знал.
А потом он сообразил, какую же глупость он совершил.
Кто то знал. Кто то положил ее в багажник.
Он нагнулся над багажником – посмотреть, не сможет ли он вытащить ее оттуда. И, нагибаясь, всем весом оперся о машину. Большего, наверное, и не требовалось.
В это мгновение лед поддался под передними колесами – возможно, виной тому было его неосторожное движение, а возможно, просто время пришло. Капот на несколько футов ушел под черную воду озера. Через открытую дверцу со стороны водителя полилась внутрь вода. Эта озерная вода лизала теперь ноги Тени, хотя лед, на котором он стоял, пока держался. Тень тревожно огляделся по сторонам, соображая, как бы ему выбраться отсюда, но… Слишком поздно. Раздался хруст. Огромная льдина выломалась, отвесно накренилась, бросив Тень на мертвую девочку в багажнике. Задняя часть машины, а с ней и Тень рухнули в холодные воды озера. Было без десяти девять утра двадцать третьего марта.
Он успел закрыть глаза и набрать в легкие воздуха прежде, чем ушел с головой, и все же холод обрушился на него как стена, выбивая дух и саму жизнь из тела.
Тень полетел вниз, в ледяную мутную глубину. Колымага тащила его за собой.
Он под озером, в холоде и во тьме, его тянут вниз одежда, варежки и сапоги. Пальто стесняет движения, становится невообразимо тяжелым, все более массивным.
Он падал.
Тень попытался оттолкнуться от машины, но та волокла его за собой. Потом раздался внезапный удар – он услышал его всем телом, а не ушами, – и его левая нога вывернулась в колене, ступня оказалась зажата под машиной, когда та легла наконец на дно озера. Его захлестнула паника.
Тень открыл глаза.
Он знал, что здесь темно. Рассудок подсказывал, что на дне темно, что в этой темноте невозможно ничего разглядеть, и тем не менее он видел – он видел все. Он видел белое лицо Элисон Макговерн, которая уставилась на него из открытого багажника. Перед ним маячили и другие машины – колымаги прошлых лет, силуэты темных остовов в темноте, наполовину погруженные в озерный ил.
Не оставалось ни тени сомнения: в багажнике каждой – мертвый ребенок. Их тут было более сотни… Каждая колымага в свой год стояла на льду на виду у всего города все долгие зимние месяцы. И под каждой лед треснул, предавая ее холодным водам озера, когда зима уступала права весне.
Вот где они покоились: Лемми Хотала и Джесси Ловат, Сэнди Ольсен и Джо Минг, и Сара Линдквист, и все остальные. На дне, где холод и безмолвие…
Тень попытался высвободить ногу. Та застряла намертво, а давление в легких все нарастало. В ушах возникла острая, невероятная резь. Он медленно выдохнул, и воздух пузырьками поплыл вверх мимо его лица.
«Скоро, – думал он, – скоро мне придется вдохнуть. Или я задохнусь».
Согнувшись, он подсунул обе руки под бампер колымаги и что было сил дернул вверх. Ничего.
«Это только остов машины, – сказал он себе. – Мотор сняли. А мотор – самое тяжелое, что есть в автомобиле. Ты сможешь. Просто толкни».
Он толкнул.
Мучительно медленно, по доле дюйма за раз, машина заскользила вперед по илу. Тень выдернул из под нее ногу, оттолкнулся и попытался всплыть в холодной озерной воде. И не сдвинулся с места. «Пальто, – сказал он самому себе. – Все дело в пальто. Оно за что то зацепилось». Высвободившись из рукавов, он онемелыми пальцами стал теребить застежку молнию и под конец просто дернул обеими руками за полы, чувствуя, как с треском расходится ткань. Поспешно освободившись из его объятий, он оттолкнулся от крыши вверх, прочь от машины.
Возникло ощущение движения, но он не мог понять, где верх, а где низ. Он задыхался. Боль в голове и в груди становилась невыносимой настолько, что, казалось, вот вот он вдохнет, вот вот впустит в себя холодную воду, умрет… И тут его голова ударилась обо что то твердое.
Лед. Тень принялся биться об лед на поверхности. Он молотил по нему кулаками, но руки лишились былой силы. Не за что уцепиться, не от чего оттолкнуться. Весь мир растворился в студеной озерной тьме. Не осталось ничего, кроме холода.
«Нелепость какая», – подумал он и вспомнил старый фильм с Тони Кертисом, который видел в детстве. «Надо перевернуться на спину, приникнуть ко льду, вжаться в него лицом, там можно найти немного воздуха, я смогу снова дышать, воздух там где то есть». Но он просто дрейфовал и замерзал и не мог более шевельнуть и мускулом, пусть даже от этого зависела его жизнь. А ведь так оно и было.
Холод уже не казался ему смертельным, холод почти убаюкивал. Ему стало тепло. Тень думал: «Я умираю». На сей раз с этой мыслью пришел гнев, и, собрав в единый ком эту ярость и боль, он заставил двигаться мускулы, которые уже были готовы не двигаться никогда.
Тень уперся рукой, почувствовал, как она скребет по ледяной кромке, как выходит на воздух. Он начал беспорядочно шарить, за что бы ему ухватиться, почувствовал, как его руку хватает другая рука и тянет…
Его голова ударилась об лед, лицо оцарапала нижняя его сторона. Но вот голова уже вынырнула на поверхность, и Тень понял, что его вытягивают из проруби. Дышать… Он только и мог что дышать, давая черной воде выливаться из носа и изо рта, да моргать глазами, ослепленными дневным светом, перед которыми маячили смутные силуэты. Его снова тянули, вытаскивая из воды, говорили что то, мол, он замерзнет до смерти, давай же, ну, тяни. Тень заизвивался, встряхнулся, как выходящий на берег тюлень, ежась, трясясь и кашляя.
Он хватал ртом воздух, пластом растянувшись на поскрипывающем льду. Даже зная, что и этот лед тоже вот вот разойдется трещинами, Тень не находил в себе сил сдвинуться с места. Мысли тянулись с трудом, вязкие, как сироп.
– Оставьте меня, – попытался сказать он. – Со мной все в порядке.
Слова вышли невнятно, все в мире замедляло свой бег, замирало…
Ему нужно только минутку отдохнуть, вот и все, отдохнуть, а потом он встанет и снова пойдет. По всей видимости, здесь нельзя лежать вечно.
Рывок. В лицо ему плеснула вода. Голову ему подняли. Тень почувствовал, как его волокут по льду, тащат спиной по шероховатой поверхности, и хотел запротестовать, сказать, что ему нужно только немного отдохнуть, может быть, чуть чуть поспать – неужели он просит так много? – и все с ним будет хорошо. Если только его оставят в покое.
Тень и подумать не мог, что способен провалиться в сон, и все же оказался вдруг посреди бескрайней равнины. Перед ним стояли мужчина с головой и плечами бизона и женщина с головой огромного кондора, а позади них печально качал головой Виски Джек.
Виски Джек повернулся и медленно пошел прочь от Тени. Человекобизон уходил вместе с ним. Женщина гром птица тоже было пошла, но потом, присев, оттолкнулась от земли и взмыла в небо.
Тень пронзило горькое чувство утраты. Ему хотелось окликнуть их, умолять вернуться, не терять веры в него, но мир утрачивал очертания и цвет. И они ушли, и равнины потускнели, и все обратилось в пустоту.
Боль была мучительной: казалось, все клетки его тела, все нервы плавились, просыпались и кричали о своем присутствии, обжигая его огнем.
Чья то рука легла ему на затылок, схватила его за волосы, другая подхватила под подбородок. Он открыл глаза, думая, что попал в какую то больницу.
Он бос. На нем джинсы. Выше пояса – никакой одежды. В воздухе – пар. Со стены на него смотрело его отражение в зеркальце для бритья, под зеркальцем – раковина и синяя зубная щетка в испачканном зубной пастой стеклянном стакане.
Информация обрабатывалась медленно, по байту за раз.
Пальцы на руках горели. Пальцы на ногах жгло.
Он начал поскуливать от боли.
– Спокойно, Майк. Все хорошо, – произнес знакомый голос.
– Что? – сказал или попытался сказать он. – Что произошло? – Слова, даже на его слух, вышли натянуто и странно.
Он полулежал в ванне. Вода была горячей. То есть он думал, что вода горячая, но не был в этом уверен. Вода доходила ему до шеи.
– Самое глупое, что можно сделать с человеком, который умирает от переохлаждения, это сажать его перед огнем. Вторая глупость – пытаться заворачивать его в одеяла, особенно если он уже и так в холодной, мокрой одежде. Одеяла изолируют его от тепла, а холод удерживают внутри. Третья глупость – и это мое частное мнение – забирать из него кровь и, согрев, заливать потом снова. Вот что делают в наши дни доктора. Сложно, дорого. Глупо.
Голос доносился сверху и сзади.
– Самое быстрое и самое разумное – то, что на протяжении многих веков делали с упавшими за борт матросы. Окунали бедняг в горячую воду. Не слишком горячую. Просто горячую. Да будет тебе известно, ты был почитай что мертв, когда я нашел тебя на льду. Как теперь себя чувствуешь, Гудини?
– Больно, – сказал Тень. – Везде больно. Ты спас мне жизнь.
– Пожалуй, да. Сумеешь сам удержать голову над водой?
– Наверное.
– Я сейчас тебя отпущу. Если уйдешь под воду, я тебя опять вытащу.
Руки отпустили его голову.
Он почувствовал, как соскальзывает по ванне вниз, и, вытянув руки, уперся ими в стенки, потом откинулся назад. Ванная комната была маленькая. Ванна, в которой он лежал – металлическая, эмаль на ней от старости покрылась пятнами ржавчины и царапинами.
В поле его зрения возник старик. Вид у него был озабоченный.
– Тебе лучше? – спросил Хинцельман. – Просто ляг и расслабься. В берлоге у себя я хорошенько натопил. Когда будешь готов, скажешь, я достану тебе халат, а джинсы бросим в сушилку к остальной твоей одежде. Как, неплохо звучит, Майк?
– Это не мое имя.
– Как скажешь.
Гоблинское личико старика сморщилось от неловкости.
Тень утратил чувство времени: он лежал в ванне, пока не перестали гореть конечности и пальцы на руках и ногах могли сгибаться, не причиняя боли. Хинцельман помог Тени подняться на ноги и спустил теплую воду. Тень присел на край ванны, и в четыре руки они стянули с него джинсы.
Тень без особого труда втиснулся в махровый халат, который был ему мал, и, опираясь на плечо старика, прошел в уютную небольшую комнату, где упал на древний диван. Он был слаб, и на него волнами накатывала усталость, но жив. В камине трещали поленья. Десяток пыльных оленьих голов удивленно пялились на него со стен, где им приходилось делить место с несколькими крупными лакированными рыбинами.
Хинцельман унес его джинсы в соседнюю комнату, и в грохотании сушилки возникла короткая пауза, потом оно возобновилось снова. Старик вернулся с кружкой, от которой шел пар.
– Кофе тебя подбодрит. Я плеснул в него немного шнапса. Самую малость. Мы всегда так делали в прошлые дни. Нынешние доктора решительно против.
Тень обеими руками взял кружку, на которой был нарисован огромный комар с надписью: «КРОВЬ ДАВАЙ – В ВИСКОНСИН ПРИЕЗЖАЙ!».
– Спасибо.
– На то и существуют друзья, – сказал Хинцельман. – Когда нибудь ты мне жизнь спасешь. А пока забудь.
Тень отхлебнул кофе.
– Я думал, мне конец.
– Тебе повезло. Я как раз стоял на мосту, прикинул, что большой день наступит сегодня, такое начинаешь чувствовать, когда доживешь до моих лет… Так вот я стоял наверху, засекал время на старых карманных часах и вдруг увидел, как ты бредешь по льду. Я тебя окликнул, но ты, похоже, меня не услышал. Потом на моих глазах колымага пошла вдруг ко дну, и ты вместе с ней, я подумал уже, что мы тебя потеряли, и сам спустился на лед. Ну и перепугался же я там! Ты не меньше двух минут провел под водой. А потом я увидел, как в том месте, где потонула машина, возникла твоя рука, – будто призрак утопленника поднимался из воды… – Голос Хинцельмана стих. – Нам чертовски повезло, что лед выдержал нас обоих, пока я тащил тебя на берег.
Тень кивнул:
– Спасибо тебе за доброе дело.
На гоблинском личике старика расцвела улыбка.
А вот теперь, когда в голове у него прояснилось, Тень стал сомневаться.
Он спрашивал себя, как это старик ростом в половину его, а весом, наверное, втрое меньше, смог вытащить его, потерявшего сознание, из воды, протащить по льду и уж тем более по откосу к машине. Он спрашивал себя, как Хинцельману удалось занести его в дом и посадить в ванну.
Подойдя к камину, Хинцельман осторожно положил щипцами тонкое полено в огонь.
– Хочешь знать, что я делал там на льду?
Хинцельман пожал плечами:
– Не мое это дело.
– Знаешь, чего я не понимаю… – сказал Тень, он помолчал, упорядочивая мысли. – Я не понимаю, зачем ты спас мне жизнь.
– Ну, – протянул Хинцельман, – меня так воспитали: если видишь человека в беде…
– Нет, – возразил Тень. – Я не о том говорил. Я хочу сказать, что знаю, что это ты убивал детей. Каждую зиму. Я – единственный, кто обо всем догадался. Ты, должно быть, видел, как я открывал багажник. Почему ты не дал мне просто утонуть?
Склонив голову набок, Хинцельман задумчиво почесал нос, покачиваясь взад вперед, будто размышляя.
– Хороший вопрос, – наконец сказал он. – Наверное, дело в том, что я в долгу перед некой особой. А я свои долги отдаю.
– Ты говоришь о Среде?
– О нем самом.
– Выходит, у него была причина прятать меня здесь. Причина, по которой никто не сумел меня тут отыскать.
Хинцельман промолчал. Зато снял с крючка на стене у камина тяжелую кочергу и поворошил ею поленья, взметнув сноп оранжевых искр и облако дыма.
– Это мой дом, – раздраженно проворчал он. – Это и впрямь хороший городок.
Допив кофе, Тень поставил кружку на пол и от одного этого устал.
– Как давно ты здесь?
– Довольно давно.
– И ты запрудил речку, чтобы создать озеро?
Хинцельман воззрился на него удивленно.
– Да, я сделал тут озеро. Озером это называли и когда я сюда приехал, но тогда это была всего лишь мельничная запруда на ручье. – Он помолчал. – Я рано понял, что эта страна – сущий ад для таких, как мы. Она нас поедает. А я не хотел, чтобы меня съели. Я дал им озеро. Я дал им процветание…
– А стоило им это всего по ребенку каждую зиму.
– Хорошие детишки. – Хинцельман покачал седой головой. – Все они были хорошими детьми. Я выбирал только тех, кто мне нравился. Кроме Чарли Неллигана. Вот этот был уж точно черная овца. Он был в тысяча девятьсот двадцать четвертом? Двадцать пятом? Да. Суть в этом.
– А жители города? Мейбл. Маргерит. Чад Муллиган. Они то знают?
Хинцельман молчал. Он вытащил кочергу из огня: шесть дюймов кончика светились тускло оранжевым. Тень знал, что рукоять кочерги разогрелась настолько, что ее больно держать, но это, похоже, нисколько не трогало Хинцельмана, который снова поворошил поленья. Засунув кочергу в огонь, он и так и оставил ее там лежать.
– Они знают, что живут в хорошем месте. Тогда как все остальные города в этих краях, вообще во всем штате, рассыпаются в ничто. Уж это они знают.
– И то, что это твоих рук дело?
– Я забочусь об этом городе, – гнул свое старик. – Ничто здесь не происходит без моего согласия. Ты это понимаешь? Сюда не приезжает никто, кого бы я не хотел тут видеть. Вот почему твой отец прислал тебя сюда. Он не хотел, чтобы ты оставался на виду, привлекая к себе внимание. Вот и все.
– А ты его предал.
– Ничего такого я не делал. Он был мошенником. Но я всегда плачу свои долги.
– Я тебе не верю, – сказал Тень.
Хинцельман поглядел на него оскорбленно, дергая клок седых волос на виске.
– Я свое слово держу.
– Нет. Не держишь. Лора приехала сюда. Она сказала, что то ее сюда позвало. А как насчет совпадения, когда в один вечер в городке оказались Сэм Черная Ворона и Одри Бертон? Я больше не верю, что это совпадение. Сэм Черная Ворона и Одри Бертон. Два человека, которые знали, кто я на самом деле, и знали, что за мной охотятся. Думаю, если бы меня не опознала одна из них, всегда бы оставалась в запасе другая. А если не они, кто еще держал путь в Приозерье, Хинцельман? Мой бывший надзиратель, который вдруг решил приехать на зимнюю рыбалку в выходные? Мать Лоры? – Тень понял, что сердится. – Ты хотел, чтобы я убрался из твоего городка. Тебе только хотелось отвертеться от разговора со Средой.
В свете огня Хинцельман более походил на горгулью, чем на бесенка.
– Это хороший город, – повторил он. Лишенное улыбки его лицо стало восковым и похожим на оскал трупа. – Ты мог бы привлечь ненужное внимание. Плохо для городка.
– Тебе следовало оставить меня на льду, – сказал Тень. – А еще лучше в озере. Я открыл багажник. В настоящее время Элисон Макговерн все еще вморожена в лед. Но лед растает, и ее тело всплывет на поверхность. А тогда они пошлют ныряльщиков посмотреть, не найдется ли на дне еще что нибудь. И отыщут твой тайник. Наверное, некоторые трупы сохранились в целом неплохо.
Хинцельман поднял кочергу. Он больше не делал вид, будто ворошит поленья, он держал ее словно меч или дубинку, и светящийся оранжево белым кончик покачивался в воздухе. От кочерги шел дым. Тень вполне сознавал, что почти голый и что все еще чувствует себя усталым и неловким и не сумеет защититься.
– Хочешь убить меня? – спросил Тень. – Валяй. Давай же. Я все равно мертвец. Я знаю, город принадлежит тебе – это твой маленький мирок, твое королевство. Но если ты думаешь, что никто не придет меня искать, то ты живешь в вымышленном мире. Все кончено, Хинцельман. Так или иначе, все кончено.
Опершись на кочергу, как на палку, Хинцельман поднялся на ноги. Раскаленный конец кочерги уткнулся в ковер, и тот задымился. В глазах у старика стояли слезы.
– Я люблю этот городок, – сказал он. – Мне правда нравится разыгрывать из себя чудаковатого старика, рассказывать байки, ездить на Тесси и ловить рыбу на льду. Помнишь, я говорил тебе, что не рыбу ты приносишь домой с рыбалки, но мир в душе.
Он ткнул раскаленной кочергой в сторону Тени, и тот почувствовал исходивший от нее жар.
– Я мог бы убить тебя, – сказал Хинцельман. – Я мог бы это устроить. Я делал такое раньше. Ты не первый, кто обо всем догадался. Отец Чада Муллигана сделал это до тебя. Я избавился от него, избавлюсь и от тебя.
– Может быть, – согласился Тень. – Но как долго ты протянешь, Хинцельман? Еще год? Десять? Теперь у них появились компьютеры, Хинцельман. Они не глупы. Они замечают совпадения. Каждый год будет исчезать ребенок. Рано или поздно полиция примется здесь вынюхивать. Так же, как они явились за мной. Скажи мне, сколько тебе лет?
Он сжал пальцы на диванной подушке и приготовился накрыть ею голову: она отведет первый удар. Лицо Хинцельмана застыло.
– Они приносили мне в жертву детей задолго до того, как в Черный лес явились римляне, – сказал он. – Я был богом до того, как стал кобольдом.
– Может, настало время двигаться дальше, – сказал Тень, спросив себя, а что такое, собственно, кобольд?
Хинцельман только поглядел на него, потом снова ткнул кочергу в огонь, под самые тлеющие угли.
– Все не так просто. С чего ты взял, Тень, будто я могу покинуть этот город, даже если сам того захочу? Я, часть этого городка? Ты собираешься заставить меня уйти, Тень? Ты готов убить меня? Так, чтобы я мог уйти?
Тень опустил глаза. Ковер еще тлел там, где в него воткнулась кочерга. Проследив его взгляд, Хинцельман загасил ковер ногой, растерев искры. Перед мысленным взором Тени непрошено возникли дети, сотни детей, и все они смотрели на него пустыми глазами, и вокруг их лиц медленно плавали водорослями волосы. Они глядели на него с упреком.
Он знал, что подводит их. Он просто не знал, что ему еще сделать.
– Я не могу убить тебя. Ты спас мне жизнь.
Он покачал головой. Дьявол, вот теперь он чувствовал себя настоящим подонком. Он больше не представлялся себе ни героем, ни детективом, он – просто еще один дерьмовый предатель, который строго грозит пальцем тьме, а потом поворачивается к ней спиной.
– Хочешь, открою тебе тайну? – спросил Хинцельман.
– Конечно, – с тяжелым сердцем ответил Тень. Тайнами он был сыт по горло.
– Смотри.
На месте Хинцельмана у огня появился мальчик лет, наверное, пяти. Волосы у него были длинные и темно русые. Он был совершенно голым, если не считать потертого кожаного ремешка на шее. Его пронзали два меча – один торчал в груди, второй входил в плечо, а острие выходило под грудной клеткой. Из ран рекой текла кровь, сбегала по телу ребенка, чтобы собраться лужицей на полу. Мечи выглядели невероятно древними.