Geum.ru

…Американские боги. Боги, завезенные в Новый свет бесчисленными иммигрантами. Боги, рожденные индейскими племенами

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 13 Ч.2
Прибытие в америку
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   ...   33




Глава 13 Ч.2

Шли минуты, часы. Тень прочел два «Спортс иллюстрейтед» и принялся за «Ньюсуик». Время от времени из своего кабинета выглядывал Чад: раз для того, чтобы спросить Тень, не надо ли ему в уборную, раз, чтобы предложить булочку с ветчиной, а еще – чтобы предложить пакетик картофельных чипсов.

– Спасибо, – сказал Тень, беря чипсы. – Так я арестован?
Чад втянул воздух сквозь зубы.
– Ну, пока нет. Похоже, имя Майк Айнсель ты приобрел не совсем легально. С другой стороны, в нашем штате ты можешь зваться как пожелаешь, если делаешь это не с целью мошенничества. Крепись.
– Могу я позвонить?
– Местный звонок?
– По межгороду.
– Звони с моей карточки, так деньги сэкономишь. Иначе тебе придется скормить долларов на десять четвертаков этому чудищу в коридоре.
«Ну да, – подумал Тень. – А так ты будешь знать, какой номер я набирал, и даже, вероятно, сам станешь слушать по второму телефону».
– Было бы неплохо, – ответил он вслух, и они вошли в пустой кабинет. Номер, который назвал Тень Чаду, принадлежал похоронному бюро в Каире, штат Иллинойс. Набрав его, Чад передал трубку Тени.
– Я тебя тут оставлю, – сказа/т он, уходя.
– «Шакал и Ибис». Чем могу вам помочь?
– Привет. Мистер Ибис, это Майк Айнсель. Я подрабатывал у вас пару дней после Рождества.
Минутная заминка, а потом:
– Ах ну да. Майк. Как поживаете?
– Не слишком хорошо, мистер Ибис. Я вроде как попал в беду. Меня вот вот арестуют. Я надеялся, вдруг вы увидитесь с моим дядей или передадите ему весточку.
– Разумеется, я могу порасспрашивать. Не кладите трубку, э… Майк. Кое кто хочет с тобой поговорить.
Трубку передали в другие руки, и хрипловатый женский голос промурлыкал:
– Здравствуй, милый. Я по тебе скучаю.
Тень был уверен, что никогда не слышал этого голоса раньше. Но он же ее знает… Ну конечно, знает…
«Отпусти, – шептал хрипловатый голос в его сне. – Все это отпусти».
– Что это за девчонку ты целовал, милый? Хочешь заставить меня ревновать?
– Мы просто друзья, – ответил Тень. – Думаю, она пыталась расставить точки над “и”. А откуда ты знаешь, что она меня поцеловала?
– У меня есть глаза везде, где ходит мой народец, – промурлыкала она. – Будь осторожен, дорогой…
Снова недолгая пауза, а потом в трубке опять раздался голос мистера Ибиса:
– Майк?
– Да.
– С твоим дядей сейчас не так то просто связаться. Говорят, он связан по рукам и ногам. Но я попытаюсь передать пару слов твоей тете Нанси. Удачи.
В трубке послышались короткие гудки.
Тень сел дожидаться возвращения Чада. Он сидел в пустом кабинете, жалея, что ему нечем отвлечься. С неохотой он снова достал из пакета «Протоколы заседаний», открыл на середине и принялся читать.
Предписание, воспрещающее отхаркиваться на тротуарах и на порогах общественных зданий или бросать на них табак в каком либо виде, было обсуждено и принято восемью голосами против четырех в декабре 1876 го.
Лемми Хаутала было двенадцать лет, и «опасаются, что она ушла гулять и потерялась в приступе помешательства» 13 декабря того же 1876 года. «Незамедлительно были объявлены розыски, но спасателям воспрепятствовали снежные заносы и сугробы, все увеличивающиеся вследствие метели». Совет единодушно проголосовал послать семье Хаутала соболезнования.
Пожар в арендованной конюшне Ольсенов на следующей неделе был погашен без увечий и потери жизней – как человеческих, так и лошадей.
А затем, повинуясь чему то, что было лишь отчасти прихотью, Тень перелистнул станицы вперед к зиме 1877 года. И обнаружил, что читает отступление в протоколе январского заседания: Джесси Ловат, возраст не указан, «негритянское дитя», исчезла ночью 28 декабря. Считалось, что ее могли «похитить так называемые странствующие торговцы». Семье Ловат соболезнований не посылали.
Тень как раз просматривал протоколы за зиму 1878 года, когда, постучав, вошел Чад Муллиган. Вид у него был пристыженный, как у мальчишки, принесшего домой из школы запись в дневнике о плохом поведении.
– Мистер Айнсель, – сказал он. – Майк. Мне правда очень жаль, что так вышло. Лично мне ты очень нравишься. Но это ведь ничего не меняет, да?
Тень сказал, что все прекрасно понимает.
– У меня нет выбора, – продолжал Чад, – кроме как взять тебя под арест за нарушение условий досрочного освобождения.
Тут Чад прочел Тени его права. Заполнил анкеты. Взял у Тени отпечатки пальцев. Он проводил его по коридору до окружной тюрьмы – та находилась на другом конце здания.
Там вдоль одной стены комнаты шла длинная стойка и несколько дверей, а вдоль другой располагались две камеры предварительного заключения, и между ними – дверной проем. Одна из камер была уже занята – на цементном лежаке спал под тонким одеялом мужчина. Другая пустовала.
За стойкой сонного вида женщина в коричневой форме смотрела по маленькому переносному телевизору комедийное шоу Джея Лено. Забрав у Чада бумаги, она расписалась в том, что приняла Тень. Чад поболтался еще минут десять, подписывая бланки. Женщина обошла стойку, обыскала Тень и забрала у него пожитки: бумажник, монеты, ключи от входной двери, книгу, часы – все это она положила на прилавок, а ему взамен дала пластиковый пакет с оранжевой одеждой и велела пойти в пустую камеру переодеться. Из своего ему позволили оставить нижнее белье и носки. Он пошел и переоделся в оранжевое и пластиковые тапки. Воняло в камере отвратительно. На спине оранжевой фуфайки, которую он натянул через голову, черными буквами значилось «ТЮРЬМА ОКРУГА ЛАМБЕР».
Металлический туалет в камере засорился и до краев был полон бурой кашей из жидкого кала и кисловато пивной мочи.
Выйдя из камеры, Тень отдал женщине свою одежду, которую та убрала в мешок с остальным его имуществом. Прежде чем отдать ей бумажник, он пересчитал банкноты.
– Вы уж его приберегите, – сказал он. – Вся моя жизнь здесь.
Женщина забрала бумажник с заверением, что у них он будет как в сейфе. Даже обратилось с Чаду за подтверждением, и Чад, подняв глаза от последнего формуляра, сказал, что Лиз говорит правду и что у них пока ничего из имущества заключенных не пропадало.
– Как по вашему, – спросил тогда Тень, – можно мне дочитать книгу?
– Прости, Майк. Правила есть правила, – ответил Чад. Лиз отнесла мешок с пожитками Тени в заднюю комнату. Чад заявил, что оставляет Тень в надежных руках офицера Бьют. Тут зазвонил телефон, и Лиз – офицер Бьют – сняла трубку.
– О’кей, – сказала она в телефон. – О’кей. Нет проблем. О’кей. Нет проблем. О’кей.
Кладя трубку, она скривилась.
– Проблемы? – спросил Тень.
– Нет. Не совсем. Вроде того. Они послали людей из Милуоки вас забрать.
– И что в этом такого?
– Я должна оставить вас здесь у себя на три часа, – сказала она, – А вон та камера, – она указала на каморку со спящим, – занята. Он здесь по подозрению в самоубийстве. Мне не следует сажать вас к нему. Но ради пары часов оформлять прием вас в окружную тюрьму, а затем передачу дальше, слишком много мороки. – Она покачала головой. – И вам едва ли захочется сидеть вон там, – она указала на камеру, в которой он переодевался, – потому что это сущая дыра. Воняет же там, да?
– Да. Ужасающе.
– Такова человеческая природа, вот что я вам скажу. Жду не дождусь, когда нас переведут в новое здание. Женщина, которая там вчера сидела, наверное, спустила тампон в унитаз Сколько раз я им говорила не делать этого. Для этого есть мусорные баки. Тампоны закупоривают трубы. За каждый тампон, какой задержанная спускает в унитаз, округ платит сотню баксов водопроводчикам. Так вот, я могу оставить вас тут, если надену на вас наручники. Или можете пойти в камеру. Выбор за вами.
– Не слишком они мне по душе, – сказал Тень, – но сейчас я, пожалуй, выберу наручники.
Сняв с пояса наручники, она похлопала по кобуре с полуавтоматическим пистолетом, словно чтобы напомнить ему, что она при оружии.
– Руки за спину.
Наручники едва налезли: запястья у Тени были широкие. Потом она застегнула кандалы у него на коленях и посадила на скамью в дальнем конце стойки спиной к стене.
– А теперь, – сказала она, – не беспокойте меня, и я не стану вас трогать.
Телевизор она развернула так, чтобы и ему тоже было видно экран.
– Спасибо, – сказал Тень.
– Когда у нас будут новые офисы, этой чепухе придет конец.
Закончилась программа «Сегодня». Начался сериал «Вот это здорово!». Тень его не смотрел. Из него он видел, пусть и несколько раз, только одну серию – где дочка тренера приходит в бар. Тень заметил, что из сериала, какой бы вы ни смотрели, вы всегда умудряетесь попасть на одну и ту же серию – в разные годы в разных городах; он подумал, что это, наверное, какой то вселенский закон.
Офицер Лиз Бьют откинулась на спинку стула. Нельзя было утверждать, будто она задремала, но никто не сказал бы, что она бодрствует, поэтому она и не заметила, когда команда в «Вот это здорово!» перестала болтать и ржать над остротами и, замолкнув, уставилась с экрана на Тень.
Первой заговорила Дайана, блондинка барменша, мнящая себя интеллектуалкой.
– Тень, – начала она. – Мы так за тебя волнуемся. Ты как сквозь землю провалился. Я так рада снова тебя видеть – пусть и в оранжевом туалете.
– А по моему разумению, – принялся с важным видом вещать местный зануда Клифф, – надо бежать в охотничий сезон, когда все и так без того ходят в оранжевом.
Тень молчал.
– А, понимаю, язык проглотил, – снова вступила Дайана. – Ну и заставил же ты нас побегать, скажу я тебе!
Тень отвел взгляд. Офицер Лиз начала мягко похрапывать. Тут раздраженно рявкнула официанточка Карла:
– Эй ты, ком спермы! Мы прервали передачу, чтобы показать тебе кое что, да такое, что ты обделаешься. Готов?
Экран мигнул и почернел. В левом его углу замелькали белым слова «ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ». Приглушенный женский голос за кадром произнес:
– Разумеется, еще не поздно перейти на сторону победителя. Но, знаешь ли, у тебя еще есть свобода оставаться там, где ты есть. А это значит быть американцем. Вот в чем чудо Америки. Свобода верить означает свободу верить и в правое дело, и неправое. Точно так же, как свобода говорить дает тебе право хранить молчание.
Теперь на экране возникла уличная сценка. Камера дернулась вперед, как это бывает с переносными камерами в документальных фильмах.
В кадре крупным планом возник загорелый мужчина с редеющими волосами. Стоя с видом висельника у стены, он прихлебывал кофе из пластиковой чашки. Повернувшись к камере, он сказал:
– Террористы прячутся за пустыми словами вроде «борец за свободу». Но мы то с вами знаем, что они убийцы и отбросы общества, и ничего больше. Мы рискуем жизнью, чтобы изменить мир к лучшему.
Тень узнал этот голос. Однажды он был в голове у этого мужика. Изнутри мистер Город звучал иначе – голос у него был звучнее и ниже, но ошибки быть не могло.
Камера отъехала, показывая, что мистер Город стоит у стены кирпичного здания на американской улице. Над дверью – угольник и компас, а между ними – буква О.
– На месте, – произнес голос за кадром.
– Давайте посмотрим, работают ли камеры в холле, – сказал женский голос.
Слова «ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ» продолжали пульсировать в левом нижнем углу экрана. Теперь в кадре возник небольшой холл: свет шел откуда то снизу, но освещение оставалось слабым. В дальнем конце комнаты за столом сидели двое. Один – спиной к камере. Камера неуклюже наехала. На мгновение изображение расплылось, потом сфокусировалось снова. Тот, кто сидел лицом к камере, встал и начал расхаживать, как медведь на цепи. Это был Среда. Выглядел он так, словно отчасти даже наслаждался происходящим. И когда окончательно установился фокус, с хлопком возник звук.
– …мы предлагаем вам шанс положить этому конец, здесь и сейчас, без кровопролития, без агрессии, без боли, без потери жизней, – говорил сидевший спиной к камере. – Разве это не стоит небольшой уступки?
Остановившись, Среда повернулся на каблуке.
– Прежде всего, – прорычал он, раздувая ноздри, – вы должны понимать, что требуете, чтобы я говорил от имени всех. Что, сами понимаете, абсурдно. Во вторых, с чего это вы решили, что я поверю, будто вы, ребята, сдержите свое слово?
Сидевший спиной к камере качнул головой.
– Вы к себе несправедливы. По всей очевидности, вождей у вас нет. Но вы один из немногих, к кому прислушиваются. Ваше слово имеет большой вес. А что до того, сдержу ли я свое, так эти предварительные переговоры снимаются на пленку и идут в прямой эфир. – Он жестом указал на камеру. – Пока мы говорим, ваши люди наблюдают за нашей беседой. Другие увидят видеозаписи. Камера не лжет.
– Все лгут, – бросил Среда.
Тень узнал голос человека, сидевшего спиной к камере. Это был мистер Мир, тот, кто говорил с Городом по телефону, пока Тень был у Города в голове.
– Вы не верите, – сказал мистер Мир, – что мы сдержим данное слово?
– Я думаю, что ваши обещания созданы для того, чтобы брать их назад, а клятвы – чтобы их нарушать. Но свое слово я сдержу.
– Безопасность на время переговоров уже была оговорена обеими сторонами. Да, должен, кстати, заметить, что ваш протеже снова под нашей опекой.
– Нет, – фыркнул Среда. – Вот уж нет.
– Мы обсуждали подходы к грядущей смене парадигмы. Нам вовсе не обязательно быть врагами. Разве мы враги? Среда как будто заколебался.
– Я сделаю все, что в моей власти…
Тут Тень заметил в изображении Среды на экране нечто странное. Что то красное поблескивало в его левом – стеклянном – глазу. Точка оставляла фосфорное остаточное свечение, когда сам Среда двигался. Среда же, казалось, об этом не подозревал.
– Это большая страна, – сказал он, собираясь с мыслями. Среда повернул голову, и красная точка лазерного прицела соскользнула ему на щеку. А потом вновь начала подбираться к стеклянному глазу. – Здесь хватит места…
Телединамики приглушили звук выстрела. Голова Среды взорвалась. Тело его повалилось навзничь.
Мистер Мир встал и, так и не обернувшись к камере, вышел.
– Давайте еще раз посмотрим, в замедленной съемке, – бодро предложил голос диктора.
Слова «ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ» сменились надписью «ПОВТОР». Медленно медленно красная точка лазерного прицела подползла к стеклянному глазу Среды, и еще раз левая половина его лица растворилась в облаке крови. Стоп кадр.
– Да, бог по прежнему хранит Америку, – возвестил диктор, как репортер новостей, бросающий заключительную ключевую фразу репортажа. – Остается вопрос, какой бог?
Другой голос – Тень решил, что он принадлежал мистеру Миру, поскольку тоже казался отчасти знакомым – произнес:
– Теперь мы возвращаем вас к запланированной программе передач.
В «Вот это здорово!» тренер утешал свою дочь, говоря ей, что она по настоящему красива, в точности, как ее мать.
Зазвонил телефон, и офицер Лиз, вздрогнув, проснулась. Сняла трубку:
– О’кей. О’кей. Да. О’кей.
Положив трубку на рычаг, она встала и, обойдя стойку, сказала Тени:
– Придется все же посадить вас в камеру. Туалетом не пользуйтесь. Скоро приедут из департамента шерифа Лафайета и вас заберут.
Сняв с Тени наручники и ножные кандалы, она заперла его в камере предварительного заключения. Теперь, при закрытой двери, вонь стала еще сильнее.
Присев на цементную кровать, Тень вытащил из носка доллар со Свободой и начал передвигать его с пальца на ладонь, перемещая из одного положения в другое, из руки в руку. Единственной его целью было проделывать все так, чтобы монета осталась невидимой для любого, кто мог бы заглянуть в камеру. Он убивал время. Внутри он словно бы оцепенел.
Он вдруг остро затосковал по Среде. Ему не хватало его веры в себя, его драйва. Его убежденности.
Раскрыв ладонь, он поглядел на серебряный профиль леди Свободы, потом снова сомкнул пальцы над монетой, сжал крепко. Интересно, окажется ли он одним из тех бедняг, кто получил пожизненное за то, чего не совершал. По тому, что он видел на пленке, по тому, как вели себя мистер Город и мистер Мир, ясно, что они без труда сумеют вытащить его из когтей системы. Возможно, его ждет непредвиденный несчастный случай при перевозке в другое место заключения. Его могут пристрелить при попытке к бегству. Такой исход представлялся вполне вероятным.
По ту сторону мутного стекла раздалось шарканье. Вернулась офицер Лиз. Она нажала кнопку, и дверь, которую Тени не было видно, отворилась, чтобы впустить помощника шерифа, негра в коричневой форме, который тут же проворно подскочил к стойке.
Тень запрятал доллар назад в носок.
Новоприбывший передал офицеру Лиз какие то бумаги, которые та, просмотрев, подписала. Появился Чад Муллиган, обменялся парой фраз с новоприбывшим, потом открыл камеру и вошел внутрь.
– Значит, так. Приехали тебя забрать. Похоже, ты стал объектом национальной безопасности. Ты это знаешь.
– Великолепная история для первой страницы «Новостей Приозерья», – отозвался Тень.
Чад уставился на него с каменным лицом.
– Бродягу задержали за нарушение условий досрочного освобождения? Не такая уж сенсация.
– Так вот как это обставят?
– Так мне сказали.
На сей раз Тень протянул руки перед собой, Чад надел на него наручники, потом застегнул ножные кандалы, щелкнув, вставил стержень между ними.
«Они выведут меня на двор, – подумал Тень. – Может, я сумею сбежать – ага, в кандалах и наручниках, и в легких тонкой оранжевой одежке, и по снегу». – И сразу понял, сколь глупа и безнадежна такая затея.
Чад вывел его в офис. Лиз уже выключила телевизор. Чернокожий помощник шерифа оценивающе оглядел его.
– Ну и верзила, – сказал он Чаду.
Лиз передала ему бумажный пакет с имуществом Тени и взяла расписку в получении.
Чад переводил взгляд с Тени на помощника шерифа.
– Послушайте, – сказал Чад негромко, но так, чтобы Тень мог его слышать. – Я только хочу сказать, что происходящее мне не слишком нравится.
Помощник шерифа кивнул:
– Обратитесь в соответствующие инстанции, сэр. Наша работа – просто забрать и привезти его на место.
Чад кисло скривился.
– О’кей, – сказал он, повернувшись к Тени. – Через вон ту дверь и в машину.
– Куда?
– На двор. К машине.
Лиз отперла двери.
– Смотрите, чтобы эта оранжевая униформа вернулась прямо к нам, – приструнила она помощника шерифа. – В прошлый раз, когда мы послали задержанного в Лафайет, униформу нам так и не вернули. А она стоит округу денег.
Тень вывели через двор, где ждала со включенным мотором машина. И не машина департамента шерифа. А черный «таунлинкольн». Другой помощник шерифа, белый мужик с проседью и седыми усами, стоял у дверцы, куря сигарету. Когда они подошли, он раздавил окурок каблуком и открыл перед Тенью заднюю дверцу.
Тень неуклюже сел – движения ему сковывали наручники и ножные кандалы. Решетки между задним и передним сиденьями в машине не было.
Оба помощника шерифа сели вперед. Чернокожий тронул с места.
– Давай же, давай, – забормотал он, барабаня пальцами по рулевому колесу в ожидании, когда распахнутся ворота.
Чад Муллиган постучал в боковое стекло. Бросив взгляд на водителя, белый помощник опустил стекло.
– Вы не за тем человеком приехали, – рявкнул Чад, – вот и все, что я хотел сказать.
– Ваши замечания будут взяты на заметку и переданы в соответствующие инстанции, – ответил водитель.
Распахнулись ворота во внешний мир. Снег все еще падал, белый и ослепительный в свете передних фар.
Водитель надавил на газ, и вот они уже, миновав проулок, выехали на Главную улицу.
– Слышал, что случилось со Средой? – спросил водитель, теперь его голос звучал иначе: был стариковским и знакомым. – Он мертв.
– Да. Я знаю, – отозвался Тень. – Видел по телевизору.
– Сволочи, – выругался белый офицер. Это были первые его слова, и голос у него был хриплый, с сильным акцентом, и подобно голосу водителя, знакомым Тени. – Ну и сволочи же, скажу я тебе, эти сволочи.
– Спасибо, что приехали за мной, – сказал Тень.
– Не за что, – бросил через плечо водитель. – В свете фар встречной машины его лицо словно постарело.
И ростом он как будто тоже уменьшился. В последний раз, когда Тень его видел, он был облачен в канареечно желтые перчатки и клетчатый пиджак. – Мы были в Милоуки. Пришлось ураганом сюда нестись, когда Ибис позвонил.
– Ты думал, мы позволим им запереть тебя и отправить на электрический стул, пока я не расшиб тебе башку молотом? – мрачно спросил белый помощник шерифа, роясь по карманам в поисках сигарет. Акцент у него был восточно европейский.
– По настоящему все пойдет верх дном через час или около того, – сказал мистер Нанси, который с каждым мгновением все более становился самим собой. – Когда тебя действительно приедут забирать. Придется притормозить перед тем, как выедем на пятьдесят третью трассу, чтобы снять с тебя кандалы и переодеть в твою одежду.
Чернобог с улыбкой показал Тени ключ от наручников.
– Усы мне нравятся, – сказал Тень. – Тебе идет. Чернобог пригладил их пожелтевшим пальцем.
– Спасибо.
– А Среда? – спросил Тень. – Он правда мертв? Это ведь не какой то фокус?
Тут он сообразил, что еще, сколь бы глупо это ни было, цеплялся за тень надежды. Но выражение лица Нанси сказало ему все, и надежда развеялась.

ПРИБЫТИЕ В АМЕРИКУ


14 тысяч лет до нашей эры.

Холодно тогда было и темно, когда на нее снизошло видение. Ведь дневной свет на Дальнем Севере – и в полдень тускло серый, и день наступал, и уходил, и наступал снова: интерлюдия между двумя темными временами.
Племя, как они тогда назывались, было маленькое: кочевники Северных Равнин. Был у них бог, что жил в черепе мамонта и грубой накидке, сшитой из мамонтовой шкуры. Звался он Нуниуннини. Когда племя останавливалось на отдых, бог тоже отдыхал на деревянном каркасе высотой в человеческий рост.
Она была законоговорительницей своего племени, хранительницей его тайн, и имя ей была Атсула, что значит лиса. Атсула шла впереди двух воинов, которые несли на длинных шестах бога, закутанного в медвежьи шкуры, дабы не увидели его глаза непосвященных во время, не провозглашенное священным.
Со своими шатрами племя кочевало по тундре. Лучшие шатры были из шкур карибу, и таков был священный шатер, где сейчас сидели четверо: законоговорительница и жрица Атсула, старейшина племени Гугви, военный вождь Яану, и разведчица Калану. Атсула созвала их сюда через день после видения.
Атсула наскребла лишайников в огонь, потом левой, усохшей, рукой подбросила высушенных листьев: от них повалили серый, режущий глаза дым со странным острым запахом. С низенькой скамеечки она взяла деревянную чашку, передала её Гугви. Сосуд до краев был полон темно желтой жидкости.
Жрица выискала грибы пунг – каждый с семью пятнышками; только истинная законоговорительница сумеет отыскать гриб с семью белыми точками на шляпке, собрать их в темную ночь перед новолунием и высушить на оленьем хряще.
Вчера перед сном она съела три сморщенные шляпки, и сон ее смущали страшные видения: яркие огни уносились в вышину, и огненные скалы сосульками рушились в пропасти. Среди ночи она проснулась в поту с полным мочевым пузырем и, присев над деревянной чашкой, пустила в нее струю мочи. Потом вынесла чашку из шатра и вернулась на постель из шкур.
Проснувшись, она выбрала из чашки комочки льда, так что на дне осталась лужица более темной, более концентрированной жижи.
Именно ее она теперь передавала по кругу: первому Гугви, второму Яану и последней Калану. Каждый отпивал большой глоток, а остаток допила Атсула и выплеснула последние капли на землю перед богом, возлияние Нуниуннини.
Четверо сидели в задымленном шатре и ждали, когда заговорит их бог, а снаружи дышал и завывал ветер.
Тогда Калану разведчица, женщина, которая ходила и одевалась как мужчина и даже взяла женой Далани, четырнадцатилетнюю деву, зажмурилась, поморгала, потом встала и подошла к черепу мамонта. Она натянула себе на голову накидку из мамонтовой шкуры и стала так, чтобы ее голова вошла в его череп.
– Зло в этой земле, – сказал Нуниуннини голосом Калану. И таково это зло, что если останетесь в земле ваших матерей и матерей до них, то все вы погибнете.
Трое внимавших забормотали.
– Нас угонят в рабство? Или придут большие волки? – спросил Гугви, чьи волосы были длинные и белые, а лицо сморщилось как серая кожа терновника.
– Нет, это не воины из чужого племени, – пророкотал нуниуннини, старый камень шкура. – Это не большие волки.
– Это голод? Голод надвигается? – спросил Гугви.
Нуниуннини молчал. Калану вышла из черепа и стала ждать с остальными.
Гугви в свой черед натянул накидку из мамонта и просунул голову в череп.
– Не тот это голод, что всем вам знаком, – прошамкал Нуниуннини устами Гугви, – хотя и он тоже придет следом.
– И что же это? – вопросил Яану. – Я не боюсь. Я выйду против него. У нас есть дротики и пращи. Пусть даже выйдет на нас сотня могучих воинов, и все равно мы посрамим их. Мы заведем их в болота и раздробим им черепа палицами из кремня.
– Это не люди, – ответствовал Нуниуннини стариковским голосом Гугви. – Оно придет с неба, и ни дротики, ни пращи не защитят тогда вас.
– Но как нам уберечь племя? – спросила Атсула. – Я видела костры в небе. Я слышала грохот, в десять крат громче раскатов грома. Я видела, как были стерты с лица земли леса и как закипели реки.
– Аи… – сказал Нуниуннини и умолк. Гугви высвободился из черепа и вернулся на негнущихся ногах на свое место, ибо он был старый человек, и суставы у него распухли.
В шатре царила тишина. Атсула подбросила хлопьев в огонь, и от дыма у всех четверых заслезились глаза.
Тогда Яану подошел к мамонтовой голове и, накинув шкуру, всунул голову в череп. Голос его звучно гудел из кости.
– Вы должны пуститься в дальний путь, – изрек Нуниуннини. – Там, где встает солнце, вы обретете новую землю, безопасную землю. Путь вам предстоит долгий: луна станет наливаться и убывать, умирать и возрождаться, и в дороге вас будут подстерегать работорговцы и дикие звери, но я поведу и охраню вас от зла, если пойдете вы на восход.
Плюнув на земляной пол, Атсула сказала:
– Нет. – Она чувствовала на себе взгляд бога. – Нет, ты дурной бог, раз говоришь нам такое. Мы умрем. Мы все умрем. Кто тогда останется переносить тебя с возвышения на возвышение? Кто станет разбивать твой шатер и натирать тебе бивни жиром?
Бог молчал. Атсула и Яану поменялись местами. Теперь лицо Атсулы смотрело в бреши в желтоватой кости.
– Атсула утратила веру, – сказал Нуниуннини голосом жрицы. – Атсула умрет до того, как все остальные ступят на новую землю, но остальные станут жить. Верьте мне: есть на востоке земля, куда не ступала нога человека. Она вашей землей и землей ваших детей, и их детей в свой черед, семь поколений и еще на семижды семь. Не будь среди вас изверившейся лисы, вы сохранили бы ее навсегда. На рассвете снимите шатры, уложите пожитки и идите туда, где встает солнце.
Тогда Гугви, Яану и Калану склонили головы и восславили силу и мудрость Нуниуннини.

Луна налилась новым светом и начала убывать, народилась, округлилась и поблекла, истончилась снова. А племя шло на восток, преодолевая ледяные ветры, лишавшие чувствительности члены. Нуниуннини сдержал свое слово: никто не погиб в пути, только одна роженица, но роженицы принадлежат луне, а вовсе не Нуниуннини.
Они миновали перешеек.
С первым светом Калану ушла вперед разведывать путь. Вот и небо уже потемнело, а Калану еще не вернулась, но темное небо было словно живым, расцвеченным белыми и зелеными, фиолетовыми и красными огнями, которые кружились, вспыхивали и гасли, пульсировали и танцевали. Атсула и ее люди и прежде видели северное сияние и, как и прежде, страшились его, а такого танца им еще не случалось узреть.

Калану вернулась на стоянку, когда слились и реками потекли огни в небе.
– Иногда, – сказала она Атсуле, – мне чудилось, будто я могу раскинуть руки и упасть в небо.
– Это потому, что ты разведчик, – сказала ей жрица Атсула. – Когда ты умрешь, ты упадешь в небо и станешь звездой, чтобы вести нас, как ведешь нас при жизни.
– К востоку отсюда – скалы изо льда, высокие скалы, – сказала Калану, которая носила волосы, черные как вороново крыло, длинными, будто воин. – Мы можем взобраться на них но нам понадобится много дней.
– Ты проведешь нас, – возразила Атсула. – Я умру у подножия скал, и это станет жертвой богу и платой за проход в обещанную нам землю.

К западу от них, в землях, откуда они пришли, солнце зашло много часов назад, и в небе расцвела вдруг вспышка желтушного цвета, ярче молнии, ярче дневного света. И эта гроздь огней принудила людей на перешейке закрыть глаза руками и боязливо сплюнуть под ноги. Заплакали дети.
– Вот она, злая судьба, о которой предостерег нас Нуниуннини, – сказал старейшина Гугви. – Наш воистину мудрый и могучий бог.
– Лучший из всех богов, – согласилась Калану. – В нашей новой земле мы высоко поднимем его и натрем его бивни и череп рыбьим жиром и жиром зверей, и детям расскажем, и их детям расскажем и семижды семи поколениям скажем, что Нуниуннини – самый могучий из всех богов, и так никогда он не будет забыт.
– Боги велики, – медленно произнесла Атсула, словно собиралась поведать большую тайну, – но сердце людское – всех больше. Из наших сердец они нарождаются, в наши сердца и вернутся…
Никто не знает, как долго продолжала бы она кощунствовать, если бы ее не прервали, да так, что она не могла возразить.
Рык зародился на западе, рык такой, что из ушей потекла кровь и все оглохли и на время лишились зрения и слуха, но остались живы и знали, что им посчастливилось более, нежели племенам, что остались на западе.
– И это хорошо, – сказала Атсула, но не слышала слов в своей голове.

Атсула умерла у подножия скалы, когда весеннее солнце стояло в зените. Она не дожила до того часа, когда увидела бы Новый Свет, и племя вошло в те земли без своей святой законоговорительницы.
Они взобрались на скалы, а спустившись, пошли на юг и на восток, пока не нашли долину со свежей водой, где реки изобиловали рыбой, а олени никогда не знали человека и были такими ручными, что племени пришлось плевать и просить прощения у их духов, прежде чем убивать зверей.
Далани родила на свет трех мальчиков, и поговаривали, что Калану сотворила великую магию и может теперь быть мужчиной со своей молодой женой. Другие же судачили, будто старый Гугви не так уж и стар, чтобы не согреть молодуху, когда ее муж в отлучке. И правда, когда Гугви умер, Далани не рожала больше детей.
И ледяные дни приходили и уходили снова, и народ расселился по земле на восходе и создал новые племена и нашел себе новые тотемы: ворона и лису, ленивца и дикого кота, бизона. И каждое животное стало символом племени, и каждое стало богом.
Мамонты новых земель были крупнее, медлительнее и глупее своих собратьев с сибирских равнин, и негде было найти в новых землях грибы пунг с семью пятнами на шляпке, и Нуниуннини не говорил больше со своим племенем.
Во времена праправнуков Далани и Калану отряд воинов из могучего и процветающего племени, возвращаясь домой на юг из похода за рабами, наткнулся на долину первых людей: они убили почти всех мужчин, а детей и женщин забрали себе.
Одно дитя, надеясь на пощаду, отвело их в пещеру среди холмов, где они нашли череп мамонта, потрепанную накидку из мамонтовой шкуры, деревянную чашку и сохраненную мумифицированную голову пророчицы Атсулы.
И хотя одни воины нового племени стояли за то, чтобы забрать с собой священные предметы и так унести с собой богов первых людей и их силу, другие воспротивились, говоря, что это навлечет на них беду и злобу их собственного бога (ведь это были люди племени ворона, а вороны – ревнивые боги).
И потому они бросили предметы со склона холма в глубокое ущелье, а пленников из племени первых людей увели за собой на юг. И племена ворона и племена лисы становились в той земле все сильнее и могущественнее, и вскоре о Нуниуннини совсем позабыли.