Geum.ru

Windows on the World

Вид материалаЗадача

Содержание


9 час. 44 мин
9 час. 45 мин
9 час. 46 мин
Подобный материал:
1   ...   31   32   33   34   35   36   37   38   ...   43

9 час. 44 мин


I am dazzled by the glorious collapse of the world.
Генри Миллер. Черная весна
Я не стал знаменитым. Меня более или менее знают в парижских литературных кругах. Моя крохотная слава по сравнению со славой какого-нибудь актера или рок-звезды просто смешна. Я могу спокойно выходить на улицу, меня не осаждают толпы фанов. Заказывая билет на самолет, я по-прежнему вынужден по буквам произносить свою фамилию! Пока люди не научились правильно произносить БЕГБЕДЕР, до звезды мне еще расти и расти.

И тем не менее я схожу с ума: собираю все газетные статьи, где упомянуто мое имя. Вырезаю их и складываю в кляссер, чтобы лет через двадцать, когда буду уже «экс», показать их дочери:
– Видишь, дорогая? В молодости папа был очень известным человеком. Как жаль, что ты этого не видела! Люди обожали меня, честное слово, спроси у мамы, это было просто невыносимо, потому-то она и выставила меня за дверь!
– Да-да, папа, да, конечно, ты был звездой… Ты мне уже раз сорок показывал этот альбом… И вообще, кончай говорить глупости, я прекрасно знаю, почему она тебя послала, при чем тут это… Просто с тобой невозможно жить.
– Но, э-э… ты меня любишь?
Лучше уж не воображать, что мне на это ответят через двадцать лет.
Когда приходит успех, некоторые делают вид, будто их нет; я же, наоборот, предпочел быть везде где только можно. Не понимаю, с чего бы мне исчезать под тем предлогом, что меня сильно любят. Уж лучше подождать, пока я всем не надоем, и тогда испариться навсегда. Тем более что ждать осталось недолго.
В приступах паранойи мне кажется, что система предусмотрела все, чтобы свести мой бунт к нулю: она дала мне деньги, успех, известность, и мои псевдореволюционные словеса выглядят смешно. Я еще не знаю, сработает ли эта удобная кара. Можно ли роскошью заткнуть человеку рот? Может ли слава быть блистательным трауром по непокорности? Этот прием использовал Энвер Ходжа, назначив Исмаила Кадаре́ депутатом. Лишить писателя силы обличения, сделав всесильным его самого. Как люди могут верить тому, что американцы называют «left limo», а мы окрестили «левыми, жрущими икру»? Можно ли быть богатым и стремиться к переменам? Да: для этого нужно воспитывать в себе неблагодарность. Быть «бубоном» или «бобуном» означает одно: что ты еще не вышел из неблагодарного возраста. Хорошо быть буржуазной богемой, гораздо лучше, чем простым буржуа. Мне надоело, что меня считают испорченным ребенком и упрекают за то, что я ломаю игрушки. Я их ломаю, чтобы сделать новые.

9 час. 45 мин


10 июня 1797 г. мой предок Джон Адамс подписал в Триполи договор с Ливией, в котором Оттоманской империи (владевшей в то время Магрибом) было специально указано, что Америка «ни в коей мере не основана на христианской религии». Америка не выступает в крестовый поход против ислама! Первая афганская война велась против русских, а не против афганцев! В то время наметился союз между Вновь рожденными христианами и саудовскими ваххабитами – последователями Мухаммеда ибн Абд аль-Ваххаба (1703–1792), «Кальвина песков». Мы нередко забываем, что ислам, как и иудеохристианство, опирается на наследие Авраама. Господствующая религия Америки – родная, но враждебная сестра исламского фундаментализма. На наших глазах разворачивается новая Варфоломеевская ночь. Джерри и Дэвид – жертвы Варфоломеевской ночи нефтедобывающих стран. Правоверные христиане против правоверных мусульман: я вот-вот умру из-за инцестуальной ссоры между двумя сектами миллиардеров.

Но я-то никогда в это не верил! Мои родители боролись против абортов, против алкоголя, против проституции и гомосексуализма, но мама принимала противозачаточные таблетки, отец каждый вечер выпивал, а поблядушки и педерасты заполонили и Техас, и всю остальную страну! Я никогда не одобрял их воспитания; в университете я одно (очень недолгое) время даже был сторонником американской компартии – только чтобы позлить папу, поддерживавшего Рональда Рейгана! Почему же я должен за них расплачиваться? Берите моих родителей, они свое отжили, эти «сочувствующие консерваторы»! Я был, черт побери, марксист, а не евангелист! О my God, у меня едет крыша…
– Папа! У меня голова болит…
– Дыши ртом.
Мы спускались вниз в черном облаке, окутавшем «Windows on the World».

9 час. 46 мин


В Нью-Йорке вам всюду подают лососевый мусс, или лосося в нарезке, или просто лосося. И что им дался этот лосось? Они не едят ничего другого. В Париже всюду «салаты с молодой зеленью», а тут – стейки из лосося, лосось под горчичным соусом. Но модный квартал, как ни парадоксально, называется «Мясной рынок».

Клубы в Meatpacking District вполне соответствуют его названию: это и впрямь сущие мясные лавки. Модели пляшут, как куски говядины на крючьях. Я спрашиваю у накокаиненного по уши ньюйоркца, где он отдыхает от этого сумасшедшего дома. Он отвечает – на Ибице. Честное слово, некоторые ньюйоркцы неизлечимы. Их невозможно спасти от их апокалипсиса. Красота упертости.
Вышибала в «Cielo» на вид не слишком open-minded.
– Are U on the list? Вы в списках?
– Э-э… yeah, конечно…
– Ваше имя, сэр?
– My name is Oussama. Усама Бен Гребаный Ладен, ОК?
Когда отпускаешь подобные шуточки эдакой роже, надо уметь быстро бегать.
Чтобы писатель боялся книги, которую пишет, – такое нечасто встретишь.
В «Taj» я любуюсь длинноволосой блондинкой в черном – высокой, печальной и окруженной братьями. Сам не знаю, как я с ней заговорил. Может, пролил на нее свой стакан, потому что меня толкнул молодой расхристанный француз. Я прошу прощения и вытираю яблочный мартини на ее белых грудях. Тут-то она говорит, что ее телохранители начистят мне морду. Я прошу их урезонить. Она смеется и представляет мне двух своих гигантов-братьев. Я замечаю, что ногти у нее накрашены в цвет ее жвачки. Я спрашиваю, куда она потом. Когда ты – незнакомец в далеком городе, надо этим пользоваться и идти напролом. Она говорит, что они едут в «Лотос». Потом исчезает в толпе. Я беру такси и жду ее в «Лотосе». Час спустя, когда приезжает она со своими церберами, мне уже море по колено. Она узнает меня и улыбается. Чтобы понравиться американке, нужно показать, что ты настойчив. Все ее жесты прелестны. Похоже, ей небезразлично мое присутствие, но смущают охранники-братья. Она подходит и заговаривает со мной, тронув за локоть. Я говорю, что всю жизнь мечтал заделать детей фотомодели. Она спрашивает, не француз ли я. Я изображаю испанца. Она смеется звонким, хрустальным смехом. Я беру ей стакан, она выпивает его залпом. Нью-йоркские женщины сделаны из очень крепкого хрусталя. Она первая наклоняется к моим губам. Она целует меня, язык у нее холодный и мокрый от льда. Ее шея пахнет мылом. Я все беспокоился, сможет ли мой член сегодня прийти в рабочее состояние, но все в порядке, у меня тут же встает. Я спрашиваю, как ее зовут. Она отвечает – Кэндейси. Я спрашиваю, где я мог видеть ее раньше. Она отвечает: на плакатах «Victoria’s Secret». Она спрашивает, чем я занимаюсь. Нью-йоркские женщины часто задают этот вопрос, а потом прикидывают в уме вашу зарплату. Я говорю, что пишу роман о «Windows on the World». Ее лицо каменеет. Как будто я огрел ее дубиной. Она говорит, что ей надо на минутку отойти, она сейчас вернется. Она так и не вернулась.