Geum.ru

А. В. Пыльцын. Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Вид материалаДокументы

Содержание


Был строжайший приказ - женщин в штрафные батальоны не брать. И вдруг
И Рита решилась, она решилась бы на все, чтобы быть с ним в это трудное
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

эту черту, этот рубеж вместе с нами, ибо без последнего в вашей жизни шага

не дойти было бы сюда и нам.

И еще помним мы клятвы над могилами друзей боевых - отомстить! И наше

безудержное стремление к уже не такой далекой Победе - воплощение наших

клятв.

Трудно, конечно, удержать от подобного всю армию, воевавшую почти 4

года. Но воевали-то мы не с немецким народом, а с его армией, агрессивной,

преступной, потопившей в крови жизни миллионов советских людей - и женщин, и

стариков, и детей!

И ведем борьбу на уничтожение фашизма и войск его, олицетворяющих

звериный, кровавый гитлеровский "новый порядок". Но помним слова: "Гитлеры

приходят и уходят, а народ германский остается".

Наверное, не единичные такие случаи, какой видели мы здесь, и вынудили

Ставку Верховного Главнокомандования вскоре издать строжайший приказ о

жестоком наказании, вплоть до расстрела, тех, кто будет вымещать свою, пусть

и понятную, ненависть к фашизму на мирном населении. И, как показало время,

это обуздание эмоций мстителей очень быстро дало свои результаты. Насколько

действенным был этот приказ, говорит то, что уже к началу Берлинской

операции к нам в штрафбат поступило несколько человек, осужденных за

подобные действия.

...Долго мы ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Многие

населенные пункты были пустынны: либо население убегало с отступающими

войсками под влиянием лживой геббельсовской пропаганды, либо его угоняли

насильно. Это уже за Одером убегать было практически некуда, и почти из

каждого окна свешивались белые флаги (простыни) в знак капитуляции. А на

этой, еще предодерской, части Германии жители попадались очень редко, чаще

были беженцы из фашистской неволи, порядком изможденные и оборванные.

Догнали мы свой штаб уже тогда, когда рота Бельдюгова была брошена в

бой на отражение контратак гитлеровцев под Штаргардом, куда пытались

прорваться крупные их силы из Восточно-Померанской группировки, зажатой

войсками 2-го Белорусского фронта уже под командованием маршала

Рокоссовского.

Чтобы обстановка, сложившаяся там, стала понятнее, сошлюсь на

"Генеральный штаб в годы войны" генерала С. М. Штеменко (книга 2. С.

489-491), где говорится, что здесь, чтобы отвлечь силы 1-го Белорусского

фронта, вышедшего уже за Одер и захватившего кое-где плацдармы, немцы и

предприняли большое контрнаступление. Из этой же книги явствует, что именно

тогда, в феврале 1945 года, 1-й Белорусский фронт вынужден был повернуть

значительную часть своих сил в направлении Восточной Померании для борьбы

против сопротивлявшейся 2-й немецкой армии в Шнайдемюле. Противнику удалось

в короткий срок изменить в свою пользу соотношение сил, и 17 февраля из

района Штаргарда немцы нанесли сильный контрудар, потеснивший наши войска, в

том числе 61-ю армию. В интересах одной из дивизий, то есть 23-й, с которой

рота штрафников начинала бои на подступах к Варшаве, снова эта рота была

введена в бой на отражение атак немцев. Крупные резервы, брошенные туда

маршалом Жуковым, совместно с войсками Рокоссовского сломили упорное

сопротивление фашистов, и уже 1 марта снова началось движение вперед, а к 5

марта штрафная рота добила уже остатки гарнизона Штаргарда. Город был

свободен.

Я не успел к этим боям, но, как мне рассказывали потом их участники,

это было многодневное ожесточенное сражение, чем-то похожее на бои по

окружению немцев под Брестом. Такие же жаркие, отчаянные, не давшие фрицам

ни одного шанса. И потери там тоже были немалые.

Штаргард я увидел уже числа 10-го марта. Город это был большой, но, как

и многие германские города, в которых фашисты оказывали упорное

сопротивление, почти весь сожжен и разрушен.

А перед этим разыскал я комбата, доложил о прибытии тылов батальона в

полном составе, без потерь. И, конечно, воспользовавшись его хорошим

настроением, доложил о переводе своей жены из госпиталя к нам в батальон.

Представил ее, а она строго по-уставному отрапортовала, что прибыла для

прохождения дальнейшей службы и подала ему предписание. Я, несколько

торопясь, чтобы не увидеть, какова будет реакция на такой "сюрприз",

попросил его разрешения направить "младшего сержанта Макарьевскую в

батальонный медпункт в распоряжение капитана медслужбы Бузуна". Батурин,

видимо, не ожидавший такого поворота событий, как-то неопределенно пожал

плечами и велел передать нашему доктору Степану Петровичу, чтобы он

установил круг ее обязанностей.

Ну, и слава богу! Все сложилось как нельзя удачно.

А рота Бельдюгова, заметно поредевшая после Штаргарда, "зализывала

раны" и вместе со вторым эшелоном дивизии продвигалась вслед за танковыми

частями к Одеру, по направлению к Штеттину. Мне же комбат снова нашел

применение.

Пока рота Бельдюгова находилась во втором эшелоне стрелковой дивизии,

она передвигалась непосредственно за ее полками, не теряя готовности к вводу

в бой в любую минуту. Мне поручили сформировать из нового пополнения роту,

которая должна была либо заменить в критической ситуации воюющую роту, либо

в нужное время своими взводами влиться в ее боевой состав.

Часть штаба и тыла нашего ШБ, кроме тех их подразделений, которые

обеспечивали роту в наступлении, меняли место дислокации раз в двое-трое

суток, в зависимости от скорости продвижения линии фронта. В этой же группе

находилась и основная часть батальонного медпункта, а другая ее часть,

возглавляемая фельдшером Иваном Деменковым, продвигалась вместе с ротой

Бельдюгова. Поэтому наш батальонный эскулап Степан Петрович с одобрением

принял в свой штат опытную медсестру и стал дотошно готовить ее к новым

обязанностям, заметно отличавшимся от ее опыта госпитальной палатной сестры,

приобретенного в условиях госпиталя. Ведь теперь ей придется иметь дело с

перевязками в боевых условиях.

Так и продолжали мы передвигаться за дивизиями первого эшелона 61-й

армии, то почти догоняя их передовые части, то отставая на 5-6 километров. И

примерно к 15 марта, когда дивизия приостановила продвижение, встреченная

упорным сопротивлением противника, мы подошли к району предместий города

Альтдамм, который прикрывал своим расположением восточный берег Одера

напротив Штеттина. Здесь я получил приказ сформированную мною, прямо скажем,

еще не роту, а что-то вроде "полуроты", состоящей из полутора взводов,

присоединить к роте Бельдюгова.

Как мне теперь, в 2002 году, напомнил в своем письме Алексей Афонин,

бывший тогда командиром взвода у Бельдюгова, наша "полурота" догнала их на

рассвете где-то в районе, близком уже к восточной окраине Альтдамма, где

штрафники готовились к штурму этого города. Те полтора взвода, которые я

привел уже вооруженными, быстро распределили по малочисленным к тому времени

взводам основной роты. Взвод под командой "кузнечика" вошел в ее состав

целиком, а сам младший лейтенант Кузнецов заменил выбывшего по ранению

Александра Шамшина.

Так начиналось боевое крещение Кузнецова. Но, как я обнаружил чуть

позже, боевое крещение выпало здесь и на долю Риты, которая, оказывается,

убедила доктора Бузуна отправить ее на передовую, и он сам лично прибыл сюда

и создал как бы передовое звено своего медпункта, в составе фельдшера и

медсестры, которые практически вошли в состав роты в роли санинструктора и

фронтовой санитарки.

А я снова оказался вроде бы ни при чем, так как не было никаких

указаний о том, где мне быть после того, как передам свою "полуроту".

Естественно, в ожидании серьезных боев, а еще и потому, что здесь уже была

Рита, я снова принял на себя (уже самостоятельно) роль того самого

"дублера", которую исполнял при взятии пригородов Варшавы, с чем

признательно согласился и Бельдюгов. Оказался я невдалеке и от командира

роты, и от взвода Алеши Афонина. Взвод Кузнецова был правее. Иван Бельдюгов

довел до меня полученную им задачу атаковать немцев через боевые порядки

стрелковых подразделений дивизии. Опять нам первыми ломать сопротивление и

первыми принимать бой в условиях города...

А город представлял собой единственную и почти на всем протяжении

прямую, достаточно широкую улицу, вытянутую вдоль берега и застроенную

каменными зданиями. Восточная окраина города была обращена к нам тыловой

стороной основных застроек, хозяйственными дворами, огородами и захвачена

была быстро, как говорится, на одном дыхании, хотя сопротивление немцы

оказали упорное и потери у нас были ощутимые. Раненых перевязывали и

оттаскивали их "в тыл", метров на 50-60, на огороды Ванюша Деменков и Рита,

которая ловко и споро, где перебежками, а где и ползком поспевала к раненым.

Другая сторона улицы ощерилась губительным ружейно-пулеметным огнем из

бесчисленного множества подвальных окон каменных зданий, превращенных

фрицами в целую цепь амбразур. Попросил Бельдюгов через своего связного от

полка дивизии выкатить на прямую наводку противотанковые пушки, но не

откликнулись почему-то на его просьбу, может, этих пушек близко не

оказалось. Попытка заменить артиллерию ручными гранатами ничего не дала.

Расстояние было до этих амбразур приличное, и практически ни одна граната не

попала в эти каменные окна, а попусту их тратить не имело смысла. Да и

стрельба по окнам из ПТР ожидаемого эффекта не приносила.

Меня угнетало какое-то тревожное ощущение беспомощности роты и моей

личной бесполезности в этой ситуации. Да еще не было уверенности в том, что

в захваченных уже домах этой стороны улицы не осталось противника. А что,

если рота все-таки решится на атаку, не хлестнут ли пулеметы немецкие в

спину? Я, наверное как и Иван Бельдюгов, лихорадочно искал выход из

создавшегося положения. Ротный, оказывается, тоже пришел к выводу о

необходимости "ревизии" захваченных домов и приказал Кузнецову частью своих

сил организовать такую проверку. И не зря: в нескольких домах на вторых

этажах и на чердаках были обнаружены и уничтожены притаившиеся там

пулеметные огневые точки.

И здесь я увидел вдруг ползком пробирающуюся к нам Риту. Стало не по

себе: ведь ее место там, где раненые, а не здесь, в этом адовом огневом

вертепе! Прикрикнул на нее, знаками и почему-то шепотом (глупо, все равно не

услышит!) попытался дать ей понять, что здесь очень опасно, но одновременно

почувствовал что-то вроде гордости за ее бесстрашие.

Успешный результат проверки своих "тылов" в какой-то степени вселил

уверенность в том, что эта мера оказалась и правильной, и своевременной, и

крайне необходимой для наших дальнейших действий. Оставалось решить, как

захватить строения на противоположной стороне улицы. И в этот момент ко мне

подползли взводный Афонин со штрафником Ястребковым, недавно переведенным к

Афонину из моей "полуроты". Они предложили невероятно смелую, но, как мне

показалось вначале, невыполнимую идею. А она заключалась в том, что на нашем

участке, где улица представляет собой прямую линию, Ястребков, собрав

максимальное количество гранат в карманы и противогазовые сумки, попытается

изобразить перебежчика. Достигнув противоположной стороны улицы, он,

прижимаясь к стенкам домов, чтобы его не смогли достать огнем фрицы из своих

амбразур, будет забрасывать по одной-две гранаты в них и таким образом

подавит эти огневые точки, мешающие роте подняться в атаку. А чтобы немцы

поверили в то, что это действительно перебежчик, он выскочит из-за дома с

криком "Нихт шиссен!" ("Не стрелять!"), с поднятыми руками, а мы все должны

будем открыть огонь якобы по нему, но на самом деле значительно выше.

Я не мог сразу согласиться с этим вариантом. Но не потому, что не

доверял штрафнику. Он шел на смертельный риск сам, и понимали мы его

правильно. Ведь, наверное, он сам тоже не видел другого выхода.

Я помнил его еще по периоду формирования моей "полуроты". Он тогда

показался мне надежным бойцом, уже имевшим до штрафбата опыт командира

стрелковой роты, на его гимнастерке остались следы от трех орденов. И пока

мы формировались, он у меня был командиром отделения, не раз проявлял

завидную смекалку и расторопность.

Наверное, нет человека на войне, который не опасался бы пули или

осколка от снаряда в бою. Но, видимо, в данном случае боец, а тем более

бывший офицер с устоявшимся командирским сознанием, еще не утративший

чувства личной ответственности за исход боя, в данной ситуации был так

поглощен ходом боя и озабочен его исходом, что вопросы личной безопасности,

как правило, отступали на задний план. Это состояние я наблюдал у многих

моих товарищей, например у Янина, Семыкина, Сергеева и других. Замечал я

такое и у себя.

Не мог я согласиться с этим предложением еще и потому, что теперь это

были не мои подчиненные. Посоветовал Афонину доложить свое предложение

вначале командиру роты. Тот одобрил его и дал подробнейшие на этот счет

указания остальным взводам, обязав их довести до каждого бойца смысл

задуманного их товарищем и обеспечить правдоподобную имитацию открытия огня

по "перебежчику-предателю", не забывая держать под огнем и окна-амбразуры.

Собрали ему две противогазные сумки ручных гранат, да он еще и свои

карманы набил ими. Выбрав момент, он прополз немного вперед, вскочил, бросил

на землю свой автомат и с поднятыми руками, в одной из которых была какая-то

белая тряпица, заорал во всю мочь: "Нихт шиссен! Нихт шиссен!". Петляя и

падая, устремился он к домам на противоположной стороне улицы, а рота

открыла дружный огонь по "перебежчику". Как мы все волновались за нашего

смельчака! Удастся ли эта, на первый взгляд, безумная затея и не погибнет ли

зазря этот храбрый боец, не добежав до заветной цели.

И как же радостно было на сердце, когда ему удалось, наконец, прижаться

к стене одного дома. Едва переведя дух, он, буквально вдавливаясь в стену,

"прилипая" к ней, начал медленно подбираться к ближайшему окну. Бросив в

него примерно с двухсекундной задержкой, чтобы фрицы не успели их выбросить

из подвала, одну за другой две гранаты и дождавшись взрывов, он перебежал к

другому и так от амбразуры к амбразуре с уже приготовленными гранатами

уверенно продвигался вперед, а позади него эти только что изрыгавшие смерть

огневые точки замолкали одна за другой. И вскоре красная ракета подняла роту

в атаку. Вначале поднялся взвод Афонина, а вслед за ним - остальные бойцы

роты. Броском преодолев эту злополучную улицу, штрафники добивали оживающие

огневые точки, окружали дома, не давая улизнуть тем, кто пытался скрыться во

всяких пристройках или сбежать к берегу Одера огородами.

Успех был полный! А взвод Афонина обнаружил недалеко какую-то не

замеченную раньше деревушку, из которой группа фрицев спешил на помощь тем,

кого уже здесь громила штрафная рота Бельдюгова. Взводный быстро

сориентировался и повел свой взвод, чтобы перерезать им путь. Сильным огнем

заставили этих фашистов залечь, а затем и сдаться.

Почти сразу же за ротой штрафников, вначале на этом же участке, а затем

и на других, в наступление пошли и подразделения полка 23-й дивизии. К

середине дня город был взят. Стрелковые подразделения закреплялись на берегу

Одера, а роту, выполнившую очередную задачу, отвели. Альтдамм взят! Это было

20 марта. Памятная дата.

Потери были все-таки значительными. Как мне рассказала потом Рита, ей

многих раненых удалось вытащить из-под огня. Я тогда спросил, сколько. "Не

знаю, не считала", - ответила она. А когда я об этом же спросил старшего

лейтенанта медслужбы Ивана Деменкова, он сказал, что человек двадцать.

Молодец, Ритуля, не подкачала. Горжусь тобой!

К вечеру подошел и штаб батальона. Наш комбат приказал Бельдюгову

оставить тех, кто уже по своим срокам и боевым делам подлежал освобождению,

а остальных передать мне для формирования новой роты.

Отвели нас на одну из окраин Альтдамма, и там началось уже привычное

формирование. Появилось и свободное время.

Я облюбовал небольшой домик, в котором мы с Ритой разместились.

Невдалеке устроились и Афонин, и Кузнецов, да и все остальные офицеры

батальона.

На улице еще не все трупы немцев убрали и зарыли, а ведь был уже конец

марта, солнце пригревало так, что мы днем уже ходили без шинелей и без своих

овчинных жилетов. Только "кубанки" да шапки еще не сменили на пилотки или

фуражки.

Рита как-то возмужала, похорошела, немножко даже пополнела. Это потом

мы догадались, что она беременна. А тогда я спрашивал ее, не страшно ли было

на передовой. "Cтрашновато, но тогда я об этом не думала". - "А могла бы ты

убить немца, живого человека, вот там, на поле боя?" - "Наверное, могла бы,

не знаю..."

Вскоре были подведены итоги действий роты в Висло-Одерской операции.

Капитан Иван Иванович Бельдюгов получил высший по тому времени боевой орден

Красного Знамени, Афонин и Кузнецов - ордена Александра Невского, а штрафник

Ястребков - орден Славы III степени. Жалел он, правда, что не медаль "За

отвагу". Бельдюгов и представлял его к ней, но Батурин то ли по "доброте",

то ли с умыслом сделал представление уже без пяти минут восстановленного в

офицерском звании к солдатскому ордену Славы.

Было награждено еще несколько человек, ну а я, числившийся в составе

боевого подразделения только дублером, естественно, не был награжден. Зато

Риту, по настоянию нашего врача Степана Петровича, представили к награде

медалью "За боевые заслуги". Радовались мы этому безумно...

Еще через несколько дней стало известно, что полоса 1-го Белорусского

фронта в ожидании решающего наступления на Берлин значительно сужается и мы

должны будем передислоцироваться значительно южнее.

Я занимался формированием роты и подготовкой ее к передислокации, когда

к штабу батальона неожиданно подъехал командующий 2-м Белорусским фронтом

маршал К. К. Рокоссовский. За ним уже утвердилась репутация маршала, который

часто бывает непосредственно в войсках. Вот и здесь он приехал на тот

участок, который отходил от 1-го Белорусского к нему. А может, он знал, что

здесь расположена та самая "банда Рокоссовского" (как окрестили нас немцы),

и решил ее навестить. По крайней мере, так хотелось думать.

Мне не повезло опять, как тогда, под Жлобином. Я не успел понять

ситуации и подойти, чтобы увидеть прославленного полководца. А что там

произошло, я не берусь, не будучи свидетелем, описывать. Лучше приведу еще

один отрывок из очерка "Военно-полевой роман" Инны Руденко ("Комсомольская

правда", 19 января 1985 г.), в котором она, со слов Риты, описала этот

эпизод:

Был строжайший приказ - женщин в штрафные батальоны не брать. И вдруг

приехал Рокоссовский. Вышел из машины, рослый, статный: "Это еще что такое?

Откуда здесь женщина? Жена комроты? Ну и что? Немедленно вывести из

батальона!" А в машине оставалась женщина - лицо ее, красивое, бледное, без

улыбки, было хорошо известно по экрану, где она всегда улыбалась. (Как

оказалось, это была киноактриса Валентина Серова.)

И Рита решилась, она решилась бы на все, чтобы быть с ним в это трудное

время: "Кроме меня здесь еще одна женщина, товарищ маршал". И умоляюще, не

по уставу, прижала руки к груди. И Рокоссовский, быстрым взглядом окинувший

ее начинающую полнеть фигуру, вдруг махнул рукой: "Ладно, сержант".

Вскоре мне стало известно, что моей роте предстоит участвовать в

форсировании Одера на одном из участков, севернее уже захваченного войсками

1-го Белорусского фронта Кюстринского плацдарма.

Вот туда, на юг, нас всех срочно и перебросили.

Ну, а как шла подготовка к тому, что потом назвали Берлинской

операцией, как прошло само форсирование Одера и что за всем этим

последовало, я расскажу в следующей главе.