Ален Рене Лесаж
| Вид материала | Документы |
- Ален Рене Лесаж Хромой бес Alain Rene Lesage, (1668-1747). Le Diable Boiteux книга, 3349.38kb.
- Ален Рене Лесаж Похождения Жиль Бласа из Сантильяны, 61.46kb.
- Рене Давид. Основные правовые системы современности, 7381.44kb.
- Аллан Пиз Ален Гарнер Язык Разговора Вступление, 1251.14kb.
- Согласовано. Утверждаю, 27.2kb.
- Французская литература, 1195.59kb.
- Дэвид Ален Getting Things Done, 2756.43kb.
- Жан-пьер шанжё, ален конн материя и мышление, 6789.87kb.
- Рене декарт и его трактат, 13.42kb.
- Рене декарт сочинения в двух томах том, 9502.28kb.
крупное состояние и как он благодаря этому заважничал
Это дело разлакомило меня, а десять пистолей куртажа, которые я дал
Сипиону, побудили его приняться за новые розыски. Я уже прежде превозносил
его таланты в этой области и могу сказать, что его по справедливости
следовало назвать Сципионом Великим. В качестве второго клиента он привел
мне издателя рыцарских романов, который нажился вопреки здравому смыслу.
Этот издатель незаконно перепечатал книгу, выпущенную одним из его
собратьев, и издание это было конфисковано. За триста дукатов я добился
снятия запрещения с его экземпляров и спас владельца от крупного штрафа.
Хотя такие дела не входили в компетенцию первого министра, герцог
согласился по моей просьбе повлиять на тех, от кого это зависело. После
издателя через мои руки прошел один коммерсант, и вот в чем заключалось
его дело. Португальский корабль был захвачен берберийским корсаром и снова
отбит одним кадикским арматором. Две трети погруженных на него товаров
принадлежали моему лиссабонскому купцу, который после тщетных требований о
возврате своего имущества приехал к испанскому двору, чтоб найти
влиятельного покровителя, способного защитить его интересы. Ему выпало
счастье наткнуться на меня. Я вступился за него, и он вернул свои товары с
помощью четырехсот пистолей, которые преподнес своему протектору.
Мне чудится, будто я слышу в этом месте возглас читателя:
"Смелей, сеньор Сантильяна! Набивайте карман! Вы теперь на хорошем
пути, не выпускайте счастья из рук!"
О, не беспокойтесь: не выпущу. Коли не ошибаюсь, вот уже мой лакей с
новой жертвой, которую он подцепил. Действительно, это - Сипион. Послушаем
его:
- Сеньор, - сказал он, - дозвольте представить вам знаменитого
дрогиста. Он хлопочет о привилегии продавать свои снадобья в течение
десяти лет во всех городах Испанского королевства с предоставлением ему на
то исключительного права, т.е. чтоб остальным его собратьям по ремеслу
было запрещено торговать в тех местах, которые он для себя облюбует. В
благодарность за содействие он обязуется отсчитать двести пистолей тому,
кто добудет для него такую привилегию.
На это я сказал шарлатану покровительственным тоном:
- Хорошо, друг мой, я устрою ваше дело.
Действительно, спустя несколько дней я отослал его восвояси с патентом
на исключительное право обманывать народ во всех королевствах Испании.
Тут я убедился в справедливости поговорки, что аппетит приходит во
время еды. Я не только становился жаднее, по мере того как богател, но
первые четыре милости, о которых я упомянул, достались мне с такой
легкостью, что я не колеблясь обратился к его светлости за пятой. Дело шло
о передаче губернаторства города Веры на андалузском побережье одному
кавалеру ордена Калатравы, который обещал мне за это тысячу пистолей.
Увидя такую алчность к наживе, министр расхохотался.
- Да, друг Жиль Блас, у вас недурной аппетит! Вижу, что вы большой
охотник одолжать ближних. Но выслушайте меня: если речь зайдет о мелочах,
я в это входить не стану, но когда вы будете хлопотать о губернаторствах
или каких-либо крупных милостях, то соблаговолите довольствоваться
половиной прибыли: другая принадлежит мне. Вы не можете себе представить,
- добавил он, - какие у меня расходы и сколько мне нужно денег, чтоб с
достоинством поддерживать свой ранг, ибо, признаюсь вам, что, несмотря на
бескорыстие, проявляемое мною перед народом, я достаточно осторожен, чтоб
не расстраивать своего состояния. Примите это к руководству.
После этой речи министра я перестал бояться, что надоем ему своими
просьбами; напротив, она подстрекла меня еще энергичнее взяться за дело и
усилила во мне пуще прежнего жажду к обогащению. В то время я охотно
повесил бы объявление, в котором бы говорилось, что все желающие добиться
при дворе каких-либо милостей, могут обращаться ко мне. Я работал в одном
направлении, Сипион - в другом. У меня не было других желаний, как
оказывать услуги ближним, но, разумеется, за деньги. Мой кавалер ордена
Калатравы получил губернаторство города Веры за тысячу пистолей, и вскоре
я выхлопотал другое за такую же сумму кавалеру ордена св.Якова. Не
довольствуясь назначением губернаторов, я раздавал кавалерии и с помощью
жалованных грамот превращал достойных разночинцев в недостойных дворян.
Духовенство тоже было осчастливлено моими благодеяниями. Я жаловал мелкие
бенефиции, каноникаты и некоторые церковные должности. Что касается
епископств и архиепископств, то они относились к ведению дона Родриго
Кальдерона. Он распределял также судейские должности, командорства и
вице-королевства, из чего можно заключить, что важные посты замещались
столь же мало достойными личностями, как и мелкие, ибо на места, служившие
предметом этой честной торговли, мы назначали далеко не самых искусных и
беспорочных людей. Нам было известно, что мадридские насмешники издеваются
над нами по этому поводу, но мы, подобно скупцам, любовались видом
собственного золота, забывая о гиканье толпы (*159).
Исократ (*160) прав, называя невоздержанность и безумства неразлучными
спутниками богатства. Оказавшись собственником тридцати тысяч дукатов и
предвидя возможность заработать, быть может, еще в десять раз больше, я
счел нужным изобразить из себя персону, достойную называться наперсником
первого министра. Поэтому я снял целый дом, приказав омеблировать его
пристойным образом, и купил карету у одного повытчика (*161), который
обзавелся таковою из чванства и стремился избавиться от нее по совету
своего булочника. Я нанял кучера, а также трех лакеев, и, считая
справедливым повышать старых слуг, пожаловал Сипиона тройной честью,
сделав его одновременно своим камердинером, секретарем и управителем. Но я
совершенно опьянел от тщеславия, когда министр разрешил моим людям носить
его ливрею. Тут во мне угасли последние проблески рассудительности. Я стал
не меньшим безумцем, чем ученики Порция Латро (*162), которые благодаря
употреблению тминного настоя стали такими же бледными, как их учитель, и
вообразили, что тем самым могут равняться с ним в учености. Я чуть было не
возомнил себя родственником герцога Лермы. Мне хотелось прослыть таковым
или хотя бы его побочным сыном, что весьма польстило бы моему самолюбию.
Прибавьте к этому, что, по примеру его светлости, державшей открытый
стол, я тоже решил устраивать угощения. Для этой цели я поручил Сипиону
сыскать искусного кухаря, и он раскопал мне такого, который, пожалуй, не
уступал повару римлянина Номентана (*163), обжорной памяти. Наполнив свой
погреб изысканными винами и запасшись разной снедью, я начал принимать
гостей. Каждый вечер у меня ужинало несколько человек из числа старших
чиновников министерской канцелярии, гордо величавших себя
статс-секретарями. Я потчевал их, как следует, и они всегда уходили от
меня подвыпившими. Сипион, со своей стороны, следуя поговорке "каков
барин, таков и слуга", тоже держал открытый стол в людской, где угощал на
мой счет своих знакомых. Я очень полюбил этого молодца, а кроме того, он
помогал мне наживать богатства, и мне казалось справедливым, чтоб он
тратил их вместе со мной. К тому же я смотрел на эти забавы с точки зрения
молодого человека и, не замечая зла, которое они мне причиняли, видел лишь
почести, выпадавшие на мою долю. Еще другая причина мешала мне обращать на
них внимание: благодаря раздаче бенефиции и должностей рука моя никогда не
оскудевала, а казна изо дня в день умножалась. Я вообразил, что мне
удалось ухватиться за колесо Фортуны.
Моему тщеславию не хватало только одного, а именно, чтоб Фабрисио стал
свидетелем той роскошной жизни, которую я вел. По моим расчетам, он должен
был уже вернуться из Андалузии, а потому, желая насладиться его
удивлением, я послал ему записку без подписи, в которой сообщалось, что
один сицилийский сеньор из числа его приятелей просит его к себе. В
записке указывались день, час и место, куда ему надлежало пойти. Свидание
было назначено у меня. Нуньес явился и был крайне изумлен, узнав, что я
тот таинственный вельможа, который пригласил его к вечернему столу.
- Да, друг мой, - сказал я, - ты видишь перед собой хозяина этого дома.
Я обзавелся каретой, хорошим поваром и, кроме того, денежным сундуком.
- Возможно ли, что мне довелось встретить тебя среди такой роскоши? -
воскликнул он с живостью. - Как я рад, что поместил тебя к графу Галиано.
Ведь я говорил тебе, что он щедрый вельможа и не преминет позаботиться о
твоем благополучии. Вероятно, - добавил он, - ты последовал моему мудрому
совету и немного отпустил дворецкому поводья. Поздравляю тебя. Только
благодаря такой разумной тактике управители богатых домов и набивают себе
карманы.
Я предоставил Фабрисио вдосталь восторгаться тем, что он определил меня
к графу Галиано. Затем, чтоб умерить его радость по поводу того, что он
доставил мне столь изрядное место, я сообщил ему, как отблагодарил меня
этот сеньор за мое усердие. Но, приметя, что, во время этого рассказа мой
поэт внутренне бил отбой, я сказал ему:
- Охотно прощаю сицилийцу его неблагодарность. Между нами будь сказано,
мне следует скорее радоваться, нежели негодовать. Если бы граф не поступил
со мной так дурно, я последовал бы за ним в Сицилию, где служил бы ему и
по сие время в ожидании весьма сомнительных благодеяний. Словом, я не был
бы теперь наперсником герцога Лермы. Нуньес был до того поражен моими
последними словами, что несколько мгновений не мог проронить ни звука.
Наконец, прервав молчание, он сказал:
- Не ослышался ли я? Правда ли, что вы пользуетесь доверием первого
министра?
- Я разделяю его с доном Родриго Кальдероном и, судя по всем данным,
пойду далеко, - отвечал я.
- Поистине, сеньор де Сантильяна, я восхищаюсь вами, - заявил Фабрисио.
- Вы в состоянии справиться с любой должностью. Сколько талантов вы
соединяете в себе! Словом, говоря языком наших притонов, вы обладаете
"универсальной отмычкой", т.е. являетесь мастером на все руки. Во всяком
случае, сеньор, - добавил он, - я радуюсь благополучию вашей милости.
- Вот что, господин Нуньес, - прервал я его, - к черту все титулования
и величания! Бросим эти церемонии и давай жить по-прежнему на дружеской
ноге.
- Ты прав, - возразил он. - Хотя ты и разбогател, но я не должен
смотреть на тебя другими глазами. Признаюсь тебе, впрочем, в своей
слабости, - добавил он. - Поведав мне о своей блестящей судьбе, ты меня
просто ослепил; к счастью, это ослепление теперь проходит, и я снова вижу
в тебе только своего друга Жиль Бласа.
Наш разговор был прерван приходом четырех или пяти чиновников.
- Господа, - сказал я им, указывая на Нуньеса, - вы будете иметь
удовольствие ужинать с сеньором доном Фабрисио, который сочиняет стихи,
достойные царя Нумы (*164), и пишет прозой так, как не пишет никто.
К несчастью, я обращался к людям, которые так мало ценили поэзию, что
мой поэт даже побледнел. Они еле удостоили его взгляда. Тщетно пытался он
привлечь их внимание своим острословием; они не понимали соли. Это так его
задело, что он позволил себе поэтическую вольность, а именно бросил всю
компанию и испарился. Чиновники не заметили его исчезновения и сели за
стол, даже не осведомившись о том, что с ним сталось.
Когда я на следующее утро кончил свой туалет и собрался уже уходить,
вошел ко мне в спальню астурийский поэт и сказал:
- Прости меня, любезный друг, что я вчера повернулся спиной к твоим
чиновникам, но скажу тебе откровенно: мне было в их обществе до того не по
себе, что я не вытерпел. Черт знает, что за скучные люди, и к тому же
самонадеянные и надутые. Не понимаю, как ты с твоим живым умом можешь
довольствоваться такими тяжелыми сотрапезниками. Сегодня же приведу к тебе
более удобоваримых.
- Ты меня одолжишь, - отвечал я. - Полагаюсь в этом отношении на твой
вкус.
- И не раскаешься, - возразил Фабрисио. - Обещаю тебе людей выдающихся
и на редкость интересных. Тотчас же отправлюсь к одному лимонадчику, у
которого они вскоре соберутся. Я сговорюсь с ними с утра, а не то как бы
они не обещали пойти в какое-нибудь другое место; это такие занимательные
люди, что их перехватывают из рук в руки кто на обед, кто на ужин.
С этими словами он покинул меня и вернулся вечером к ужину в
сопровождении не более не менее, как шести сочинителей, которых представил
мне одного за другим, осыпая каждого безмерными похвалами. Его послушать,
эти остромыслы превосходили своих греческих и римских собратьев, а их
произведения следовало, по его словам, напечатать золотыми литерами. Я
принял этих господ весьма учтиво и даже наговорил им комплиментов, ибо
сочинители - народ довольно пустой и тщеславный. Хотя я и не давал Сипиону
никаких приказаний, чтобы за этим ужином царило особенное изобилие, однако
он сам позаботился увеличить число блюд, так как знал, какого сорта людей
я должен был в этот день потчевать.
Наконец, мы очень весело уселись за стол. Мои поэты принялись говорить
о самих себе и хвастаться. Один с гордым видом перечислял вельмож и
знатных дам, наслаждавшихся его музой. Другой, порицая одну академию
изящной словесности за выборы двух новых членов, скромно заявил, что ей
следовало бы избрать именно его. Речи прочих отличались не меньшей
самонадеянностью. В середине ужина они принялись засыпать меня стихами и
прозой, и каждый по очереди демонстрировал образчики своего творчества.
Один угостил нас сонетом, другой продекламировал сцену из трагедии, третий
прочел критику на комедию. Четвертый собрался было познакомить нас с одой
Анакреона, переведенной им дрянными испанскими стихами, но один из его
собратьев прервал его, указав на какое-то неудачное выражение. Автор
перевода с этим не согласился, отчего возник спор, в котором приняли
участие все остромыслы. Мнения разделились; спорщики пришли в раж, и дело
дошло до брани. Это было бы полбеды, но эти бесноватые вскочили из-за
стола и принялись тузить друг друга кулаками. Мне, Фабрисио, Сипиону,
кучеру и лакеям стоило немалых трудов их разнять. Не успели мы их
растащить, как они ушли из моего дома, точно из кабака, не подумав даже
извиниться передо мной за свое непристойное поведение.
Нуньес, обнадеживший меня приятным ужином, был крайне смущен этим
происшествием.
- Ну-с, уважаемый, не собираетесь ли вы и сейчас расхваливать своих
друзей? - сказал я. - Клянусь честью, вы привели мне гнуснейших людишек. Я
остаюсь при своих чиновниках. Не упоминайте мне больше о сочинителях.
- Я и не намерен представлять тебе других: это еще самые рассудительные
из всех, - отвечал Фабрисио.
ГЛАВА X. Придворная жизнь вконец развращает Жиль Бласа.
О поручении, которое возлагает на него граф Лемос, и об
интриге, в которую он впутывается вместе с этим вельможей
Как скоро узнали, что я пользуюсь расположением герцога Лермы, у меня
образовался собственный двор. Каждый день моя передняя была полна народу,
и я с утра давал аудиенции. Ко мне приходили двоякого рода люди: одни для
того, чтоб я за деньги выпросил им милости у герцога, другие для того,
чтоб склонить меня мольбами к безвозмездному выполнению их просьб. Первые
могли быть уверены, что я их выслушаю и постараюсь им услужить, от вторых
же я сразу отделывался отказом или канителил их так долго, что они теряли
терпение. Прежде чем попасть ко двору, я был от природы сострадателен и
милосерден, но там человеческие слабости испаряются, и я стал черствее
камня. Исцелился я также от сентиментальности по отношению к друзьям и
перестал испытывать к ним привязанность. Об этом свидетельствует мой
поступок с Хосе Наварро в связи с одним делом, о котором я сейчас
расскажу.
Этот Наварро, которому я был столь многим обязан и который, кстати
сказать, был первой причиной моего благополучия, зашел однажды ко мне.
Выразив мне свои дружеские чувства, что он обычно делал при каждой нашей
встрече, Наварро попросил меня выхлопотать у герцога Лермы какую-то
должность для своего приятеля, который был, по его словам, весьма любезным
и достойным кавалером, но за неимением средств к существованию нуждался в
службе.
- Зная вашу доброту и услужливость, - добавил он, - я не сомневаюсь,
что вы будете рады посодействовать честному, но небогатому человеку; его
стесненные обстоятельства послужат поводом к тому, чтобы вы его
поддержали, я уверен, что заслужу ваше расположение, доставив вам
возможность проявить свою склонность к благодеяниям.
Этим он дал мне ясно понять, что ждет от меня бесплатной услуги. Хотя
это было не в моем вкусе, однако же я притворился, будто весьма склонен
исполнить его желание.
- Очень рад случаю, - отвечал я ему, - доказать живейшую благодарность,
которую я питаю к вам за все, что вы для меня сделали. Раз вы кем-нибудь
интересуетесь, то этого вполне довольно, чтобы я постарался ему услужить.
Ваш друг получит должность, о которой вы хлопочете. Можете быть спокойны:
это теперь уже не ваша забота, а моя.
Получив такое заверение, Хосе ушел, весьма довольный моими дружескими
чувствами. Тем не менее рекомендованное им лицо не получило упомянутой
должности. Благодаря моим стараниям она досталась другому человеку за
тысячу дукатов, которые попали в мой денежный сундук. Эта сумма оказалась
мне милей, чем благодарность моего дворецкого, которому я при встрече
заявил тоном величайшей досады:
- Ах, любезнейший Наварро, вы обратились ко мне слишком поздно.
Кальдерон опередил меня; он успел выхлопотать это место для другого. Я в
отчаянии, что не могу сообщить вам более приятной вести.
Хосе простодушно поверил мне, и мы расстались еще большими друзьями,
чем прежде; но полагаю, что он вскоре докопался до истины, так как
перестал ко мне ходить. Я не только не испытывал угрызений совести за
такой поступок с подлинным другом, которому был столь многим обязан, но,
напротив, радовался этому разрыву. Меня тяготили его прежние услуги, а
кроме того, будучи в такой милости при дворе, я считал для себя
неподходящим водиться с дворецкими.
Я уже давно не упоминал о графе Лемосе. Вернемся теперь к этому
сеньору. Мне приходилось навещать его от времени до времени. Я передал
графу, как уже было сказано, тысячу пистолей и отнес ему по приказу
герцога, его дяди, еще и вторую, которая причиталась с меня его светлости.
В этот раз граф Лемос пожелал побеседовать со мной подольше и сообщил,
что, наконец, достиг своей цели и что пользуется безраздельно
расположением наследного принца, у которого нет теперь других наперсников,
кроме него. Затем он почтил меня весьма достойным поручением, о котором
уже раньше предупреждал.
- Друг Сантильяна, - сказал он, - настало время действовать. Приложите
все усилия, чтоб приискать какую-нибудь молодую красавицу, достойную
развлечь этого галантного принца. Вы человек сметливый, а потому мне
незачем давать вам указания. Ступайте, бегите, ищите, а когда попадется
вам удачная находка, приходите меня о том уведомить.
Я обещал графу не жалеть сил, лишь бы тщательно выполнить его
поручение, которое, вообще говоря, не представляет особенных трудностей,
раз столько людей этим занимаются.
У меня не было большого опыта в подобного рода розысках, но я не
сомневался, что Сипион и тут окажется на высоте. Вернувшись домой, я
позвал его и сказал ему с глазу на глаз:
- Дитя мое, я хочу поговорить с тобой по душам. Представь себе, что,
несмотря на все благодеяния фортуны, я чувствую, что мне чего-то не
хватает.
- Я уже угадал, - прервал он меня, не дав договорить того, что я хотел
ему сказать. - Вам нужна приятная фея, которая бы вас немножко развлекла и
повеселила. Действительно, странно, как это вы еще не обзавелись такой
особой в цветущих своих летах, в то время как почтенные старцы не могут
без этого обойтись.
- Восхищаюсь твоей проницательностью, - промолвил я с улыбкой. - Да,
друг мой, мне нужна возлюбленная, и я хочу, чтобы ты сам мне ее нашел. Но
предупреждаю тебя, что я в таких делах очень привередлив: эта особа должна
отличаться красотой и благонравием.
- Вы требуете от меня вещь довольно редкую, - возразил он, - но, слава
богу, мы живем в таком городе, где всякое бывает, и я льщусь вскоре найти
что-нибудь подходящее.
Действительно, три дня спустя он сказал мне:
- Я открыл подлинное сокровище, а именно одну молодую даму из хорошей
семьи и исключительной красоты. Ее зовут Каталина, она живет под
присмотром тетки в маленьком домике. Обе они содержат себя весьма
пристойно, пользуясь доходами со скромного имущества. Им прислуживает одна
моя знакомая субретка, которая только что заверила меня, что дверь их,
хотя и закрытая для всех, могла бы, однако, открыться для богатого и
щедрого поклонника, если он обязуется во избежание огласки приходить к ним
только по ночам и вести себя осторожно. Я, разумеется, расписал вас, как
кавалера, достойного найти замок незапертым, и сказал субретке, чтоб она
переговорила с этими дамами. Она обещала исполнить мое поручение и
принести завтра утром ответ в условленное место.
- Отлично, - сказал я ему, - но как бы все, что наболтала тебе
горничная про свою госпожу, не оказалось сплошной басней.
- Ни-ни, - возразил он, - меня такими штуками не проведешь: я уже
спросил соседей и заключил из их отзывов о сеньоре Каталине, что она
подходит под ваши требования, словом, что это Даная, у которой вы можете
разыгрывать Юпитера (*165), если ниспошлете дождь из пистолей.
Сколь ни был я предубежден против такого рода любовных похождений,
однако же на этот раз согласился. Горничная сообщила на следующее утро
Сипиону, что я волен проникнуть в тот же вечер в дом ее хозяек, и я
пробрался туда между одиннадцатью и двенадцатью. Субретка встретила меня
без свечи и, взяв за руку, отвела в недурно убранную залу, где я застал
двух изящно одетых сеньор, восседавших на атласных пуфах. Увидя меня, они
приподнялись и поклонились с величайшей учтивостью. Мне показалось, что я
вижу перед собой благородных дам. Тетка, которую звали сеньорой Менсией,
была еще хороша собой, но не привлекла моего внимания, так как я не мог
оторвать глаз от племянницы, которая показалась мне настоящей богиней.
Впрочем, приглядевшись внимательно, ее нельзя было назвать безупречной
красавицей; тем не менее она была очаровательна, а присущая ей пикантность
и страстность заслоняли в глазах мужчин ее недостатки.
Внешность Каталины переполошила мои чувства. Я забыл, что явился туда в
качестве посредника, и, заговорив от собственного имени, пустился в самые
страстные излияния. Юная девица, которой я благодаря ее прелестям
приписывал в три раза больше ума, чем у нее было на самом деле,
окончательно очаровала меня своими ответами. Я уже начинал терять власть
над собой, когда тетка, желая умерить мои порывы, обратилась ко мне и
сказала:
- Сеньор де Сантильяна, дозвольте мне объясниться с вами вполне
откровенно. Мне так расхвалили вашу милость, что я разрешила вам прийти ко
мне, не сочтя нужным ломаться, дабы вы больше ценили эту честь. Но не
думайте, чтоб это давало вам какие-либо особые права. Я до сих пор
воспитывала свою племянницу в уединении, и вы, так сказать, первый
кавалер, которому я ее показала. Если вы считаете ее достойной стать вашей
супругой, то я буду очень рада постигшей ее чести. Судите сами, подходит
ли она вам этой ценой: дешевле вы ее не получите.
Этот выстрел в упор вспугнул Амура, собиравшегося пустить в меня
стрелу. Говоря без метафор, такое неприкрытое предложение брака отрезвило
меня: я сразу превратился в верного посланца графа Лемоса и, переменив
тон, ответил сеньоре Менсии:
- Сударыня, ваша откровенность мне нравится, и я намерен последовать
вашему примеру. Каким бы завидным ни было мое положение при дворе, я не
достоин несравненной Каталины; у меня есть для нее более блестящее
предложение: я предназначаю ее для инфанта.
- Довольно и того, что вы отказались от руки моей племянницы, - холодно
сказала тетка, - этот отказ и сам по себе, кажется, достаточно обиден:
незачем сопровождать его насмешками.
- Какие насмешки, сударыня! - воскликнул я. - Все это совершенно
серьезно: мне велено найти особу, достойную тайных посещений наследного
принца. Я нашел ее у вас и отмечаю ваш дом мелом (*166).
Услыхав такое предложение, сеньора Менсия сильно удивилась, и я
заметил, что оно ей понравилось. Тем не менее, считая долгом выдержать
характер, она ответила мне следующее:
- Если б я даже поверила вам на слово, то все же знайте, что я не
такова, как вы думаете, и что позорная честь видеть свою племянницу
любовницей принца меня нисколько не прельщает. Моя добродетель возмущается
самой мыслью о том...
- Подождите с вашей добродетелью, - прервал я ее. - Вы рассуждаете, как
непросвещенная мещанка. Разве можно смотреть на подобные случаи с
моральной точки зрения? Это значит лишить их того очарования, которое им
присуще. Нет, их надо окружать неким ореолом. Представьте себе наследника
престола у ног счастливой Каталины, вообразите, что он ее боготворит и
осыпает подарками, и, наконец, подумайте о том, что она, быть может, родит
героя, который обессмертит имя своей матери вместе со своим собственным.
Хотя тетке смертельно хотелось принять мое предложение, она все же
притворилась, будто находится в нерешительности, а Каталина, которой уже
не терпелось подцепить наследного принца, выказала полнейшее равнодушие.
Мне пришлось поэтому возобновить атаку крепости, пока сеньора Менсия,
приметя, что я теряю терпение и готов снять осаду, не забила отбоя, после
чего мы составили акт о капитуляции, заключавшей следующие два пункта.
Во-первых, в случае если инфант, получив донесение о прелестях
Каталины, воспламенится и пожелает посетить ее ночью, то я обязуюсь
осведомить о сем обеих дам, равно как и о дне, назначенном для этой цели.
Во-вторых, принц обещает явиться к вышеозначенным дамам под видом
обыкновенного поклонника и не брать с собой других провожатых, кроме меня
и своего главного Меркурия.
По заключении этого соглашения тетка и племянница оказали мне всякие
учтивости. Они перешли на фамильярный тон, а я, воспользовавшись этим,
позволил себе несколько поцелуев, которые не встретили особого
сопротивления. На прощание они даже сами обняли меня и осыпали всяческими
ласками. Поразительно, как быстро устанавливаются приятельские отношения
между любовными посредниками и женщинами, которые в них нуждаются. Если бы
кто-нибудь видел, как нежно меня провожали, то, наверно, подумал бы, что я
оказался счастливее в любви, нежели это было на самом деле.
Граф Лемос крайне обрадовался, когда я объявил ему, что сделал такую
находку, лучше которой нельзя было желать. Прельстившись моими хвалебными
отзывами о Каталине, он пожелал на нее взглянуть. Я повел его к ней на
следующий вечер, и он признал, что я попал в точку. Моих дам граф
обнадежил, что инфант, несомненно, одобрит выбранную мною для него
возлюбленную и что она, со своей стороны, тоже останется довольной таким
поклонником, так как этот юный принц щедр, ласков и добр. Наконец, он
заверил их, что через несколько дней привезет к ним инфанта, считаясь с их
пожеланиями, то есть тайно и без свиты. После этого граф откланялся, и я
удалился вместе с ним. Мы вернулись к графскому экипажу, в котором оба
приехали и который поджидал нас в конце улицы. Затем граф довез меня до
моего дома, поручив уведомить на другой день герцога о затеянном
предприятии и просить его для благополучного завершения такового о
присылке новой тысячи пистолей.
Я не преминул отправиться на следующий день к герцогу Лерме и отдать
ему подробный отчет во всем, что произошло. Одно только я утаил, а именно
участие Сипиона, и выдал себя за того, кто открыл Каталину. Мало ли чего
не приходится ставить себе в заслугу перед великими мира сего!
За этот подвиг удостоился кисло-сладкого комплимента.
- Господин Жиль Блас, - сказал мне министр насмешливым тоном, - я очень
рад слышать, что среди прочих ваших талантов вы обладаете также даром
раскапывать уступчивых красавиц. Когда мне таковые понадобятся, я позволю
себе обратиться к вам.
- Благодарю вас, ваша светлость, за оказанное предпочтение, - возразил
я ему тем же тоном, - позвольте, однако, вам сказать, что совесть не
позволяет мне стать вашим поставщиком. Сеньор дон Родриго уже так давно
отправляет эту должность, что было бы несправедливостью лишать его такого
преимущества.
Услыхав этот ответ, герцог улыбнулся и, переменив тему разговора,
спросил меня, не нуждается ли его племянник в деньгах, для означенного
предприятия.
- Да, - сказал я, - граф просит прислать ему тысячу пистолей.
- Ну, что ж, - заметил министр, - отнеси их ему и скажи, чтоб он не
жалел денег и потворствовал всем расходам, которые принц пожелает себе
позволить.
ГЛАВА XI. О том, как наследный принц тайно посетил Каталину,
и о подарках, которые он ей преподнес
Я тотчас же отправился к графу Лемосу и отнес ему пятьсот дублонов.
- Вы пришли весьма кстати, - сказал мне этот вельможа. - Я говорил с
принцем; он клюнул на живца и горит нетерпением увидать Каталину. А
поэтому он намерен сегодня ночью украдкой выйти из дворца и отправиться к
ней. Это решенное дело, и мы приняли все нужные меры. Известите ваших дам
и передайте им деньги, которые вы мне принесли. Пусть знают, что им
предстоит принимать незаурядного поклонника. К тому же щедрость высочайших
особ должна предшествовать их ухаживаниям. Так как вы будете сопровождать
его вместе со мной, - добавил он, - то потрудитесь явиться во дворец к
вечернему приему. Креме того, я считаю благоразумным воспользоваться вашей
каретой. Распорядитесь, чтоб она ждала нас к полуночи неподалеку от
дворца.
Я поспешил отправиться к сеньоре Менсии. Каталина не вышла, и мне
сказали, что она отдыхает, вследствие чего я беседовал только с тетушкой.
- Сударыня, - сказал я ей, - простите, ради бога, что я днем позволил
себе зайти к вам. Но я не мог поступить иначе, так как мне необходимо вас
предупредить, что наследный принц навестит вас сегодня ночью. Вот, -
добавил я, вручая ей мешок с деньгами, - вот жертвоприношение, которое он
посылает в храм Киферы, чтоб снискать благоволение богов. Видите, что я не
вовлек вас в невыгодную сделку.
- Премного вам благодарна, - отвечала она. - Но скажите мне, сеньор
Жиль Блас, любит ли принц музыку?
- До безумия, - возразил я. - Но ничего он так не жалует, как хорошее
пение под искусный аккомпанемент лютни.
- Тем лучше, - воскликнула она вне себя от восторга, - вы несказанно
меня этим порадовали, ибо моя племянница поет, как соловей, и упоительно
играет на лютне; кроме того, она отлично танцует.
- Боже мой, тетушка, сколько совершенств! - вскричал я в свою очередь.
- Девице вовсе не нужно столько талантов, чтоб устроить свое благополучие:
и одного из них было бы вполне достаточно.
Наладив таким образом это дело, я стал дожидаться вечернего приема у
принца и, когда наступило время идти во дворец, отдал необходимые
распоряжения своему кучеру. Затем я пошел к графу Лемосу, который сообщил
мне, что инфант, желая пораньше избавиться от придворных, намерен
сослаться на легкое недомогание и для вящей убедительности даже лечь в
постель, но что он встанет час спустя и через потайную дверь проникнет на
лестницу, ведущую во двор.
Сообщив о своем уговоре с принцем, граф отвел меня в такое место, мимо
которого они, по его словам, должны были пройти. Я отстоял себе там все
ноги и уже начал думать, что наш ферлакур прошел другой дорогой или
потерял охоту повидать Каталину, точно августейшие особы когда-либо
отказываются от таких замыслов, прежде чем их удовлетворить. Наконец, я
почти уверился, что меня забыли, как вдруг увидал двух кавалеров, которые
быстро подошли ко мне. Признав в них тех, кого мне приказано было
поджидать, я повел их к своей карете, в которую они оба уселись. Я
поместился подле кучера, чтоб указывать дорогу, и приказал остановить
экипаж в пятидесяти шагах от места, где жили наши дамы. Затем я подал руку
принцу и его спутнику, чтоб помочь им выйти из кареты, и мы втроем
направились к дому, который намеревались посетить. Дверь отворилась при
нашем приближении и сейчас же захлопнулась, как только мы вошли.
Сперва мы очутились во мраке, как это было со мной при первом моем
посещении, с той лишь разницей, что на этот раз в знак почтения на стене
висел крохотный ночник. Он горел так тускло, что еле мерцал перед нами
желтой точкой, не освещая окружающих предметов. Все это увеличивало
прелесть приключения, и герой его был несказанно поражен при виде обеих
дам, принявших его в зале, где после мрака, царившего на дворе, нас
ослепил свет многочисленных свечей. Тетка и племянница были в пикантных
домашних туалетах, отличавшихся таким утонченным кокетством, что на них
нельзя было смотреть безнаказанно. Наш принц вполне удовлетворился бы и
сеньорой Менсией, если б ему не пришлось выбирать; но в данном случае
прелести Каталины, как и следовало ожидать, одержали верх.
- Ну, как, ваше высочество, - спросил граф Лемос. - Трудно было найти
более прелестных дам?
- Я нахожу их обеих очаровательными, - отвечал принц, - и мне не унести
отсюда своего сердца, которое досталось бы тетушке, если б оно могло
ускользнуть от племянницы.
После этого столь лестного для всякой тетки комплимента, он наговорил
кучу любезностей Каталине, которая отвечала ему весьма остроумно. Лицам,
занимающимся тем почтенным ремеслом, которое я выполнял в данном случае,
разрешается вмешиваться в разговор любовников с целью подлить масла в
огонь, а потому я сказал принцу, что его нимфа поет и отлично играет на
лютне. Он весьма обрадовался, узнав, что она обладает такими талантами, и
попросил ее показать образчик своего искусства. Она охотно согласилась на
его просьбу и, взяв заранее настроенную лютню, сыграла и спела несколько
песенок с таким чувством, что принц, не помня себя от любви и восхищения,
упал к ее ногам. Но закончим на этом описание сей картины и скажем только,
что наследнику испанского престола, погруженному в сладостное опьянение,
часы показались минутами и что, боясь приближения рассвета, мы еле увели
его из этого опасного дома. Господа поставщики поспешно отвезли инфанта во
дворец, где водворили его в собственных апартаментах. Затем они удалились
каждый к себе, столь же довольные тем, что свели принца с авантюристкой,
как если б способствовали его браку с какой-нибудь принцессой.
На следующий день поутру я рассказал об этом похождении герцогу Лерме,
которому хотелось знать все подробности. В то время как я кончал свое
повествование, прибыл граф Лемос и сказал нам:
- Инфант думает только о Каталине и так увлечен ею, что намерен часто
навещать ее и превратить это приключение в длительную привязанность. Ему
хочется сегодня же послать ей драгоценных камней на две тысячи пистолей, а
у него нет ни гроша. Поэтому он обратился ко мне и сказал:
"Дорогой Лемос, пожалуйста, раздобудьте мне сейчас же эту сумму. Я
знаю, что затрудняю и разоряю вас, но сердце мое полно признательности, и
если я когда-либо буду в состоянии отблагодарить вас не одними только
добрыми чувствами за все, что вы для меня сделали, то вы не раскаетесь в
оказанном мне одолжении". - "Ваше высочество, - ответил я ему, тотчас же
откланявшись, - у меня есть друзья и люди, которые поверят мне в долг;
немедленно отправлюсь к ним и раздобуду то, что вы хотели".
- Желание принца нетрудно удовлетворить, - заметил на это герцог своему
племяннику. - Сантильяна отнесет вам эти деньги или, если хотите, сам
купит камни, так как знает в них толк, в особенности в рубинах. Не правда
ли, Жиль Блас? - добавил он, лукаво взглянув на меня.
- Вы очень язвительны, ваша светлость, - ответил я. - Вижу, что вам
хочется дать сеньору графу повод посмеяться надо мной.
Так оно и случилось. Племянник не преминул спросить о том, что за этим
скрывается.
- Так, пустяки, - сказал дядя смеясь. - Дело в том, что Сантильяна
вздумал однажды обменять алмаз на рубин, и эта мена не принесла ему ни
чести, ни барыша.
Я был бы счастлив, если б герцог ограничился этим, но он взял на себя
труд рассказать про проделку, которую выкинули со мной Камила и дон
Рафаэль в меблированных комнатах, и особенно распространился относительно
самых неприятных для меня подробностей. Позабавившись в свое удовольствие,
его светлость приказал мне сопровождать графа Лемоса, который повел меня к
брильянтщику. Выбрав у него драгоценную вещицу, мы показали ее инфанту,
после чего мне было поручено передать подарок Каталине. Затем я отправился
домой, чтоб взять из герцогских денег две тысячи пистолей и расплатиться с
брильянтщиком.
Не стоит спрашивать о том, ласково ли приняли меня дамы, когда я на
следующую ночь принес презент от его высочества, который состоял из пары
серег с подвесками, предназначавшихся для племянницы. Очарованные этими
доказательствами любви и щедрости принца, сеньора Менсия и Каталина
принялись стрекотать, как кумушки, и благодарить меня за то, что я
доставил им такое галантное знакомство. От избытка радости они
проболтались и обронили несколько замечаний, побудивших меня заподозрить,
что я подсунул сыну нашего великого монарха отъявленную плутовку. Желая
убедиться в том, что меня, действительно, угораздило совершить этот
миленький подвиг, я удалился с намерением объясниться по этому поводу с
Сипионом.
ГЛАВА XII. Кто такая была Каталина. О смущении, и тревоге,
испытанных Жиль Бласом, и о том, к каким мерам предосторожности
он вынужден был прибегнуть для своего успокоения
Придя домой, я услышал страшный шум и осведомился о его причине. Мне
сказали, что в этот вечер Сипион угощает с полдюжины своих приятелей. Они
распевали во всю глотку и заливались громким смехом, так что ужин этот
отнюдь не походил на пир семи мудрецов (*167).
Хозяин пиршества, узнав о моем возвращении, объявил гостям:
- Господа, ничего серьезного: это только барин вернулся. Пожалуйста, не
смущайтесь и продолжайте развлекаться. Я сбегаю сказать ему несколько слов
и сейчас же приду к вам обратно.
- Что за галдеж? - спросил я у Сипиона. - Кого вы там угощаете? Не
поэтов ли?
- Помилуйте, сеньор, - возразил он. - Стал бы я спаивать вашим вином
такую шушеру! Я нашел для него лучшее употребление. Среди моих гостей
находится один богатый молодой человек, который хочет получить должность с
помощью вашего покровительства и своих денег. Для него-то и устроена эта
пирушка. За каждый его глоток я прибавляю по десять пистолей к той сумме,
которую он должен будет вам уплатить, и намерен поить его до рассвета.
- Коли так, - сказал я, - то ступай к своим гостям и не жалей моего
погреба.
Я счел этот момент неподходящим для того, чтобы исповедать Сипиона, но
на следующий день за утренним туалетом обратился к нему со следующей
речью:
- Любезный Сипион, ты знаешь, на какой ноге мы друг с другом живем. Я
обхожусь с тобой скорее как с приятелем, нежели как со слугой, а потому
было бы дурно с твоей стороны надувать меня так, как обычно надувают
барина. Пусть же между нами не будет тайн. Я поведаю тебе нечто такое, что
тебя удивит, а ты, со своей стороны, скажешь мне, какого ты мнения о
женщинах, с которыми меня познакомил, Между нами говоря, я подозреваю, что
это две продувные бестии, опытность которых особенно сказывается в том,
что они прикидываются тихонями. Если я прав, то наследный принц не
поблагодарит меня за это, ибо признаюсь, что поручал тебе искать любовницу
не для себя, а для него. Я сводил инфанта к Каталине, и он в нее влюбился.
- Сеньор, - ответил Сипион, - вы так добры ко мне, что я посовещусь
что-либо от вас утаить. Вчера мне удалось побеседовать наедине с
наперсницей этих двух нимф. Она рассказала мне всю их историю, которая,
поистине, весьма забавна. Я вкратце передам вам ее и уверен, что вы не
прочь будете ее послушать,
- Каталина, - продолжал он, - дочь захудалого арагонского идальго.
Очутившись в пятнадцать лет сиротой столь же пригожей, сколь и бедной, она
вняла настояниям одного старого командора, который отвез ее в Толедо,
обращался с ней скорее как отец, нежели как муж, и умер шесть месяцев
спустя. Ей досталось наследство, состоявшее из немногих пожитков и трехсот
пистолей наличными. Затем она сошлась с сеньорой Менсией, которая была еще
в моде, хотя уже начинала увядать. Обе подруги поселились вместе и стали
вести себя так, что правосудие пожелало узнать их поближе. Это пришлось
дамам не по вкусу, и они с досады или по другой причине покинули Толедо,
чтобы обосноваться в Мадриде, где живут уже около двух лет, не водя
знакомства ни с кем из соседок. Но послушайте самое интересное. Они сняли
два маленьких домика, отделенных только стеной; из одного в другой можно
проникнуть по подвальной лестнице. Сеньора Менсия живет с юной субреткой в
одном из этих домов, а вдова командора занимает другой вместе со старой
дуэньей, которую выдает за свою бабушку, так что наша арагонка бывает то
племянницей, воспитываемой теткой, то сироткой, приютившейся под крылышком
бабки. Когда она представляет племянницу, то называет себя Каталиной, а
когда обращается во внучку, то и кличут Сиреной.
Услыхав имя Сирены, я побледнел и прервал Сипиона.
- Что ты говоришь? - воскликнул я. - У меня сердце в пятки уходит. Я
боюсь, как бы эта проклятая арагонка не оказалась любовницей Кальдерона.
- Она самая! - подтвердил мой наперсник. - Я думал позабавить вас этой
вестью.
- Что ты! - отвечал я. - Тут надо печалиться, а не смеяться. Понимаешь
ли ты, чем это нам грозит?
- Нет, не понимаю, - возразил Сипион. - Какое тут может случиться
несчастье? Во-первых, сомнительно, чтобы дон Родриго узнал о том, что
происходит, а, во-вторых, если вы этого боитесь, то вам стоит только
предупредить первого министра. Расскажите ему все начистоту: он убедится в
вашей искренности, и если Кальдерон задумает после этого оговорить вас
перед его светлостью, то герцог поймет, что он вредит вам из мести.
Сипион рассеял этими доводами мои опасения. Последовав его совету, я
уведомил герцога Лерму об этом неприятном открытии. Излагая обстоятельства
дела, я даже притворился опечаленным, чтобы показать ему, как я огорчен
тем, что неумышленно подсунул инфанту любовницу дона Родриго; но министр
не только не пожалел своего любимца, но еще принялся над ним подтрунивать.
Затем он посоветовал мне не смущаться этим обстоятельством и сказал, что в
конечном счете для Кальдерона немалая честь ухаживать за возлюбленной
наследного принца и пользоваться у нее такими же милостями. Я не преминул
также поставить обо всем в известность графа Лемоса, который обнадежил
меня своим покровительством на случай, если первый секретарь проведает про
эту интригу и попытается уронить меня в глазах его светлости.
Решив, что благодаря этому маневру мне удалось спасти ладью своего
счастья от опасности сесть на мель, я потерял всякий страх и продолжал
сопровождать принца к Каталине, сиречь Сирене, изобретавшей разные
отговорки, чтобы избавиться от посещений дона Родриго и украсть у неги
ночи, которые она принуждена была посвящать его августейшему сопернику.
ГЛАВА XIII. Жиль Блас продолжает корчить из себя вельможу.
Он получает вести о своей семье. Какое впечатление они
на него производят. Наш герой ссорится с Фабрисио
Как я уже говорил, в моей прихожей обычно толпилось поутру множество
народу, приходившего ко мне с просьбами; но я не позволял никому излагать
их устно, а, следуя обычаю двора или, вернее, своему тщеславию, говорил
каждому просителю: "Подайте челобитную". Я так привык к этому, что однажды
ответил теми же словами своему домовладельцу, напомнившему мне о плате за
помещение, так как я задолжал ему за год. Что касается до мясника и
булочника, то они избавляли меня от труда требовать у них челобитные, ибо
исправно подавали мне счета всякий месяц. Сипион, подражавший мне столь
искусно, что копия весьма приближалась к оригиналу, поступал точно таким
же образом с лицами, обращавшимися к нему за моим содействием.
Я усвоил себе также другое безвкусное обыкновение, которое не утаю,
хотя оно и не служит к моей чести, а именно я стал до того хлыщеват, что
говорил о самых знатных вельможах таким тоном, точно был с ними из одного
теста. Так, например, когда мне приходилось упомянуть о герцоге Альба,
герцоге Осунском или герцоге Медина Седония, я называл их без всяких
церемоний: Альба, Осуна и Медина Седония. Словом, я превратился в такого
гордеца и спесивца, что перестал считать себя сыном своих родителей. Увы,
бедная дуэнья и бедный стремянный, я даже не справлялся о том, живете ли
вы богато или убого в своей Астурии! Это меня ничуть не волновало, да и о
вас самих я никогда не вспоминал. Двор обладает свойством реки Леты: он
заставляет нас забывать родных и друзей, находящихся в незавидном
положении.
Итак, я совершенно забыл о своей семье, когда однажды утром ко мне
явился молодой человек, выразивший желание переговорить со мной наедине. Я
повел его в кабинет и, приняв за простолюдина, не предложил ему присесть,
а спросил, что ему от меня угодно.
- Разве вы меня не узнаете, сеньор Жиль Блас? - сказал он.
- Но как внимательно я к нему ни приглядывался, все же вынужден был
ответить, что черты его лица мне не знакомы.
- Я ваш земляк, и родом из самого Овьедо, - продолжал Он. - Мой отец -
москательщик Бертран Мускада, сосед вашего дяди каноника. А я сейчас же
вас узнал. Ведь мы столько раз играли с вами в qallina cieqa (*168).
- У меня остались весьма смутные воспоминания о забавах моего детства,
- отвечал я. - Серьезные дела, которыми мне пришлось с тех пор заниматься,
вытеснили их из моей памяти.
- Я приехал в Мадрид, - продолжал он, чтобы рассчитаться с клиентом
моего отца, и здесь услыхал про вас. Мне сказали, что вы в силе при дворе
и уже стали побогаче иного жида. Поздравляю вас с этим и по возвращении на
родину не премину порадовать вашу семью столь приятным известием.
Пришлось приличия ради спросить его, в каком положении он оставил моего
отца, мать и дядю; но я так холодно исполнил эту обязанность, что
москательщику не пришлось восхищаться моей привязанностью к родственникам.
Он мне это и выложил. Возмутившись моим равнодушным отношением к лицам,
которые должны были быть мне особенно дороги, и будучи к тому же
откровенным и грубым парнем, он сказал мне без обиняков:
- Я полагал, что вы питаете к своим родным больше любви и нежности.
Каким ледяным тоном вы о них осведомляетесь! Можно подумать, что вы их
совершенно предали забвению. Знаете ли вы, как они теперь живут? Отец ваш
и мать все еще в услужении, а наш добрый каноник Хиль Перес, отягченный
старостью и болезнями, находится почти при смерти. Надо почитать
родителей, - добавил он. - Раз вы в состоянии позаботиться о них, то
советую вам, как друг, посылать им ежегодно двести пистолей. Этим вы
обеспечите им спокойную и счастливую жизнь, а вас это не разорит.
Вместо того чтобы умилиться ври такой грустном известии о своих родных,
я только рассердился на дерзость этого человека, позволившего себе давать
мне непрошеные советы. Если бы он проявил больше житейской сноровки, то,
быть может, уговорил бы меня, но его откровенность только вызвала во мне
возмущение. Он заметил это по моему мрачному молчанию, однако продолжал
читать мне нравоучения, в которых было больше язвительности, нежели
христианского милосердия, что меня окончательно взбесило.
- Вы слишком много себе позволяете, господин Мускаде! - ответил я ему с
раздражением. - Уходите отсюда и не вмешивайтесь в дела, которые вас не
касаются. Отправляйтесь к клиенту вашего отца и сводите с ним счеты. Не
вам указывать мне на мои обязанности. Я знаю лучше вас, как мне поступить
в данном случае.
С этими словами я вытолкал москательщика из кабинета и отослал его в
Овьедо торговать перцем и гвоздикой.
Между тем то, что он сказал, не выходило у меня из памяти, и, упрекая
себя за дурные сыновние чувства, я смягчился. Мне вспомнились заботы
родных о моем детстве и воспитании, я подумал о том, сколь многим им
обязан, эти размышления вызвали во мне порыв признательности, который,
однако, не привел ни к чему. Неблагодарность вскоре заглушила его, после
чего последовало полное забвение. Найдется немало отцов, у которых есть
такие дети.
Корыстолюбие и тщеславие, овладевшие мною, окончательно изменили мой
характер. Моя прежняя веселость исчезла; я стал грустен и задумчив,
словом, превратился в тупого скота. Фабрисио, видя, что я занят только
накоплением богатств и совсем к нему охладел, почти перестал меня
навещать. Однажды, не удержавшись, он даже сказал мне:
- Право, Жиль Блас, я тебя не узнаю. Прежде чем попасть ко двору, ты
обладал душевным равновесием, а теперь не перестаешь волноваться. Ты
строишь план за планом, чтобы обогатиться, и чем ты больше наживаешь, тем
ненасытнее становишься. Не знаю даже, стоит ли тебе говорить об этом; но
ты не жалуешь меня больше ни теми сердечными излияниями, ни той простотой
в обращении, которые составляют прелесть дружбы. Напротив, ты замкнулся в
себе и скрываешь от меня тайники своей души. Одним словом, Жиль Блас стал
уже не тем Жиль Бласом, которого я знал.
- Ты, конечно, шутишь, - отвечал я довольно сухо. - Я не замечаю
никакой перемены.
- Не доверяйся своим глазам: они этого не видят, - возразил Фабрисио. -
Поверь мне, твоя метаморфоза не подлежит никакому сомнению. Можешь ли ты,
положа руку на сердце, сказать, что наши отношения остались прежними?
Когда я по утрам стучался в твою дверь, ты отпирал мне сам, по большей
части еще заспанный, и я без церемоний входил к тебе в комнату. А теперь,
какая разница! У тебя лакеи. Меня заставляют дожидаться в прихожей; прежде
чем впустить, обо мне докладывают. А затем, как ты меня принимаешь! С
ледяной вежливостью и с величием знатного сеньора. Можно подумать, что мои
посещения тебе в тягость. Неужели ты полагаешь, что такой прием может быть
приятен человеку, считавшему себя твоим товарищем? Нет, Сантильяна, нет,
мне это не подходит. Прощай! Расстанемся по-хорошему. Ты избавишься от
судьи своих поступков, а я от новоиспеченного и зазнавшегося богача.
Эти упреки больше меня озлобили, нежели растрогали, и я позволил ему
удалиться, не сделав никакой попытки его удержать. При моем тогдашнем
душевном состоянии дружба с поэтом казалась мне весьма малоценным благом,
о потере коего не стоило жалеть. Я нашел утешение в знакомстве с
несколькими мелкими придворными чиновниками, с которыми меня за последнее
время тесно связывала общность взглядов. Мои новые знакомцы были людьми,
прибывшими по большей части неизвестно откуда и обязанными своей
счастливой звезде теми постами, которые они занимали. Все эти прощелыги
уже успели опериться и, приписывая только своим достоинствам благодеяния,
которыми осыпала их милость монарха, они задирали нос не меньше меня. Мы
считали себя весьма почтенными особами. О, Фортуна! Вот как ты чаще всего
расточаешь свои дары! Прав стоик Эпиктет (*169), когда сравнивает тебя с
девицей знатного происхождения, которая отдается рабам.