Г. Ф. Лавкрафт Электрический палач Тому, кто никогда в жизни не испытал страха быть подвергнутым казни, мой рассказ

Вид материала

Рассказ

Содержание Белый корабль Герберт Уэст – реаниматор.

Подобный материал:

• Миастения мой опыт излечения, 409.93kb.
• Рассказ матери «Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери», 1347.95kb.
• Рекомендации по профилактике и коррекции школьных неврозов. Заключение, 550.64kb.
• Дополнительный материал к Лекция №1 Человек должен быть свободен от страха и нужды, 412.01kb.
• Едлагаемые в этой брошюре простые медитации из книг Анастасии Новых посильны любому, 684.73kb.
• -, 424.07kb.
• Области человеческого бессознательного, данные исследований лсд, 3255.33kb.
• Судебная статистика по применению смертной казни на территории бывшего СССР остается, 360.71kb.
• Станислав Гроф Области человеческого бессознательного: Данные исследований лсд, 4322.33kb.
• 1. Мой покоя дух не знает, 476.5kb.

Белый корабль


Я - Бэзил Элтон, смотритель маяка "Северная точка", как и мой отец, и дед в свое

время. Далеко от берега, высоко над илистыми подводными скалами, открывающимися

взору лишь при отливе, стоит серый маяк. Вот уже сто лет проплывают мимо него

величавые барки семи морей. Много перевидал их на своем веку дед, отец - меньше,

а в наше время они появляются так редко, что порой чувствуешь себя одиноко,

будто один живешь на этой планете.

Старые парусники приплывают сюда издалека, из неведомых восточных стран, где

жаркое солнце и воздух в невиданных садах и диковинных храмах напоены сладкими

ароматами. Бывало, капитаны, старые морские волки, заходили к моему деду и

рассказывали ему о чужих странах, а он - моему отцу, отец в свой черед - мне,

когда наступали длинные осенние вечера, и зловеще завывал восточный ветер. Да я

и сам читал о разных странах и многом другом в подаренных мне книжках, когда был

молод и хотел все знать.

Но что все истории, услышанные от людей, прочитанные в книгах, перед тайной

океана! Океан никогда не бывает безмолвным, его воды - порой бирюзовые, порой

зеленые, серые, белые или черные, то спокойны, то подернуты рябью, то вздымаются

волнами. Всю свою жизнь я наблюдал за океаном, прислушивался к нему и теперь

знаю его хорошо. Сначала океан рассказывал мне лишь простенькие истории о

спокойных берегах и ближайших портах, но с годами он проникся ко мне симпатией и

поведал другие истории - об удивительных вещах, отдаленных и в пространстве, и

во времени. Иногда в сумерках серая мгла на горизонте рассеивалась, открывая

взгляду нечто запредельное, а иногда ночью черная масса воды вдруг освещалась

фосфорическим светом, милостиво позволяя мне заглянуть в глубину. И тогда я

видел не только то, что есть, но и то, что было, и то, что могло бы быть. Океан

древнее гор и преисполнен воспоминаниями и мечтами Времени.

Когда полная луна сияла высоко в небе, с юга приплывал Белый Корабль - всегда с

юга, бесшумно и ровно скользя по воде. И в шторм, и в ясную погоду при попутном

или противном ветре, он всегда шел бесшумно и ровно, с надутыми парусами, и его

длинные необычные весла мерно поднимались и опускались. Как-то в поздний час я

разглядел на палубе человека в мантии. Мне показалось, что он поманил меня

рукой, будто приглашая отплыть с ним в далекие неведомые края. И потом я не раз

видел его при полной луне, и он все манил и манил меня.

В ту ночь, когда я принял приглашение, луна светила особенно ярко, и я прошел

над водой по мостику из лунных лучей. Бородач приветствовал меня на мягком

красивом языке, и я, сам себе удивляясь, хорошо его понимал. И потекли блаженные

часы, наполненные тихими песнями гребцов и золотистым нежным сиянием луны. Белый

Корабль несся на всех парусах в таинственные южные края.

А когда занялся розовый жемчужный рассвет, вдали уже ярко зеленел незнакомый

берег. К морю спускались величественные террасы, усаженные деревьями, а меж них

- то здесь то там - мелькали белые крыши домов и колоннады храмов. Когда мы

приблизились к зеленым берегам, бородач сказал, что это земля Зар, хранительница

всех прекрасных видений и грез о прекрасном - они являются человеку на миг, а

потом исчезают. Я снова взглянул на террасы и понял, что это чистая правда:

многое из открытого сейчас моему взору, я видел прежде, когда рассеивалась мгла

на горизонте и освещались фосфорическим светом глубины океана. Но здесь были

явлены и более совершенные фантазии и формы - видения молодых поэтов, умерших в

нищете, мир лишь потом осознал их видения и мечты. Но Белый Корабль не пристал к

берегу страны грез: ступивший туда никогда не вернется в родные края.

Мы тихо отплыли от террас с воздвигнутыми на них храмами и увидели далеко на

горизонте шпили колоколен огромного города.

- Это Таларион, город Тысячи Чудес. Там обретается все таинственное, что человек

тщится понять.

Увидев город с близкого расстояния, я понял: ничего более величественного я и

вообразить не мог. Шпили колоколен уходили в бескрайнее небо. Мрачные серые

стены, окружавшие город, скрывались где-то за горизонтом. Мне удалось разглядеть

лишь верхнюю часть нескольких зданий, зловещих и странных, украшенных химерами.

Меня неудержимо тянуло в этот пленительный и одновременно отталкивающий город, я

УМОЛЯЛ бородача высадить меня на пирсе, у огромных резных ворот Акариэль, но

получил вежливый и твердый отказ.

- Многие вошли в Таларион, город Тысячи Чудес, но никто оттуда не вернулся. Туда

держат путь лишь безумцы, утратившие человеческий облик. На улицах города

белым-бело от непогребенных костей таких безумцев, раз взглянувших на фантом

Лати, правительницу города.

Отплыв от стен Талариона, Белый Корабль много дней плыл вслед за птицей,

летевшей на юг. Ее оперенье было цвета поднебесья, откуда она и появилась.

Мы приплыли к прелестному берегу, он радовал глаз множеством цветов. Нежась в

лучах полуденного солнца, деревья сплетались кронами, образуя тенистые аллеи. Из

невидимых домов доносились обрывки песен, мелодичной музыки, вперемежку с нежным

пленительным смехом. Мне не терпелось поскорей сойти на берег, и я поторапливал

гребцов. На сей раз бородач ничего не сказал, он лишь молча наблюдал за мной,

когда мы пристали к поросшему лилиями берегу. Ветер из цветущей долины принес

запах, вызвавший у меня дрожь. Он дул все сильнее и сильнее, и воздух наполнился

тошнотворным трупным запахом зачумленных городов, превратившихся в кладбища.

Гребцы изо всех сил налегли на весла, и мы поскорей ушли в море, подальше от

проклятого берега.

- Это Зура, земля Недостигнутого Блаженства, - молвил наконец бородач.

И Белый Корабль снова полетел по волнам вслед за птицей небесной, и нас овевали

ласковые благоуханные ветры. Так мы плыли день за днем, ночь за ночью и слушали

тихие песни гребцов, как и в ту ночь, когда ушли от родных мне берегов. И

наконец лунной ночью мы бросили якорь в гавани Сона-Нил. Ее охраняют две скалы,

выступающие из моря и образующие гигантскую арку. Это земля Фантазий и Причуд, и

мы сошли на берег по золотому мостику из лунных лучей.

В Сона-Нил не существует пространства и времени, страданий и смерти. Я прожил

там несколько тысячелетий. В Сона-Нил - зеленые луга и леса, ароматные цветы,

голубые мелодично журчащие ручьи. Фонтаны там чисты и прохладны, храмы

величественны, дворцы роскошны. На этой бескрайней земле один прекрасный вид

сменяет другой. Люди там красивые и веселые, и живут, где им нравится - то в

городе, то на природе. Я целую вечность безмятежно бродил по садам и любовался

причудливыми пагодами в зеленых зарослях, нежными цветами вдоль белых дорожек. Я

поднимался на отлогие холмы и наслаждался захватывающей дух красотой. Пестрели

островерхие крыши домов в долинах, сверкали золотом купола далеких городов на

горизонте. А при лунном свете серебрилось море, чернели скалы в гавани, где

стоял на якоре Белый Корабль.

Как-то лунной ночью в незапамятный год Тарпа я увидел в небе силуэт птицы

поднебесной, манившей меня в дальние края, и ощутил первые признаки

беспокойства. Тогда я сказал бородачу, что меня обуревает желание побывать в

далекой Катурии, которую еще никто не видел. Полагают, что она находится за

базальтовыми столпами на западе. Это Земля Надежды, где достигнуто совершенство

во всем, по крайней мере, такая о ней идет молва.

- Говорят, Катурия лежит за морями, где людей подстерегает опасность, -

предостерег меня бородач.- В Земле Сона-Нил нет места страданиям и смерти, а кто

знает, что нас ждет за базальтовыми столпами на западе?

Я не поддался на уговоры, и в следующее полнолуние взошел на борт Белого

Корабля. Бородач с неохотой покинул счастливую гавань и поплыл со мной в

неведомые моря.

Птица поднебесья летела впереди, указывая путь к базальтовым столпам запада, но

на этот раз гребцы не пели тихих песен, когда на небосклон вплывала полная луна.

Я не раз воображал себе, как выглядит Земля Катурия, ее великолепные парки и

дворцы, и гадал, какие новые радости поджидают меня там. Катурия, говорил я

себе, - обитель богов, земля бесчисленных золотых городов. В ее лесах растут

алоэ и сандаловое дерево, как в благовонных лесах Каморина, а меж деревьев

летают яркие сладкоголосые птицы. На зеленых цветущих холмах Катурии возвышаются

храмы из розового мрамора, украшенные затейливой резьбой и росписью, в их

внутренних двориках освежают воздух фонтаны из серебра. В них журчит и

переливается благоуханная вода рождающейся в гроте реки Нарг. Города Катурии

окружены золотыми стенами, и тротуары там тоже из золота. В парках этих городов

источают ароматы удивительные орхидеи и озера с коралловым и янтарным дном. По

вечерам улицы и сады освещаются яркими фонариками, похожими на трехцветный щит

черепахи, и звучат нежные песни под аккомпанемент лютни. Все дома там не

уступают в роскоши дворцам и стоят по берегам канала, куда несет свои воды

священная река Нарг. Дома строятся из порфира и мрамора, кроются золотом, и

солнце, отражаясь в золотых крышах, придает городам еще большее великолепие в

глазах богов, любующихся ими с заоблачных вершин. Краше всех дворец великого

монарха Дориба, которого здесь почитают полубогом, а иные и Богом. Дворец Дориба

очень высок, и в его стенах множество мраморных башен. В его залах, украшенных

произведениями искусства многих веков, всегда многолюдно. Крышу из чистого

золота поддерживают рубиновые и лазуритовые колонны с резными изображениями

богов и героев, и каждому взирающему на них кажется, что он видит оживший Олимп.

Полы во дворце стеклянные, под ними текут искусно подсвеченные воды Нарга, а в

них резвятся яркие рыбы, которые водятся только в сказочной Катурии".

И пока я грезил наяву Катурией, бородач снова и снова напоминал мне об опасности

и предлагал вернуться к счастливым берегам Сона-Нил: она известна людям, а в

Катурию еще не ступала нога человека.

На тридцать первый день плавания вслед за птицей поднебесья мы увидели

базальтовые столпы запада. Их окутывал туман, скрывший вершины, которые, по

преданию, уходят далеко в небо. Впереди не было видно ни зги. Бородач снова

заклинал меня вернуться, но я его не слушал. Мне показалось, что я уловил в

тумане песню и звуки лютни. Она была слаще песен Земли Сона-Нил, в ней звучала

хвала мне, отважному мореплавателю, приплывшему издалека в Землю Фантазии. И под

звуки этой песни Белый Корабль вошел в туман меж базальтовых столпов запада. А

когда песня смолкла, и туман рассеялся, мы обнаружили, что перед нами не Земля

Катурия, а непреодолимая морская стихия, и наш беспомощный барк понесло неведомо

куда. Вскоре послышался отдаленный грохот водопада, и в следующий миг мы увидели

на горизонте чудовищный вал низвергающегося в бездну мирового океана. Лицо

бородача было мокро от слез.

- Мы покинули прекрасную Землю Сона-Нил, нам не суждено увидеть ее вновь. Боги

сильнее людей, и они одолели нас, - сказал он.

И в предчувствии неминуемой гибели я закрыл глаза, чтобы не видеть птицу

поднебесья, насмешливо хлопавшую крыльями над бездной.

После крушения все вокруг окутала мгла, и в ней слышались крики людей и вопли

потусторонних сущностей.

Я лежал, подобрав под себя ноги, на огромном мокром валуне, куда меня вынесло

неведомой силой, и штормовой восточный ветер пробирал меня до костей. Потом я

снова услышал грохот, открыл глаза и увидел, что лежу у подножия маяка, откуда

уплыл в незапамятные времена. Внизу, в море, виднелись смутные очертания

корабля, разбившегося о скалы. Я поднял взгляд. Свет маяка потух - впервые с тех

пор, как смотрителем его стал мой дед.

Позднее, поднявшись в башню, я обнаружил, что листок календаря показывает день

моего отплытия. А когда забрезжил рассвет, я спустился к морю - поискать следы

кораблекрушения на прибрежной гальке, но обнаружил лишь необычную мертвую птицу

с опереньем цвета лазурного поднебесья да обломок мачты, белее морской пены и

снега на вершинах гор.

Океан уже не поверял мне своих тайн, и хоть много раз с тех пор полная луна

всплывала на небосклоне, Белый Корабль с юга больше не появлялся.


Герберт Уэст – реаниматор.


I. Из тьмы

О моем друге Герберте Уэсте я вспоминаю с содроганием. Ужас охватывает меня не

только при мысли о его зловещем исчезновении, но и о тех необычных занятиях,

которым он себя посвятил. История эта началась семнадцать лет назад в Аркхеме, в

бытность нашу студентами медицинского факультета Мискатоникского университета.

Пока я находился рядом с Уэстом, дьявольская изощренность его экспериментов

завораживала меня, и я сделался его ближайшим помощником. Теперь же, когда он

исчез, чары рассеялись и меня неотступно терзает страх. Воспоминания и дурные

предчувствия ужаснее любой действительности.

Первый кошмарный случай произошел вскоре после нашего знакомства - тогда он

поверг меня в шок, даже теперь, вспоминая о нем, я трепещу от страха. Как я уже

говорил, мы с Уэстом учились на медицинском факультете, где он очень скоро

приобрел известность, благодаря своим дерзким теориям о природе смерти и

искусственных способах ее преодоления. Его взгляды, осмеянные профессурой и

студентами, исходили из механистического понимания природы жизни. С помощью

управляемой химической реакции Уэст надеялся вновь запустить механизм

человеческого тела после того, как естественные процессы в нем угасли. В ходе

своих экспериментов с различными оживляющими растворами он загубил несметное

число кроликов, морских свинок, кошек, собак и обезьян, восстановив против себя

весь факультет. Несколько раз ему удавалось обнаружить признаки жизни у

предположительно мертвых животных, часто - несомненные признаки, однако очень

скоро он понял, что совершенствование процесса потребует от него всей жизни. Он

также понял, что один и тот же раствор по-разному действует на разные виды

животных, поэтому в дальнейшем для проведения специальных опытов ему понадобятся

человеческие трупы. Именно тогда у Уэста возник конфликт с факультетскими

властями, и он был отстранен от опытов самим деканом, добрым и. просвещенным

Алланом Халси, чью неусыпную заботу о страждущих и поныне вспоминают старожилы

Аркхема.

Я всегда терпимо относился к исследованиям Уэста и часто обсуждал с ним его

теории со всеми их бесконечными следствиями и выводами. Разделяя взгляды Геккеля

на жизнь, согласно которым последняя сводится к физическим и химическим

процессам, а так называемая "душа" - не более чем миф, мой друг полагал, что

успех искусственного оживления напрямую зависит от состояния тканей умершего:

коль скоро разложение еще не началось, то с помощью верно подобранных средств

сохранное тело можно вернуть в первоначальное состояние, называемое жизнью. Уэст

полностью отдавал себе отчет в том, что даже незначительное повреждение

чувствительных клеток мозга, происходящее в первые моменты после смерти,

способно повлечь за собой нарушение физической или умственной деятельности

оживляемого. Сначала он пытался с помощью особого реактива возбудить в умирающем

жизненную энергию, но ряд неудачных опытов на животных заставил его убедиться в

несовместимости естественных и искусственных проявлений жизни. Это

обстоятельство и вызвало недоверие профессуры: на основании поверхностных

впечатлений ученые мужи решили, что подопытные животные лишь казались мертвыми.

Факультетские власти продолжали придирчиво наблюдать за деятельностью моего

друга.

Вскоре после того, как Уэсту запретили пользоваться лабораторией, он сообщал мне

о своем решении любыми путями отыскивать свежие трупы и тайно продолжать

исследования. Слушать его рассуждения на эту тему было жутко: студенты

факультета никогда не добывали материал для опытов сами. Поскольку обратиться в

морги мы не могли, то прибегли к услугам двух местных негров, которым не

задавали лишних вопросов. В то время Уэст был невысоким стройным юношей в очках,

с тонкими чертами лица, светлыми волосами, бледно-голубыми глазами и тихим

голосом; странно было слышать, как он рассуждал о преимуществах кладбища для

бедняков перед кладбищем церкви Иисуса Христа, где накануне погребения

практически все трупы бальзамировались, что губительно сказывалось на наших

опытах.

Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогал добывать

материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромное место. Именно я

вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первом этаже мы устроили

операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами, дабы скрыть наши

полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали от дороги, меры

предосторожности не представлялись лишними: слухи о странных огнях, замеченных

прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. На Случай расспросов мы

условились называть нашу операционную химической лабораторией. Мало-помалу мы

оснастили наше мрачное убежище приборами, приобретенными в Бостоне или

беззастенчиво позаимствованными на факультете - причем позаботились о том, чтобы

непосвященные не догадались об их назначении, - а также запаслись ломами и

лопатами, чтобы закапывать трупы в подвале. На факультете в аналогичных случаях

мы пользовались печью для сжигания, однако это полезное устройство было нам не

по карману. Избавляться от трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки

морских свинок, над которыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате,

доставляли нам массу хлопот.

Мы с жадностью вампиров изучали сообщения о смерти, поскольку для наших опытов

годился не всякий покойник. Мы искали относительно свежий, не изуродованный

болезнью труп, для сохранения которого не применялись искусственные средства.

Пределом мечтаний для нас были жертвы несчастных случаев. Многие недели нам не

удавалось найти ничего подходящего, хотя мы и наводили справки в морге и

больнице якобы в интересах факультета. Но обращаться туда слишком часто мы не

могли, так как боялись вызвать подозрения. Обнаружив, что право первого выбора

принадлежит университету, мы с Уэстом приняли решение остаться в Аркхеме на

лето, когда там проводятся летние курсы. Наконец удача нам улыбнулась: в один

прекрасный день нам подвернулся почти идеальный случай. Здоровый молодой

рабочий, утонувший в пруду лишь прошлым утром, без лишних проволочек и

бальзамирования был похоронен за счет города на кладбище для бедняков. Отыскав

его свежую могилу, мы уговорились вернуться к ней сразу после полуночи.

Ночью, прибыв на место, мы с отвращением приступили к делу - тогда мы еще не

знали страха перед кладбищами, который возник у нас позднее. Мы захватили с

собой лопаты и потайные масляные лампы. В то время электрические фонари были уже

в ходу, однако надежностью уступали нынешним. Раскапывать могилу оказалось делом

тяжелым и грязным - впрочем, будь мы художниками, а не учеными, возможно, мы бы

сумели усмотреть в нашей работе нечто завораживающее и поэтическое. Когда наши

лопаты стукнулись о дерево, мы с облегчением вздохнули. Вскоре из-под земли

показался сосновый гроб. Уэст спрыгнул вниз, снял крышку, вытащил труп и

приподнял его. Я нагнулся над ямой, выволок труп, и мы вдвоем принялись

торопливо забрасывать могилу землей, чтобы вернуть ей прежний вид. Нервы у нас

были взвинчены до предела - не последнюю роль в этом сыграло окоченевшее тело и

бесстрастное лицо нашей первой жертвы, - но мы сумели уничтожить все следы.

Затем, упрятав наш трофей в холщовый мешок, мы поспешили к дому старого Чапмана

за Мидоу-хилл.

На импровизированном секционном столе при свете яркой ацетиленовой лампы наш