Geum.ru

Г. Ф. Лавкрафт Электрический палач Тому, кто никогда в жизни не испытал страха быть подвергнутым казни, мой рассказ

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   37
В целом статья была написана довольно искусно и сумела настроить 9 из 10

читателей против д-ра Кларендона и его методов. Другие газеты ее быстро

перепечатали, расшифровав имевшиеся в ней намеки, и вскоре были опубликованы уже

десятки поддельных интервью со всеми соответствующими домыслами. Но ни одно из

них доктор не удостоил опровержения. У него было слишком мало времени, чтобы

замечать дураков и лжецов, и его мало заботило мнение невежественной толпы,

которую он презирал. Когда Джеймс Дальтон по телеграфу передал ему свои

сожаления и предложил помощь, Кларендон ответил ему с почти грубой краткостью:

он не обращает внимания на собачий лай, и считает ниже своего достоинства

предпринимать что-либо для того, чтобы заставить их замолчать. Кроме того, вряд

ли он поблагодарит кого-либо за вмешательство в дело, которое его лично

совершенно не интересует. Молчаливый и высокомерный, он продолжал делать дело со

спокойной размеренностью автомата.

Но искра, пущенная молодым репортером, сделала свое. Сан-Франциско снова

обезумел, и на этот раз не только от ярости, но и от страха. У людей пропал

здравый смысл, и хотя второго исхода не случилось, повсюду воцарилось

безрассудство, рожденное отчаянием, как это бывало во время эпидемий в средние

века. Бушевала ненависть против человека, который обнаружил болезнь и боролся,

чтобы обуздать ее, и легкомысленный народ забыл о его заслугах перед наукой.

Казалось, что в своей слепоте они ненавидели его больше, чем лихорадку, которая

пришла в их овеваемый здоровым морским ветром город.

Затем молодой репортер, обуреваемый нероновым огнем ненависти, добавил к истории

новый штрих. Вспомнив унижение, которое он испытал от рук похожего на мертвеца

помощника, он написал мастерскую статью о доме и окружении доктора Кларендона. И

то, и другое, как он объявил, способно испугать самого здорового человека до

степени лихорадки. Он попытался представить костлявого помощника одновременно

смешным и ужасным, и, пожалуй, последнее удалось ему несколько больше, так как

волна ужаса всегда поднималась в нем, когда он вспоминал о своем кратком

знакомстве с этим существом. Он собрал все слухи, которые ходили о нем,

тщательно развил мысль о нечистом источнике его предполагаемой учености и

туманно намекнул о той дьявольщине, которая царит в Африке, где и нашел его

доктор Кларендон.

Джорджину, которая читала газеты, эти слухи оскорбляли и причиняли ей страдания.

Джеймс Дальтон, часто к ней заходивший, как мог, пытался утешить ее. Он был

искренен и сердечен, ибо не только хотел успокоить женщину, которую любил, но и

в какой-то степени выразить уважение, которое он всегда испытывал к неземному

гению - ближайшему товарищу его юности. Он говорил Джорджине, что настоящее

величие никогда не свободно от стрел зависти, и приводил длинный печальный

перечень блестящих умов, раздавленных пятою черни. Нападки, говорил он, служат

только подтверждением гения. "Но они причиняют боль, - возражала она, - и тем

больше, что я знаю, как Эл страдает от них, несмотря на все свое деланное

равнодушие".

Дальтон поцеловал ей руку в манере, тогда еще не утраченной людьми хорошего

происхождения.

- А для меня в тысячу раз больнее знать, что это причиняет боль тебе. Но ничего,

Джорджина, мы выдержим и вместе пройдем через это.

Так случилось, что Джорджина все более и более полагалась на силу твердого по

характеру губернатора, который в молодости был ее поклонником, и все больше

поверяла ему свои опасения. Нападки прессы и эпидемия - это еще далеко не все.

Были некоторые сложности с хозяйством. Сурама, одинаково жестокий к людям и

животным, вызывал у нее невыразимое отвращение, и она не могла не чувствовать,

что он представлял для Альфреда какое-то не поддающееся определению зло. Ей не

нравились и тибетцы и казалось очень странным, что Сурама мог говорить с ними.

Альфред не захотел сказать ей, кем или чем на самом деле является Сурама, но

однажды очень неохотно объяснил, что он гораздо старше, чем обычно считается

возможным, и что он овладел такими тайнами и прошел через такие испытания,

которые сделали его феноменом величайшей ценности для любого ученого,

исследующего скрытые загадки природы.

Взволнованный ее беспокойством Дальтон стал еще более частым гостем в доме

Кларендонов, хотя и замечал, что его присутствие глубоко возмущало Сураму.

Костлявый слуга странно посматривал на него своими пустыми глазницами и,

встречая его или закрывая за ним дверь, часто хихикал так зловеще, что у

Дальтона мурашки бегали по спине. Между тем, доктор Кларендон, казалось, забыл

обо всем, что не касалось его работы в Сан-Квентине, куда он каждый день

отправлялся на своей моторной лодке в сопровождении одного Сурамы, который

правил рулем пока доктор читал или просматривал свои записи. Дальтон

приветствовал эти регулярные отлучки, поскольку они позволяли ему вновь

добиваться руки Джорджины. Когда он засиживался и встречался с Альфредом, тот

неизменно дружелюбно приветствовал его, несмотря на привычную сдержанность. Со

временем помолвка Джеймса и Джорджины стала делом решенным, и они ждали лишь

подходящего случая, чтобы поговорить с Альфредом.

Губернатор, благородный и твердый человек, не жалел сил, чтобы повернуть

настроение прессы в сторону своего давнего друга. Вскоре уже и пресса, и

чиновники ощутили его нажим. Ему даже удалось заинтересовать ученых с востока,

которые приехали в Калифорнию, чтобы изучать лихорадку и исследовать

анти-бациллу, которую вывел и усовершенствовал Кларендон. Эти медики и биологи,

однако, не получили желаемых сведений, и многие из них уехали весьма

рассерженными. Они напечатали враждебные Кларендону статьи, обвиняя его в

популизме и нечестной игре, намекая на то, что он скрывает свои методы из

недостойного для профессионала стремления извлечь из них выгоду.

К счастью, другие были более благожелательны в оценках и с энтузиазмом писали о

Кларендоне и его работе. Они видели пациентов и смогли оценить, как великолепно

он держал в узде ужасную болезнь. Его скрытность в отношении антитоксина они

сочли совершенно оправданной, поскольку слишком раннее распространение

несовершенного препарата могло бы нанести больше вреда, чем пользы. Сам

Кларендон произвел на них сильное впечатление, и они, не колеблясь, сравнивали

его с Дженнером, Листером, Кохом, Пастером, Мечниковым и другими великими

людьми, чья жизнь была непрерывным служением медицине и человечеству. Дальтон

аккуратно собирал для Альфреда все статьи, где о нем говорилось хорошо, и лично

приносил их как предлог, чтобы увидеться с Джорджиной. Они, однако, не

производили на ученого впечатления, вызывая лишь презрительную улыбку, и он, как

правило, бросал их для ознакомления Сураме, чей глубокий раздражающий смех во

время чтения доставлял доктору огромное удовольствие.

Однажды в начале февраля, в понедельник вечером, Дальтон пришел с твердым

намерением просить у Клареидона руки его сестры. Дверь ему открыла сама

Джорджина, и когда они направились к дому, он остановился приласкать огромную

собаку, которая подбежала к нему и дружелюбно прыгнула на грудь. Это был Дик,

любимый сенбернар Джорджины, и Дальтон вновь порадовался, что его любит

существо, которое так, много значит для нее.

Дик был рад встрече - своим энергичным натиском он развернул губернатора почти

на 180 градусов, тихо тявкнул и кинулся бежать между деревьями по направлению к

клинике. Но вскоре он остановился и обернулся, как бы приглашая Дальтона

последовать за ним. Дальтон так и сделал. Джорджина, которая всегда считалась с

прихотями своего огромного любимца, знаком показала Дальтону, чтобы он

посмотрел, чего хочет собака, и они медленно направились за псом, а тот с

готовностью пустился вглубь западной части двора, где на фоне звезд над огромной

кирпичной стеной вырисовывалась остроконечная крыша клиники.

По краям темных штор пробивался свет, - Альфред и Сурама еще работали. Внезапно

изнутри раздался слабый приглушенный звук, похожий на плач ребенка - печальный

призыв "Мама! Мама!". Дик залаял, а Джеймс и Джорджина вздрогнули. Потом

Джорджина улыбнулась, вспомнив о попугаях, которых Кларендон всегда держал для

экспериментов, и потрепала Дика по голове, то ли в знак прощения за то, что он

ввел ее и Дальтона в заблуждение, то ли желая убедить его, что он обманулся сам.

Когда они неспешно повернули к дому, Дальтон сказал, что хочет этим вечером

поговорить с Альфредом об их помолвке. Джорджина не возражала. Она знала, что

брат едва ли захочет терять в ее лице преданного управляющего, но верила, что он

не будет препятствовать их счастью.

Позже в дом бодрым шагом вошел Кларендон. На лице его было написано менее

угрюмое выражение, чем обычно. Дальтон, увидев в этом добрый знак, приободрился.

Доктор крепко пожал ему руку и, как обычно, весело спросил: "А, Джимми, ну как

поживает политика в этом году?" Он взглянул на Джорджину, и она под каким-то

предлогом ушла, а двое мужчин сели и заговорили на общие темы. Понемногу, через

воспоминания об их прежней юности, Дальтон шел к своей цели, пока наконец не

задал вопрос прямо: "Элфи, я хочу жениться на Джорджине. Ты благословишь нас?"

Внимательно глядя на старого друга, Дальтон увидел, как на его лицо легла тень.

Темные глаза на секунду вспыхнули, а потом потухли, и в них вернулось привычное

спокойствие. Итак, наука - или эгоизм - взяли верх!

- Ты просишь невозможного, Джеймс. Джорджина уже не беспечный мотылек, каким она

была годы назад. У нее теперь есть место на службе истине и человечеству, и это

место здесь. Она решила посвятить свою жизнь моей работе - хозяйству, которое

делает возможным мою работу, и здесь не может быть дезертирства и потакания

личным прихотям.

Дальтон ждал, когда он закончит. Все тот же старый фанатизм - человечество

против личности. Доктор явно хотел испортить жизнь своей сестре! Потом он

попытался ответить.

- Но послушай, Элфи, неужели ты хочешь сказать, что Джорджина так необходима для

твоей работы, что ее надо превратить в рабыню и мученицу? Где же твое чувство

меры, мой милый? Если бы речь шла о Сураме или о ком-то еще, без кого твои

эксперименты невозможны - это другое дело; но Джорджина всего лишь управляет

домом. Она обещала стать моей женой и говорит, что любит меня. Разве ты имеешь

право распоряжаться жизнью, которая принадлежит ей? Разве ты имеешь право?

- Хватит, Джеймс! - лицо Кларендона было каменным и бледным. - Имею я право или

нет распоряжаться своей собственной семьей, это посторонних не касается.

- Посторонних!.. И ты можешь это говорить человеку, который!.. - Дальтон чуть не

задохнулся от гнева. Стальной голос доктора снова прервал его.

- Посторонний для моей семьи, а с этого момента и для моего дома. Дальтон, ваша

наглость заходит слишком далеко! Прощайте, губернатор!

И Кларендон вышел из комнаты, не подав на прощанье руки.

Дальтон сидел в оцепенении, не зная, что делать, когда вошла Джорджина. По ее

лицу было видно, что она говорила с братом. Дальтон порывисто схватил ее за

руки.

- Ну, Джорджи, что ты скажешь? Боюсь, тебе предстоит сделать выбор между Элфи и

мной. Ты знаешь, что я чувствую - знаешь, каково мне было тогда, когда я бросил

вызов твоему отцу. Что ты ответишь на этот раз?

Он замолчал, и она медленно сказала:

- Джеймс, ты веришь, что я люблю тебя? Он кивнул и с надеждой сжал ее руки.

- Тогда, если ты меня любишь, ты немного подождешь. Не обращай внимания на

грубость Альфа. Его стоит пожалеть. Я не могу сейчас рассказать тебе обо всем,

но ты ведь знаешь, как я беспокоюсь. Эта его напряженная работа, ругань вокруг

нее и это ужасное создание Сурама с его глазами и смехом. Я боюсь, что он не

выдержит - он переутомлен больше, чем кажется со стороны. Я это вижу, потому что

знаю его всю жизнь. Он меняется - медленно сгибается под своей ношей, - и он

прячет это за своей резкостью. Ты понимаешь, что я хочу сказать, правда,

дорогой?

Она остановилась, и Джеймс снова кивнул, прижимая ее руку к своей груди. Потом

она закончила:

- Обещай же мне, дорогой, быть терпеливым. Я должна остаться с ним. Должна!

Дальтон какое-то время молчал, но голова его склонилась в почти священном

поклоне. В этой преданной женщине было больше от Христа, чем в любом другом

человеке, и перед лицом такой любви и верности он не мог больше настаивать.

Слова печали и расставания были коротки, и Джеймс, чьи голубые глаза были полны

слез, едва видел сухопарого слугу, когда тот открывал перед ним ворота. Но когда

они с шумом захлопнулись, он услышал тот леденящий душу смех, который так хорошо

знал, и понял, что это был Сурама - Сурама, которого Джорджина называла злым

гением своего брата. Удаляясь твердыми шагами, Дальтон принял решение быть

настороже и немедленно предпринять решительные действия при первых же признаках

беды.

III

Тем временем, эпидемия еще была у всех на устах, и Сан-Франциско охватила

глубокая неприязнь к Кларендону. На самом деле случаев заболевания вне стен

тюрьмы было очень мало, и почти все они приходились на беднейшие слои

мексиканского населения, которое, вследствие жизни в антисанитарных условиях,

являлось постоянным источником всевозможных недугов, но политикам и обывателям

этого было достаточно, чтобы поддержать нападки на доктора. Видя, что Дальтон

непоколебим, защищая Кларендона, оппозиционеры, догматики от медицины и

политиканы переключили внимание на законодательную власть; расчетливо объединив

противников Кларендона и старых врагов губернатора, они готовились большинством

голосов запустить в действие закон, по которому право назначения в лечебные

заведения передавалось от главы исполнительной власти в различные

заинтересованные комитеты или комиссии.

Ни один лоббист так активно не поддерживал эту идею, как главный помощник

Кларендона, доктор Джоунз. С самого начала завидуя своему начальнику, он

усмотрел в этом возможность обернуть дело в свою пользу и благодарил судьбу за

то обстоятельство (из-за которого он и занимал свое нынешнее положение), что

приходится родственником председателю попечительского совета тюрьмы. Если бы

новый закон был принят, это, естественным образом вылилось бы в смещение

Кларендона и назначение на его место самого доктора Джоунза, а потому он развил

бурную деятельность, заботясь о собственных интересах. Джоунз воплощал в себе

все те черты, которых не было у Кларендона: интриган по натуре, льстивый

оппортунист, служивший прежде всего своей карьере, а науке - лишь между прочим.

Он был беден и жаждал занять должность с твердым окладом в противоположность

богатому и независимому ученому, которого хотел вытеснить. Итак, с крысиным

коварством и упорством он подкапывался под великого биолога и однажды был

вознагражден радостным известием о том, что долгожданный закон прошел. С этого

момента губернатор больше не мог производить назначения в государственных

заведениях, и медицинское руководство Сан-Квентином определялось советом тюрьмы.

Кларендон был единственным, кто не замечал всей этой законодательной суматохи.

Полностью поглощенный своими делами и исследованиями, он оставался слеп к

предательству "этого осла Джоунза", который работал рядом с ним, и глух ко всем

сплетням в конторе начальника тюрьмы. Он никогда в жизни не читал газет, а

изгнание Дальтона из его дома оборвало последнюю реальную нить, связывавшую его

с событиями внешнего мира. С наивностью отшельника он никогда не задумывался о

непрочности своего положения. Принимая во внимание преданность Дальтона и то,

что он прощал даже самые большие обиды (как показывало его поведение в случае со

старым Кларендоном, раздавившим его отца на фондовой бирже), разумеется, не было

и речи о том, чтобы губернатор мог сместить доктора; политическое невежество

Кларендона не могло предвидеть внезапного поворота событий, когда право

назначения и смещения переходило бы в совершенно иные руки. Поэтому, когда

Дальтон уехал в Сакраменто, он лишь удовлетворенно улыбнулся, убежденный, что

его место в Сан-Квентине и место его сестры в доме одинаково надежно защищены от

посягательств. Он привык получать то, что хотел, и воображал, что удача все еще

сопутствует ему.

В первую неделю марта, через день-два после принятия закона, председатель совета

тюрьмы прибыл в Сан-Квентин. Кларендона не было, но доктор Джоунз с радостью

провел важного посетителя (между прочим, своего собственного дядю) по огромному

лазарету, включая палату для больных лихорадкой, получившей печальную

известность благодаря страху и усилиям прессы. К этому времени, невольно

убежденный уверенностью Кларендона, что лихорадка не заразна, Джоунз с улыбкой

объяснил дяде, что бояться нечего, и предложил внимательно осмотреть пациентов и

особенно жуткий скелет, который некогда был настоящим гигантом, полным сил и

энергии, а теперь, как он намекнул, медленно и мучительно умирал из-за того, что

Кларен-дон не хотел давать ему необходимого лекарства.

- Вы хотите сказать, - воскликнул председатель, - что доктор Кларендон

отказывается дать этому человеку то, что необходимо, зная, что его можно спасти?

- Именно так, - подхватил доктор Джоунз и замолчал, так как дверь открылась и

вошел сам Кларендон. Он холодно кивнул Джоунзу и с неодобрением поглядел на

незнакомого посетителя.

- Доктор Джоунз, мне казалось, вы знаете, что этого больного вообще нельзя

беспокоить. И разве я не говорил вам, чтобы посетителей не впускали без

специального разрешения?

Но председатель вмешался, прежде чем его племянник смог представить его.

- Простите, доктор Кларендон, но правильно ли я понял, что вы отказываетесь дать

этому человеку лекарство, которое спасло бы его?

Кларендон холодно взглянул на него и ответил с металлом в голосе:

- Это неуместный вопрос, сэр. Я здесь начальник, и посетители не допускаются.

Пожалуйста, немедленно покиньте помещение.

Председатель совета, втайне обладавший немалым актерским дарованием, ответил с

большим высокомерием, чем было необходимо.

- Вы меня неправильно поняли, сэр! Я, а не вы, здесь хозяин. Вы разговариваете с

председателем совета тюрьмы, Более того, должен сказать, что считаю вашу

деятельность угрозой благополучию заключенных и должен сделать предложение о

вашей отставке. С этого момента руководить будет доктор Джоунз, а если вы

намерены оставаться здесь до официального решения, то будете вынуждены

подчиняться ему.

Это был великий миг в жизни Уилфреда Джоунза. Больше ни разу в жизни не довелось

ему пережить момента такого торжества, а потому не будем питать к нему недобрые

чувства. В конце концов, он был не столько плохим, сколько мелким человеком, и

мог следовать лишь кодексу мелкого человека - заботиться о себе любой ценой.

Кларендон застыл, уставившись на говорившего, будто соображая, не сошел ли тот с

ума, но в следующий миг торжествующее выражение на лице доктора Джоунза убедило

его, что происходит действительно нечто важное. Он ответил с ледяной

вежливостью.

- Вы, несомненно, именно тот, кем себя называете, сэр. Но, к счастью, меня

назначил губернатор штата, и, таким образом, только он и может это назначение

отменить.

Председатель и его племянник смотрели на него в недоумении, не понимая, до какой

степени может доходить невежество этого человека в светских делах. Затем