Искусство-не зеркало, а молоток ”

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 34

— Конечно.

— Тут один парень живет в заброшенном доме на другом конце города. — Кинси коротко рассказал о Треворе, не вдаваясь в детали, как и почему он оказался в том доме. — У него нет ни воды, ни электричества. Я захватил для него кое-что из дому - одеяла, кипяченую воду, немного еды. Как по-твоему, сможешь ему это отвезти?

— Ладно, — кивнул с сомнением Зах.

— Он не кусается.

— Какая жалость! — Зах увидел озадаченный взгляд Кинси. — Извини. А что он делает в заброшенном доме?

— Он сам тебе расскажет, если захочет. Тревор тебе понравится. Он жил в Нью-Йорке, так что вы двое сможете сравнить впечатления об этой ядовитой заразе.

Зах прошел за Кинси за бар, чтобы забрать коробку с припасами. Кинси заметил, что руки у Заха беспокойные, нервные, а тонкие пальцы все время что-то вертят: вот они пробежались по клавишам счетной машинки, поиграли телефоном. Однажды Зах даже потянулся к клавишам кассы, но тут же отдернулся, будто сообразив, что это будет невежливо. Мальчишку словно притягивали всякие переключатели и кнопки. Он удерживался от того, чтобы и впрямь на них понажимать, но гладил и постукивал по ним так нежно, словно ему очень хотелось это сделать.

Объяснив Заху, как проехать к дому, Кинси выпустил его через заднюю дверь. Едва ли Заху удастся проехать мимо; на Дороге Скрипок есть несколько полуразвалившихся домов, но только один, который едва-едва виден. Кинси вернулся в клуб. Тонкая струйка воды уже сочилась из-под двери мужского туалета. Если дождь не перестанет, возможно, придется провести весь день, подтирая воду и выжимая тряпки. Черт бы побрал домохозяина.

Он не был уверен, правильно ли поступил, отправив Заха на Дорогу Скрипок, но интуиция подсказывала ему, что это верный ход. Ему даже думать не хотелось о том, каково будет Тревору провести еще одну ночь в этом доме без пищи или воды. Кто-то же должен хотя бы убедиться, что он не провалился в дыру в, сгнившем полу и не сломал себе шею.

Зах в порядке, хотя и немного нестабилен. Кинси не верил, что он действительно из Нью-Йорка или хотя бы из его окрестностей. Конечно, есть какая-то разновидность нью-йоркского акцента, похожая на то, как говорит этот новенький. Но Кинси слышал один из отчетливых выговоров Нового Орлеана — странную смесь итальянского, кажун и южной глубинки, — который звучал гораздо ближе. И Зах явно вскинулся, когда Терри помянул, что его группа называется “Гамбоу”.

Какая разница — если он говорит, что он из Нью-Йорка, значит, он из Нью-Йорка. Кинси задавал вопросы только тогда, когда видел, что кто-то этого хочет. В настоящий момент Зах — а о фамилии вообще речи не было, — похоже, предпочитал вообще не отвечать на вопросы.

Зах крутанул руль влево, чтобы обогнуть вздувшийся труп опоссума посреди дороги, притормозил и свернул на предположительно верный проезд. Подъездная дорожка — не более чем разбитая колея — явно проигрывала битву с высокой травой и полевыми цветами. Сам дом зарос так, что, если не присмотреться, вообще с дороги не увидишь. Зах решил, что жить здесь было бы расчудесно.

Допив пиво, он вылез из машины, потом вытащил с заднего сиденья коробку с припасами. Кинси положил туда картонку из-под коки с бутылками с питьевой водой, одеяла, консервы и лапшу в пакетиках. На дне коробки была даже подушка в цветастой наволочке. Кто бы ни был этот Тревор Блэк, Кинси хорошо о нем позаботился.

Дождь несколько приутих, но все еще падал частыми каплями, которые садились на очки Заха и заставляли волосы липнуть к лицу. Стало прохладнее, само освещение изменилось, став каким-то потусторонним. Взвалив на бедро коробку, Зах потащил ее вверх по ступеням на занавешенную виноградником веранду.

Приоткрытая входная дверь косо висела на ржавых петлях. Зах постучал, подождал, снова постучал. Никакого ответа. Прищурившись, он заглянул во влажный сумрак дома, потом пожал плечами и сам открыл себе дверь.

Мгновение он стоял в центре гостиной, давая глазам привыкнуть к отсутствию света. Постепенно проступили детали. Он увидел дыры в потолке, виноградные плети, извивающиеся в окнах, гниющие остовы мебели. Ему стало неуютно. Он кашлянул, прочищая горло.

- Эй?

Ничего. Дверной проем в коридор зиял черным прямоугольником, стены вокруг него, казалось, были испачканы какими-то неопределенно темными потеками. Зах поглядел на дверной проем — беспокойство усилилось. И во что его впутал этот старый хиппи?

Пожалуй, стоит поставить коробку прямо здесь, на полу, повернуться и уйти. Ничего такого здесь нет. Не сводя глаз с дверного проема, он начал медленно опускать коробку.

Когда в проеме появилась бледная фигура, Зах со сдавленным криком уронил коробку. Ударившись о пол, та опрокинулась набок. Банка равиоли “Шеф Бойярди” покатилась по полу и исчезла под кушеткой. Совершенно не к месту Зах подумал, не забыл ли Кинси положить консервный нож.

Из темноты выступила бледная фигура.

Голый по пояс, худой и возмутительно красивый парень с рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами, с пятнами грязи на груди. С расширенными глазами, горящими и совершенно безумными. В занесенной для удара правой руке зажат ржавый молоток-гвоздодер. Он походил на злобного ангела мщения, рассерженного Христа, сошедшего с креста, чтобы самому забить пару-тройку гвоздей.

Зах стоял в каком-то параличе перед этим размахивающим молотком ангелом — предположительно Тревором, — который все надвигался на него. Заху казалось, что он не может издать ни звука. Ему не хотелось умирать подобно персонажу какого-нибудь кровавого ужастика, не хотелось умирать быстро и сразу или медленно и жестоко — с куском металла, засевшим в его лобных долях, и с тягучим сиропом крови, постепенно скрывающим дурацкое удивленное выражение, навечно застывшее на лице. Но еще меньше его прельщала мысль повернуться и бежать, чтобы почувствовать, как гвоздодер вырывает кусок скальпа у него из затылка.

Сердце безумно металось в грудной клетке (словно шар в карамболе). Тонкая проволока боли прошила левую руку. Может, у него просто случится сердечный приступ, и всего остального удастся избежать?

Левая рука Тревора метнулась вперед, длинные пальцы сжались на запястье Заха. Прикосновение гальванизировало его, словно электрический разряд или целый кофейник кофе. Заху показалось, что его нервы вот-вот вырвутся из кожи и побегут вверх по руке Тревора, как жалящие щупальца медузы.

Но синапсы отказались спасать его. Думай, стенал разум, напряги мозги и ДУМАЙ, потому что, если ты этого не сделаешь, эти самые мозги будут разбрызганы по всему грязному полу. А такой ли судьбы заслуживает этот редкий, высшего качества орган, который верой и правдой служил тебе эти девятнадцать лет ? Хочешь, чтобы тебе было двадцать? Так ВЗЛОМАЙ ЭТУ СИСТЕМУ, ПАРЕНЬ! Что тебе нужно в первую очередь? ПАРОЛЬ!

— ТРЕВОР! — завопил он. — НЕТ!

Он, как мог, отчетливо выговаривал слова. Увидел, как Тревор помедлил, но его хватка на запястье Заха не ослабла, молоток остался занесенным и готовым упасть.

Но пароли никогда не срабатывают с первой попытки.

— Тревор! — снова крикнул он, добавляя в голос еще пару градусов страха и уважения. — Меня послал Кинси! Пожалуйста, не убивай меня! Пожалуйста!

Зах почувствовал яркую точку боли глубоко в голове и спросил себя: в это место попадет молоток, или ему просто удалось устроить себе инсульт вместо сердечного приступа. Похоже, у тела всегда есть где-нибудь в глубине бомба с часовым механизмом.

Но пелена безумия как будто разошлась, глаза Тревора встретились с глазами Заха, впервые увидели Заха, и стеклянистая пленка с них спала. Обведенные черным радужки были светло-голубыми, почти льдистыми; еше несколько мгновений назад они были мутными от жажды крови. Но сейчас Тревор сам выглядел напуганным и гораздо моложе. Он отпустил запястье Заха. Плечи его опали. Он попытался сглотнуть, но, казалось, не мог найти слюны. Изгиб его горла судорожно дернулся: кожа здесь была в потеках пота и грязи, как будто он не мылся и не брился уже несколько дней.

О'кей. Ты нашел щель в системе, что еще не означает, что ты вошел. Подтверди пароль. Уверь систему, что ты вправе здесь находиться.

— Тревор? Я... мне не хотелось тебя пугать. Меня зовут Зах, и я тоже недавно в городе и... Кинси из клуба послал меня привезти тебе вот это.

Похожие на ртуть глаза метнулись вниз, потом губы Тревора шевельнулись. Голос у него был намного глубже, чем ожидал Зах, и очень тихий.

— Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший.

— Ну... — начал Зах и остановился. Тревор склонил голову набок. — Ну, было бы неплохо, если бы ты для начала положил молоток.

Тревор уставился на жуткий инструмент, будто понятия не имел, как он попал ему в руки.

— Извини, — пробормотал он. — Правда, извини, пожалуйста.

Есть! Вошел, и с привилегиями полного пользователя! В голове Заха полагалось бы греметь колоколам и одобрительному свисту. Но он вовсе не чувствовал торжества, какое испытывал обычно, взломав систему. Он вспомнил, что Тревор — больше чем просто система, что он человек, а люди — существа, склонные к насилию, и молоток — еще в пределах досягаемости.

К тому же потрясение на лице Тревора и потеря голоса казались настолько искренними, что Заху и впрямь стало его немного жаль. Он был потрясающе красив, за безумием, светящимся в его глазах, виделся острый ум. Интересно, что толкнуло его к молотку?

— Ты единственный, кто пытался убить меня, а потом принес извинения, — сказал Зах. — Так что, думаю, извинения приняты

Не промелькнуло ли на лице Тревора подобие улыбки? Улыбка исчезла прежде, чем Зах успел ее заметить.

— Сколько еще человек пытались тебя убить?

— Двое.

— Кто они были?

— Мои родители.

Глаза Тревора расширились, стали еще светлее. А потом вдруг заблестели слезами. Пара слезинок скатилась с век, прежде чем он успел остановить их, — огромные, похожие на кристаллы слезы боли

Иногда по чистой случайности ты натыкаешься на пароль — один пароль из миллиона, неугадываемую последовательность кода, иглу в программном стоге сена. Иногда тебе просто везет.

— Я все могу объяснить, — сказал Тревор.

От мысли о том, что он едва не совершил, у Тревора кружилась голова. Дом вращался вокруг него; пол грозил накрениться, разверзнуться у него под ногами.

Он не помнил, о чем думал, когда схватил Заха за запястье. Он не был даже уверен, что вообще думал; разум его был пуст, как комнаты дома, и это пугало его больше, чем все остальное.

— Я все могу объяснить, — сказал он, хотя и сомневался, что и вправду может. И еще более сомневался в том, что Зах захочет это выслушивать.

Но Зах только пожал плечами:

— Конечно, если хочешь об этом поговорить. Со мной ничего не случилось. Так что ничего страшного, забудь.

Тревор глядел на него в упор. Зах явно пытался улыбнуться, но в полумраке лицо его было ужасно бледным. И в глазах было еще слишком много белого. Даже руки у него дрожали. Тревор подумал, какую угрозу Зах сочтет “страшной”.

— Я хочу об этом поговорить, — сказал, он. — Пойдем па улицу.

Они вышли на задний двор и присели под поблескивающей от дождя кроной ивы. Листва была такой густой, что здесь, внизу, было почти сухо, хотя время от времени их обдавало каскадом капель. Тревор был по-прежнему без рубашки, капли дождя усеивали его плечи, сбегали по груди и спине, оставляя в грязи светлые дорожки.

Зах пристально наблюдал за Тревором, ожидая, что тот скажет. На свету Тревор увидел, что глаза у Заха удивительного оттенка зеленого, большие и слегка раскосые. Лицо у него было тонкокостное, с резкими чертами, от буйных всклокоченных волос и круглых очков в черной оправе ложились любопытные тени. Тревор сообразил, кого напоминает ему Зах: его портрет Уолтера Брауна, певца, которого арестовали вместе с Птицей в Джексоне, штат Миссисипи. Певца, лицо которого Тревору пришлось выдумать, поскольку он никогда не видел фотографии. Сходство не было полным, но достаточно сильным, чтобы рядом с Захом ему стало спокойно. Это было лицо, которое он знал, лицо, которое радовало его глаз.

Тревор заговорил. Поначалу слова выходили медленно, но вскоре он уже не мог остановиться. Никогда в жизни он не говорил так много за раз. Он рассказал Заху все: о смертях, о приюте, о снах, о том, что произошло с тех пор, как он вернулся в дом. Он даже рассказал о том, как разбил парнишке голову в душе, хотя и не упомянул, как ему это понравилось.

Он удивился, насколько это хорошо — говорить. С тех пор как он перестал пускать себе кровь ржавой бритвой, он не чувствовал этого желанного чувства освобождения, ощущения, что яд вытекает из его тела.

Непонятно, как и почему его так вскрыли эти два произнесенные Захом слова — “мои родители”. Разумеется, в интернате были другие дети, кому несладко пришлось со своими родителями и которые, вероятно, рассказали бы об этом Тревору, если бы он спросил. Но эти мальчишки не появились в доме его детства как воплощение кого-то, кого он нарисовал. Эти мальчишки не дали ему отпор и не отговорили его от того... чего бы он ни собирался совершить. Он никогда не сжимал тонких запястий этих мальчишек так крепко, чтобы оставить красные отпечатки пальцев на коже.

А если бы такое и случилось, сомнительно, что они остались бы и выслушали почему.

Лицо Тревора пряталось за завесью длинных волос, а голос был таким тихим, что Заху приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова. Тревор то и дело бросал косые взгляды на Заха, словно для того, чтобы определить его реакцию, но ни разу не посмотрел ему прямо в лицо.

Медленно и постепенно разворачивалась безумная история. С ее кровавым прошлым, оставившим свое клеймо на доме еще до рождения Заха. Он, без сомнения, вскоре услышит об этом в городе, с горечью сказал Тревор. Несомненно, по Потерянной Миле уже ходят слухи о том, что последний выживший из семьи убийцы вернулся домой. Он так и сказал “семья убийцы”, как будто знал, как окрестили их местные легенды, выросшие вокруг Мак-Ги за прошедшие годы. Но история самого Тревора становилась все более и более странной, пока из ниоткуда не начали возникать молотки и рисунки не стали претерпевать жуткие мутации между рукой и страницей.

Зах продолжал поощрительно кивать — он был слишком увлечен, чтобы позволить Тревору замолчать. В привычном Французском квартале, в своем уютном уголке киберпространства Зах полагал, что видел самые дикие вещи, может, даже совершил парочку сам. Но он никогда не встречал никого, кто прошел бы через такое, никого, кто перенес бы такую травму и остался подраненным среди живых.

Наконец поток слов иссяк; Тревор умолк, глядя в никуда сквозь блестящие от воды ветви ивы. Сквозь заросли виднелся угол побитого временем фундамента дома, серый, но светлее, чем затянутое тучами небо. Зах смотрел, как одинокая капля дождя пробирается по позвонкам Тревора. Наконец Тревор произнес:

— Не знаю, почему я все это тебе рассказал. Ты, наверное, все еще думаешь, что я сумасшедший.

— Может быть, — отозвался Зах. — Но тебя я в этом не виню.

Очевидно, никто ничего подобного раньше Тревору не говорил. Он даже не знал, как на это среагировать. Выглядел он настороженным, потом удивленным, и наконец осторожно попытался улыбнуться.

Зах же, думая, что Тревор, возможно, и впрямь безумен, все же начал проникаться к нему немалым уважением. С Терри, Викторией и Кинси было в кайф тусоваться, но если он хоть на какое-то время собирается остаться в Потерянной Миле, ему хотелось, чтобы его первым другом стал Тревор.

Правда, придется сублимировать влечение. Он уже делал так раньше, как только осознавал, что кто-то ему действительно нравится. Едва ли это будет сложно: если от Терри исходили не те феромоны, то от Тревора не исходило вообще ничего. Как будто он вообще был асексуален. Зах поймал себя на мыслях о том, сложно ли будет его научить.

Он глядел, как дождевая капля заканчивает свой путь по позвоночнику Тревора, чтобы исчезнуть за ремнем его джинсов. Сама впадинка на пояснице была усеяна бледно-золотыми волосками,слегка влажными...

Зах до боли прикусил губу и тут сообразил, что Тревор о чем-то его спрашивает.

— А?

— Я спросил, чем ты занимаешься.

— М-м-м... — После обнаженной искренности Тревора Зах не смог заставить себя солгать: — Ну, я вожусь с компьютерами. К своему огромному облегчению он увидел, как взгляд Тревора стекленеет. Это было выражение компьютерно неграмотных по собственной воле, обычно появлявшееся в сочетании с поспешным кивком, который говорил: “хватит, это все, что мне нужно знать, пожалуйста, не надо. Только не начинай о битах и байтах, и драйверах, и метрах памяти, и прочей невразумительной дребедени”. Зах сотни раз видел этот взгляд, даже радовался ему. Это означало, что не придется отвечать на неловкие вопросы.

Порывшись в кармане, он нашел последний заранее свернутый косяк, расплющенный и потрепанный, но более или менее целый.

— Ты не против? — спросил он.

Тревор покачал головой. Вытащив одну из подаренных Листом зажигалок, Зах поджег косяк.

Ноздри Тревора раздулись, когда мимо его лица поплыл ароматный дым.

— Лучше не буду, — сказал он, когда Зах предложил ему косяк, хотя Зах заметил, как пальцы у него дернулись, словно он хотел потянуться за ним. — Я вчера покурил травы и едва не потерял сознание. Я к ней не привык.

Зах собрал все свое немалое нахальство.

— Хочешь “паровоз”?

— А что это?

О Господи! Ну как объяснить, что таков паровоз, чтобы это не прозвучало очевидной уловкой, каковой это и является?Дальше этого дело не пойдет, честное слово, не пойдет, мне же он нравится, черт побери, но ведь нет ничего такого в небольшом сбое...

— Это... а... когда один человек вдыхает дым, а потом выдувает его в рот другому. Понимаешь, мои легкие фильтруют дым. И к тебе он попадает уже не такой крепкий. (Ну да, задави его наукой.)

Тревор помедлил. Зах пытался не соскользнуть в прикладную социологию, но сейчас ему казалось, что он чувствует, как из его мозга во все стороны огромными и радостными волнами исходит сила. Ему казалось, он способен уговорить абсолютно кого угодно абсолютно на что угодно.

— Давай же, — подстегнул он. — Трава пойдет тебе на пользу. Трава расслабляет, прочищает мозги.

Тревор поглядел на тлеющий косяк, потом покачал головой.

— Нет. Лучше не буду.

— Что?— не смог скрыть удивления Зах. Он знал, что Тревор скажет “да”, так же точно, как знал, что Лист подарит ему эти чертовы зажигалки. — Но почему?

Тревор изучал лицо Заха так напряженно, как не делали этого большинство его любовников на одну ночь. Зах почувствовал себя почти неуютно под изучающим взглядом этих удивительных серьезных глаз.

— Ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? Правда?

Зах пожал плечами, но Тревор, казалось, заглянул ему в череп, в самые водовороты его изворотливого коварного мозга.

— Гораздо веселее курить с кем-то — вот и все.

Снова долгий испытующий взгляд.

— Тогда ладно. Я затянусь.

Заху подумалось, что Тревор вполне мог бы добавить: Но не слишком много себе позволяй, слышишь? Он осознал, что сердце у него бьется быстрее, чем обычно, ток крови ускоряется, а голова — будто наполненный гелием воздушный шар, что уносится в до боли синее, без единого облака небо. Никто его так не пронимал; так он предпочитал заставлять чувствовать себя других.

Глубоко затянувшись, он задержал дым, а потом наклонился и выдохнул долгую ровную струю дыма в открытый рот Тревора. Их губы слегка соприкоснулись. Губы Тревора были мягкими, как бархат, как дождь. Ленточки дыма свились в углах их ртов,кутали их головы бесформенной сине-серой вуалью. Зах не закрывал глаз и увидел, что Тревор глаза закрыл. Как будто его целуют. На фоне бледного пергамента век ресницы у него были темно-рыжие. Заху захотелось коснуться этих век губами, почувствовать на губах шелк ресниц, тайные движения пойманных в клетку глазных яблок на языке...

...прекрасно же ему удается сублимировать влечение, а?

Он потрясенно отстранился. Стоило ему решить, что кто-то его не заводит, и его просто больше не заводило. Во всяком случае, так это всегда было раньше. Он позволял себе иметь кого захочет, если у него не было веской причины их не хотеть, и либидо всегда отплачивало ему тем, что давало полный контроль

над собой.

До этого момента.

Откинувшись на влажную траву, Тревор закинул на лоб локоть. Зах увидел сосновые иголки, запутавшиеся в его длинных волосах, свежую грязь под ногтями, мельчайшие капельки воды, пойманные в тоненьких волосках вокруг сосков.

— Итак, — сказал Тревор, выдувая свой “паровоз”, — твои родители пытались тебя убить?

— Мой папа четырнадцать лет тузил меня почем зря. Мама в основном обходилась языком.

— Почему ты оставался? Зах пожал плечами.

— А куда мне было податься? — Углом глаза он увидел, как Тревор кивнул. — Конечно, я все равно мог сбежать, когда мне было лет девять-десять. Но тогда меня бы всю жизнь ждали сплошь члены на кладбищах автомашин. Я дождался, когда сам смогу о себе позаботиться — помимо того, чтобы отсасывать кому ни попадя. Потом сбежал. Просто исчез в другой части города. Они никогда не пытались меня разыскать.

— Что это был за город?

Зах помедлил. Ему все еще не хотелось лгать Тревору, но он не мог начать рассказывать разные истории разным людям.

— Можешь не говорить, если не хочешь.

— Новый Орлеан, — сам не зная почему ответил Зах. — Но ты никому не говори.

— Ты в бегах или что?

Молчание Заха говорило само за себя.

— Я понимаю. Ты не думай, — продолжал Тревор, — я бежал от этого места семь лет. Но знаешь, со временем начинает тошнить от этого.

— Ага, поэтому ты возвращаешься, и это место пытается заставить тебя вышибить чужие мозги.

Blog

Искусство-не зеркало, а молоток ”