Geum.ru

Лео Таксиль Священный вертеп

Вид материалаДокументы

Содержание


Потревоженный святой.
Мятеж сутан.
Иезуит, сожженный доминиканцами.
Подобный материал:
1   ...   39   40   41   42   43   44   45   46   47


Право, можно со всей откровенностью сказать, что Климент двенадцатый обязан клопам своим возвышением.


Но избрание едва не аннулировали. Когда папе предложили подписать акт об избрании, он поставил свою подпись поперек текста, а не под ним. К счастью, единственный посвященный клирик вовремя нашелся и опрокинул чернильницу.


Благодаря его находчивости слепоту Климента двенадцатого не обнаружили. Акт был переписан, но на этот раз слепец позаботился о том, чтобы клирик водил его руку.


Во время понтификата Климента двенадцатого в Париже разыгралась настоящая эпидемия религиозного помешательства.


Воспользовавшись невежеством масс, несколько священников распространили слух о том, будто на могилах некоторых клириков совершаются чудеса. Среди этих святых покойников фигурировал один дьякон.


Так как этот дьякон пользовался популярностью, священники построили для него великолепный мавзолей. Они утверждали, что больные, приходившие сюда молиться и оставлявшие здесь свои дары (обстоятельство весьма существенное!), получали исцеление. Ужасающие язвы исчезали как по волшебству (никто из верующих, разумеется, не подозревал, что эти язвы были лишь бутафорией). Авторитет святого исцелителя возрос неимоверно.


Число паломников так возросло, что во избежание столпотворения пришлось сделать двенадцать входов в ограде кладбища. Для того чтобы попасть на могилу, нужно было дожидаться несколько часов. Правда, спектакль, длившийся без перерыва даже ночью, с лихвой вознаграждал за все тяготы. «За специальной оградой, куда посетители допускались лишь за деньги, – говорил Лашатр, – бегали, прыгали, плясали полунагие мужчины и женщины. В конвульсиях они падали ниц, продолжая трястись с такой силой, что было непостижимо, как они выдерживают это. Сотни людей катались по земле, извиваясь самым непристойным образом. В то время священники пользовались таким огромным влиянием, что, несмотря на разнузданную свистопляску вокруг кладбищенского мавзолея, власти долго смотрели на это сквозь пальцы».


В конце концов сцены религиозного помешательства стали настолько непристойными, что гражданские власти были вынуждены закрыть кладбище. Наутро на воротах появилась эпиграмма, написанная каким-то набожным балагуром:


Король отныне запретил, Чтоб чудеса здесь бог творил.


Однако священники не угомонились. Они перенесли свои представления в другие места, число которых возрастало, по мере того как у трясунов появлялись новые приверженцы.


Вскоре, пишет Лашатр, насчитывалось до восьмисот чудотворцев, или одержимых, которые устраивали самые непристойные спектакли. Главные роли в этих религиозных сатурналиях исполняли женщины и девушки. Они особенно изощрялись в акробатических упражнениях. Некоторые, подражая восточным фокусникам, вертелись на носках с такой скоростью, что у зрителей начинала кружиться голова. Другие извивались всем телом, сопровождая свои движения бряцанием погремушек. Третьи подзывали присутствующих, приказывая раздевать себя донага, после чего требовали коленопреклонения и оказания помощи. При этом помощь нередко носила весьма странный характер.


Придя в полное исступление, трясуны ложились вслед за этим наземь, приказывая послушникам прыгать на их животе, мять их ногами, как это делают при выжимании виноградного сока. Иногда они заставляли тянуть себя за руки и за ноги, требуя чуть ли не четвертования; в других случаях просили пытать дыбою, выкручивать груди щипцами, пронзать язык саблей.


Были и такие, которых священники прибивали к крестам и били палками по голове, по груди, по животу. Некоторые получали от шести до восьми тысяч ударов в день.


Молодые девушки ходили вниз головой на руках, распевая песни и нимало не заботясь о благопристойности. Затем они выпрямлялись, вспрыгивали священникам на плечи, увлекали на постель, обнимали, а затем сбрасывали на землю.


В то время как священники поддерживали религиозное безумие, славная плеяда энциклопедистов объявила войну церкви и нанесла ей удар, от которого она уже никогда не оправилась.


Бессмертный Вольтер бросил в лицо теократическому миру воинственный клич: «Раздавите гадину!» Вместе с ним боролись за освобождение человеческого разума Руссо, Монтескье, Даламбер. Немало прославленных ученых, опровергая библейские сказки, шли по пути Галилея. Разгоралась битва между наукой и религиозными предрассудками, между справедливостью и тиранией священников.


ПОТРЕВОЖЕННЫЙ СВЯТОЙ.


Среди трюков, к которым прибегали папы, чтобы заставить раскошелиться верующих, один никогда не обманывал их надежд. Мы имеем в виду канонизацию тех или иных покойников. Эта церемония всегда служила поводом для самого беззастенчивого обирания, и каждый раз приносила папам значительную сумму, из которой только часть шла на церковные нужды. Объявить святым монаха своей обители было делом весьма прибыльным: каждая кость творила чудеса, и скелет канонизированного становился источником обильных и постоянных доходов.


Естественно, что монастыри, желавшие обзавестись собственными святыми, должны были хорошенько заплатить папе за канонизацию.


Но как бы ни были велики суммы, монастыри никогда не торговались, ибо знали, что о лучшем помещении своих средств и мечтать не приходится. Святой отец ведет себя с ними как жулик, думали монахи, но верующие стократно вернут нам то, что он у нас забирает. Климент двенадцатый сфабриковал с полдюжины святых. Канонизация Винцента де Поля встретила во Франции явное неодобрение. Обычно страны считали для себя большой честью, когда их соотечественник обретал венец святого. Однако основателя ордена миссионеров (которому впоследствии священники создали репутацию благодетеля) современники ненавидели за его жестокость. Своей посмертной славой Винцент де Поль обязан кровавому усердию по отношению к врагам папства. С возмутительным цинизмом признает это Климент двенадцатый в своей булле: «Именно за то, что Винцент де Поль никогда не переставал побуждать короля, королеву и министров преследовать подданных, противившихся римской церкви, мы причисляем его к лику святых, для того чтобы вознаградить за истребление тех, кто, подобно янсенистам, упорствовал в своих заблуждениях… Мы возводим его в ряды небесного воинства, ибо хотя верно, что церковь сама отказывается проливать кровь, то все же следует сказать, что она опирается на содействие светской власти и никогда не устанет обращаться к помощи королей для принуждения еретиков под страхом казни и пыток принимать духовные лекарства».


На смертном одре, в 1659 году, Винцент де Поль доверил одному из своих друзей, главе семьи д'Арженсон, запечатанный пакет, который надлежало вскрыть через сто лет после его смерти, что и проделал по истечении положенного срока правнук душеприказчика М. Польни в присутствии Людовика пятнадцатого и нескольких других лиц. Там оказалось нечто вроде исповеди, в которой автор заявлял, что он только внешне принадлежал к католической церкви, а на самом деле в течение всей жизни разделял доктрины социнианизма. По его словам, он хотел сохранить свою истинную веру в тайне в течение ста лет, так как был уверен, что к этому времени заблуждения христианства будут вытеснены истинным социнианизмом.


Из всех еретических заблуждений той эпохи то, которое связано с именем Социн, было самым оппозиционным по отношению к католической религии.


Оно отвергало божественность Христа, равно как и существование святого духа.


Социниане не верили в шестидневное сотворение мира, объясняли его возникновение трансформацией материи, послушной всемогущей воле, называемой ими богом. Они отвергали догму искупления грехов, придавали вере второстепенное значение, считая, что человека надлежит судить только по его делам. Согласно их учению последнее раскаяние не имеет искупительного значения. Они не верили в первородный грех, отрицали, что смерть есть последствие непослушания Адама и Евы, утверждая, что это обязательная дань, которую каждое живое существо рано или поздно должно заплатить природе.


Признавая вместе с христианами бессмертие души, они отвергали догмат вечных мук.


Они говорили, что бог – абсолютная справедливость и что он может наложить только такую кару, которая соответствует совершенной ошибке.


Даже этот неполный обзор дает представление о расхождениях социнианизма с католической религией. Таким образом, Винцент де Поль яростно преследовал врагов папизма, а в душе презирал ту веру и обряды, жестоким поборником которых он являлся. Отрицая божественность Иисуса Христа, он истреблял тех, кто оспаривал у представителей этого Христа претензии на непогрешимость. В самом деле, Винцент де Поль вполне достоин фигурировать в обществе почетных бандитов, канонизированных церковью.


Еще предшественник Климента двенадцатого пытался причислить к лику святых этого кровавого мошенника, однако, натолкнувшись на энергичный протест во Франции, не посмел осуществить своего проекта. Буллу, которую мы цитировали, соотечественники Винцента де Поля встретили ничуть не лучше. Но в конце концов Людовик пятнадцатый подверг преследованиям противников Винцента де Поля, и тот окончательно был причислен к лику святых.


МЯТЕЖ СУТАН.


После Климента двенадцатого на папский престол взошел кардинал Ламбертини, слывший остроумным балагуром. Во всяком случае, он был сообразительным человеком, хорошо знавшим, чего стоит религия, в которой он видел прибыльное ремесло. Иными словами, для него не было существенной разницы между сатаной и обычным пугалом.


Он получил основательное и разностороннее образование, но явно отдавал предпочтение поэтам перед учеными и писателями-историками. Однако это не помешало ему заниматься скучными богословскими исследованиями, и уж конечно ради честолюбия, а не для удовольствия сочинил он шестнадцать томов, посвященных этим унылым темам. Он уже давно подумывал о приобретении высшего духовного сана и, преодолевая отвращение, кинулся очертя голову в глубины церковной юриспруденции.


«Меня упрекают, – говорил он, – что я слишком часто общаюсь с Тассо, Данте и Ариосто. Но разве не известно, что чтение этих авторов является для меня сладостным напитком, помогающим мне переварить грубую пищу тупых церковных кулинаров? Эти поэты восхищают меня своим блестящим искусством, и только с их помощью я могу одолеть религиозные нелепости». Ламбертини любил светскую жизнь.


Его веселый нрав, остроумные беседы, частенько приправленные гривуазными шуточками, привлекли к нему блистательную и беспутную римскую аристократию. Он не отличался слишком строгой моралью, и нередко светские победы приводили его в будуары прекрасных патрицианок.


При Клименте двенадцатом Ламбертини счел необходимым подготовиться к выдвижению своей кандидатуры и круто изменил образ жизни. Не отказываясь от галантных похождений, он стал всячески избегать шума, окутал свои приключения тайной, больше не показывался в веселом обществе старых друзей. Казалось, он укротил свой неугомонный нрав. На самом же деле все оставалось по-прежнему, соблюдались только внешние приличия. Церковные сановники благоволят даже к самым распутным подчиненным, если те умеют скрывать свои грешки. Огласка скандала – вот грех, который карается со всей строгостью.


Тактика Ламбертини, конечно, не могла обмануть кардиналов, имевших большой опыт в делах подобного рода. А если бы ему и удалось ввести их в заблуждение, то это вовсе не увеличило бы его шансов на успех. Коллегия кардиналов и не стремилась ставить во главе церкви человека сурового: ведь он неминуемо обрушился бы на нравы высшего духовенства.


Через несколько месяцев, видя, что кардиналы утомлены нескончаемыми дебатами, Ламбертини обратился к ним с речью, которую закончил следующими словами:


«Если вы желаете иметь первосвященником святого – возьмите Готти, если хотите ловкого политика – выбирайте Альдобрандини, если же предпочитаете хорошего человека – берите меня».


Кардиналы рассмеялись и проголосовали за шутника, провозгласив его папой под именем Бенедикта четырнадцатого.


В первые годы своего понтификата он проявил себя весьма терпимым в вопросах религии. Это было вполне естественно: ведь он считал, что догмы католицизма абсурдны и вера в них заставляет краснеть всякого разумного и образованного человека.


Однако его либерализма и мудрости хватило ненадолго, и он вскоре стал послушным орудием иезуитов. Один из главных членов фанатического сообщества, парижский архиепископ Кристоф де Бомон, решил во что бы то ни стало, идя по стопам знаменитого святого Доминика, прославить свое имя грандиозным уничтожением иноверцев. Его не устраивало истребление нескольких еретиков: он мечтал о колоссальных избиениях, о бесчисленных кострах, о реках крови.


Сговорившись с несколькими самыми влиятельными коллегами, Бомон задумал восстановить во Франции трибуналы инквизиции. Но он был слишком осторожен, чтобы действовать поспешно, поэтому ограничился пока представлением папе нового закона, направленного против янсенистов, мотивируя это тем, что успехи секты требуют применения более строгих мер. Бенедикт четырнадцатый одобрил предложения архиепископа, но парламент отказался санкционировать репрессии, которых требовал жестокий прелат. Тогда иезуиты обвинили членов парламента в том, что они потворствуют ереси. Людовик пятнадцатый, занятый больше своими любовницами, чем делами государства, не пресек вовремя разгоравшийся конфликт. Кристоф де Бомон, увидев, что король бездействует, приободрился и начал преследовать и другие секты.


Светская власть уже не могла защитить от иезуитов тех граждан, которые отказались подчиняться требованиям церкви. За мужественное сопротивление тирании многие поплатились своим состоянием и даже жизнью. Безжалостные священники преследовали их до самой смерти.


Королевская фаворитка, красавица маркиза Помпадур, ранее одобрявшая идеи энциклопедистов, внезапно стала действовать заодно с иезуитами. Благодаря поддержке этой женщины, являвшейся фактической правительницей Франции, последователи Лойолы безнаказанно подрывали авторитет светской власти.


Каждый, выбривавший тонзуру, гордился своим непослушанием властям.


Наконец парламенту надоело метать впустую указы против священников, и он решил действовать против главного подстрекателя – парижского архиепископа.


Это произошло при следующих обстоятельствах: "Фанатичный священник отказался причащать монахиню монастыря Святой Агаты – сестру Перепетую, – сообщает историк Лашатр. – Тогда парламент призвал к ответу фанатика. Тот прислал вместо себя своего викария, который заявил, что священник действовал по особому распоряжению Кристофа де Бомона, архиепископа Парижа.


Тотчас же к епископскому дворцу была направлена депутация, чтобы заставить прелата причастить больную. Его преосвященство нагло ответил, что он отвечает только перед папой, считает себя обязанным объяснять мотивы своего поведения только королю и не унизится до того, чтобы отвечать проходимцам, якобы представляющим народ.


Парламент привлек архиепископа к суду, собрал для разбирательства пэров и наложил арест на его доходы. Маркиза Помпадур, при содействии королевского совета отменила это решение и запретила созывать пэров. Члены парламента продолжали настаивать на созыве пэров. Но Людовик пятнадцатый запретил созыв, пригрозив советникам приказом об аресте, и отдал распоряжение изъять из монастыря монахиню – невольную причину конфликта.


Остается добавить, что бедную умирающую отправили в тюрьму".


Варварский акт возмутил всех членов парламента. Один из достойнейших ораторов почтенного собрания имел мужество в соответствующих выражениях заклеймить распоряжение об аресте и склонил всех советников тут же, на заседании, составить энергичный протест против преступной благосклонности короля к Помпадур и иезуитам. Людовик пятнадцатый отказался принять делегатов, уполномоченных вручить ему послание парламента. Тогда палаты решили не прекращать заседаний, до тех пор пока монарх не примет их требования во внимание. Иезуиты умело сыграли на королевском самолюбии, и он приказал арестовать судей. Одних он бросил в тюрьмы, других сослал в отдаленные города. Опьяненные успехом священники стали смотреть на Париж как на завоеванную ими территорию. Их злоупотребления привели к возмущению всех слоев населения, и Людовик пятнадцатый, испугавшись последствий, вернул сосланных и освободил арестованных.


Взбешенные таким оборотом дела иезуиты выбивались из сил, чтобы вернуть былое влияние.


По их инициативе несколько епископов направили Людовику пятнадцатому докладную записку, где доказывали, что король подвергает свой престиж большой опасности, становясь на сторону философов, против учеников Лойолы. Деспотизм, жестокость и нетерпимость духовенства обнаруживаются в этом шедевре, который мы воспроизводим совершенно дословно: "Государь! Настоятельный долг побуждает нас припасть к подножию трона, чтобы предупредить Вас о том, что густой дым, о котором говорится в священных книгах, поднимающийся из бездны и затемняющий солнце, грозит распространиться по всему королевству. Знайте, что королевская власть несовместима со свободой, которой требуют французы, со свободой слова и печати. Знайте, что в интересах королей поддерживать обскурантизм и препятствовать дерзким умам рассуждать о происхождении культов и власти. Не забывайте, что трон и алтарь неразделимы, что короли не в состоянии разумно пользоваться своей властью без содействия священников, и было бы величайшей неосмотрительностью выступать против них, на стороне народа.


Остерегайтесь, как бы люди, подстрекаемые философами, не приучились смотреть на тех, кто ими управляет, как на узурпаторов, ибо тогда монархия погибнет.


Заносчивые авторы восстают против бога, философы низвергают сначала храм Христа, чтобы потом сокрушить трон Цезаря. Предупредите эти убийственные действия, посадите в темницы опасных писателей, заткните рты издателям и тем, кто в прессе содействует распространению пагубных идей, проникающих во все поры общества и развращающих народ.


Истребите, государь, гнусных апостолов свободы, заставьте их замолчать под страхом невыносимых пыток и ужасных казней!" Людовик пятнадцатый ответил на это послание весьма неопределенно, что вовсе не удовлетворило епископов. Тогда они написали папе, который, без колебаний признав их правоту, опубликовал весьма гневную буллу, направленную против либеральных идей и их пропагандистов.


Булла абсолютно противоречила принципам Бенедикта четырнадцатого. Сей безбожник поистине превратился в рекордсмена религиозной нетерпимости. Впрочем, разве вероломство не присуще его профессии?


Король был склонен не подчиниться даже распоряжениям папы, и вовсе не из справедливости, а из страха перед смутой в своем добром Париже. Только крайняя нужда в деньгах вынудила его предоставить священникам все привилегии и льготы, которых они требовали.


Королю дорого обходились любовницы и придворная роскошь. Парламент решительно отказался вводить новые налоги, объяснив монарху, что народ бедствует. Но «возлюбленный» Людовик не пожелал принимать во внимание столь ничтожные соображения: он нуждался в золоте, и пусть его подданные подыхают с голоду.


Тогда духовенство предложило ему деньги – разумеется, на известных условиях.


Король принял их без всяких возражений. И иезуиты вновь обрели могущество во Франции.


Это не помешало им организовать на «возлюбленного» Людовика покушения.


Вот вам благодарность добрых отцов! Именно после уступок глупейшего монарха и произошло покушение Дамьена, фанатичного исполнителя зловещих планов иезуитов, намеревавшихся возвести на трон дофина, безраздельно преданного их ордену. На допросах Дамьен всячески старался возбудить подозрения против наиболее влиятельных членов парламента. Иезуиты хотели одним ударом убить двух зайцев: запутать судей и общественное мнение и возложить моральную ответственность за преступление на философов. Однако абсурдность обвинений была столь очевидной, что они никого не обманули. План иезуитов окончательно провалился, и король, поняв, с кем он имеет дело, стал искать сближения с парламентом, восстановив все отнятые у него прежде права.


Даже папа, к которому иезуиты обратились за ходатайством, воздержался от вмешательства, не желая себя компрометировать. Больше того, он издал буллу, в которой уполномочивал премьер-министра Португалии по своему усмотрению пересмотреть привилегии, данные иезуитам в этом королевстве. Эта булла была последним актом Бенедикта четырнадцатого, скончавшегося в 1758 году в возрасте восьмидесяти трех лет.


ИЕЗУИТ, СОЖЖЕННЫЙ ДОМИНИКАНЦАМИ.


Кардинал Карло Роццонико стал преемником Бенедикта четырнадцатого, приняв имя Климента тринадцатого. Ожидая результатов выборов, он счел нужным разыграть комедию. Отбросив папские облачения, которые ему предстояло надеть на себя, и воздев руки к небу, он разразился рыданиями, способными вызвать лишь смех.


«Нет! – воскликнул он. – Я не достоин такой чести! Зачем вы отдали мне свои голоса? Бог свидетель, я не хотел этого!» Так он вопил до тех пор, пока какой-то разозлившийся кардинал не предложил своим коллегам отказаться от кандидатуры Роццонико.


«Оставим этого крикуна, – сказал он, – раз он отказывается стать папой, нам остается лишь выбрать другого». При этих словах Роццонико вскочил и сразу же переменил тон:


«Нет, бога ради, я согласен!» И проворно нацепил на себя драгоценную мишуру, символ его нового сана.


Едва вступив на престол, он проявил живейшую симпатию к иезуитам и открыто заявил, что будет защищать их против всех врагов, ибо ему ненавистны либеральные идеи.


Португальские иезуиты, воспользовавшись расположением папы, стали добиваться отмены буллы Бенедикта четырнадцатого. Они и раньше пытались всячески противодействовать ей но спровоцированные ими в разных частях страны беспорядки были быстро подавлены и привели лишь к закрытию их коллежей. Тогда они решили убить короля и избавиться от ненавистного им правительства.