Из тени в свет переступая

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 30

Благословение

Субботним вечером Петр стоял в очереди на исповедь. Принимал исповедников старенький протоиерей Владимир. В последний год он часто болел. По причине слабости, если он и появлялся, то находился в алтаре. Оттуда слышались его негромкие возгласы, от которых женщины всхлипывали. Как повезло им сегодня! К старцу, как водится, выстроился длинный хвост. Сначала Петра нервировали дамочки в шляпках, лезущие без очереди, потом он обмяк, положился на волю Всевидящего и углубился в молитву.

Уже и служба кончилась, уж и свет кроме дежурного потушили. Остались они вдвоем в опустевшем храме. С трепетом подошел он к старцу и подумал про себя: «Как скажет он, так и поступлю. Господи, яви мне, неразумному, волю Твою через иерея Твоего, страдавшего за веру двенадцать лет в тюрьме, всю жизнь служившему Тебе». После исповедования грехов поднялся с колен и сказал:

 Отец Владимир, я пишу рассказы…

 Какие рассказы, о чем?  спросил старец, глядя ему в глаза. Бесшумно подошедший юноша в сером халате безмолвно выдернул из-под его локтя тумбу аналоя.

 Православные… как мне кажется.

 Хорошо! Очень хорошо. Сейчас каждое слово, каждое свидетельство о Боге, о Церкви Христовой очень нужно. Пиши. Благословляю. Бог тебе в помощь.  Снова появился бесшумный юноша и на этот раз из-под ног старца выдернул коврик, а из-под левой руки  стул. Заодно выключил дежурный свет. Лишь яркое лунное сияние из зарешеченного окна освещало беседу.

 …А как же тщеславие?

 Ну, этой заразы в любом деле опасаться следует. Знаешь, иной огурцы тухлые на рынке продает, а найдет возможность похвастать, да себя выпятить. А ты думай про себя, что хуже всех. И вообще, будь построже к себе. Если вдруг тяжело станет, то принеси жертву Господу: отрекись от какой-нибудь привязанности, отдай другому то, что тебе самому нравится. А насчет тщеславия и прочих искушений… Так их бояться, это и жить тогда не надо: ложись на печь и трясись от страха. Да и спросит Господь на Страшном суде за все таланты, которыми наделил тебя.  Вдруг его прозрачно-голубенькие старческие глаза вспыхивают в отраженном лунном свете молодым огнем:  Да и чего нам, православным, бояться, когда с нами Бог! Всё. Благословляю, сынок, пиши!

С того вечера Петр писал каждый день, легко и вольно. Накопилось рассказов на двести с лишним страниц. Особенно хорошо писалось после причастия и во время поста. Иногда поток вдохновения прерывался за одну шальную мыслишку. А бывало, что после впадения во грех осуждения и вовсе на неделю он тупел и даже читать не мог.

Кроме рассказов хорошо писались письма — та же проповедь, направленная прямиком в цель, одному лишь читателю. Иной раз такой «направленный взрыв» приносил удивительные результаты. Спустя годы читатели цитировали ему выдержки из его же писем, о которых он и сам забыл. А люди удивлялись: да знаешь, как ты меня перевернул!

Впрочем, и рассказы писал он конкретным людям: интеллигенции, трудящимся, женщинам, юным девушкам и нестарым юношам, детям.

Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для иудеев я был иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона  как чуждый закона,  не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу,  чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. 1Кор 9,19-22

Машинописные рукописи он раздавал, рассылал по почте, затем получал отзывы. Наибольшее воздействие на читателей оказывало то, что написано обычным разговорным языком. Получалось, как в притче о негодном управителе, неправедными средствами обретающего себе друзей. Тех самых, которые за него впоследствии заступятся на Суде.

Так, например, евангельская притча, пересказанная современным языком, который близок читателям, вдруг обретала немыслимую силу. Древняя, далекая от нашей действительности, притча становилась близкой и совершала в душе читателя переворот. Может быть, именно благодаря вечности затронутых тем. Один из таких читателей писал ответ аж два месяца. Кроме прочего Петр нашел там слова, очень даже тронувшие его: «От этого рассказа веет свежим весенним ветром, он дает надежду». Прочитав это, несколько дней воздавал славу Господу, благодаря Его: «Не мне, не мне, но имени Твоему!..» И делал это искренне и радостно.

Одна экзальтированная дамочка как-то позвонила Петру за полночь. Ей кто-то передал рукопись как профессиональной журналистке «для оценки». В течение получаса он выслушивал «пдекдасно!», «гениально!!», «по спине муяжки бегают», «новое слово в литедатуде!!!», «если вы сдочно не опубликуете, то я это сделаю сама, в нашем жуднале!»

Иную женщину прервать  как бронепоезд остановить. Прижал он трубку плечом и, чтобы не терять время, снял с полки первую же книгу. Оказалась «Одна ночь в пустыне Святой горы» архимандрита Иерофея (Влахоса), который «написал эту книгу в течение нескольких часов, потому что услышал внутренний голос, убеждавший меня описать беседу с мудрым святогорским монахом. Подчиняясь голосу, которому, признаюсь, ранее не внимал, я начал, как пришло мне то на мысль». Как всегда «случайно» книга открылась на закладке:

«Как-то ко мне в келлию пришел некто, восхвалявший меня как удивительно одаренного человека-христианина. Поскольку превозношение не свойственно Православию, я тотчас вышел в домовую церковь и попросил Бога открыть мне, что же это такое. …Церковь тотчас наполнилась смрадом. И я сказал, что не хорош тот человек, ибо не имеет благодати Христовой. Он лишен Животворящей Божественной благодати и потому мертв  «носит имя будто жив, но он мертв». Подобно тому, как тело умирает и издает зловоние, когда выходит из него душа, так умирает и распространяет духовное зловоние душа, когда отступает от человека благодать Божия».

Когда поток слов по телефону прервался, Петр зачитал вслух эти слова. Из трубки понеслись истерические ругательства и следом  короткие гудки отбоя. Интересную реакцию на чтение из святых отцов приходится наблюдать …

Сосед по лестничной площадке утром удивил. Заглянул к Петру, скучный какой-то, рассеянный:

 У тебя почитать что-нибудь есть? Только без крови и порнухи? Чтобы душа успокоилась. В отпуск в деревню еду.

 Если хочешь, вот мне рукопись вернули после прочтения.

 Твоя?

 Да.

 Тогда давай.

Через две недели зашел соседушка и смущенно спросил:

 У тебя лишнего молитвослова нет случайно?

 Вот, недавно принесли,  протянул Петр карманную книжечку с минимальным набором самых нужных молитв, канонов и акафистов.

 Давай.

 А как рассказы читались?

 Не скажу… — опустил тот глаза. — Если будут вопросы, обращаться к тебе можно?

 Конечно.

— А это… В церковь с тобой сходить можно?..

После такого отзыва можно впасть в сладкое опьянение. Оно раскачивает, окрыляет и …оглупляет. В такие минуты Петр не ходил, а летал в порхании райских птичек, бабочек и леденцов. И становился приторно-сладким, как горячая патока. Если кто-нибудь в это время звонил или заходил к нему, он ловил себя на поучительных интонациях с легкими истерическими вкраплениями. Попробуй ему сказать что-либо поперек. Сразу последует ответная пощечина вежливой жестокой фразой. Но вдруг раз!  книга открывается на словах:

«Как похвала вредит человеку. Один иеродиакон хорошо служил: просто, благоговейно. И вот архиерей однажды похвалил его, и с тех пор он стал думать, что он хорошо служит, и это его так испортило. Он стал менять голос, делать переливы, утратил простоту, естественность. Ужасно, ужасно вредит похвала».

И освежающий вихрь в голове: «Не мое это  дар Божий, мои лишь страстишки, ошибки, да мерзость греховная».

Далее следовал сильный удар кобчиком о мерзлую землю, боли, тошнота, слабость; в душе  черная свинцовая тяжесть. Ходил он с этим грузом, стоял на рассеянной молитве… Все не так, все не в радость. Пока не приползал на исповедь в храм скулящей паршивой собачонкой. Пока не называл этот «полет во сне и наяву» десятком позорных слов: гордость, превозношение, тщеславие, ложь…  только это приводило душу в порядок. А потом, когда слышал похвалу, просто чувствовал страх. Тогда уподоблялся он римской «черепахе», окруженной щитами. А мысленно называл себя такими словами, которых чувствительным особам лучше не слышать.

Как-то, выйдя из храма, Петр зашел в церковную лавку. Взял с книжной полки скромно оформленный сборник рассказов. Продавец настоятельно советовал прочесть его своим знакомым. Петр Андреевич прочитал книгу и сделал вывод: как много у нас скрытых талантов  молодых, зрелых, пожилых. Они не издаются, многие из этих людей незаметны, скромны, не стремятся на публику, к славе. Но они есть и их, должно быть, немало, если издательство завалено десятками рукописей. Петр купил пачку книг и рассылал, раздавал знакомым.

Кто-то их принимал по-детски открытым сердцем и радовался вместе с ним. Кто-то пренебрежительно фыркал, ворча что-то о дилетантстве. И Петру приходилось, защищая авторов, объяснять, что если главное  мир в душе, то в сборнике есть все, что сообщает эту дивную энергию.

Но, вероятно, не преодолеть ту стену гордыни ума, которая сообщает мысли вроде того, что Евангелие писали какие-то неграмотные рыбаки. Что, мол, с них взять? Чему они нас, ученых-просвещенных, научить могут? Окаменевшие сердца не способны принять и эти рассказы, написанные живым языком из радостного опыта прикосновения к чуду Божиему.

Гордый разум лукав и изворотлив. Он цепляется за любую мелочь, за любую ложь, чтобы не идти на усмирение к Творцу своему. О Евангелии он скажет, что это выдумка. Если научно докажешь историческую подлинность, скажет, что это было давно, а сейчас жизнь другая: технический прогресс и все такое. Когда убедишь в вечности тем Святого Писания, скажет, что это его не касается. Докажешь касательство  услышишь новенькое: «Ложь, я хороший!» Слегка обрисуешь его собственные грехи  «свежая» мысль: а кто ты, чтобы меня обличать? И нечего больше представить, кроме собственного примера смирения  это последний аргумент.

По работе Петру приходилось иметь дело с разными людьми. Совсем недавно — какие-то лет десять тому — он всеядно поглощал одну за другой наживки, которые совращали в какую-нибудь пакость. Ему, например, ничего не стоило завязать роман с улыбчивой очаровательницей, оправдывая это высоким словом «любовь». Почти всегда довольно скоро приходили разочарования, горечь и пустота, но не надолго. Всегда находились новые «любови», казавшиеся на этот раз настоящими. Затем снова тупик, новый вираж.

А сколько сделок в бизнесе затевалось, замешанных на обмане и жадности. Азарт охватывал, опьянял, лишая трезвого рассудка. Все нравственные соображения лихо отбрасывались в сторону, побоку. Главное  взять приз, ухватить, урвать. Но потом и здесь приходили отрезвление и горечь с пустотой.

Одно за другим его прежние увлечения обесценивались и отпадали. Не всегда безболезненно. Иной раз, после раскаяния в очередном проступке и понесения утомительной епитимьи, страстная часть души просила потешить ее прежними деликатесами. Что там просила! Вопила: вынь да положь ей «сладкого»! Только на полпути к капризу вдруг  загорался в сердце красный огонек опасности. И замирал он на краю, лишь одним глазком глянув на дно пропасти, ожидавшей его.

Со стыдом признавался, что не сам, не своими трудами оставлял он прежние пристрастия. Творец его спасения так выстраивал цепочки обстоятельств, что ему приходилось выбирать между жизнью и смертью, между свободой и карцером души. Иногда и хотелось бы ему увильнуть от сурового суда и как прежде пошалить, но в таких случаях перед ним вырастало непреодолимое препятствие, например, тяжелая болезнь, авария, мгновенное безденежье…

Сегодня его незримый Воспитатель поставил перед ним очередные задачи. Утром Петр встретился с давним приятелем. Тот предложил «сладенькую» сделку, за пару дней способную принести приличную прибыль. Первая мысль после разговора: «А не слева ли такая «малинка»? Что-то уж слишком явно бегали его глаза и подрагивали руки». Чтобы как-то защититься, вычитал он акафист Николаю Чудотворцу и попросил святителя помочь, если дело хорошее, или разрушить, если вредное. В результате, на повторную встречу лихой партнер не явился, что автоматически сорвало дело. «Значит, не на пользу. Слава Богу».

Чуть позже, в обед, за ресторанный столик подсело к нему дивное существо. Оно было наделено, кажется, всеми качествами, о которых можно только мечтать. Легкая беседа скоро выявила огромное количество совместных интересов. В одном лице  красивом и тонком, с выразительными умными глазами  интересная собеседница, воспитанная дама, искушенная читательница, великодушный критик, обеспеченная женщина с большой квартирой и новенькой иномаркой, хозяйка прибыльного бизнеса. При том дама устала от одиночества и мужского хамства.

Между бифштексом и десертом взор ее прекрасных глаз предложил дальнейшее продолжение знакомства. Всем изящным корпусом она подалась навстречу… Но вдруг — внезапно слетела розовая пелена с помутневших глаз Петра  и перед ним каскадом ярких кадров промелькнул сценарий дальнейших событий. Впрочем, не так быстро, чтобы не сумел он разглядеть трагизм и мерзость будущих отношений, а в самой женщине  умело скрытые инстинкты холодной жестокой хищницы.

За неспешным поеданием пудинга, за кофе, в ожидании счета  рассмотрел он в собеседнице вдруг наглядно проступившие приметы разрушительных качеств ее натуры. В жестах, взглядах, в манере беседы с ним и общения с официантом, в наклонах головы, в прическе, в одежде, в украшениях  всюду были разбросаны знаки, предупреждающие о смертельной опасности, исходящей от нее.

Их расставание весьма опечалило женщину. Петру же довелось испытать весеннее чувство освобождения. И даже откровенно злобный взгляд ее потемневших глаз, побелевшие в суставах сжатые кулачки и сквернословие громким шепотом не сумели омрачить его. Выходил он на шумную улицу веселым и свободным. Впрочем, не долго пришлось ему «отдыхать». Уже к вечеру пара неприятных встреч и разговоров вывели его из равновесия.

Один из его собеседников оказался военным. Замечено, что они делятся на тех, кто любит войну и находит в ней самоутверждение и — трезвых, ненавидящих ее, как источник бед. Например, Борис, прошедший Афган и получивший множество ранений, бросил свою звезду героя к подножию мавзолея. Любимый праздник его — Сретенье Владимирской Богородицы, которая спасла Русь от Тамерлана за всеобщие пост и молитву…

Нынешний воинственный собеседник Петра упрекал его в том, что он «выступает за сопливое Православие, в котором одни слезы, молитвы и добренькие дяди». Ему же хотелось махать мечом, кромсать врагов… Причем, такие люди врагов себе находят даже там, где их нет.

Давно, еще в школе, Петр долгое время наблюдал за одним мальчиком. Трусливый, лживый, подленький, он часто подбирался к мирно стоящим ребятам. Оглядывался и дергал ближайшего соседа из-за спины старшего мальчика. Между теми возникала ссора. Пока мальчишки выясняли отношения вплоть до драки, юный хулиган потирал ладошки и строил жуткие гримасы. Когда его уличали в подлости, малец пищал, ревел на всю школу и бесстыдно врал, что он «не виноватый». Причем, выбирал он для своих провокаций агрессивных ребят, которые вспыхивают от малейшего тычка. А что за интерес от тихонь, когда те в лучшем случае улыбнутся или пожмут плечами.

Позже, когда Петр узнал о существовании падших ангелов, при их упоминании вспоминался именно тот подлый малец. Почитав литературу о них, понял, что примерно так же действуют нечистые духи с людьми. Выбирают себе агрессивных и провоцируют их на зло против ближнего. Если провокация удается, то наступает война, а провокаторы злорадно хлопают в ладоши и строят жуткие гримасы. Лишенные возможности действовать непосредственно, духи злобы через обнаруженное в людях зло манипулируют ими, как куклами.

После пересказа этой истории и бессмысленного обмена цитатами Петр устало сказал:

 Зло побеждается добром. Можно зло искоренять гневным словом или делом, но это похоже на месть, когда за убийство платят убийством, умножая зло. Нет, на мне оно должно пресечься. Я как христианин стою последним в цепочке растущего зла. Покровом Божиим, молитвой, прощением, оправданием, любовью, телом своим, если молитвы нет,  должен я остановить зло на самом себе. Дальше ему ходу нет.

 А если зло отомстит тебе через близких? Что ты будешь делать, если на твою семью направят автомат, или нож к горлу ребенка приставят?

 А где Бог?

 То есть как?..

 Где в твоих словах промысел Божий, Его всеведение, Его покров? Если я решил для себя никогда не отвечать злом на зло, кровью на кровь, ударом на удар, неужели Господь за это мое решение не даст мне и моим близким Свой покров? Святые отцы учат, что смиренный человек для зла неприступен. И вот тебе два примера. Первый: сколько раз крутых богатых парней ловили именно через близких, взяв их в заложники. Достаточно пролистать подшивки газет, криминальный раздел. Да и этих самых крутых убивают одного за одним, даже под охраной лучших профессионалов. Кстати, по статистике, даже президент США закрыт охраной лишь на семь процентов. Второй пример: моих друзей и мой собственный  все мы «хилые интеллигенты» живы-здоровы, несмотря на то, что вступили в противоборство с духами злобы, и уж случаев у врага уничтожить нас имелось великое множество. Вот так и творится покров Божий, обыденно и тихо: «сила Моя совершается в немощи». А это уже не семь, а все сто процентов защиты!

Нет, не убедил он собеседника. Таких «горячих парней» ничего не убеждает, кроме силы физической и блеска вороненой стали. У таких парней всегда большие проблемы со смирением, кротостью, молитвой. Если честно, то вовсе никак. Они тратят весь «штатный боекомплект» на людей, подставленных живым щитом духами тьмы. На самих же невидимых провокаторов ни оружия, ни сил у них не остается. Конечно, Господь и таких любит, вразумляет, и смиряет, но всегда через кровь, то же насилие, семейные крушения, пьянство. Приходилось бывать Петру в компаниях с ними. Ничего, кроме раздражения и душевной смуты, оттуда он не выносил.

Как-то он прочитал у одного уважаемого священника, что люди верующие делятся на три основных типа: язычники, патриоты и христиане. Первые  славят Творца через восхищение Его творениями, в своем максимуме это приводит к идолопоклонству. Патриоты  приходят ко Христу через любовь к своему народу и его историю, но готовы в иноплеменниках видеть врагов и убивать их. Патриотизм «без царя в голове» вырастает в пошлый национализм  ненависть к ближнему. Христиане  способны объять любовью всех людей, весь мир, независимо от национальных и культурных различий; для них нет отечества на земле  они живут Небесным царством и только телесно пребывают на земле. Таковые достигают святости.

А ближе к ночи Петр тупо смотрел в пыльный угол с треснутыми обоями и с трудом переживал изматывающую боль, засевшую глубоко внутри.

И тихо стонал: «За что мне это постоянное мучение «зреть в корень» человеческой тени? Что за наказание разгадывать в самонадеянном супермене липкий страх хронического неврастеника? В изящной красавице  безобразие трупного уродства? В мудреце  самозабвенную тупость глухаря на току? В весельчаке  черную тоску отчаяния? В богаче  копеечную жадность? В розовощеком тихоне  придавленную до времени разнузданность? Во внешнем праведнике  полуночного растлителя и убийцу? Иногда стискиваю зубы до скрежета, чтобы не завопить: «Пожалей меня, Господи! Это же ад на земле  видеть всю эту мерзость. Это горение в адском пламени. Зачем мне это?»

Не для того ли, чтобы привести меня на край отчаяния, за которым или смерть в бездне  или спасение в молитве, сводящей с небес бесконечную любовь, все покрывающую, все осветляющую?

Люди, люди, человеки… Как тесно в великих широтах мира вашего. Душа требует сиюминутной небесной святости, но тяготится грубыми отражениями адских страстей. Они обжигают меня в окружающих  и чуть позже открываю их в себе.

Каждый день покаянием расчищаю место для грозного Господина моего и Отца милостивого. Но через миг там полным полно свежих сорняков моих греховных пристрастий. И как бы ни старался выдрать их, они тут как тут, извиваются и выпускают ядовитые шипы. Увижу ли нечистоту в ближнем  и сразу распознаю ее в себе, только увеличенную, как в выпуклом зеркале. Открываю ли злобу в прохожем  она уже раздирает и меня. Наткнусь на кривые сучья омертвелости в соседе  сам околеваю от смертного холода.

Куда мне деться от суда, где на кресле под судейской мантией  мой осужденный. И вершит он жестокий суд надо мною, своим вчерашним судьей. Тогда в изнеможении падаю ниц и, срывая ногти о камень, молю простить за привычные осуждения братьев моих и сестер, страждущих со мной в едином теле, Глава которого снисходит к нам и милостиво прощает нас всех… и меня последним. Прощенный, взлетаю молитвой к Отцу моему и в каждом ударе сердца звучит благодарность, устремленная в Небеса.

И только в промежутках между молитвенными ударами сердца, в той краткой тишине вздоха мимолетно сверкает улыбка моей надежды. Это она, драгоценная, ведет меня на ежедневную брань, где сам я всегда проигрываю, а за меня Отец покрывает и сглаживает то, на что не хватило моих сил. Это она, надежда моя, не дает упасть, когда я качаюсь в сторону похоти; и поднимает, когда падаю в пропасть греха. Это она за одно лишь искреннее «Прости, Господи!» изливает с Небес чудесную спасительную помощь».

Каждый день молился Петр о здравии строгого архимандрита, будто готовился к решительной беседе с ним. Наконец, такая возможность представилась. Жора позвал его к батюшке. За чайным столом Петр молча напряженно молился. Пока Жора обсуждал, как им спасти Россию и что им делать с Америкой, отбившейся от рук, — Петр молился. Пока по очереди перебирались кандидатуры больших политиков на предмет их продажности, — молился.

Петру было ужасно стыдно, что его волновал «очень маленький эгоистический» вопрос  как спасти свою душу, одну единственную. А после, получив прощение, и ближних своих вымолить, если сил хватит. Видимо, это как-то передалось батюшке, потому что он прервал политический диспут на полуслове и взглянул на Петра:

 Все пишешь, Петр Андреевич? Мне один за другим твои рукописи несут, и все хвалят. Ты их что, специально ко мне подсылаешь?

 Вы же, батюшка, меня благословили раздавать, но не издавать. Вот я знакомым и рассылаю. А уж понравилось или нет  это дело не мое, а совести каждого.

 Батюшка, вы знаете, как я сам писателишек не люблю,  вступил майским громом Жора,  Только, честно признаться, мы с моей ненаглядной  читаем и еще просим. Пусть себе пишет…

 А как насчет тщеславия? Ты оберегаешься, как я тебе говорил?

 Конечно, батюшка. Этого я и сам больше смерти опасаюсь.

«Господи, помоги, вразуми и дай слово истины иерею Твоему!»  мысленно вопил он в середину сердца. Пауза затянулась. Петр бессильно молчал. «Будь что будет…»

 Ладно, пиши, издавайся …если нужно. Только!..  батюшка сурово поднял палец,  чтобы на книге ни фотографий твоих, ни биографий, ни фамилии… Никаких встреч с читателями, интервью, тусовок  это смерть.

Вышли они на шумный проспект, но оперный баритон Жоры в одночасье перекрыл все остальные звуки:

 Петруха! Беги издавайся, пока батя не передумал! Давай, быстрей-быстрей!

 Я тебе докладывал, Георгий, как я тебя люблю?

 Ага. Нет. Ага. Доложи…

 Докладываю: очень.

Blog

Из тени в свет переступая

Благословение