О встрече по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II
| Вид материала | Документы |
- По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия, 1930.49kb.
- Рекомендации епархиальным отделам по взаимодействию с вооружёнными силами, 388.57kb.
- Xvii международные Рождественские образовательные чтения, 215.9kb.
- Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в рамках церковно-общественной, 52.44kb.
- Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия. В 2009 году конкурс, 59.94kb.
- Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В 2009 году конкурс, 66.88kb.
- Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В 2009 году конкурс, 63.96kb.
- Книга для чтения в семье и школе По благословению Святейшего Патриарха Московского, 1457.99kb.
- По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси кирилла день славянской, 86.04kb.
- Выступление Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла на IX съезде Российского, 196.33kb.
«РД»-№1-2002г. Тайное становится явным
Виктор Николаевич Тростников
Сегодня настолько часто говорят и пишут о чудесах и знамениях, что эти разговоры и публикации начали слегка наскучивать. Но внимание к этой теме имеет вполне уважительную причину: чудеса и знамения происходят сейчас в таком фантастическом изобилии, какого, судя по летописям и другим историческим документам, никогда еще не было. Если эти поразительные сигналы, приходящие из иного мира, нельзя расшифровать детально, то надо попытаться понять хотя бы их общее значение. А понять непонятное - значит, связать его с чем-то более понятным.
Выделим из моря современных церковных чудес одно из самых впечатляющих: истечение жидкости, внешне похожей на кровь, из иконы "Возложение тернового венца на главу Спасителя" в Храме Гроба Господня в Иерусалиме. Оно наблюдалось в 2001 году под Пасху, в ночь с Великой Пятницы на Великую Субботу, т.е. в тот самый день года, когда на Иисуса Христа действительно надевали терновый венец.
Свидетелями чуда стали не только тысячи обычных паломников, но и церковные иерархи, в том числе Патриарх Иерусалимский Ириней, руководитель Русской Духовной Миссии в Иерусалиме иеромонах Феофан.
- Это не единственное знамение, которое было в этом году в Иерусалиме, - сказал иеромонах Феофан.
- Сразу после Храма Гроба Господня замироточили иконы и в других церквях. А затем и целый монастырь - преп. Герасима Иорданского. Иконы, стены, полы, потолки... Такого не было никогда...
Первый вопрос, который здесь возникает, таков: случалось ли такое прежде? Оказывается, случалось, причем дважды, и в этот же самый день: в 1572 году и в 1939-м. Это уже какая-то зацепка. Если мы обнаружим, что во всех трех случаях после этого происходило нечто сходное, то тайна этого сигнала начнет приоткрываться.
В первом случае через полгода после чуда в знаменитую Варфоломеевскую ночь было вырезано около 30 000 французских протестантов (гугенотов). Во втором, тоже примерно через полгода, началась Вторая мировая война, унесшая жизни десятков миллионов людей. В третьем, с почти таким же сдвигом по времени были снесены башни Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке, в результате чего погибли несколько тысяч человек. Какое же одинаковое ядро роднит эти события? Если Бог о чем-то предупреждает верующих, то это должно быть предупреждением смыслового характера. Поэтому для объяснения кровотечений в пасхальную ночь у Гроба Господня нам следует принять во внимание не то событие, которое произошло через полгода после знамения, а духовное содержание открывавшегося этим событием исторического периода.
Резня 1572 года разорвала мирный договор между католиками и протестантами, заключенный в Сен-Жермене, и привела к ужесточению религиозных войн, окончившихся победой протестантизма, и к быстрому обмирщению европейцев. Варфоломеевская ночь стала прологом к развернутому наступлению на мир материализма и атеизма, хотя ее организаторы ставили перед собой обратные цели. Вторая мировая война тоже привела к последствиям, противоположным тем, на которые рассчитывали национал-социалисты: сокрушив в основном нашими руками Гитлера, мировой империализм невероятно усилился, выиграл у СССР холодную войну и после американской "сексуальной революции" шестидесятых годов сделался не только Новым Вавилоном, но и Новым Содомом с Гоморрой, намеревающимся установить всюду "новый мировой порядок". Выходит, упомянутые знамения предрекали усиление власти тьмы. Похоже, такое же значение имеет оно и сейчас.
11 сентября 2001 года была предпринята отчаянная попытка, и опять негодными средствами, остановить наглеющую "вавилонскую блудницу", но снова это оборачивается еще худшим: она переходит в новое, более мощное наступление.
Что ж, это полностью согласуется со Священным Писанием: перед концом времен на трон должен взойти антихрист, которому поклонится большая часть человечества. Но это не должно приводить нас в уныние. "Дивеевская тайна" обещает нам превращение перед этим России в православное царство, которое будет светочем миру и убежищем для тех, кто антихристу не поклонился. Вот о чем нам надо всем никогда не забывать.
«РД» - №2-2002г. Что же хочет сказать нам Господь
Любовь Ивановна Янкина
В городе Ельце в одном доме проживают две дальние родственницы: Зиборова Людмила Васильевна 57 лет и Салькова Вера Алексеевна 78 лет. Живут дружно. Одна из купеческого рода, другая - из дворянского.
Вера Алексеевна вспоминает, что раньше люди жили мирно, не ругались, очень верующие были. Во святые места тогда не ездили, а пешком ходили. Вот и ее бабушка пешком из Ельца в Задонск ходила к святителю Тихону.
Господь и святые помогали людям.
Когда началась Великая Отечественная война, Вере было 19 лет. Каждый вечер в шесть часов Елец бомбили фашисты. Вера жалела маму и других людей, которые очень боялись бомбежек. Девушка молила Бога: "Господи, сделай что-нибудь, чтобы людям и моей маме не было так страшно!" И вот вскоре ей снится сон: как будто вновь началась бомбежка. Вера забегает в собор (там было бомбоубежище). Вокруг много разных ходов, и девушка не знает, куда ей бежать. Вдруг впереди себя она увидела шагающую по воздуху Богородицу. Вера стала звать Ее. Тогда Пречистая остановилась. На Ней была голубая одежда и золотой венец. Лик - неописуемой красоты.
Девушка упала на колени в полуметре от Матери Божией и стала говорить, что не может смотреть, как страдают мама и люди.
- Спаси их! - взмолилась девушка.
- Нет, Я не могу, - ответила Владычица и повернулась, чтоб уйти.
Вера стала плакать и схватила Уходившую за руку. Тогда Богородица сказала:
- Ладно, спасу.
Она положила руку на голову девушке и затем исчезла. Вот такой сон. После этого в Ельце не было ни одной бомбежки.
Вера Алексеевна в конце рассказа добавила со слезами:
- Ах, какая у Нее ручка была. Необыкновенной красоты!
Сколько теперь уже прошло лет после войны...
Дом, где живет Вера Алексеевна, по-прежнему стоит. Есть в нем иконы, но веруют домочадцы уже не так, как их родители и бабушки. Молятся иногда, в церковь ходят крайне редко...
Однако очень полюбилась им вода со святого источника Меланьи Затворницы, что рядом с бывшим Знаменским монастырем. Водичку используют для приготовления пищи, засолок и полива домашних цветов.
Как-то раз (было это в сентябре 2000 года) набрали водицу в канистры. Вера Алексеевна, как всегда, разлила ее по бутылочкам, а также наполнила старый треснувший кувшин, чтобы вода отстоялась и согрелась для полива цветов.
Через некоторое время домочадцы увидели, что кувшинчик, которому уже сорок лет, покрылся снаружи плотными маслянистыми каплями красного цвета. На вкус капельки были сладки. Каждый день их становилось все больше и больше. Кувшин поставили на тарелочку, куда и стало стекать миро. Рядом поставили небольшую иконку.
И сейчас стоит в этом доме старенький кувшинчик с небольшой трещинкой внутри. Святая водица, что была набрана на источнике в сентябре, сейчас уже наполовину испарилась, но не испортилась. Только стала она бурого цвета, так как немного мира просачивается внутрь кувшина.
Миро собирают с тарелочки, соскребают с кувшинчика для приходящих людей. Но оно вновь стекает с него.
На иконке святителя Иосафа Белгородского, которая стоит радом, сейчас тоже стали появляться маслянистые капельки. Поняли домочадцы: что-то хочет сказать им Господь. Молиться начали. Людмила Васильевна стала ходить в храм и совершила несколько поездок по святым местам.
"Что же хочет сказать нам Господь?" - подумалось и мне, когда выходила из этого дома.
«РД»-№5-2002г. Нерукотворная икона
В.В. Демаков
В начале 2001 года прихожанке храма Преображения Господня в подмосковном селе Вельяминове Людмиле Романюк во сне было видение, что ей необходимо пожертвовать в храм икону Пресвятой Богородицы Казанская. Оказалось, что к этому времени образ уже появился в храме. Написал его регент хора Николай Константинович Плагидов. Икона находилась в алтаре.
Когда Людмила принесла деньги и поведала о своем видении настоятелю храма отцу Леониду, батюшка предложил употребить деньги на приобретение другой иконы, ссылаясь на то, что Казанский образ уже есть. Людмила согласилась, но попросила вынести икону из алтаря на всеобщее поклонение.
Спустя некоторое время Людмила, в благодарность о чудесном исцелении дочери, принесла украшение для иконы в виде золотой цепочки с кулоном. И когда открыли киот, увидели на стекле изображение Пресвятой Богородицы. Промыслом Божиим в храме появился второй образ Пресвятой Богородицы Казанская. После исследований, проведенных комиссией из Московской Патриархии, было сделано заключение - изображение образа на стекле Нерукотворное.
"Во всей истории Православной Церкви подобных чудес было не более десяти, - говорит иерей Леонид Григорьев, настоятель храма Преображения Господня в Вельяминово. - Я наблюдал людей, случайно пришедших в храм поставить свечку или еще что-то. И вдруг, оглянувшись и увидев чудо, останавливаются, остолбенев, и говорят: "Батюшка! Что это?" И когда еще объяснишь, подойдешь к ним и скажешь: вы видите величайшее чудо на земле - это оставляет большой след в душе человека".
ГОРЦЫ ГЛАЗАМИ РУССКИХ КЛАССИКОВ ( «Р Д»№12-2001)
Русская литературная классика могла бы дать политическим деятелям России, военным, журналистам и всему российскому обществу бесценную информацию о том, с каким противником мы встречаемся на Кавказе. Будь это внимание к литературе проявлено, мы смогли бы усмирить Чечню меньшей кровью.
Вот как Пушкин описывает горского разбойника и его жизненные ценности в своем романтическом «Кавказском пленнике»:
Черкес оружием обвешен;
Он им гордится, им утешен;
На нем броня, пищаль, колчан,
Кубанский лук, кинжал, аркан
И шашка, вечная подруга
Его трудов, его досуга. (...)
Его богатство - конь ретивый,
Питомец горских табунов,
Товарищ верный, терпеливый.
В пещере иль в траве глухой
Коварный хищник с ним таится
И вдруг, внезапною стрелой,
Завидя путника, стремится;
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его могучий,
И странника в ущелья гор
Уже влечет аркан летучий.
Стремится конь во весь опор
Исполнен огненной отваги;
Все путь ему: болото, бор,
Кусты, утесы и овраги;
Кровавый след за ним бежит,
В пустыне топот раздается;
Седой поток пред ним шумит -
Он в глубь кипящую несется;
И путник, брошенный ко дну,
Глотает мутную волну,
Изнемогая, смерти просит
И зрит ее перед собой...
Но мощный конь его стрелой
На берег пенистый выносит.
Здесь в несколько строк уместилась вся психология горского разбойника: он нападает из засады, не вступая в честный бой. Он мучает пленника, который уже беззащитен.
Но вот другая ситуация и другое отношение к случайному путнику:
Когда же с мирною семьей
Черкес в отеческом жилище
Сидит ненастною порой,
И тлеют угли в пепелище;
И, спрянув с верного коня,
В горах пустынных запоздалый,
К нему войдет пришлец усталый
И робко сядет у огня, -
Тогда хозяин благосклонный
С приветом, ласково, встает
И гостю в чаше благовонной
Чихирь отрадный подает.
Под влажной буркой, в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром оставляет он
Ночлега кров гостеприимный.
Между разбойным нападением и семейным радушием для горца нет никакого противоречия. Поэтому русскому так трудно отличить «мирного» горца от «немирного». Обманувшись дружелюбием у семейного очага, русский начинает судить о горцах, как о в общем-то миролюбивом и добром народе. И может даже устыдиться своей избыточной воинственности. До тех пор, пока не столкнется с разбойником на горной тропе или не отсидит в заложниках. Здесь же Пушкин описывает, как невинная забава-игра превращается у горцев в кровавое побоище:
Но скучен мир однообразный
Сердцам, рожденным для войны,
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой смущены.
Нередко шашки грозно блещут
В безумной резвости пиров,
И в прах летят главы рабов,
И в радости младенцы плещут.
Последние строки говорят об убийствах беззащитных пленников на глазах у подрастающего поколения будущих разбойников. Из опыта чеченской войны мы знаем об участии в издевательствах над русскими пленными, которые поручались подросткам. В своем «Путешествии в Арзрум» в более зрелом возрасте Пушкин пишет о горцах уже без особого романтизма: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками. Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено». Нарисованная Пушкиным картина в точности соответствует тому, с чем столкнулась российская армия в Чечне. Русские жители Чечни также смогли убедиться, что горцы, лишенные уз российской государственности, превращают убийство «в простое телодвижение». Пушкин задает вопрос «Что делать с таковым народом?» И видит только два пути: геополитический - отсечение Кавказа от Турции, и культурный - приобщение к русскому быту и проповедание христианства: «Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Черкесы очень недавно приняли магометанскую веру. Они были увлечены деятельным фанатизмом апостолов Корана, между коими отличался Мансур, человек необыкновенный, долго возмущавший Кавказ противу русского владычества, наконец схваченный нами и умерший в Соловецком монастыре». Впрочем, последнее вызывает у Пушкина скептическую мысль: «Кавказ ожидает христианских миссионеров. Но легче для нашей лености в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты». Пушкинские представления о горцах с большой точностью совпадают с описаниями Лермонтова. В «Герое нашего времени» в рассказе «Бэла» есть целый ряд зарисовок, показывающих кавказцев, их отношения между собой и русскими. Один из первых эпизодов - осетины, подгоняющие быков, запряженных в повозку. Делают они это таким образом, чтобы полупустая повозка двигалась по видимости с большим трудом. На это Максим Максимыч говорит: «Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места... Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих... Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку». Здесь фиксируются две кавказские черты: готовность поживиться за счет приезжего, не знающего хитростей местного населения и расценок за те или иные услуги, а также использование непонимания русскими их языка. Кстати, о водке и вине. Максим Максимыч говорит, что не пьют татары, потому как мусульмане. Прочие горцы - вовсе не мусульмане или недавние мусульмане. А потому не только пьют, но и изготовляют свое вино - чихирь. Черкесы «напьются до бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка». Неслучайно разбойник Казбич, приглашенный на свадьбу, надевает под платье тонкую кольчугу. Гостей здесь могут порубить наряду со своими приятелями. В другом месте повести говорится, как Азамат (черкес, «татарин»?) за деньги, предложенные Печориным, на следующую же ночь утащил из отцовского стада лучшего козла. Мы видим сребролюбие в сочетании с воровской лихостью и бесшабашностью. Надо сказать, что радушие и гостеприимство на Кавказе носят совершенно иной характер, чем в России. «У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу». Это радушие не есть следствие особой благожелательности. Это скорее стремление приподнять себя в собственных глазах, а также похвастаться перед родственниками и кунаками многочисленностью застолья. Следующая оценка Максима Максимыча, более десяти лет служившего в Чечне, такова: «Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава Богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке». Убийство и похищение людей на Кавказе было, таким образом, проявлением какой-то особой удали, составляющей часть национального характера, - своеобразный «спорт» вроде охоты. Казбич убивает отца Бэлы и Азамата, зарезав его, как барана. И даже не подумал проверить его причастность к похищению так любимого им коня. Так мстят «по ихнему». Вообще здесь не любят разбирать обиды и судить, кто прав, кто виноват. Когда Азамат вбегает в саклю и говорит, что Казбич хотел его зарезать, все тут же хватаются за ружья - начинаются крик, стрельба... Что было на самом деле, никого не волнует. Образ Казбича многое говорит о психологии горца: «Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, - и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно». Не потому ли в советское время предметом гордости горца были дорогая шапка и кожаная куртка, а теперь - автомобиль? При чудовищной неустроенности, нечистоплотности во всем остальном. В горских обычаях воровство и грабеж не считаются преступлениями. Напротив - частью удалой разбойной жизни. Максим Максимыч говорит: «Эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет...» Следует оговориться, что черкесами и «татарами» здесь называются все горцы, включая чеченцев, а «татарской стороной» - затеречные территории. Собственно чеченцев русские времен Кавказской войны характеризуют очень нелицеприятно. Так, в очерке «Кавказец» Лермонтов словами русского офицера-ветерана говорит: «Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать».
В указанном очерке Лермонтов показывает, как русский офицер за годы долгой и тяжелой службы постепенно перенимает горские ухватки в одежде и манерах, начинает любить Кавказ как поле своего поприща - становится знатоком горских обычаев и психологии (что дает понимание врага) и даже изучает местный язык. Лев Толстой отчасти повторяет в знаменитом «Кавказском пленнике» пушкинский сюжет о любви русского пленного и горской девушки (в толстовском сюжете 13-летняя девочка помогает бежать из плена русскому офицеру), но от прямых оценочных характеристик воздерживается. Главное, что для нас здесь важно, - прежнее отношение горцев к пленным как к источнику наживы и жестокое обращение с ними. В этом пушкинские оценки повторяются полностью. (Кстати, кино-ремейк «Кавказского пленника», переложивший литературный сюжет к современной войне, даже при замечательной игре актеров надо признать стопроцентной ложью.) В рассказе «Набег« сюжет «Кавказского пленника» контрастирует с фрагментом, где русский офицер, захватив в бою чеченца, сам лечит его раны и после выздоровления отпускает с подарками. В чертах русского поручика без труда угадывается лермонтовский офицер-ветеран, «кавказец».
В повести «Рубка леса» Толстой противопоставляет спокойную и непоказную храбрость русских солдат храбрости южных народов, которым непременно надо чем-то распалять себя. Русскому солдату «не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны», в нем «никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность». По закону контраста противоположные черты Толстой видел у горцев.
О горском характере, зафиксированном Толстым, говорит повесть «Хаджи-Мурат». Известный «полевой командир» имама Шамиля переходит на сторону русских и тепло встречен бывшими врагами. Хаджи-Мурату оставляют оружие, телохранителей и даже право совершать верховые прогулки по окрестностям. В одну из таких прогулок Хаджи-Мурат меняет свои планы и совершает побег, убив четверых казаков. И потом вместе с телохранителями отстреливается от преследователей и погибает. Русским такая перемена в поведении и такая черная неблагодарность совершенно непонятны. И Толстой пытается реконструировать мотивы поступков Хаджи-Мурата. Вывод, который можно сделать из этой реконструкции, состоит в том, что бывший соратник Шамиля обеспокоен только судьбой своей семьи, оставшейся в горах, и совершенно не намерен принимать в расчет какие-либо интересы русских или как-то учитывать оказанный ему прием.
Вероятно, именно эта особенность подвигла русских во время Кавказской войны брать в крепости из горских селений аманатов - особо уважаемых стариков или детей - в качестве гарантов мирного поведения их родственников. Безусловно, положение аманатов было значительно выгоднее положения захваченных горцами русских заложников, которых даже кормить считалось грехом. Увы, избавление от романтического взгляда на горцев дорого стоило русским, воевавшим в Чечне. Так и иным журналистам, в 1994-1995 гг. сочувственно писавшим о национально-освободительной войне чеченцев, понадобилось посидеть в чеченском зиндане, чтобы изменить свою точку зрения.
Проще все-таки было бы читать русскую литературу. Андрей Николаевич АНДРЕЕВ