Geum.ru

Ополовников А. В., Ополовникова Е. А. Дерево и гармония

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Ополовников А.В., Ополовникова Е.А. Дерево и гармония. Образы древнерусского деревянного зодчества. - М., ОПОЛО, 1998. С. 107-113.



…В архитектурном построении древнерусских деревянных церк­вей всегда играли большую роль силуэт здания и его сочленение с окружающим пространством, со стоящими рядом сооружениями. Одна ли постройка, несколько ли - не суть важно: всегда формировался архитектурно-природ­ный ансамбль, в котором все естественно мудро, гармонично, в котором царствует красота во всеобъемлющем смысле этого слова.

Старинные церковные ансамбли почти всегда размещались на высоких открытых участках, видных издалека. Вокруг широкие про­сторы, заснеженные зимой и зеле­но-синие летом. Все просто, ясно, спокойно. Торжественная гармо­ния мира проникает в сердце...

Существует легенда, что, по­строив двадцатидвухглавую цер­ковь в Кижах, мастер Нестор за­бросил свой топор далеко в Онеж­ское озеро, сказав: «Не было, нет и не будет такой!»

Красивая легенда. Но относится ли она к строителю именно Кижского собора, остается вопросом. В книге С. В. Максимова «Год на Севере», впервые опубликованной в 1890 г., рассказывает­ся подобная легенда о другом ма­стере - строителе восемнадцатиглавой Воскресенской церкви в Коле. Собор этот возведен при царях Иоанне и Петре Алексееви­чах в 1684 г. Срубленный из сос­ны, он простоял 170 лет. 11 авгу­ста 1854 г. собор загорелся - яр­ко, пламенно, словно гигантская свеча, чей огонь соразмерен само­му небу. Страшным и величест­венным было зрелище. Кому-то из жителей Колы, может быть, вспом­нились в те жуткие минуты само­сожжения раскольников, очищаю­щих себя огнем и землю русскую. Вспомнились рассказы стариков о казни Аввакума в Пустоозерске, о зажженном ревнителями власти срубе, в котором был Аввакум «со товарищи», о двуперстном зна­мении, видимом всеми собравши­мися на казнь в языках взываю­щего к небу пламени... Мы верим, мы убеждены в том, что небо - гигантская кладовая человеческой мысли - хранит о том память.

Кольский собор загорелся от каленых ядер и пуль с зажига­тельными снарядами, летевших с кораблей английского флота. Ко­рабли осаждали Колу. Загорелся не только собор, но и деревянная церковь, и 92 обывательских дома, и деревянный острог с казенны­ми магазинами: хлебным, соля­ным и винным. Шесть-семь построек уцелело тогда во всем городе. Но то было после.

Во время строительства Воскресенского собора - прообраза Преображенской церкви в Кижах - Кола еще процветала. Да и сам факт возведения в ней столь значительного сооружения сви­детельствует о том же. Значение этой постройки, конечно же, пони­мал и сам мастер-строитель. Перед тем как поставить крест на цент­ральной главе уже срубленного храма, он, как повествует леген­да, рассказанная С. В. Максимо­вым в его книге «Год на Севере», сильно пригорюнился, затосковал. Народ смотрит: «...сидит мастер на горе, против собора, плачет, утром сидит, в полдень сидит, вечером сидит, все плачет... Обе­дать зовут - ругается, спать зо­вут - пинается, а сам все на собор-то на свой смотрит и все пла­чет. Сидит он эдак и на другой день, и на другую ночь и плачет - уже всхлипывает. Ребятенки со­брались, смеются над ним - не трогает, не гоняет их. В субботу только к вечерне сходил, и опять сел на горе и просидел всю ночь. В воскресенье после обедни только вина попросил да хлеб с солью на закуску. Народ собрался весь, и стар и мал; лопари, слышь, наеха­ли из самых дальних погостов. Все его ждут. Приходит хмурый такой, нерадостный и хоть бы те, слышь, капля слезинки. Ждут, что будет. Молебен отпели, староста с шап­кой мастера обошел народ: наки­дали много денег в его, мастерову, значит, пользу, по обычаям. Полез он с крестом на веревке, ула­дил его, повозился там, стал у подножия-то, кланяется. Народ ухнул, закричал ему: «Бог тебе в по­мощь, Божья, мол, над тобой ми­лость святая!» Все как быть надо. Стал слезать - народ замолчал, слез - ждет народ, что будет, не расходится.

- К вам, - говорит, - православные, слово и дело! Пойдем, - говорит, - вместе на реку Тулому вашу. Там, - говорит, я с вами толковать буду.

Народ испугался на первых-то порах, да видят люди лицо его кроткое такое, светлое: поверили, пошли - смотрят. Подошел он к крутому берегу, вытащил из-за пояса своего топор, размахнулся, бросил его в воду и воскликнул:

- Не было такого мастера на свете, нет и не будет!..

Сказал эти слова, бросился в толпу. Побежали за ним, кто догадался. На квартиру пришел. Целый день не пил, не ел, все ре­вел, благим матом ревел, да потом оправился... И с той поры, сказывают старики, сколько ни было ему зазывов, поклонов низких, просьб почестных, никуда не пошел, топора не брал в руки...»

В легендах, как известно, есть и доля народной фантазии. Может быть, плакал-горевал мастер отто­го, что предчувствовал гибельную участь собора, как мать порой предчувствует судьбу своего дитя­ти. А может быть, так было: по­жил-подумал еще молодой мастер и - опять-таки от того же предчувствия - собрался с духом, на склоне лет своих пять взялся, вдохновленный Богом, за добрый труд. В 1708 г., спустя без малого два десятка лет, срубил новый многоглавый храм в селе Анхимо-ве близ Вытегры, а еще через шесть лет, в 1714 г., - Преобра­женскую церковь в Кижах. И уже окончательно забросил топор свой.

Почему мы так предполагаем? Да потому что три храма - восемнадцатиглавый в Коле, двадцатипятиглавый в Вытегре и двадцатидвухглавый в Кижах - похожи друг на друга, словно одна рука и одно сердце их сотворили. Да и расположены они не так уж дале­ко друг от друга. Город Вытегра стоит почти в устье одноименной реки, впадающей в Онежское озе­ро, к юго-востоку от острова Кижи.

Преображенский храм в Кижах - единственный из трех мно­гоглавых храмов, построенных в эпоху Петра I, - остался в живых. Слава и хвала мастеру, его создав­шему! Царство ему небесное и веч­ное блаженство!

Величественная скульптурность силуэта Преображенского храма поражает. Особенно когда подходишь к нему издалека, от кижской деревеньки Васильеве, где раньше - как разумно-то! - была пароходная пристань. И особенно в белые, сиреневато-лиловые северные ночи. Дорога идет по «хребту» неширокого острова. Справа - Онего-озеро, слева - Онего-озеро. Силуэт памятника нарастает постепенно, как видение. Потом пол­нее, четче. На фоне неба тонко и изящно изваянный скульптур­ный монумент. И всепоглощаю­щее торжество красоты. Душа вместе с телом растворяется в ней, ощущая и сознавая счастье. Счастье на отчей земле. Оно, оказывается, суще, рукотворно.

Двадцатидвухглавая соборная церковь в Кижах во имя Преобра­жения Господня была построена в то время, когда преображалась вся Россия, превращаясь в могучую державу. В народе говорили, что сам царь Петр I начертал ее план. Величественность и торжествен­ность впечатления не снижаются и не нарушаются ни единой лишней деталью. Никакого укра­шательства. Конструкции и формы едины.

И на такую красоту посягнула рука человеческая! Немыслимым покажется это сейчас, но так и бы­ло: во второй половине XIX в. уникальный памятник России был переделан до неузнаваемости. Чешуйчатые главы, крытые серебристым лемехом, обернули кровельным железом, словно побрили их наголо. Живые, как вода озера, бревенчатые стены с их обстоятельными углами «в обло» закрыли безликой тесовой обшивкой, похожей на дощатый футляр, но, в отличие от Лазаревской церкви, примыкающий к памятнику уже плотно-плотно. Народный образ красоты не умерщвили, нет. Хуже. Душу его изуродовали. Оболванили. Превратили в нужный власти общетип.

Корни этого явления мы попытались частично вскрыть. Попутно лишь заметим, что, по нашим наблюдениям-соображениям, по­добного рода обезлички архитек­турных ориентиров русского наро­да привели в конечном итоге к его нравственной деградации через привычку к собственной обшивке души, к постоянному пребыванию ее в чужом, не со своего плеча футляре. Марксистско-ленинское устроение жизни - яркий пример такого футляра, под которым скрыта ее Божественная суть. И раз уж церковные иерархи признали власть-обшивку, то что же оставалось делать многостра­дальному народу? А если бы ие­рархи ее не признали? Не ломал бы народ тогда храмов. Не снимал бы с них кресты собственными руками. И смертные муки не устрашили бы его, если бы земные, святоотеческие предания-ориенти­ры, Русская Церковь и ее образы, не были бы обновлены фарисей­скими помыслами и деяниями.

Реставрация Преображенского многоглавия, а вместе с ним и всего ансамбля Кижского погоста была осуществлена в 1950-е гг. Будто бы вдохновенные слова Высочайшего призыва, хотя бы в ма­лом деле, получили свое земное воплощение: «Верим, что появятся богатыри мысли и дела и что само­отверженным трудом их воссияет слава Земли Русской». Этими словами завершается манифест Николая II, написанный в 1906 г. После реставрационных работ единственно, что осталось более поздним по отношению ко времени возведения Преображенской церкви,— иконостас. Он поставлен во второй половине XVIII в., когда во всей России господствовал стиль барокко, когда пышность форм, позолота, помпезность уже прочно вошли в стиль жизни и его внеш­нее выражение высших кругов рос­сийского общества. Не от Бога то торжество, не от мудрой и строгой красоты воистину христианской жизни.

Обилием и многообразием скульптурных форм и мотивов, блеском и виртуозностью мастер­ства поражет барочный иконостас Преображенской церкви в Кижах. Колонки и карнизы его сплошь покрыты тонкой и, надо отдать должное, изящной резьбой. Столь же великолепна ажурная резьба царских врат. Техническое исполнение безупречно. Однако перенасыщенность декора и навязчи­вое сияние позолоты вскоре утом­ляют глаз, внося и в душу ощутимую, смутную тревогу. Нет, не успокаивают они сердце и разум, а поражают, подавляют их показ­ным, громогласно заявляющим о себе богатством. Нет здесь благостной, вдумчивой тишины, нет той Целостной мудрости, что очищает человеческую душу от наносных, неоправданных Богом тревог. Именно поэтому иконостас Преображенской церкви все-таки внутренне чужд общему колориту ее интерьера. Вернее сказать, был немного чужд.

Сейчас эти слова и произносить-то кощунственно: внутри памятника стоит многотонный железный каркас. Его образ — паук — материализованный символ четвертьвековой демагогии, которая окружала церковь с первых дней воскрешения ее подлинно народного облика. До сего времени кому-то этот облик не люб, а кто-то, по недомыслию, не по злым умыслам, просто не понимает глубины древнерусского искусства, не воспринимает умозрения в формах. Впрочем, и злые умыслы — от незнания, от недопонимания вселенской мирообъемлющей сути воистину христианского искусства.

Но придет время - и будет восстановлен иконостас кижского храма. Многие реставраторы древ­нерусской иконописи считают правомерным воссоздание не барочного иконостаса, а первоначального - тяблового, тем более что расписные полки-тябла, на которых некогда стояли иконы, сохранились. Мы тоже сторонники такого воссоздания, особенно сейчас, когда барочный иконостас разобран. При строгой красоте тяблового иконостаса интерьер церкви приобрел бы ту уносящую душу в заоблачные выси гармонию, по которой так тоскует, так страдает наше сердце. Пусто без нее, бессмысленно животно, одиноко.

Массивные дверные косяки с живописной текстурой дерева, гладко стесанные - словно шелковые, широкие половицы, символизирующие надежную доброту жизни, стены из мощных золотистых венцов, тоже производные волшебной природы, вкупе с трепетной теплотой трудолюбивых рук,— вот что завораживает в интерьере древнерусской церкви, вот что магнетически притягивает, заставляя потом, хотя бы мысленно,— яви-то теперь и не встретить толком! -постоянно возвращаться в однаж­ды узнанный мир земной гармо­нии.

Преображенская церковь по­строена по древнейшей схеме: ос­нову ее составляет восьмерик с четырьмя прямоугольными приру­бами, или так называемый двадца-тистенок. Пространство восьмерика внутри органично сливается с от­крытыми объемами приделов, бла­годаря чему весь интерьер обре­тает единство и пластичность. Над восьмериком поднимается небо - многогранный пирамидальный по­толок с изображениями святых на щитах-гранях. Конструктивной основой неба служит жесткий каркас, состоящий из радиально направленных наклонных балок-тябл, собранных в центре вокруг замкового кольца. Иконопись неба, к сожалению, утрачена была во время войны. Во время реставра­ции между расписными тяблами был уложен простой тес «в елоч­ку». Роспись балок — по белому фону сдержанных тонов расти­тельные орнаменты — четко про­слеживается на темном тесовом потолке. Здесь шестнадцать ба­лок и нет среди них двух с оди­наковым орнаментом, хотя сти­листически они совершенно одно­родны.

Сложная композиция Преобра­женской церкви вместе с тем не­обычайно проста: гениальное все­гда просто. На нижнем, самом боль­шом восьмерике стоит другой, по­меньше; на нем - еще один, самый маленький. Верх каждого из четы­рех прирубов двухступенчатый, каждый уступ покрыт бочкой с гла­вой и крестом. Нижний ярус - из четырех глав. Над ним - другой, такой же. Выше - третий ярус, уже из восьми глав, стоящих на бочках, которые венчают каждую грань нижнего восьмерика. Еще выше - ярус из четырех глав, стоящих на среднем восьмерике, и, наконец, на верхнем восьмерике стоит одна, са­мая большая глава, завершающая композицию. Последняя, двадцать вторая находится ниже всех - над алтарной частью.

Двадцать две главы... И все они подчинены единству целого, законам строго выверенной архитектурной системы. Надо обладать действительно незаурядным талантом, каким-то особым, божественным видением формы и ощущением конструкции, чтобы спаять воедино все элементы такого грандиозного сооружения. Вся многоглавая пятиярусная композиция великолепно вписана в один четкий, скульптурно целостный пирамидальный объем, словно изваянный из одного куска дерева.

Многоглавие Преображенской церкви символично. В нем кроется идея всепобеждающего единения людей, их духовного сплочения в Боге. Трудом и мыслью многих поколений достигнуто это архитектурное совершенство.

Чем больше и внимательнее всматриваешься в Преображенскую церковь, постигая ее архитек­турную и конструктивную суть, тем сильнее поражают не феери­ческие каскады куполов, а неумо­лимая логика, безупречная орга­низованность и продуманность ар­хитектурно-конструктивной компо­зиции, единственный в своем роде синтез артистической импровиза­ции и строгой, выверенной веками классичности всех пропорций и всех деталей, дерзкого новаторства и прочной, испытанной долгим опытом традиционности. В архитектуре памятника достигнута та высшая степень мастерства, при которой материал полностью подчинен, зодчему в осуществлении его художественных замыслов. В смене объемов, разнообразии и живой непринужденности линий вскрываются коренные особенно­сти древнерусской архитектуры, исключающей всякую сухость и рассудочную геометризацию.

Откуда бы мы ни посмотрели на Преображенскую церковь, она всегда в общих чертах одинако­ва - всефасадна. Именно эта всефасадность превращает сооружение в настоящий монумент, созвучный величию выраженного в нем содержания - многоглавого людского единения.