Набоков
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
?тановится легкой, гармоничной, метафорически насыщенной. Утончается цветовое и звуковое восприятие. Так, желтая краска тюремных стен преображается от освещения: темно-гладкий, глинчатый тон теневых участков сменяется ярко-охряным на перемещающемся отражении окна (гл. 11). Поэтическое воображение Цинцинната насыщает ритмом пейзажные описания и картины его прошлой жизни.
Иногда ритмичность прозаических фрагментов достигает максимума: прозаическая речь уподобляется стихотворной, регулируясь равномерным чередованием ударных и безударных гласных. Вот лишь два из большого количества примеров метрической организованности: и через выгнутый мост // шел кто-то крохотный в красном, // и бегущая точка перед ним // была, вероятно, собака (гл. 3); вся гроздь замирала, взлетая; // пищала, ухая вниз (гл. 2). Однако еще чаще ритм создается тонкой сетью образных, лексических и звуковых повторов.
Ключевую роль в ритмической композиции текста играют повторы местоименных наречий тут и там. Почти все фрагменты записей Цинцинната содержат явное или неявное противопоставление этих двух лексических единиц, приобретающих постепенно значение главных смысловых опор текста. Не тут? Тупое тут, подпертое и запертое четою твердо, темная тюрьма, в которую заключен неуемно воющий ужас, держит меня и теснит (гл. 8). В этой записи Цинцинната ощущение скованности души в тюремной реальности создается не только развернутой фонетической имитацией ключевого слова, но и блестящим обыгрыванием графической формы букв, составляющих это слово. Как видим, даже форма букв используется Набоковым для смыслового углубления произведения. Мельчайшие лингвистические единицы частицы, морфемы, отдельные звуки, в обычном прозаическом тексте лишенные самостоятельной значимости, в романе получают эту самостоятельность, семантизируются (получают значение) и вступают друг с другом в комбинации, становясь единицами смысла.
Буквы, составляющие лексическую пару тут там, образуют большую часть скрытого алфавита или шифра, при помощи которого поверх прямых значений слов в романе передается содержание лирической интуиции Цинцинната. Важно, что это неведомый для посторонних (и невидимый при первопрочтении романа) язык. Более того, сам Цинциннат лишь чувствует, преступно догадывается, что ему открывается некая тайна, что кто-то будто водит его рукой.
Мать Цинцинната, которую он почти не знал (мельком познакомился с ней уже будучи взрослым), рассказывает ему о нетках бессмысленных и бесформенных вещицах, которые, преображаясь в особом зеркале, оказывались чудесными стройными образами. Можно было на заказ, продолжает Цецилия Ц., даже собственный портрет, то есть вам давали какую-то кошмарную кашу, а это и были вы, но ключ от вас был у зеркала (гл. 12). Незнакомка-мать дает сыну (и читателю) важный ключ к пониманию происходящего. Слово нет и его звуковой перевертыш тень порождения все той же невидимой лирической азбуки.
Возможно, изобретатель этого алфавита автор Слова о тенях, загадочный Пьер Делаланд из эпиграфа к роману. Но главное в другом: после невольной подсказки матери Цинциннат начинает понимать, что окружающий его мир кладбище теней, своего рода Зазеркалье, искаженное до неузнаваемости подобие подлинной, высшей реальности. Там, там оригинал тех садов... там сияет то зеркало, от которого иной раз сюда перескочит зайчик, сетует герой в порыве лирического вдохновения, еще не отдавая себе полностью отчета в собственных словах (гл. 8). Он все еще надеется спастись в этом искаженном, неподлинном, подлом мире, поддается искушению линейной логики, нагружает смыслом бессмысленное. Но к утру казни окончательно осознает тупик тутошней жизни, понимает, что не в ее тесных пределах надо было искать спасения (гл. 19). Последний писательский жест Цинцинната перечеркивание слова Смерть.
Оглядываясь назад, Цинциннат видит теперь все то, чего раньше не замечал: Все сошлось, то есть все обмануло. Вот почему в финале он перестает быть марионеткой и сам становится творцом; отвергая приглашение на казнь, расстается с балаганной реальностью. Что же различает теперь Цинциннат в своих собственных записях, в лирическом беспорядке заполнивших все выданные ему бумажные листы? Почему, попросив напоследок три минуты для последней записи, он вдруг понимает, что в сущности, все уже дописано? Потому что он по-новому видит свой текст. Он видит, что его слова-калеки не столь темны и вялы, как он полагал, что сквозь внешнюю сумятицу слов проступает вполне отчетливая мелодия.
Буквы поверх словоразделов волшебно стягиваются в одно главное слово, обещающее неподдельное будущее, слово там. А марионеточные создания теряют свои маски и парики, обнажая плоскую сердцевину тут. Перечитаем, например, сцену игры Цинцинната с Пьером в шахматы, не забывая о зеркальном шифре прозревшего к финалу героя (гл. 13). В процессе игры Пьер отвлекает внимание партнера (и читателя) бойкими пошлыми разговорами, призывает много не думать, упоминает о зеркалах (в предельно сниженном контексте) и беспрерывно берет свои ходы назад. Возможная мимолетная ассоциация с гоголевской сценой (Чичиков и Ноздрев за шашками) дополнительная маскировка главного в тексте. Заканчивается игра победой Цинцинната, однако Пьер пытается выкрутиться: Вздор, никакого мата н