Языковые рефлексии в романе А.Платонова «Чевенгур»
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
все, оказывается, уже было выдумано вперед умнейшими людьми, непонятно расписавшимися внизу бумаги… осталось лишь плавно исполнять свою жизнь по чужому записанному смыслу. Однако процесс адаптации официально-авторитетного слова к обыденному сознанию вызывает в Чевенгуре смешанные чувства. Если Прокофий с улыбкой сладострастия перелагал их слог для уездного масштаба, то Чепурный замучился в собственных сомнениях относительно непреложной истинности бюрократических формулировок: В будущее ведет, как говорилось в губернских циркулярах, ряд последовательно-наступательных переходных ступеней, в которых Чепурный чувством подозревал обман масс. "ства. Если Прокофий "л
В противоположность Чепурному, который шел по пути вербализации внутреннего мыслительного процесса, у Степана Копенкина не было такой силы мысли… поэтому… многие чувства оставались невысказанными и превращались в томление. В знаменитой лингвистической дискуссии с Двановым[ix] о перспективах развития языка в пореволюционную эпоху он занимает крайнюю позицию, усматривая в письменных знаках усложнение жизни и полагая, что в недалеком будущем неграмотные постановят отучить грамотных от букв - для всеобщего равенства. Его языковое мышление предстает, с одной стороны, клишированным и обедненным, воспринимающим все встречающиеся тексты исключительно в лозунговой модальности. А потому единоприродными в его глазах выглядят вывеска над воротами кладбища Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного района и сохранившиеся над входом в церковь, где располагался совет, слова Христа: Придите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы. Комментируя двойственную реакцию героя на Евангельское изречение (Революционная масса сама может успокоиться, когда поднимется), автор делает акцент на статусе этого текста в копенкинской интерпретации: Слова те тронули Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг.
Вместе с тем тезис о том, что платоновское сокровенное слово не рождается иначе, чем из немотствования его героев[x], оказывается приложимым и к Копенкину. Примечательно тяготение персонажа к вслушиванию в сам процесс мышления, предшествующий и сопутствующий сотворению слова. Проявившаяся на собрании коммуны Дружба бедняка его неспособность к плавному говорению мотивируется тем, что мысли уродовали одна другую до невыразительности, так что он сам останавливал свое слово и с интересом прислушивался к шуму в голове. Выступая в ипостаси стихийного языковеда, он вопрошает Дванова о том, как такие слова называются, которые непонятны, и, рефлексируя об услышанных словах и выражениях, идет по пути оживления стертых метафор, возвращая языку утраченную образность. Сидя на собрании, он про себя подумал, какое хорошее и неясное слово: усложнение, как - текущий момент. Момент, а течет: представить нельзя.
Весомыми в художественном целом романа являются рефлексии автора и персонажей о новых общественных, коммуникативных функциях слова в резко изменившихся социокультурных координатах пореволюционной эпохи.
В массовом языковом сознании искреннее, эмоционально заряженное слово становится своеобразным восполнением наступившего вакуума духовной жизни. В условиях онтологического сиротства сугубо частное слово неожиданно начинает обретать общественную востребованность и значимость: Библиотеки тогда не работали, книг не продавали, а люди были несчастны и требовали душевного утешения. Поэтому хата почтаря стала библиотекой. Особо интересные письма адресату совсем не шли, а оставлялись для перечитывания и постоянного удовольствия. И наоборот: казенная стилистика советского плаката одомашнивается и вводится обывательским сознанием в контекст неофициальных, личностных раздумий о жизни. Случайный попутчик Саши Дванова подвергает мифологизирующему творческому прочтению плакатную абстракцию о том, что советский транспорт - это путь для паровоза истории: Читатель вполне согласился с плакатом… едущих сейчас плакат не касался… Представил себе хороший паровоз со звездой впереди… Дешевки же возят паровозы сработанные, а не паровозы истории. Глубоко жизнетворческий характер, связанный с надеждой на рождение нового Слова, носят массовые переименования граждан в коммуне Федора Достоевского, задуманные в целях самосовершенствования граждан. Имя, по убеждению Федора Достоевского, призвано сотворить новую революционную реальность от лица его носителя: Раз назвались… делайте что-нибудь выдающееся… иначе славное имя следует изъять обратно.
Объектом лингвистического исследования выступает в Чевенгуре и партийное собрание, осознанное как вербальное пространство. Это особая коммуникативная среда, в центре которой слово-переживание с редуцированными информативными и контактоустанавливающими функциями. Значение такого слова реализуется прежде всего на уровне подсознания говорящих и воспринимающих субъектов. Так, секретарь губкома в собраниях видел… формальность, потому что рабочий человек все равно не успевает думать с быстротой речи: мысль у пролетария действует в чувстве, а не под плешью. А на собраниях чевенгурской коммуны слово наделяется катарсическим эффектом (теперь все понятно и у всех на душе тихо), но при этом рельефно под