Школьное дело после Екатерины II
Курсовой проект - Педагогика
Другие курсовые по предмету Педагогика
?сали секретные донесения своему начальству о том, что местные гражданские власти, особенно генерал-губернаторская, приводили в исполнение свои мероприятия в школах без участия учебного начальства 9.
К этому же времени (собственно к 1849 году) относится и знаменитая мера об ограничении числа студентов в университетах 300 в каждом, не считая казенных, и о допущении в университеты лишь "одних самых отличных по нравственному образованию" 10. Понятно, что все перечисленные меры не свидетельствовали о любви к просвещению, о желании распространить его в народе и углубить. В государственный период русской педагогики, как и в старину, русский народ оставался невежественным и серьезных попыток распространить народное просвещение не делалось. Если прежде, при Петре и Екатерине, государственные люди боялись народного невежества и в интересах государства заботились о заведении училищ, то с умножением школ и удовлетворением насущной государственной нужды в профессионально подготовленных людях государственные деятели начали косо и недоверчиво посматривать на умножающиеся, причем лишь в силу необходимости и очень туго, школы и крайне медленно распространяющееся просвещение. К чему широкое распространение просвещения, особенно в низших слоях народа? Не несет ли оно с собой недовольство своим положением, помещикам и правительством и вообще потрясение основ существующего строя жизни? Среднее и высшее образование, а для крестьян даже и низшее, не есть ли для громадного большинства излишняя роскошь, выводящая людей из круга их состояния без выгоды для них самих и для государства?
У Татищева в "Разговоре о пользе науки" (вопрос 46) значится: "Слышу, что светские и люди в гражданстве искусные толкуют, якобы в государстве чем народ простее, тем покорнее и к правлению способнее, а от бунтов и смятений безопаснее, а для того науки распространять за полезно не почитают". Щербатов писал: "Ежели подлый народ просветится и будет сравнивать тягость своих налогов с пышностью государя и вельмож, не зная, впрочем, ни нужды государства, ни пользы самой пышности, тогда не будет ли он роптать на налоги и, наконец, не произведет ли сие бунта?" При Екатерине раздавались голоса за необходимость большой осторожности в деле собственно народного образования. В екатерининской комиссии некоторые держались того взгляда, что земледельцу не следует учиться "несходственным с его состоянием" наукам, кроме российской грамоты, да и то по собственному желанию и без учреждения училищ, а так, "как и до ныне оно было". Некоторые дворяне, по свидетельству княгини Дашковой, прямо говорили, что "учение есть вредно, невежество одно полезно и безбедно". Многие просто боялись народного просвещения.
В 1799 году профессор Московского университета Гейм в день тезоименитства государя в своей публичной речи сказал, между прочим, следующее: "Мудрую прозорливость свою император Павел доказал в споспешествовании истинному преуспению наук чрез учреждение строгой и бдящей цензуры книжной. Познание и так называемое просвещение часто употребляются во зло чрез обольстительные нынешних сирен напевы вольности и чрез обманчивые признаки мнимаго счастья... возвратились в Европу мрачныя времена варварства. Сколь счастливою должна почитать себя Россия, потому что ученость в ней благоразумными ограничениями охраняется от всегубительной язвы возникающаго всюду лжеучения".
Эти похвалы относительно размножения всякого рода "бдящих цензур" нужно распространить и на вторую половину царствования императора Александра I и особенно, в самом широком виде, на царствование императора Николая, деятельность которого по части народного просвещения заключалась не столько в его распространении, сколько в охранении "благоразумными ограничениями", не столько в создании новых школ, сколько в перекройке старых составов. Вся правительственная педагогия всего второго периода истории русской педагогики, особенно времени императора Николая, сводилась к осуществлению слов, весьма типичных и характерных, сказанных министром народного просвещения Шишковым в 1824 году: "Науки не составят без веры и без нравственности благоденствия народнаго. Оне сколько полезны в благонравном человеке, столько же вредны в злонравном. Сверх сего, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и предаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание у них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ, или несоразмерное числу онаго количество людей, принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческаго сына риторике было бы приуготовлять его быть худым, бесполезным, или еще вредным гражданином. Но правила и наставления в христианских добродетелях, в доброй нравственности нужны всякому".
И так государственная педагогика, очевидно под давлением политики своего времени, дошла до речей о вреде грамотности для народа, о существующей будто бы чрезмерности в стремлении к науке и высшим предметам учения (речи об этом, по иронии судьбы, принадлежат двум министрам народного просвещения), о необходимости изыскивать способы задержать стремление юношества, особенно из разночинцев, к образованию, о важнейшей будто бы цели школ развитии в юношестве политической благонадежности и покорности властям, о вреде частных школ и семейного воспитания. Всеми указанными чертами государственная педагогия определи