Современная литература и общество
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
реально существует - нашим "реалистам" следует лишь его найти. Однако уже сейчас можно отметить удивительную лёгкость и прозрачность его парадоксального стиля (автор словно вступает в диалог с создателем поэтической формулы "невыносимая лёгкость бытия") - причём не только собственно стиля письма, но стиля художественного мышления в образах. Тончайшая, неуловимая материя жизни в его любовном изображении блаженства бытия физически ощутима, исполнена значительности, не уступая по своей онтологической силе зримым (и нередко подавляющим её) земным формам. Впрочем, стиль его мышления в цикле "Грех" - это традиционное для русской литературы, но здесь особенно обострённое, в рамках двухсот страниц, движение от хрупкой, дрожащей на зыбком ветру бытия идиллии - к её неминуемому разрушению Точнее, саморазрушению - несмотря на все усилия героев удержать равновесие и гармонию, эту естественную, как дыхание любви, счастливую лёгкость бытия. Основное внимание нашей критики, должной по роду своей деятельности сосредотачиваться на образной системе произведения и литературного процесса в целом, сосредоточено на образе героя, типе человека - в этом её сила (т.к. это наглядно) и слабость (т.к. это узкий подход). Замечено, что такое происходит даже у тех критиков, которые вопиют против "догмы героя", "требования героя" и пр. И это понятно: всё же самый главный и самый доходчивый образ в произведении - именно образ героя (персонажа). Автобиографическая пронзительность, и тревожная судьба очередного "потерянного" в необъятных просторах России поколения. "Сквозной" герой цикла - и в этом его принципиальное отличие от многочисленных и пр. - остро чувствует своё счастье, такое простое наслаждение жить, любить, есть, пить, дышать, ходить, быть молодым. Это чувство сугубо идиллического героя. Как только это чувство уходит, идиллия разрушается. Потому автор в цикле "Грех" - всё время балансирует на грани: его герой, разворачиваясь разными гранями (социально-психологическими, профессиональными - от нищего журналиста до могильщика и солдата, эмоциональными - от любви до вражды и ненависти), проходит самые разные состояния: любви на грани смерти ("Какой случится день недели"), родственных чувств на грани кровосмешения ("Грех"), мужской дружбы на грани ненависти ("Карлсон"), чувства общности на грани полного одиночества ("Колёса"), противоборства с другими на грани самоуничтожения ("Шесть сигарет и так далее"), семейного счастья на грани раскола ("Ничего не будет"), детства на грани небытия ("Белый квадрат"), чувства родины на грани беспамятства ("Сержант"). Всё это меты переходного состояния времени - недаром и весь цикл начинается с фиксации его движения, которое само по себе предстаёт как событие. Время по Прилепину нерасторжимо связано с человеком, а сама жизнь, её проживание предстаёт как событие бытия. Потому значителен каждый его миг и воплощение, несмотря на внешнюю малость и даже бессмысленность. "Дни были важными - каждый день. Ничего не происходило, но всё было очень важным. Лёгкость и невесомость были настолько важными и полными, что из них можно было сбить огромные тяжёлые перины". Однако дала ли наша литература в целом современного героя, сумела ли точно уловить типологические изменения, нарождения новых типов? Подлинное новаторство писателя - всегда в открытии (причём выстраданном, прочувствованном только им) своего героя. Даже когда мы говорим о той или иной Традиции, желая возвысить до неё, и через неё, писателя, надо помнить, что главное всё же - не повтор, а собственно его открытие! Без Тургенева не было никакого Базарова, как без Достоевского - Раскольникова и Карамазовых, не могло быть и не было без Пушкина - Гринёва, без Шолохова - Мелехова, без Н. Островского - Павла Корчагина, без Астафьева - Мохнакова и Костяева, не было. Но можно сказать и по-другому: без этих героев не было бы и самих писателе. Один из ключевых вопросов сегодня - о жанре: удаётся нашим прозаиком осваивать романные формы или нет? Или они претерпевают, как некогда в книгах "деревенской прозы", причудливые модификации? Пожалуй, да - линия модификации развивается особенно интенсивно. В результате у многих писателей возникают не романы, а скорее - повествования, циклы рассказов-новелл (как у Прилепина, к примеру). Романы в традиционном социально-художественном содержании этого термина получаются у таких мастеров слова, как, к примеру, Владимир Личутин или Юрий Поляков, или Юрий Козлов, виртуозно балансирующий в 2000-х на грани литературного фантастического и - социального реализма. Так, о жизни современных чиновников высшего разряда рассказывается в его новом (ещё не опубликованном) романе с диковинным названием "Почтовая рыба", в котором автору удалось художественно претворить опыт своей работы во властных структурах. Нередко модификация жанра романа протекает следующим образом - возникает роман-диптих или даже триптих. На самом деле это объединение в одну книгу двух-трёх повестей. Возьмём "Тень Гоблина" Валерия Казакова - можно сказать, что это две повести со сквозным героем, участником нынешних политических сражений: одна из них - о неудавшейся попытке кремлёвского заговора в последние годы ельцинского правления, другая - об успешном проведении "операции преемник" при смене президентской власти. А в книге Михаила Голубкова "Миусская площадь" представлены три повести как роман-триптих, рассказывающий историю одной семьи в стал?/p>