Проблема творческой личности в эссе И.Бунина «О Чехове»
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
па, бунинский портрет через отрывистые мазки стремится охватить романную многоплановость и полноту судьбы художника:
В 79 году по окончании гимназии: волосы на прямой ряд, длинная верхняя губа с сосочком.
В 84 году: мордастый, независимый; снят с братом Николаем, настоящим монголом.
В ту же приблизительно пору портрет, писанный братом: губастый, башкирский малый.
В 90 году: красивость, смелость умного живого взгляда, но усы в стрелку.
В 92 году: типичный земский доктор.
В 97 году: в каскетке, в пенсне. Смотрит холодно в упор.
А потом: какое стало тонкое лицо!.
Чрезвычайно выразительно воссозданы в эссе фрагменты непосредственного общения с Чеховым, где на первый план выдвигаются речевая характеристика, приемы жестового психологизма. Это и его восхищенные слова о красоте южной ночи, прозвучавшие с необычной даже для него мягкостью и какой-то грустной радостью, и чеховский смех, обнаруживавший то, насколько он любил шутить, выдумывать разные разности, нелепые прозвища, причем парадоксальным образом там, где находился больной Чехов, царили шутки, смех и даже шалость. Такое искрометное чувство юмора, по наблюдениям автора, было полностью свободно от проявлений какого бы то ни было самолюбования, желания наслаждаться своим удачно сказанным словом.
В композиционном плане монтаж отдельных реплик Чехова, бесед автора с ним обуславливает поэтику фрагментарности эссеистского текста, за которой кроется стремление не передать целостное и полностью сформировавшееся мировоззрение художника, но постичь антиномизм как коренное свойство его мышления, а потому столь часто связующими звеньями между различными чеховскими высказываниями служат проницательные, парадоксально заостренные авторские комментарии: Однажды он сказал (по своему обыкновению, внезапно); Он, например, не раз спрашивал меня (каждый раз забывая, что уже говорил это, и каждый раз смеясь от всей души); Иногда говорил… а иногда говорил совсем другое. В этих и иных пояснениях заключен скрытый лиризм произведения, который лишь в редких случаях эксплицируется в прямых авторских признаниях. Так, объективная фиксация творческой общности, обусловленная тем, что выдумывание художественных подробностей и сближало нас, может быть, больше всего, неожиданно перекрывается в одном из завершающих фрагментов произведения взволнованным звучанием лирического голоса: Он мог два-три дня подряд повторять с восхищением удачную художественную черту, и уже по одному этому не забуду я его никогда, всегда буду чувствовать боль, что его нет.
Смысловым центром эпизодов личного общения автора и героя выступают беседы и высказывания на литературно-эстетические темы. Сквозными становятся интуиции Чехова о нелегком, но необходимом для творческой личности движении к тому, чтобы в себе выработать зоркого, неугомонного наблюдателя и в значительной мере через это прочувствовать само писательство как неустанное трудничество (не покладая рук… всю жизнь). В отношении Чехова к литературе Бунина привлекает парадоксальное взаимопроникновение искреннего благоговения перед гениальностью словесного мастерства - и здорового скептицизма, юмора, которые избавляют художника от чрезмерной экзальтации. На почтительное преклонение перед Толстым, перед мощью его художнического зрения (Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте), на восхищенные оценки Мопассана, Флобера, лермонтовской Тамани накладываются резко иронические отзывы о проторенных путях формирования литературных репутаций: Все время так: Короленко и Чехов, Потапенко и Чехов, Горький и Чехов.
Автор и герой эссе сходятся в своем бережном отношении к классическому Слову, а потому столь настойчиво Бунин возвращается к проявлениям чеховского неприятия так называемых поэтических красот, неосторожного обращения со словом, его готовности нещадно браковать в литературе все нарочитое, искусно скомпонованное, к его особой скупости на слова в обычной речи, проистекающей от принципиальной несклонности к модернистскому сращению жизни и творчества: Писателя в его речи не чувствовалось, сравнения, эпитеты он употреблял редко, а если и употреблял, то чаще всего обыденные, и никогда не щеголял ими, никогда не наслаждался своим удачно сказанным словом. Симптоматично, что если у Чехова такая повышенная требовательность к слову вела к крайне взыскательному отношению прежде всего к поэзии (так редко удовлетворялся он стихами), то у Бунина недоверие к любым формам игрового начала в искусстве выразилось в настороженном восприятии драматургии в целом и чеховского театра в частности.
Осмысление эстетической позиции Чехова несет в бунинском эссе и отголоски его давней полемики с модернистами, с чрезмерным экспериментаторством представителей нового искусства, со сложившимися в этой среде штампами о Чехове как хмуром писателе, нормальном провинциальном докторе и пр. Однако объективная картина выглядит здесь сложнее, ибо степень полярности Чехова и художественных исканий Серебряного века автор все же изрядно абсолютизирует. Ведь в приводимых им чеховских суждениях о том, что литература есть прежде всего искусство, бескорыстное и свободное, о нежелательности для художника говорить языком проповедника ?/p>