Анализ романа А. Камю - "Чума"
Информация - Литература
Другие материалы по предмету Литература
?того абсурдного события?.. Люди стремятся поверить в нее. Ищут ее лицо, но она прячется от нас. Вокруг царит жизнь с ее великолепными лицами. Уже 7 сентября ощущение внезапности наступившей беды дополняется первыми робкими попытками нащупать истинные мотивы абсурда истории, причем уже тогда социальные факторы разразившейся катастрофы не мыслятся молодым писателем в отрыве от личной ответственности: Люди все хотели понять, где война - и что в ней гнусного. И вот они замечают, что знают, где она, что она в них самих, что она в этой неловкости, в этой необходимости выбирать, которая заставляет их идти на фронт и при этом терзаться, что не хватило духу остаться дома, или оставаться дома и при этом терзаться, что они не пошли на смерть вместе с другими. Вот она, она здесь, а мы искали ее в синем небе и в равнодушии окружающего мира. Она в страшном одиночестве того, кто сражается, и того, кто остается в тылу, в позорном отчаянии, охватившем всех, и в нравственном падении, которое со временем проступает на лицах. Наступило царствие зверей. Осознанию личной ответственности сопутствует в этих размышлениях Камю опыт определения призвания человека и художника в трудные годы воцарения зла: Стремление отгородиться - от глупости ли, от жестокости его африканскому происхождению Оран становится для Камю образом европейского города.
2. Чума как роман об абсурде
В Оране писатель сталкивается с яркими образами никчемности человеческого существования. Первой оранской записью 1941 года была зарисовка старика-кошкоплюя, бросающего из окна второго этажа клочки бумаг, чтобы привлечь кошек: Потом он на них плюет. Когда плевок попадает в одну из кошек, старик смеется.
В апреле 1941 года в Записных книжках впервые возникает образ чумы: Чума, или Происшествие (роман). Сразу за этой записью идет развернутый план произведения под заголовком Чума-избавительница, в котором намечается ряд ведущих образов, тем, сюжетных ходов романа: Счастливый город. Люди живут каждый по-своему. Чума ставит всех на одну доску. И все равно все умирают... Философ пишет там "антологию незначительных поступков". Ведет, в этом свете, дневник чумы. (Другой дневник - в патетическом свете. Преподаватель греческого и латыни...) ...Черный гнои, сочащийся из язв, убивает веру в молодом священнике... Однако находится господин, не расстающийся со своими привычками... Он умирает, глядя в свою тарелку, при полном параде... Один мужчина видит на лице любимой следы чумы... Он борется с собой. По верх все-таки одерживает тело. Его обуревает отвращение. Он хватает ее за руку... тащит... по главной улице. Он бросает ее в сточную канаву... Напоследок берет слово самый ничтожный персонаж. "В каком-то смысле, - говорит он, - это бич Божий".
Как мы уже сказали, этот фрагмент относится к апрелю 1941 года - до полного завершения работы над романом оставалось больше пяти лет. Нельзя не заметить, что в основных структурных моментах первоначальная концепция романа, даже претерпев значительные смысловые и эстетические изменения, осталась неизменной.
Антология незначительных поступков войдет в дневники Жана Тарру, включенные доктором Бернаром Риэ в свою хронику чумы. Образ преподавателя греческого и латыни Стефана, ведущего патетический дневник бедствия, исчезнет, по-видимому, из-за чересчур личного характера мучающих его переживаний. Его место займет образ журналиста Рамбера, чувствующего себя посторонним в зачумленном городе. Образ молодого священника, теряющего во время чумы веру, найдет окончательное воплощение в образе отца Панлу, ученого иезуита, разъясняющего оранцам в своих проповедях смысл ниспосланного на них бедствия (бич Божий). Господин, не расстающийся со своими привычками, - это следователь Отон, непоколебимая чопорность которого преобразится, однако, со смертью сына. Безумный порыв мужчины, бросающего в сточную канаву любимую, охваченную губительным недугом, найдет отражение в образе Коттара, человека с темным прошлым, которого чума освободила от преследований полиции: с окончанием эпидемии он примется стрелять в невинных людей.
В апрельском наброске, основе первой редакции Чумы, особый интерес вызывает очевидная равнозначность задуманных писателем позиций и ситуаций. Пытаясь установить преемственность нового романа с романом об абсурде, Камю отмечает в Записных книжках: "Посторонний" описывает наготу человека перед лицом абсурда. "Чума" - глубинное равенство точек зрения отдельных людей перед лицом того же абсурда. Бороться или не бороться с чумой - такой вопрос перед героями романа пока не встает. Можно отдаваться составлению антологии незначительных поступков, можно, как Стефан, переосмыслять Историю Фукидида, пребывая в мыслях с далекой возлюбленной, можно, наконец, предав забвению все нормы человечности, бросить в канаву зачумленную жену. Абсурдная чума уравнивает неотвратимой смертью всех и вся. Равнозначность индивидуальных позиций, занятых жителями охваченного эпидемией города, предопределявшаяся, на наш взгляд, еще не преодоленным до конца моральным индифферентизмом философской концепции абсурда, подчеркивалась в первоначальной редакции Чумы схематичной композицией. Как отмечает Р. Кийо, специально занимавшийся сравнением двух редакций произведения, в первой заметки Риэ, записные книжки Тарру и дневник Стефана просто книжки Тарру и дневник С