Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по истории
Парламент и политическая культура в Англии второй половины XVI - начала XVII в.
Автореферат докторской диссертации по истории
|
Страницы: | 1 | 2 | 3 | |
СКАЧАТЬ ОРИГИНАЛ ДОКУМЕНТАТеоретические дискуссии об имущественных правах подданных и королевской прерогативе в экономической сфере рассматриваются в разд. 3 и 4 в связи с резкой критикой депутатами практики закупок продовольствия для королевского двора, а также монопольных пожалований в сфере производства и торговли, осуществлявшихся под эгидой королевской прерогативы в обход норм общего права. С точки зрения политической культуры того времени характерно нежелание короны безапелляционно настаивать на своих правах, чреватых финансовыми потерями для подданных. Не ставя под сомнение королевскую прерогативу как таковую, Елизавета была готова признать злоупотребления монопольными патентами и обещала исправить недостатки, т.е., ценой тактических уступок сохранять консенсус с представителями политической элиты. На это была нацелена риторика королевских советников и стратегия парламентских речей и политических жестов самой государыни. В 1601 г. палата общин одержала важную победу, добившись отмены части монополий. Спор о них имел явно выраженный правовой аспект и был чреват далеко идущими конституционными последствиями. Елизаветинские парламентарии попытались законодательным путем ограничить прерогативные права монарха, встав на путь, который спустяа два десятилетияа приведет к принятию исторического Акта о монополиях (1624). Они добились согласия королевы на рассмотрение исков против владельцев монополий в судах. В правление Якова Стюарта в 1621-1624 гг. палата общин пошла дальше, взяв на себя роль суда, проводящего расследования по поводу законности тех или иных монополий, и инициировала ряд громких импичментов. Таким образом, путь к возрождению импичмента в парламентской практикеа 1620-х гг. начинался со споров о королевских пожалованиях конца XVI в.
В полемике о монополиях депутаты выдвигали собственную концепцию свободы, которую связывали с возможностью подвизаться на избранном поприще, беспрепятственно заниматься предпринимательством, торговлей или ремеслом, пользуясь их плодами, а также с правом на непредвзятое правосудие. С этой точки зрения дебаты конца XVI столетия представляются важной стадией, подготовившей сдвиг в развитии теории собственности в следующем столетии.
В гл. VIII Тело всего королевства: теория и практика парламентского представительства рассматриваются специфические черты английской модели представительства (разд. 1), основывавшейся на идее метафорического воплощения в парламенте всей нации. Ее важной составляющей было представление о депутате как ладвокате, наделенном своим клиентом всей полнотой власти действовать от его имени, и не связанном императивным мандатом электората. Такая концепция оправдывала избрание депутатов, не проживавших в городах и графствах, которые они представляли в парламенте. Одним из следствий было то, что депутаты чаще оказывались носителями не локального, а общегосударственного сознания.
В разд. 2 дается коллективный социо-культурный портрет английской политической элиты, представленной в обеих палатах парламента. 64 % депутатов нижней палаты принадлежали к дворянству, которое обретало уникальный опыт законотворческой деятельности, несвойственный их континентальным коллегам специальные юридические знания и в широком смысле приобщалось к правовой культуре. Это утверждение справедливо и лордов.
3 разд. посвящен процедуре выборов в графствах и городах, случаям состязательных выборов и типологии конфликтов, возникавших в их ходе. Характер выборов заставляет говорить скорее о социальной селекции, чем об открытом состязательном процессе. В большинстве случаев результат был следствием консенсуса, достигнутого среди ведущих дворянских семейств, местных магнатов, влиятельных придворных патронов и королевских советников. То же характерноа и для городов, где депутатов номинировали представители местной олигархии - мэры и олдермены, при одобрении столичных патронов и высоких стюардов городов.
Одним из важных условий функционирования социального механизма того времени был патронат, пронизывавший жизнь общества. Это универсальное явление явственно обнаруживало себя в ходе выборов, а позднее, как принято считать, в процессе совместной работы обеих палат. В диссертации проводится реконструкция сетей патроната титулованной аристократии в городах, результаты которой представлены в аналитических таблицах. В результате проведенного анализаа выясняется, что довольно расплывчатый тезис о доминировании лордов в парламенте и их влиянии на состав палаты общин может быть существенно уточнен. Далеко не все представители титулованной аристократии играли важную роль в выборах, в елизаветинскую эпоху регулярный интерес к ним проявляли 37 человек, при этом парламентские клиентелы многих из них были совсем невелики, составляя в сессию в среднем 2-3 человека. По-настоящему определяющим было влияние узкой группы, насчитывавшей не более 10 человек, состоявший за редким исключением из пэров-членов Тайного совета, образовывавших в ближний круг королевы. Показателема политического влияния этих персон было присутствие в Вестминстере до двух-трех десятков их ставленников в каждую парламентскую сессию, а в совокупности клиентелы абсолютных лидеров - лорда Берли и графа Бедфорда - приближались к 170-180 чел. Лидирующую роль среди политических патронов играли лорды-казначеи и представители военного ведомства, что, с одной стороны, было следствиема выделения этих постов, связанных с общегосударственными задачами, из общей колыбели придворных служб и ростом их влияния, а с другой - результатом оскудения казны и обострения соперничества за немногочисленные доходные придворные должности в конце столетия. В условиях затяжного финансового кризиса государственные службы (хотя невозможно провести четкую грань между ними и придворным ведомством), находившиеся под контролем лорда-казначея, а также периодически формировавшиеся армии и флоты открывали более широкие перспективы продвижения и обогащения.
Особое место в данном разделе занимает реконструкция парламентских клиентел членов Тайного совета. Члены Тайного совета - пэры контролировали в общей сложности до 48 мест от городов в палате общин в 1559 г., в 1562 - до 88 мест, в сессию 1571 г. - 91 место, в 1572 г. - 110, в парламенте 1584 г. - 92, в 1586 г. - 66, в 1588 г. - 59, в 1593 г. - 41, в 1597 г. - 55, в 1601 г. - 48. Эти цифры свидетельствуют о том, что система выборов в парламент в значительной степени гарантировала появление в Вестминстере лояльных подданных короны, готовых сотрудничать с ведущими королевскими советниками, что само по себе было важным условием поддержания стабильности существующего политического режима.
В 4 разд. исследуются проблемы менеджмента в палате общин со стороны членов Тайного совета и парламентского поведения их клиентов, а также подвергается верификации теория людей дела, якобы действовавших в парламенте в интересах своих патронов. Проводится реконструкция персонального состава клиентела королевских советников и тотальный анализ данных об их работе в парламенте и участии в обсуждении законопроектов. Вопреки бытующим в научной литературе представлениям о менеджменте королевских министров влиятельные государственные деятели за редким исключением, по-видимому, не ставили перед собой задачи укомплектовать палату общин людьми дела, чтобы лоббировать их законодательную программу. Формирование клиентел было элементом социальной стратегии видных сановников, которой они придерживались, и не имея в виду парламент. Их ставленники среди депутатов были составной частью социальных сетей, естественным образом складывавшихся вокруг влиятельных патронов в силу их высокого статуса, владения должностями, земельной собственностью. Целью обладания подобными клиентелами было доминирование при дворе, в Тайном совете, в графстве, то есть в сообществах и властных структурах, существовавших постоянно, а не собиравшихся периодически, как это было в случае с парламентом. Лишь незначительная часть их клиентов подходила под определение людей дела. Большинство депутатов выбирало билли и комитеты по собственной склонности, вне связи с административными или политическими задачами патрона.
Заключение
Втор. пол. XVI -а нач. XVII в. были периодом чрезвычайно плодотворного развития парламента, отмеченного множеством институционных новаций и политических накоплений.
Парламентский ритуал сформировавшийся к сер. XVI в., был плодом взаимодействия церемониальных традиций этого учреждения и королевского политического церемониала при явном доминировании последнего, открывая возможности, как для репрезентации конкретного правителя, так и для создания некой модели политического устройства, которые предлагались зрителям и участникам церемоний. На протяжении втор. пол. XVI в. в ритуале, в значительной мере апроприированном властью, прослеживается тенденция к отходу последней от символической модели Укорпоративной монархииФ и тяготение ее к УабсолютистскойФ. Это находило отражение в УимперскомФ облике королевы во время шествия и в ходе церемоний в Вестминстерском аббатстве, где члены парламента, по сути, участвовали в коллективном воспоминании об обряде коронации, подтверждавшем легитимность монарха, акцентировавшем сакральную природу государя и выявлявшем его статус верховного суверена. Дистанция между правительницей и участниками церемонии нарастала, как в буквальном, так и в переносном смысле (отказ от совместного причащения с пэрами). Ряд изменений в ритуале, обусловленных возвращением к протестантизму и утверждением королевы в статусе главы церкви, позволяет говорить о своего рода Уритуальной революцииФ второй пол. XVI в. (отказ от символической защиты со стороны духовенства, использование королевской капеллы и светских лиц в ходе церковной процессии, превращение церемонии принятия скипетра Св. Эдуарда в публичную, наконец, перенос акцентов с торжественной литургии на проповедь).
Суверенный УимперскийФ характер власти зримо выступал на первый план на начальных этапах церемонии открытия парламентской сессии. Тем не менее, УкорпоративныйФ образ монарха возвращался на ее заключительной стадии. Архаичная структура средневекового ритуала встречи короля, лордов и общин, сформировавшаяся задолго до того, как Уимперская идеяФ утвердилась в английской политической мысли, воскрешала в памяти присутствующих символический язык, отсылавший к теории Усмешанной монархииФ. На этом этапе Елизавета удовлетворялась традиционным образом короля-в-парламенте. На что указывало отсутствие в палате лордов инстигний, символизировавших всеобъемлющий характер королевской власти - короны, скипетра и державы.
В контексте дискуссий о сущности абсолютизма в Европе Раннего Нового времени и возможности воплотить в реальности модель абсолютной власти, приближенную к идеальной, можно заключить, что стремление к ней было непросто реализовать даже на символическом уровне, ввиду корпоративистских традиций, присущих политическому сознанию общества. Ритуал английского парламента показателен в этом отношении: сделав несколько шагов в направлении УабсолютистскойФ модели, власть, тем не менее, делала шаг назад, представая в конечном счете в привычном для общества облике.
Ритуал играл чрезвычайно важную роль, обеспечивая преемственность между отдельными сессиями парламента и придавая им подлинно институциональный характер. Он способствовал формированию абстрактного представления о парламенте как учреждении, воплощая в себе корпоративную память незримого и вневременного сообщества депутатов, причастных к нему.
Обращение к ритуальным действиям на разных этапах работы парламента позволяет выявить некоторые характерные черты политической культуры английского общества. Парламентская сессия представляла собой уникальное публичное событие, в ходе которого тесно взаимодействовали друг с другом представители различных социальных групп, политических и административных элит разных уровней. Ритуал неизменно обнаруживал тенденцию к структурированию и выстраиванию множественных иерархий между участниками. Он указывал на огромную социальную дистанцию между пэрами и коммонерами, на неравноправное положение палаты общин среди трех парламентских элементов. То же стремление к демонстрации социальных статусов и их соподчиненности характерно и для ритуалов, связанных с работой каждой из палат и их комитетов (порядок расположения, жесты, выражающие уважение, правила предоставления первого слова, нормы поведения, речевой этикет и т.д.).
Однако наряду со структурирующей функцией ритуалу была присуща и объединяющая. На определенных этапах он был направлен на сплочение присутствующих и создание эмоционального настроя, призванного обеспечить эффективную работу. Ритуал способствовал осознанию депутатами их причастности к событиям, выходившим за рамки обыденного, создавая атмосферу прикосновения к трансцендентному, предлагал осмыслять миссию депутатов в контексте продолжающейся библейской истории, борьбы заа утверждение истинной веры и нескончаемого противостояния Добра со Злом.
Дискурсивный анализ парламентских речей позволяет выявить основные параметры обыденного политического сознания елизаветинскогоаа времени, свойственного элите общества, прежде всего - принципы, согласно которым оценивались предназначение и характер самой власти. Высшими и безусловными целями мудрого правителя и хорошо устроенного государства неизменно провозглашались утверждение истинной веры и обеспечение общественного блага. Эти категории не только чрезвычайно интенсивно использовались в парламентской риторике, определяя структуру и логику самих речей, через их призму депутаты воспринимали и трактовали свои задачи. Понятия истинной веры и общего блага определяли те моральные критерии, с которыми было принято подходить ка политике, а такжеа к оценке качеств правителя. В политическом воображаемом английской элиты идеальный образ государя, как и идеал государственного мужа, предполагал наличие христианских добродетелей (веры, милосердия, любви к подданным, самоотверженности) наряду с антикизированными чертамиа активного гражданина, патриота, мудрого цицероновского оратора, устремленного помыслами к общему благу, которому отдается безусловный приоритет перед частным интересом.
Наиболее распространенным термином, с помощью которого во второй половине XVI - начале XVII в. характеризовали государство, было понятие common wealth или res publica, отсылавшее к общему благу, хотя в политическом лексиконе того времени присутствовало и сравнительно новое абстрактное понятие state. Политическая метафорика, связанная с видением государства и общества, оставалась традиционной и сводилась главным образом, к средневековым корпоративным метафорам единого политического тела, корабля или улья,а всеа члены которых, независимо от их статуса, выполняют необходимые для общества функции. Однакоа анализ контекста, в котором фигурировали корпоративные метафоры, выявляет, что представления о сфере их приложения у ораторов, выступавших от лица власти, и парламентских спикеров во многом разнились. Как и в случае с ритуалом, в дискурсе власти наблюдались постепенный отход от корпоративного языка при характеристике английской политии, использование лимперской лексики, эпитетов, призванных подчеркнуть сакральную природу власти, а также новой королевской титулатуры (Величество вместо Высочества).
В то же время спикеры палаты община продолжали трактовать английскую конституционную модель в терминах смешанной монархии, с которой было неразрывно связано восприятие ими основных функций парламента и собственной миссии - давать совет государю и вырабатывать новые законы, направленные на благо общества. Эти функции были предметом пространных рассуждений депутатов, на фоне которых бросается в глаза абсолютное нежелание власти теоретизировать по поводу роли парламента в государственной системе. Этот диссонанс свидетельствовал о наличии теоретических расхождений во взглядах политической элиты и ближайшего королевского окружения, о постепенной трансформации самого политического режима в конце XVI в., в чем парламентарии вполне отдавали себе отчет.
Взаимосвязь между риторической культурой общества, его способом мышления и видением политического режима особенно ярко проявлялась в использовании парламентариями языка классического республиканизма, призванного доказать власти необходимость и впредь допускатьа ее подданных/граждан к участию в управлении государством и выработке законов. Лексика республиканизма была не чужда и правительственным ораторам, однако они приветствовали гражданскую активность и самоотверженность подданных, главным образом, в связи с необходимостью жертвовать на общее благо и вотировать растущие налоги, не предполагая их соучастия в законотворчестве, а тем более в обсуждении политических вопросов.
Те же разночтения присущи трактовке понятия свобода подданного, к которому как к общему месту прибегалиа и официальные ораторы, и депутаты. С точки зрения власти,а свобода англичан предполагала безопасность от внешнего врага, возможность исповедовать истинную веру и пользоваться благами мирного правления, за что они должны были разделить с властью финансовое бремя. В сознании парламентариев она ав большей степени ассоциировалась со свободой совести, с гарантиями защиты их собственности от посягательств самой власти и непредвзятым правосудием.
С осмыслением политической функции парламента и миссии его членов как советников государя была связана полемика о свободе слова. Вопреки мнениям представителей ревизионистского направления эта привилегия не была вызвана к жизни желанием депутатов оптимизировать свою работу, и не являлась признаком чисто бюрократического роста палаты общин. Дискуссии о ее сути и пределах стали следствием обсуждения острейших политических вопросов о престолонаследии и церковном устройстве. Это яркий пример того, как политический фактор революционизировал восприятие технической парламентской нормы. Претензии депутатов на право инициировать любые билли и обсуждать проблемы, имевшие общенациональное звучание, привели к серьезным трениям с короной, которая, прибегая к понятию монаршей прерогативы, препятствовала вторжению парламентариев в сферу ее компетенции. Анализ характера дебатов,а а также персонального состава выступавших в поддержку свободы слова, показывает, что это были не эксцентричные одиночки и знаменосцы без армии. В ряде случаев свободу высказываться поддерживали члены Тайного совета, заинтересованные в оказании давления на королеву, в особенности, в вопросе о престолонаследии. Среди ее адвокатов было немало депутатов, близких к истеблишменту, связанных с королевскими министрами родством или отношениями патроната. Понятие свободы слова заняло важное место в политической культуреа и было значимым для весьма широкой и гетерогенной по своему профессиональному и конфессиональному составу группы депутатов. Максимы, связанные с нею, превратились в топосы политического языка. Понятие свободы слова сделалось объектом мифотворчества: несмотря на то, что оно возниклоа лишь в начале XVI в., парламентарии трактовали его как древнюю привилегию, издавна присущую парламенту.
Право свободно высказываться и инициировать любые дискуссии обосновывалось преимущественно с помощью двух политических лязыков - классицизирующего, оперировавшего сентенциями из Цицерона и взывавшего к гражданскому долгу и чувствуа ответственности за процветание государства,а а также библейского. Последнему парламентская свобода слова была обязана в большей степени. Усилиями пропуритански настроенных депутатов проблема ответственности парламентариев как советников короля была помещена в контекст борьбы за дело истинной веры, личной ответственности христианина перед Богом, его призвания и дарованного ему таланта, который следовало употребить во благо монарха и с пользой для Божьего дела. В их глазах свобода высказываться была тесно связана с проблемой свободы совести. Такая трактовка была чревата осложнениями в отношениях с монархом, поскольку долг перед Господом парламентарииЦпуритане ставили выше лояльностиа светскому государю.а Дальнейшее развитие их аргументации неизбежно вело к признанию допустимости неповиновения магистратам, навязывавшим подданным губительные для их душ установления.
В парламентских дебатах 1580-90-х гг. начала формироваться логическая связь между технической привилегией свободно высказываться в парламенте и свободой подданных английской короны в самом широком смысле. Рассуждения депутатов о неизбежном рабстве, грозящем потомкам, если правительственный курс не будет корректироваться с учетом их мнения, о Великой Хартии Вольностей, об утрате древних привилегий и прав, указывали на то, что корпоративный миф о старинной свободе высказываться, присущей палате общин, мог перерасти в политический миф о свободах английской нации (что и произошло в первое десятилетие XVII в.).
В елизаветинскую эпоху политическое воображаемое англичан пополнилось еще одним важным мифом: усилиями юристов-антиквариев в стенах парламента сложилась своеобразная концепция исторического прошлого этого института, якобы существовавшего с незапамятной древности, с англо-саксонских, а возможно, и с до-римских времен. Авторы этой концепции принадлежали исключительно к палате общин. Существенным элементом их построений стал тезис о том, что нижняя палата изначально присутствовала в древних парламентах в составе единой палаты с лордами. Из этого следовал вывод о пэрском достоинстве депутатов нижней палаты и их принципиальном равенстве с лордами. Важным положением этой теории было утверждение о том, что без участия палаты общин король и лорды не имели права принимать какие бы то ни было решения, в то время как король и общины (в силу представительной природы последних) могли составить полноценный парламент. Анализ обстоятельств, в которых создавались эти произведения, а также характера участия их авторов в работе парламентских сессий позволяет заключить, что их стремление к исторической легитимации нижней палаты как равноправного участника законотворческого процесса, могло быть обусловлено реальными политическими обстоятельствами - разногласиями между депутатами и королевой в вопросах престолонаследия и церковной политики, а также конфликтами с другими бюрократическими ведомствами и судами. Теория древности английского парламента, созданнаяа авторитетными юристами, стала заповедной для критики. На это указывает бурная реакция палаты общин на попытку подвергнуть ревизии этот историко-политический миф, ставший важным элементом самосознания парламентариев и их корпоративной исторической памяти. В то же время концепция незапамятной древности парламента, даже в тех случаях, когда некоторые из ее приверженцев полагали, что этот институт исторически предшествовал монархической власти, не содержала в себе вызова последней и не вызывала ее протеста, лишь при Якове I активность депутатов- антиквариев и их воззрения стали казаться королю неприемлемыми. Увлечение парламентской историей, популяризация исторического знания депутатами- антиквариями, циркуляция их рукописных текстов способствовали утверждению так называемого прецедентного сознания не только в среде профессиональных юристов: характерной чертой парламентской культуры этого времени стала опора на исторические прецеденты как действенные аргументы в полемике и критерий истины.
Рутинная законотворческая работа была основной функцией парламента. Елизаветинский период стал ключевым с точки зрения окончательного становления процедуры законотворчества, ее формализации и унификации (трехкратное чтение биллей, их редактирование совместными комитетами двух палат). Он был отмечен важными новациями в законодательной практике - появлением постоянных комитетов, так называемых больших комитетов, комитетов всей палаты, способствовавших повышению эффективности работы. В обеих палатах сформировался изысканный ритуал, сопровождавшийа этапы превращения билля в закон, призванный подчеркнуть значимость парламентского статута. Законотворческие процедуры отражали некоторые идейные установкиа парламентариев - декларативный приоритет публичных ценностей перед частными, локальными и корпоративными, стремление к консенсусу по поводу биллей, первоначально вызывавших разногласия, но принятых по итогам голосования.
Тщательно разработанный ритуал законотворчества с его многократным оглашением резюме биллей, чтениями законопроектов и поправок к ним обеспечивал открытость обсуждения. В условиях, когда многое в работе парламентариев зависело от их способности воспринимать информацию на слух, нормы делопроизводства обеспечивалиа возможность контролировать прохождение билля. К концу XVI в. законотворческая процедура была разработана в мельчайших деталях, это касалось не только порядка прохождения билля, но и техники редактирования, правил внесения правки, материалов, используемых для письма, формул индорсации, характера и порядка вопросов, поднимаемых спикером в ходе голосования. Все эти нюансы нашли отражение в трактатах, посвященных парламентским обычаям и процедуре работы.
Появление процедурных трактатов - важнейшая чертаа елизаветинской эпохи. Начиная с конца XIV и до середины XVI в. депутаты не имели подобных руководств, суммирующих сведения о структуре, функциях и технике работы парламента. Значение этих трактатов, широко циркулировавших, как в печатном, так и в рукописном виде, в деле фиксации парламентских норм и традиций трудно переоценить. Благодаря трудам Дж. Хукера, У. Ламбарда, Г. Элсинга, У. Хэйквилла знание процедуры стало доступным не только клеркам палат, но и большинству депутатов, превратившись в элемент их корпоративной памяти.
Особый интерес представляет вопрос о наличии политической составляющейа в законотворческом процессе. Она проявлялась, прежде всего, в доступных депутатам политических технологиях, связанных с проведением и лоббированием биллей. Анализ процедурных трактатов показывает, что эти технологии были достаточно изощренными и становились предметом осмысления в парламентских руководствах. Однако значение политического момента в законотворчествеа не исчерпывалось этим. Обсуждение сложных политических проблем нередко приводило к кризисам в отношениях двух палат, порождавшим новые процессуальные нормы. Результатом таких трений стала, в частности, резолюция коммонеров о том, чтоа в ходе совместной работы их депутации не должны соглашаться с предложениями лордов без санкции всей палаты. Они декларировали свое право подвергать королевские билли редактированию, наравне с другими, а также отстояли в полемике с лордами апринцип равенства с пэрами в законодательных вопросах,а и право не давать публичных разъяснений по поводу мотивов своих решений, апеллируя к свободам и привилегиям нижней палаты. Парламентские дебаты 1570-1580 гг. убеждают в том, что политические конфликты были мощным фактором институционного развития парламента иаа порождалиа процессуальные новации.
Вопреки представлениям о судебной функции парламента как об архаичном рудименте средневековой практики, именно с ней оказались связаны многие важные накопления, которыми обогатилась парламентская культура в елизаветинское время. Отправление правосудия в парламенте имело чрезвычайно важные политические и конституционные последствия. Вторая половина XVI в. ознаменовалась экспансией парламентского судопроизводства в новые сферы. В течение почти пятнадцати лет депутаты стремились выступить в качестве суда в деле Марии Стюарт. Это была первая в истории Раннего Нового времени попытка парламента расширить пределы своей юрисдикции и судить помазанного монарха в рамках общего права. Многолетние дискуссии на эту тему способствовали формированию концепции парламента как суда и самоидентификации его членов в качестве судей королевства.
Важную роль, как в институционном развитии парламента, так и в оформлении корпоративной идеологии депутатов сыграло судопроизводство палаты общин, связанное с защитой ее собственных привилегий. В елизаветинскую эпоху произошло окончательное утверждение в правовом сознании принципа депутатской неприкосновенности и были выработаны механизмы его практической реализации. Несмотря на то, что депутатский иммунитет декларировался и ранее, представления парламентариев о том, как надлежит действовать в случае его нарушения, были весьма размытыми. Причины этого заключались в отсутствии налаженной парламентской документации и незначительной глубине их корпоративной памяти (что касалось, как коммонеров, так и лордов). Во второй половине XVI в. многие процедурные аспекты были уточнены и впервые зафиксированы в парламентских журналаха и трактатах. Характерной чертой политической культуры того времени было обостренное восприятие всего, что могло нанести урон престижу парламента или какой-то из палат. Палата общин не только выработала систему наказаний для нарушителей, но и попыталась распространить свой контроль на то, что говорилось о парламенте вне его стен, а также подвергать цензуре печатные тексты, циркулировавшие в обществе.
Экспансионистские тенденции коммонеров в вопросах толкования депутатского иммунитета и стремление вызволять ее членов из заключения собственными силами, опираясь на символический авторитет булавы спикера, провоцировали столкновения с канцелярией и другими судами, в сферу юрисдикции которых вторгалась палата общин. Следствием этого стало зарождение очередного корпоративного мифа - идеи об этой палатеа как самостоятельном судеа (отдельном от суда парламента). Неспособность выступить в этой роли на деле ввиду отсутствия архива делопроизводства, печати, профессионального штата, вызвали кризис самоидентификации коммонеров, которые пытались преодолеть его с помощью юридической казуистики и исторических вымыслов. Настойчивое желание считаться полноценным судома было свидетельством растущего самосознания коммонеров. В дальнейшей перспективе развитие концепции палаты общин как самостоятельного суда приведет к процессу над Карлом I (трибунал, судивший его, как известно, составляли исключительно члены палаты общин).
Еще одним направлением лэкспансии стали претензии нижней палаты на право контролировать результаты выборов, что обострило ее противоречия с канцелярией. В спорах с чиновниками канцелярии родился очередной миф о старинной привилегии палаты общин определять свой собственный состав. Именно полемика с лордом-канцлером по поводу претензий палаты общин вызвала жизни текст Апологии 1604 г., подготовленный членами парламентского комитета по выборам в ходе первой сессии парламента Якова Стюарта. В нем представители английской юридической элиты, члены Тайного совета и другие авторитетные депутаты впервые систематически изложили свои взгляды на существо и происхождение парламентских привилегий и свобод и недвусмысленно заявили о статусе палаты общин как суда. Другима следствиема рассмотрения этой категории дел стало возникновение самого вышеупомянутогоа комитета по привилегиям и выборам, ставшего неотъемлемым элементом парламентской системы.
Важным вкладом в развитие английской политической культуры стало формированиеа обновленной теоретической доктрины парламента как Высокого суда. Вопреки бытующим в науке представлениям, эта теория не занимала доминирующих позиций во внепарламентской политико-юридической литературе елизаветинского времени, хотя сам термин Высокий суд имел широкое хождение. Однако его толкование было связано не столько с судебной, сколько с законодательной функцией парламента. В елизаветинскую эпоху формулирование этой концепции началось, по сути, с чистого листа, без попыток апеллировать ка опыту средневековых парламентов.а Этот процесс стимулировали дело Марии Стюарт, а также активное развитие судопроизводства обеих палат и конфликты с другими судами. Парламентское судопроизводство стало предметом осмысления авторов процедурных трактатов, которые опирались в своих трудах, главным образом, наа прецеденты елизаветинской поры. Таким образом,а на рубеже XVI-XVII вв. былиа подготовлены условия для триумфального воцарения теории Высокого суда парламента в умах коммонеров, произошедшего в 1620-х гг.
Фундаментальной чертой политической культуры исследуемого периода было стремление парламентариев избегать конфликтов с короной. Любые претензии к государыне заботливо камуфлировались, она же со своей стороныа прибегала к лексике взаимной любви и заботы о подданных, чтобы преодолеть кризисы. Тем не менее, оппозиционные настроения были свойственны палате общин при обсуждении вопросов престолонаследия, религиозной политики, налогообложения и финансово-экономического регулирования. В дискуссиях о монарших прерогативах в экономической сфере начала оформляться теория собственности и имущественных прав подданных на английской почве. Острая критика монопольных патентов в сфере производства и торговли, учреждавшихся короной, была обусловлена резким неприятием их в обществе. Однако у антимонопольной кампании в парламенте была и другая сторона - конфликт между королевской прерогативой и нормами общего права. Депутаты-юристы считали необходимым не просто добиться отмены монополий, но совершить это актом парламента в рамках общего права. Пытаясь законодательным путем ограничить прерогативу монарха, они встали на путь, который приведет в 1624 г. к Акту о монополиях, серии судебных процессов над владельцами монополий и громких политических импичментов.
С критикой финансового курса правительства были связана риторика жалоб и печалей королевства и самоутверждение депутатов в роли линформаторов королевы о недостатках управления. В институционном плане это привело к возникновению парламентских комитетов по жалобам. В сознании депутатов постепенно утверждался принцип, согласно которому субсидии короне должны дароваться в обмен на удовлетворение жалоб, его пытались применять на практике в ходе политического торга с короной, однако, без особого успеха. В рассужденияха парламентариев об острых проблемах государстваа периодически возникали ссылки на интересы и мнения лэлектората, который все чаще попадал в поле зрения ораторов и принимался в расчет в их риторической стратегии.
Специфика английской модели представительства заключалась в восприятии парламента как мистического тела, в котором воплощалось все королевство. Депутаты, таким образом, не просто наделялись полномочиями от имени нации, но, фактически считались ею, что исключало их формальную подотчетность лэлекторату. Парламентарии, подобно адвокатам, представляющим интересы своих клиентов в суде, наделялись всей полнотой власти - plena potestas - действовать от имени последних по своему усмотрению и принимать за них решения, которые впоследствии становились обязательными для всех подданных. Это, разумеется, не означало, что им было чуждо чувство ответственности перед теми, кто послал их в Вестминстер,а однако оно воспринималось через призму индивидуальной ответственности депутата за его политический выбор.
Практика выборов в Англии Раннего Нового времени, освященная вышеупомянутыми теоретическими воззрениями, допускала, что депутат мог не принадлежать к тому сообществу, которое собирался представлять в парламенте. Во второй половине XVI в. стал ощутим наплыв чужаков на парламентские места, который становился предметом теоретических споров в парламенте. Графства и города представляли собой единое политическое пространство, в котором представители разного рода элит искали для себя парламентских мест. При этом дворяне или профессиональные юристы, составлявшие в совокупности абсолютное большинство депутатского корпуса, и получившие места горожан, выступали скорее носителями общегосударственных ценностей, чем выразителями локальных или узкокорпоративных интересов.
Выборы в Англии Раннего Нового времени представляли собой социальную селекцию, в которой принимали активное участие лидеры местного дворянства графств, региональные магнаты, государственные деятели и видные придворные. Чрезвычайно высока была рольа членов тайного совета и политиков, составлявших ближний круг королевы, которые выступали в качестве патронов, проводивших в парламент свою многочисленную клиентелу. Тем не менее, персональный анализ таких клиентел и изучение парламентского поведения депутатов позволяет сделать выводы о высокой степени независимости их от патронов. Особенности социальной психологии джентльменов и осознание ими своей миссии как государственных мужей исключали сервильность депутатов и следование чужой воле, о чем, в частности, свидетельствует присутствие в составе клиентел членов Тайного совета парламентских смутьянов, которые доставляли немало проблем власти.
Значение второй половины XVI- начала XVII в. как особого культурно-исторического периода в истории парламента, заключалось, на наш взгляд, в важных институционных приращениях, связанных с его непосредственными функциями, а также в их осмыслении, уточнении, фиксации и окончательном превращении в норму. Активное политическое мифотворчество, порожденное отправлением этих функций, способствовало формированию представлений о парламенте как особой корпорации, существующей с незапамятных времен и обладающей свободами и привилегиями, являющимися, по сути, божественным установлениям. Эти представления лежали в основе коллективной идентификации парламентариев как сообщества благочестивых государственных мужей, сенаторов, миссия которых - служение монарху и общественному благу. Если исходить из того, что политическая культура служит посредницей между реальностью и идеалом и способна оказывать воздействие на политическое бытие, преобразовывая его, можно констатировать, что на рубеже XVI-XVII вв. парламент способствовал укоренению в сознании политической элиты представлений о том, что суверенный имперский характер монархической власти может и должен сочетатьсяа с участием политической нации в управлении и законотворчестве.
Список публикаций по теме диссертации
Монографии:
1. Социально-экономическое развитие Англии в XVI в. М., 1990. (6 п.л.)
2. Елизавета I. Семь портретов королевы. М., 1998. (17 п.л.);а 2-е изд.: Елизавета Тюдор. М., 2004.
Ответственное редактирование :
3. От средних веков к Возрождению. Сборник в честь профессора Л.М.Брагиной. СПб., 2003. (22,5 п.л.).
4. Искусство власти. Сборник в честь профессора Н.А.Хачатурян. СПб., 2007. (31 п.л.)
Научные публикации в ведущих изданиях, рекомендованных Высшей Аттестационной Комиссией:
5. Англо-испанское соперничество в Новом Свете и английское общественное мнение во второй половине XVI в. // Средние Века. Вып. 55. М., 1992.
6. Сотворение божества: сакрализация культа Елизаветы 1 Тюдор // Средние Века. Вып. 58. М., 1995. С. 155-163.
7. В поисках надежного мирового судьи: чистки местной администрации в елизаветинской Англии // Средние Века. Вып. 58. М., 1995. С. 48-68.
8. Елизаветинские рыцарские турниры: от куртуазной забавы к национальному торжеству // Средние Века. Вып. 59. М., 1997. С. 275-280.
9. Реформация и культура массового чтения в Англии XVI- начала XVII в. // Средние Века. Вып. 60. М., 1997. С. 371-377.
10. Церемониал, церемонность и бесцеремонность в королевских застольях елизаветинской Англии // Одиссей. М., 1999.
11. От сакральных образов к образу сакрального. Елизаветинская художественнаяа пропаганда и ее восприятие в народной традиции // Одиссей. М., 2002. С. 44-52.
12. Оксфордские интеллектуалы и Россия на рубеже XVXVII веков // Родина. № 5-6. М., 2003. С. 22-28.
13. Усердный антикварий Джон Хукер и рождение англо-саксонского парламента // Диалог со временем. Вып. 27. М., 2009. С. 279-301.
14. О периодизации, модернизации и книжном теснении // Средние Века. Вып. 70 (1-2). М., 2009. С. 122-129.
15. Честный Ламбард и германистическая концепция древнего парламента // Вестник Оренбургского Государственного Университета. № 10. Октябрь 2010. Оренбург. 2010. С. 4-12.
16. Рецензия на кн.: Винокурова М.В. Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в. (На материалах графства Уилтшир.) М., 1992. // Средние Века. Вып. 58. М., 1995. С. 265-268.
17. Рецензия на кн.: England and the North: The Russian Embassy of 1613-1614. Ed. by M.
Jansson, P, Bushkovitch, N. Rogozhin. Philadelphia, 1994. // Средние Века. Вып. 59. М., 1997.
18. Рецензия на кн. Кондратьев С.В. Идея права в предреволюционной Англии // Средние Века. Вып. 60. М., 1997.
Другие научные публикации:
19. Заговор Эссекса в 1601 г. // Проблемы истории античности и средних веков. М., 1983.
20. Экономическая политика Елизаветы 1 и парламентская оппозиция // Общество и государство в Средние Века. М., 1984. С. 73- 93.
21. Пуритане в парламенте и абсолютизм во второй половине XVI в. // Английская реформация. М., 1990. С. 64-99.
22. Политические структуры и абсолютизм в Англии // История Европы. Т. 3. М., 1993. С. 163-174.
23. Личностный фактор в экономической политике елизаветинской Англии / Мир истории. Жизнь историка. Научные чтения памяти профессора М.А. Барга. М., 1995. С. 43-52.
24. Власть и коммуникации в Тюдоровской Англии // Политическая история на пороге XXI века: традиции и новации. М., 1995.
25. О природе конфликта в английском парламенте конца XVI - начала XVII в. // Из истории европейского парламентаризма. Великобритания. М., 1995. С. 50-62.
26. Верноподданный смутьян: к вопросу о самосознании елизаветинского государственного деятеля // Феномены истории. К 70-летию В.Л. Керова. М., 1996. С. 97-105.
27. У истоков английского парламентаризма // Британия и Россия. М., 1997. С. 17-31.
28. Двор Тюдоров и распространение ренессансной культуры в Англии // Бюллетень Ассоциации медиевистов и историков раннего Нового времени. № 7. М., 1997.
29. Театр и политическая борьба в Англии во второй половине XVI в. // Культура Возрождения XVI в. М., 1997. С. 203-214.
30. Пьянящее вино свободы. Дело о несостоявшейся государственной измене сэра Джона Смита // Казус. М., 1997.
31. Английское дворянство в XVI в. // Европейское дворянство XVI-XVII вв.: границы сословия. М., 1998. С. 11-34.
32. Бэкон Ф. Антология мировой правовой мысли. В 5 тт. Т. II. М., 1999. С. 743-744.
33. Йоркширский Расемон. Трагикомедия елизаветинских времен // Казус. М., 1999. С. 297-321.
34. Монументы преданности - частное строительство и организация королевскиха визитов в елизаветинской Англии // Культура Возрождения и власть. М., 1999. 178-186.
35. Акты о единообразии // Православная энциклопедия. Т. I. М., 2000. C. 427-428.
36. Акт о супрематии // Православная энциклопедия. Т. I. М., 2000. C. 420.
37. Акт о веротерпимости // Православная энциклопедия. Т. I. М., 2000. C. 417.
38. Англиканская церковь // Православная энциклопедия. Т. II. М., 2001.С. 322-333.
39. Англия - это я. Бюрократические ипостаси лорда Уильяма Берли // Человек ХVI столетия. Москва, 2000. C. 9-20.
40. Парламент и парламентская культура в Англии в ХУ1- нач. ХУП в. Программа спецкурса.а М., 2001.
41. Культура Англии в конце XVI- начале XVII в. // Культура Западной Европы в эпоху Возрождения. М., 2001. С. 202-252.
42. Английский парламент в эпоху Тюдоров (институционный аспект).а Программа спецкурса. Воронеж. 2001.
43. Сэр Филип Сидни как культовая фигура елизаветинской эпохи // Человек в культуре Возрождения. М., 2001. С. 203-214.
44. Варфоломеевская ночь и перспективы англо-французского союза // Варфоломеевская ночь. Событие и споры. М., 2001. С. 49-71.
45. Новая бюрократия при дворе Елизаветы Тюдор // Двор монарха в средневековой Европе. Явление. Модель. Среда. М.-СПб., 2001. С. 137-148.
46. Автобиография и переписка сэра Саймондса ДТЮса, баронета (Вступл., пер., Коммент.) // Память детства. Западноевропейские воспоминания о детстве эпохи рационализма и Просвещения (ХУП-ХУШ вв.). М., 2001. С. 36-52.
47. Огораживания и социальный протест английского крестьянства в конце ХУ1 в. // Из истории социальных конфликтов и народных движений в средневековой Европе. М., 2001. С. 116-125.
48. Библия. Английские переводы. (В соавторстве с С. Овсянниковым) // Православная Энциклопедия. Т. V. М., 2002. С. 168-174.
49. Томас Мор: невостребованная эпитафия // От средних веков к Возрождению. Сборник в честь профессора Л.М.Брагиной. СПб., 2003. C. 132-154.
50. Раннее новое время: учащающийся пульс истории // Преподавание истории и обществознания в школе. №4. 2003. C. 2-9.
51. Парламент как суд в елизаветинскую эпоху: дело Марии Стюарт // Historia Animata. М., 2004.
52. Древняя и достойнейшая процессия: репрезентация королевской власти в парламентских церемониях втор. пол. ХУ1- нач. ХУП в. // Королевский двор в политическойа культуре средневековой Европы. Теория. Политика. Церемониал. М., 2004. C. 360-382.
53. Полезный член государства: Томас Бодлей на государственной службе и вне ееа // Человек XVII столетия. Ч. 1. М., 2005. С. 88-99.
54. Дело Артура Холла, добросовестного историка и незадачливого парламентария // Казус. М., 2005. C. 157- 174.
55. Древо Жизни в земном Раю : библейские аллюзии в репрезентации Елизаветы I / Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти. М., 2006. С. 377-403.
56. Милостивейшая и грозная: репрезентация Елизаветы 1 во вступительных парламентских речах лорда-хранителя печати // Искусство власти. Сборник в честь профессора Н.А. Хачатурян. СПб., 2007. С. 164-181.а
57. Недостойный представлять достойнейшее собрание: индивидуальная и коллективная идентификация в речах спикеров английского парламента // Социальная идентичность средневекового человека. М., 2007. С. 193-212.
58. Генрих VIII // Православная энциклопедия. Т. С. 635-637.
59. Елизавета I // Культура Возрождения. Энциклопедия Т. 1. М., 2007.
60. Корона и парламент: гармония и дисгармония дискурсов ритуальных речей в парламентах елизаветинской Англии // Власть, общество, индивид в средневековой Европе. М., 2008. С. 469-494.
61. Яков I - вождь краснокожих? Британский имперский проект и церемонии символического утверждения суверенитета англичан в Новом Свете // Власть и образ. Очерки потестарной имагологии. СПб, 2010. С. 295-316.
62. The Purge which failed. Catholic gentry in the local administration in Elizabethan England // Frontiers of Faith. Religious Exchange and the Constitution of Religious Identities. 1400-1750. Budapest. 2001. P. 233-243.а
63. From Sacral Images to the Image of the Sacred: Elizabethan Visual Propaganda and its Popular Perception / Images in Medieval and Early Modern Culture. Approaches in Russian Historical Research.а Krems. 2003.
64. The>
|
Страницы: | 1 | 2 | 3 | |
Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по истории