Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 |

Институт экономики переходного периода

Доклад на конференции ИЭПП

"Посткоммунистическая Россия в контексте мирового социально-экономического развития"

Профессор Джек А. Голдстоун
Университет Калифорнии-Дэйвис

ТЕОРИИ РЕВОЛЮЦИИ, РЕВОЛЮЦИИ 1989 - 1991 ГОДОВ
И ПУТИ РАЗВИТИЯ НОВОЙ РОССИИ

Москва

1-2 Декабря 2000

Мне кажется, что уже закончились споры о том, являются ли события 1989 года в коммунистических странах революцией. Даже такие скептики, как Джерри Хью и Тимоти Гартон Эш (использовавший термин refolution1), теперь ссылаются на известные события, как на Революции 1989 года. Но что добавит к нашему знанию это луточнение терминов, как такого рода процесс называли средневековые схоласты Правда заключается в том, что большинство современных революций, таких как в Иране или на Филиппинах, в большей степени ставят под сомнение и подчеркивают необходимость пересмотра наших теорий революции, чем подтверждают их. Даже если мы допустим, что данные события действительно являются революциями, что же это нам даст для нашего понимания революций и для наших прогнозов о событиях, которые должны последовать за революцией

Прогноз или объяснение

Уже довольно давно идет спор о том, возможно ли предсказать революции или только остается, что объяснять их после того, как они уже произошли. На самом деле, революции 1989 года повлекли за собой довольно грандиозный провал специалистов-советологов и специалистов по коммунистическим странам в части их предсказаний. Раздавались единичные голоса, бросавшие вызов общепринятым взглядам, но их было не слышно за устойчивой уверенностью в стабильности советских режимов. Даже ученые-специалисты по революциям, такие как Теда Скокпол, считали советскую систему чрезвычайно стабильной.

И все же, как мы теперь знаем, система не обязательно стабильна. Однопартийные режимы, даже современные коммунистические режимы, весьма уязвимы при неожиданных провалах во властных структурах. Можно ли было это предвидеть Нет, ни с точки зрения массовой активности, где революции в первую очередь зависят от развития организованной народной оппозиции. Нет, и со структурной точки зрения, где революции в первую очередь зависят от автономной элиты, пытающейся изменить государство. Нет, даже с точки зрения теории, когда массовый переход к новым идеологическим убеждениям должен предшествовать политическому перевороту. Гораздо более сложная по конфигурации теория, обращающая внимание на слабость фискальной системы государства, на разногласия элиты в вопросах социальных изменений и эффективности государства, на недовольство народа, на заметное возрастание различных неортодоксальных взглядов (движение в защиту окружающей среды, национализм, либерализм), приводящих к политической активности – некоторым образом объясняет причины распада Советов. Довольно сложно было заранее заметить, как все эти разногласия накапливались, но в ретроспективе довольно четко прослеживаются многочисленные трещины в советской системе. Все вместе они привели к весьма широкому и глубинному распаду старого политического строя, и события, случившиеся после 1991, мы имеем полное основание считать революцией.

В других странах Восточной Европе немного сложнее так четко определить причины, поскольку они протекали не совсем по той же схеме. В Чехословакии и Восточной Германии массовые выступления были минимальными и практически несущественными; хотя в Чехословакии интеллектуалы и творческая интеллигенция играли определенную роль, но все же, в обоих случаях городские массы в основном собирались в общественных местах, таких как церкви и городские площади. В этих странах систематический внутренний распад был менее важен, чем постоянный рост активности оппозиции, вкупе с осознанием слабости режима.

На самом деле Польша уже имела опыт неудавшейся революции в 1980-87 гг., и последовавшей за тем струи непослушания Советскому Союзу. Венгрия прошла путь наиболее близкий к мягким реформам, или революции сверху, в противовес массовой революции, в то время как Румыния имела опыт наиболее близкий к условно анти-патримониальной революции, устроив чистку обществу, которая в короткое время привела к падению единоличного диктатора.

Я уверен, мы могли бы предсказать эти события, ЕСЛИ БЫ мы знали в 1990 году все то, что мы знаем теперь о состоянии советской экономики, об общем упадке здоровья и благосостояния народа, о степени разногласий в проведении реформ и о давлении элиты. Но Советский Блок совместными усилиями утаивал свои слабости, а американские разведывательные и академические группы были склонны иметь более радужную точку зрения на условия в Советском Союзе. Только теперь мы можем оценить степень переносимых Советским Союзом трудностей, возникших из-за провалов в управлении, а так же из-за внутренних конфликтов на различных уровнях по политическим, экономическим и социальным вопросам.

Сомнения в теориях революции

В то время как мы можем теперь разобраться в причинах падения Советского строя, все же остаются как минимум три области, в которых события 1998-1991 годов выбиваются из колеи или, по крайней мере, не соответствуют устоявшимся точкам зрения на причины революционных переворотов.

Во-первых, это необходимость в народной организации, как в базисе народных выступлений. Теории, опирающиеся на формальные организации или партии, на традиционные сельские группы, или на религиозные объединения, чтобы быть базисом для массовых выступлений, очевидно, оказались неудачными, особенно для СССР, Германии и Чехии. Единственным случаем, когда действительно существовала широкая, формальная, основанная на принципе места работы, организация для мобилизации оппозиции, было движение Солидарность в Польше, и то его борьба с государством была минимально продуктивна. Ее лидеры были подавлены или пошли на компромиссы, а сама организация была загнана в угол режимом Ярузельского. После революции, которая скорее зависела от недостатка сил у Советского Союза поддерживать режим в Польше, чем от возрастающей мощи Солидарности, Солидарность быстро потеряла всякое влияние.

Во-вторых, во всех этих случаях возникает вопрос, были ли условия 1989 года (или структурные возможности, как они называются теоретиками коллективного действия), благоприятны для протеста. В случаях с Советским Союзом, Германией и Чехией репрессивные возможности государства были сильны и довольно широко применялись. И, тем не менее, люди продолжали протестовать. Особенно сильно они протестовали на репрессии (такие как расстрел студентов на городских площадях и т. п.). Несомненно, произошли две вещи. Режимы не желали или были не способны на такое мощное подавление, как на площади Тяньанминь. Кроме того, протестующие были уверенны, что хотя они и подвергаются личному риску, у них есть возможность (которой может никогда больше не случиться) развалить эти ненавистные режимы. Возможность касалась больше осознанной эффективности их действий, чем осознанных затрат. Люди, несомненно, готовы переносить достаточно высокие риски, связанные с высокой ценой, если надеются на большие возможности достижения своих целей. Шансы скорее ожидаемого выигрыша, чем ожидаемых затрат были безусловно ключевым движущим фактором в появившейся возможности.

Я уверен, что в обоих этих условиях (нежелание применения силы в полную мощь, с одной стороны, и осознание возможных перемен, с другой) ключевым моментом была перегруппировка в стане элиты старого режима. Недостаток убеждений, пассивное и даже активное несоблюдение коммунистических идеалов многими партийными деятелями и интеллигенцией, вероятно, проложили путь для возможности к переменам, осознаваемым широкими массами.

В-третьих, это проблема идеологии. Современные взгляды на роль идеологии в революциях, выявленные на примере Иранской революции, отмечают важность наличия культурной оппозиции или идеологий призывающих к изменениям. Однако кажется не совсем ясным, за какие идеалы боролись антикоммунистические революции, и какая идеология, если такая вообще существовала, явилась объединяющей силой. Национализм скорее был в спячке в СССР, затем был оппортунистически использован коммунистическими и экскоммунистическими политиками на Кавказе, в Центральной Азии и непосредственно в самой России (и гораздо сильнее в странах Балтии). Движение в защиту окружающей среды имело высокое значение на начальных стадиях выступлений в России, но движение в защиту окружающей среды перестало играть важную роль, как только революции приняли нешуточный размах. Западный либерализм был популярен только для узкого круга интеллигенции в Восточной Европе и России, но так и не заинтересовал большинства населения. А после революций большинство стран (за исключением Венгрии, Чехии и Польши), похоже, застряли в идеологическом вакууме, стараясь понять в какую сторону теперь следует направляться. Если идеология и играла какую-либо роль в этих революциях, она носила туманный антикоммунистический характер, или сборную солянку разноречивых взглядов.

Результат действия этих трех факторов стало то, что образовавшееся в результате изменений режима в 1989-1991 годах государства подвержены изменениям и невероятно неустойчивы, даже для постреволюционного периода.

Поскольку не существовало организации, мобилизующей массы и ответственной за распад СССР, то и не было мощной организации, которая бы немедленно заменила бы Коммунистическую партию при основании нового режима. Политическая возможность состояла в основном в убеждении, что старое коммунистическое правительство созрело к ниспровержению, а не в вере в силу какой-либо определенной группы оппозиции. И, наконец, ни одна идеология не объединяла оппонентов Советского режима, а скорее смешанные оппортунистические идеологии вышли на сцену, от национализма и западничества до демократии, гуманизма и движения в защиту окружающей среды, безо всякого плана действий, призванного придать контуры новому постреволюционному обществу.

Теории революции обычно считают сам процесс начала и свершения революции гораздо более проблематичным, чем ее последствия. Как только становится ясным, какая из оппозиционных групп, и какая из идеологий доминируют после смещения старого режима, то и контуры нового режима должны стать достаточно четкими. Однако в случае с Советским Союзом, революция произошла, скорее благодаря многочисленным трещинам в старом режиме, а не триумфу какой либо определенной оппозиции. А это значит, что мы должны погрузиться намного глубже, изучая специфические исторические эпизоды, чтобы иметь хоть какие-либо намеки на будущее новой постреволюционной России.

Теории революции и будущее России

По существу, теории революции являются попытками систематизировать исторический опыт. Там же, где теории так и не смогли описать, что же оказалось существенным в прошлом, или хотя бы в чем ситуация в России уникальна, такого рода теории всегда будут давать ложные ориентиры. Поэтому я и не буду пытаться показать в дальнейшем своем изложении последовательные умозаключения из уже существующих теорий революции. Во многих отношениях, как уже было показано выше, эти теории могут вводить в заблуждение, поскольку уже оказались неспособными прогнозировать события 1989-1991 годов. Однако я вполне уверен, что если применять эти теории революции с учетом выявленных условий в Советском Союзе и новой России, и с учетом того, насколько эти условия схожи или различаются от событий в прошлом, все же теории революции могут предоставить надежную отправную точку для прогнозов о будущем России.

Первый общий вывод, который мы можем сделать, заключается в том, что достижение стабильных результатов после революций – это довольно длительный процесс с переменным успехом откатывающийся назад и продвигающийся вперед. Как Вы помните, во Франции потребовалось почти сто лет (1789-1871), чтобы пройти путь от свержения монархии до установления стабильной демократии. Китай избавился от старого режима в 1911, и только к 1949 году установилось общее правление, которое в свою очередь все еще развивается в неожиданных и непредсказуемых направлениях. Если же Россия действительно проходит через процесс тщательного переформирования элитных групп, пересмотра правящих институтов власти, и перестройки законодательного базиса, то это может занять довольно длительное время. Фантазии о стремительном и легком переходе к демократическому капитализму остаются не более чем фантазиями, за исключением тех стран, где уже имелся опыт и того и другого (например, Польша, Венгрия, Чехия и Восточная Германия). Но и в этих странах можно наблюдать и даже следует ожидать отклонения и откаты назад. Что касается стран, не имевших прежнего исторического опыта в новой политической и экономической системах, не получают их сразу незамедлительно после падения старого режима. Так же как монархисты, бонапартисты и республиканцы боролись во Франции почти целый век, так же мы можем ожидать, что бывшие коммунисты, республиканцы и националисты будут продолжать борьбу в России еще, возможно, десятилетиями. Нашим лучшим спутником должно стать терпение.

Во-вторых, не только примитивное достижение соглашения, кто же в стране будет иметь политическую власть, является залогом построения стабильного постреволюционного режима. К дополнению к этому и элита и общественные группы должны достичь доверия и должны сложиться устойчивые ожидания относительно широкого круга институтов: экономики, законодательной и судебной системы, образования, армии и политики. До тех пор пока отсутствуют такого рода доверие и устойчивые ожидания, у людей скорее будет преобладать желание получить временную выгоду для себя любыми доступными способами, чем желание медленного, но устойчивого накопления человеческого капитала, благосостояния.

Краткосрочная политическая стабильность может быть достигнута просто принятием и осознанием факта победы. Однако такого рода стабильность держится только до того момента, пока победители не будут подвергнуты нападкам со стороны более сильного противника. На этом вся стабильность заканчивается. Долгосрочная стабильность требует наличия у людей уверенности в том, что правила останутся такими же и будут приводиться в действие одинаковым образом, независимо от того, кто находится у власти.

Pages:     | 1 | 2 |    Книги по разным темам