Книги, научные публикации
Pages: | 1 | 2 | Н А У Ч Н А Я Б И Б Л I О Т Е К А МОДЕСТЪ ГОФМАНЪ Е. А. БОРАТЫНСКЙ (Бографическй очеркъ) IM WERDEN VERLAG МОСКВА AUGSBURG 2003 Текст печатается по изданию: ...
-- [ Страница 2 ] --Поэтическй мръ представляется поэту необитаемымъ островомъ, и онъ углубляется въ себя, пишетъ только для себя, пишетъ немного, но старательно отшлифовывая каждый стихъ и заставляя въ тЮсныхъ рамкахъ короткаго стихотвореня рельефно выступать полновЮсную мысль Ч большей частью безотраднаго характера. Острый лучъ мысли Ч нагой мечъ Ч разрушаетъ то царство поэзи, тотъ Дчудный градъУ, которому онъ хотЮлъ даровать согласье, и поэтъ возстаетъ на разсудокъ, на Дтьмы низкихъ истинъУ, при свЮтЮ которыхъ исчезли Дпоэзи младенческе сныУ.
Въ юЮ 1832 года мы застаемъ Боратынскаго въ МосквЮ, и съ конца этого года онъ начинаетъ работать надъ Дполнымъ собранемъ своихъ стихотворенйУ: Дкажется, оно въ самомъ дЮЮ будетъ посЮднимъ, Ч писалъ поэтъ князю П. А. Вяземскому, Ч и я къ нему ничего не прибавлю. Время поэзи индивидуальной прошло, другой еще не созрЮлоУ.
Въ 1832 году Боратынскй видЮлся съ Пушкинымъ, но собрать ДвсЮхъ ребятъ дружеской артелиУ не удалось Боратынскому, и въ Дсвоемъ кругуУ началъ поэтъ чувствовать себя одинокимъ и чужимъ.
РаздЮлъ Вяжли въ 1833 году вызвалъ поэта въ Мару, гдЮ онъ надЮялся найти досугъ, но здЮсь, въ деревнЮ, ему пришлось углубиться въ хозяйственныя хлопоты. ДЯ весь погрязъ въ хозяйственныхъ расчетахъУ Ч пишетъ Боратынскй въ это время, и ему, какъ старшему въ семьЮ, дЮйствительно пришлось много заниматься хозяйствомъ, которое его настолько увлекало, что, по собственному признаню, онъ Дни разу не думалъ о литературЮУ.
Въ сентябрЮ Боратынскй случайно оказался въ Казани въ то время, когда проЮзжалъ черезъ Казань Пушкинъ, собиравшй матералы для истори Пугачевскаго бунта, и поэты провели вмЮстЮ три дня: это было ихъ посЮднимъ продолжительнымъ свиданемъ, и только въ 1836 году мимолетно встрЮтился Боратынскй съ Пушкинымъ. ВстрЮча поэтовъ въ Казани была конечно радостной, но разница въ ихъ мровоззрЮни и путяхъ жизни еще рЮзче обозначилась. ВскорЮ Пушкинъ оказался въ своей деревнЮ БолдинЮ, Боратынскй Ч въ своей родной МарЮ, и въ то время, какъ первый отдался всецЮло творчеству, второй лишь изрЮдка прикасался къ лирЮ, весь поглощенный хозяйственными дЮлами. Впрочемъ, было много и общаго въ тЮхъ желаняхъ, которыми были полны сердца друзей въ ихъ деревенской тиши: Болдинская глушь внушила Пушкину желане Дплюнуть на Петербургъ, да подать въ отставку, да удрать въ БолдиноУ, а Боратынскй мечталъ устроить себЮ Прютъ отъ свЮтскихъ посЮщенй Надежной дверью запертой, Но съ благодарною душой Открытый дружеству и дЮвамъ вдохновенй.
XII.
Скитаня начали утомлять Боратынскаго, и онъ сталъ устраивать свою жизнь боЮе осЮдло въ МосквЮ и въ своей подмосковной Ч Петровскомъ. Съ этой цЮлью поэтъ въ 1835 году купилъ себЮ въ МосквЮ домъ у княжны Шаховской (на АрбатЮ) и сталъ въ немъ устраиваться.
Зиму 1836 и 1837 гг. Боратынскй прожилъ почти безвыЮздно въ МосквЮ, и посЮдняя зима была въ особенности тяжела поэту: 4-го ноября 1836 года умеръ его тесть, Л. Н.
Энгельгардтъ, котораго поэтъ искренно уважалъ и любилъ, и опечаленные Боратынске отказались не только отъ всякихъ развлеченй и свЮтскихъ удовольствй, но и закрыли свои литературные понедЮльники.
Тяжело начинался и новый, 1837 годъ, отнявшй у Росси Пушкина. Смерть Пушкина глубоко поразила и потрясла Боратынскаго, и свои впечатЮня отъ этой смерти онъ передалъ въ сЮдующемъ письмЮ къ князю П. А. Вяземскому: ДПишу къ вамъ подъ громовымъ впечатЮнемъ, произведеннымъ во мнЮ, и не во мнЮ одномъ, ужасною вЮстью о погибели Пушкина. Какъ русскй, какъ товарищъ, какъ семьянинъ, скорблю и негодую;
мы лишились таланта первостепеннаго, можетъ быть, еще не достигшаго своего полнаго развитя, который совершилъ бы непредвидЮнное, если бы разрЮшились сЮти, разставленныя ему обстоятельствами, если бы въ посЮдней, отчаянной его схваткЮ съ ними судьба преклонила вЮсы свои въ его пользу. Не могу выразить, что я чувствую;
знаю только, что я потрясенъ глубоко и со слезами, ропотомъ, недоумЮнемъ безпрестанно себя спрашиваю: зачЮмъ это такъ, а не иначе? Естественно ли, что великй человЮкъ, въ зрЮлыхъ Ютахъ, погибъ на поединкЮ, какъ неосторожный мальчикъ? Сколько тутъ вины его собственной, чужой, несчастнаго предопредЮленя? Въ какой внезапной неблагосклонности къ возникающему голосу Росси ПровидЮне отвело око свое отъ поэта, давно составлявшаго ея славу и еще бывшаго (что бы ни говорили злоба и зависть) ея великою надеждой?.....Ф Смерть Пушкина застала Боратынскаго надъ созданемъ ДОсениУ, и ея заключительная строфа свидЮтельствуетъ о томъ безнадежно-мрачномъ состояни, которое овладЮло душой поэта въ это время:
Зима идетъ, и тощая земля Въ широкихъ лысинахъ безсилья, И радостно блиставшя поля Златыми класами обилья:
Со смертью жизнь, богатство съ нищетой, ВсЮ образы годины бывшей, Сравняются подъ снЮжной пеленой, Однообразно ихъ покрывшей:
Передъ тобой таковъ отнынЮ свЮтъ;
Но въ немъ тебЮ грядущей жатвы нЮтъ.
Съ Пушкинымъ хоронилъ Боратынскй посЮдняго друга лучшей поры жизни, и смерть Пушкина дала Боратынскому почувствовать все его духовное одиночество въ литературной МосквЮ, въ которой уже кипЮла новая жизнь, по самому существу своему чуждая и враждебная поэту. Больно задЮвали самолюбе поэта неодобрительные отзывы о немъ БЮлинскаго и критиковъ, вторившихъ БЮлинскому, и Боратынскому казалось, что въ МосквЮ образовалась цЮлая организованная ДкоттеряУ, имЮвшая цЮлью разрушене истинной поэзи. ТЮмъ тяжеЮе было Боратынскому, что съ И. В. КирЮевскимъ онъ, по неизвЮстнымъ причинамъ, разошелся, и некому было принять участе въ его душевной жизни. ОбрЮтая высокй свЮтъ Двъ нЮмотствующей пустынЮУ, наединЮ бесЮдовалъ поэтъ со своенравной струей Аи:
Мой восторгъ неосторожный Не обидитъ никого;
Не откроетъ дружбЮ ложной Таинъ счастья моего;
Не смутитъ глупцовъ ревнивыхъ И торжественныхъ невЮждъ Изляньемъ горделивыхъ Иль святыхъ моихъ надеждъ!
Москва угнетала Боратынскаго, и онъ большею частью жилъ въ своей подмосковной Ч въ Петровскомъ, гдЮ онъ чувствовалъ себя свободнЮе и лучше въ кругу семьи Ч среди подростающихъ дЮтей. Для нихъ Боратынскй самъ выбиралъ гувернеровъ и учителей и старался давать имъ воспитане и образоване согласно съ ихъ наклонностями.
Большою радостью для поэта было, когда въ его старшихъ дЮтяхъ обнаружились несомнЮнныя способности: въ АлександрЮ ЕвгеневнЮ способность къ рисованю и къ музыкЮ, а въ ЛьвЮ ЕвгеневичЮ Ч поэтическое дароване, которое привЮтствовалъ поэтъ отецъ стихотворенемъ:
Здравствуй, отрокъ сладкогласной!
ДЖизнь въ Петровскомъ прекраснаУ Ч писалъ Боратынскй матери, и радостно возвращался онъ въ свой домашнй уютъ посЮ частыхъ поЮздокъ въ Москву, гдЮ строился у него домъ въ 1837-1838 гг. Въ это же время Боратынскй началъ мечтать о жизни въ ПетербургЮ, куда его звали петербургске друзья, и о поЮздкЮ за-границу, которая тогда еще не могла осуществиться.
XIII.
Со временемъ написаня ДОсениУ и со смертью Пушкина совпалъ наибоЮе острый моментъ душевной борьбы поэта, который въ течене всей жизни привыкъ довЮрять разуму и повЮрять имъ свое чувство. Въ 30-хъ годахъ эта борьба разума и чувства рЮзко обозначилась, и поэтъ часто сомнЮвался въ своемъ кумирЮ;
въ то же время онъ сталъ чувствовать недостаточность эстетическаго и этическаго оправданя мра и все чаще и чаще обращался мыслью къ религознымъ вопросамъ. ДЧудный градъУ поэтическаго мра разрушался подъ острымъ лучемъ мысли, детерминизмъ не удовлетворялъ идеалистически настроеннаго поэта, и въ ДОсениУ намЮчался уже новый путь религознаго просвЮтЮня и оправданя жизни:
... отряхнувъ видЮня земли Порывомъ скорби животворной, Ея предЮлъ завидя невдали, Вдругъ умиленной, вдругъ покорной, Возмездй край, благовЮстящимъ снамъ ДовЮрясь чувствомъ обновленнымъ И бытя мятежнымъ голосамъ, Всесильнымъ гласомъ примиреннымъ, Внимающй въ весельи и тиши Лучамъ небесъ раскрывшейся души.
Предъ Промысломъ оправданнымъ ты ницъ Падешь съ признательнымъ смиреньемъ, Съ надеждою, не видящей границъ, И утоленнымъ разумЮньемъ...
Но еще не пришло то время, когда поэтъ смиренно склонился передъ Промысломъ.
Въ эти спокойные годы деревенскаго досуга онъ подвергъ переоцЮнкЮ всЮ цЮнности жизни, въ особенности, самыя высшя изъ нихъ Ч искусство и мысль о цЮлесообразности бытя;
и порой ему казалось, что Джизнь для волненья данаУ, Джизнь и волненье одноУ, и что мы сами вымышляемъ себЮ заботы Ч Добщя смутыУ или Длиру, палитру, рЮзецъУ любовь къ которымъ, быть можетъ, лишь ДсмЮшной недугъУ...
Но быть можетъ въ горнемъ клирЮ голосъ поэта будетъ звученъ, быть можетъ пЮснопЮвца жаръ окажется не смЮшнымъ недугомъ, а высшимъ даромъ;
можетъ быть, жизнь и ея явленя оправдываются вЮчною созидающею, высшею волею Творца?
И въ начаЮ 40-хъ годовъ начинаютъ разрЮшаться эти сомнЮнья Боратынскаго, и въ религи находитъ онъ наконецъ примирене Дмятежнымъ голосамъ бытяУ.
Въ 1841 году, сравнивая современнаго духовнаго бойца съ кипящимъ древнимъ Ахилломъ, поэтъ говоритъ новому Ахиллу:
... одной пятой своею Невредимъ ты, если ею На живую вЮру сталъ.
Религозное смирене предъ оправданнымъ Промысломъ охватило Боратынскаго въ концЮ его жизни, когда онъ писалъ ДМолитвуУ:
Царь небесъ! успокой Духъ боЮзненный мой!
Заблужденй земли МнЮ забвенье пошли Ч И на строгй твой рай Силы сердцу подай!
Но Боратынскй вообще не былъ чуждъ религозныхъ исканй. ДУже здЮсь онъ цЮнилъ только небесное счастье. Его религозныя вЮрованя отличались такой силой глубокаго убЮжденя, что смерть представлялась ему лишенной своего зловЮщаго образа.
Въ особенности посЮдне годы онъ стремился къ тому, чтобы я такъ же вЮровала, какъ онъ, и когда я его просила не затрагивать этого вопроса, онъ весело отвЮчалъ, что надЮется разсЮять мое непрязненное отношене и убЮдить меня въ невозможности разлуки двухъ любящихъ существъ;
и, повЮрите-ли Вы, въ то страшное мгновене, когда я не могла сомнЮваться въ его смерти, я почувствовала откровене, какъ бы охватившее меня, и то, что до тЮхъ поръ казалось мнЮ сомнительнымъ, превратилось въ увЮренностьУ...
Такъ писала его жена, Н. Л. Боратынская, къ графинЮ де Фонтанъ, вскорЮ посЮ его смерти.
XIV.
Въ январЮ 1840 года Боратынскй уЮхалъ въ Петербургъ, въ которомъ не былъ цЮлыхъ пятнадцать Ютъ. Онъ прожилъ тамъ немного больше двухъ мЮсяцевъ, и они оставили въ Боратынскомъ самыя лучшя воспоминаня и вызвали въ немъ желане основаться навсегда въ ПетербургЮ, гдЮ его такъ радушно приняли старые друзья и знакомые, и гдЮ ему ничто не напоминало Москвы. Москву въ это время поэтъ особенно ненавидЮлъ за недоброжелательное отношене къ себЮ московскихъ литераторовъ. И онъ мстилъ имъ эпиграммой:
На все свой ходъ, на все свои законы.
Межъ люлькою и гробомъ спитъ Москва;
Но и до ней глухой дошла молва, Что скученъ вистъ, и весеЮй салоны Отборные, гдЮ есть уму просторъ, ГдЮ властвуетъ не вистъ, а разговоръ.
И погналась за модой новосвЮтской, Но погналась старуха не путемъ:
Салоны есть, Ч но этотъ смотритъ дЮтской, А тотъ, увы! Ч глядитъ гошпиталемъ.
СовсЮмъ обратное впечатЮне произвели на Боратынскаго салоны Петербургске и прежде всего салонъ Карамзиныхъ, гдЮ онъ встрЮчался съ представителями литературнаго и аристократическаго мра и между прочимъ подружился съ Софьей Николаевной Карамзиной. Часто бывалъ Боратынскй также у князя Одоевскаго и познакомился въ его гостиной съ Лермонтовымъ, который произвелъ на него непрятное впечатЮне:
ДПознакомился съ Лермонтовымъ, Ч писалъ поэтъ своей женЮ, Ч который прочелъ прекрасную новую пьесу;
человЮкъ, безъ сомнЮня, съ большимъ талантомъ, но мнЮ морально не понравился. Что-то не радушное, МосковскоеУ... Боратынскй былъ оживленъ и любезенъ въ салонахъ Карамзиныхъ и Одоевскихъ, но истинную сердечную отраду находилъ онъ въ обществЮ своего свояка и друга Н. В. Путяты *), В. А. Жуковскаго, князя П. А. Вяземскаго и П. А. Плетнева. Съ Жуковскимъ и княземъ Вяземскимъ Боратынскй много бесЮдовалъ о ПушкинЮ, разбирался въ бумагахъ поэта, и мы читаемъ въ его письмЮ къ женЮ: Д... былъ у Жуковскаго. Провелъ у него часа три, разбирая ненапечатанныя новыя стихотвореня Пушкина. Есть красоты удивительной, вовсе новыхъ и духомъ, и формою. ВсЮ посЮдня пьесы его отличаются Ч чЮмъ бы ты думала? Ч силою и глубиною! Онъ только что созрЮвалъ. Что мы сдЮлали, Россяне, и кого погребли! Слова Феофана на погребене Петра Великаго. У меня нЮсколько разъ навертывались слезы художническаго энтузазма и горькаго сожаЮняУ... Боратынскй возобновилъ знакомство и со вдовой Пушкина и отзывался о ней, что она Двсе также прелестна и много выиграла отъ привычки къ свЮту;
говоритъ ни умно, ни глупо, но свободноУ.
Каждая минута поэта въ ПетербургЮ была занята, и онъ едва успЮвалъ Юздить, Ч то къ брату Ираклю Абрамовичу (женатому на блестящей княжнЮ Абамелекъ), то къ Одоевскимъ, къ Карамзинымъ, къ Лазаревымъ, къ Жуковскому, къ Вязмитиновымъ, въ театры, на концерты и пр. и пр. Не пропустилъ поэтъ случая посЮтить и Академю Художествъ;
и въ то время, какъ похвалы Брюлову не знали никакихъ предЮловъ, такъ передавалъ онъ Н. Л. Боратынской свое трезвое впечатЮне объ его картинЮ: ДВъ субботу былъ въ Академи Художествъ и видЮлъ ПосЮднй день Помпеи Брюлова. Все прежнее искусство бЮднЮетъ передъ этимъ произведенемъ, но одно искусство, а не сущность живописи. Колоритъ, перспектива, округлость тЮлъ, фигуры, выходящя какъ будто вонъ изъ полотна, Ч все это выше всякаго описаня;
но думаю, что изучающй Рафаеля, Микель-Анджело, Тицано найдетъ въ нихъ больше мысли, больше красоты. На лицахъ Брюлова однообразное выражене ужаса, и нЮтъ ни одной фигуры идеально прекрасной. Былъ также въ его мастерской. ВидЮлъ прекрасный портретъ Жуковскаго, Крылова и нЮсколько начатыхъ картинъУ.
* ) Н. В. Путята былъ женатъ на Софи ЛьвовнЮ Энгельгардтъ, родной сестрЮ жены Боратынскаго.
Большое впечатЮне произвела на Боратынскаго также балерина Тальони, но боЮе всего живило и бодрило поэта то Дблагорасположене всего здЮшняго обществаУ, которое онъ чувствовалъ въ ПетербургЮ. Хоть онъ и уставалъ отъ безпрестаннаго разсЮяня и разныхъ мытарствъ, но тЮмъ не менЮе говорилъ, что Петербургъ Дпрятенъ отсутствемъ непрятныхъ впечатЮнйУ, и что онъ Дсъ восторгомъ промЮнялъ бы на него МосквуУ.
XV.
Возвращаясь весной въ Москву, Боратынскй Юхалъ съ твердымъ намЮренемъ устроить всЮ свои хозяйственныя дЮла такъ, чтобы прочно обосноваться въ ПетербургЮ и наЮзжать въ деревню для отдыха и творчества, которому онъ хотЮлъ всецЮло отдаться.
Перодъ жизни поэта за 1840-1843 гг. характеризуется кипучею хозяйственною дЮятельностью: поэтъ строилъ домъ въ МурановЮ (имЮнье по дорогЮ въ Троице-Сергевскую лавру), занимался хозяйственными расчетами въ МарЮ, Каймарахъ, АтамышЮ и признавался матери: Двъ этотъ моментъ я далекъ отъ поэтическаго вдохновеняУ.
ДЮйствительно, поэтическихъ произведенй Боратынскаго за этотъ перодъ почти не появлялось, но поэтъ всетаки не забросилъ творчества: въ 1842 году выпустилъ онъ сборникъ ДСумеркиУ Ч или какъ прежде предполагалъ назвать его Ч ДСны зимней ночиУ, и былъ увЮренъ, что закатъ его творчества еще не скоро наступитъ, что посЮ сновъ зимней ночи забрежжитъ утро новой, обновленной весны...
Поглощенный хозяйственными дЮлами, поэтъ писалъ своей матери въ 1842 году: Дя привЮтствую издалека время, когда постройка моя будетъ закончена, когда у меня будетъ меньше заботъ положительныхъ (быть можетъ отсутстве воображаемаго отдыха), время, которое прельщаетъ меня тЮмъ, что я снова вернусь къ моимъ прошлымъ занятямъ. Вы думаете, что я надолго поселился въ деревнЮ: моя большая дЮятельность въ концЮ концовъ ничто иное, какъ потребность мира и душевнаго покояУ.
Въ 1841 году поэтъ началъ строить домъ въ МурановЮ и на это время поселился въ сельцЮ АртемьевЮ, въ 3 верстахъ отъ Муранова.
Боратынске жили въ совершенномъ одиночествЮ и наслаждались спокойнымъ домашнимъ счастьемъ: ДПодмосковная зимой Ч читаемъ мы въ письмахъ поэта Ч убЮжище мира боЮе глубокаго и боЮе полной тишины, чЮмъ деревни внутренней Росси... Нашъ домъ сейчасъ имЮетъ видъ маленькаго университета. У насъ пять иностранцевъ, между которыми случай доставилъ намъ и прекраснаго преподавателя рисованя. Наша жизнь мало разорительна, и выгоды, которыя мы надЮемся извлечь изъ эксплоатаци Юса, позволятъ намъ сдЮлать много для образованя дЮтей;
въ ожидани же они и ихъ учителя оживляютъ наше одиночествоУ...
Въ 1842 году Боратынскому часто приходилось бывать въ МосквЮ;
эти поЮздки были для него непрятны, такъ какъ отрывали его отъ деревенскихъ мирныхъ занятй и сталкивали съ враждебными ему литераторами. Тщетно успокаивали раздраженнаго поэта его друзья и близке ему люди. Въ письмЮ къ С. Л. Путята поэтъ благодаритъ ее за старане его ободрить и разсЮять боЮзненные сны его воображеня, которые однакожъ оказались не вовсе снами. ДНаши предположеня нынЮ странно оправдываются Ч писалъ Боратынскй. Теперь уже не мы одни подозрЮваемъ существоване организованной коттери.
На нее вопятъ въ МосквЮ новыя ея жертвыУ. И тЮ немногя стихотвореня, которыя сохранились отъ этой поры, говорятъ о глубокомъ раздражени поэта противъ ДглупцовъУ, изрывшихъ подъ нимъ Дсокрытый ровъУ.
Осенью 1842 года Боратынскому доставило большую радость развлечене Ч садить молодую рощу, и посЮвъ Юса внушилъ ему стихотворене, въ которомъ онъ прощается съ лирой и отвергаетъ струны звучащя одиноко и ненужно въ жеЮзномъ вЮкЮ:
ЛетЮлъ душой я къ новымъ племенамъ, Любилъ, ласкалъ ихъ пустоцвЮтный колосъ:
Я дни извелъ, стучась къ людскимъ сердцамъ, ВсЮхъ чувствъ благихъ я подавалъ имъ голосъ.
ОтвЮта нЮтъ! Отвергнулъ струны я...
Дно не мечтуУ Ч прибавляетъ поэтъ въ черновикЮ;
и въ то же время, идя на встрЮчу Двторой молодостиУ, Боратынскй пишетъ нЮсколько стихотворенй, которыя не носятъ такого безотраднаго характера, какъ его обращене къ молодой рощЮ.
XVI.
Осенью 1843 года Боратынскому наконецъ удалось осуществить свое давнишнее желане побывать въ чужихъ краяхъ, и около середины сентября поэтъ съ женою и старшими дЮтьми выЮхалъ изъ Петербурга, оставивъ младшихъ дЮтей на попечени дружественнаго и родственнаго ему семейства Н. В. Путяты. Боратынске Юхали въ дилижансЮ, и первыми ихъ остановками были Кенигсбергъ и Берлинъ. Въ БерлинЮ они пробыли восемь дней, и свое впечатЮне отъ Берлина поэтъ передалъ въ сЮдующемъ письмЮ къ матери: ДБерлинъ прекрасный городъ, менЮе красивый, чЮмъ Петербургъ, но расположенный боЮе правильно. Жизнь въ немъ размЮрена до посЮдней степени. ВсЮ отношеня частныя опреЮлены: коммерческя Ч неизмЮнными таксами, общественныя Ч ненарушимыми обычаями. Гражданинъ, безъ всякаго раздумья, подчиняется той же дисциплинЮ, что и солдатъ. Черезъ нЮсколько дней входишь въ жизнь города и живешь въ полной увЮренности безопасности, которая основана на отсутстви неожиданностейУ.
Изъ Берлина Боратынске поЮхали въ Лейпцигъ и оттуда по жеЮзной дорогЮ въ Дрезденъ.
Въ знаменитой Дрезденской галлереЮ Боратынскй стоялъ передъ Мадонной Рафаэля и передъ Христомъ Тицана: ДМадонна Рафаэля, писалъ онъ, Ч торжество идеи Христанства и никогда не перестанетъ вызывать восхищеня. Лучше о ней не говорить, а предоставлять народамъ приходить одному за другимъ для поклоненя этому божественному chef dТoeuvre.
Невозможно также не назвать твореня менЮе торжествующаго, но можетъ быть столь же великаго въ своей высшей печали: это Христосъ, называемый съ монетой, ТицанаУ.
Изъ Дрездена поэтъ съ семействомъ направился въ Парижъ черезъ Лейпцигъ, Франкфуртъ, Майнцъ, Кельнъ и Брюссель, и это долгое путешестве (по жеЮзной дорогЮ Юхали Боратынске только между Лейпцигомъ и Дрезденомъ и отъ Кельна) очень оживило его. ДЯ очень наслаждаюсь путешествемъ Ч писалъ онъ Н. В. ПутятЮ Ч и быстрой смЮной впечатЮнй. ЖеЮзныя дороги чудная вещь: это апоЭеоза разсЮяня.
Когда онЮ обогнутъ всю землю, на свЮтЮ не будетъ меланхолиУ.
Бодрое, приподнятое настроене духа не покинуло поэта и въ ПарижЮ.
Въ Парижъ Боратынскй прЮхалъ въ концЮ ноября и провелъ тамъ всю зиму.
Благодаря рекомендательнымъ письмамъ друзей, онъ перезнакомился со многими изъ литературной и аристократической знати Парижа: съ Сиркурами, съ Нодье, съ обоими Тьери, Альфредомъ де-Виньи, Меримэ, Ламартиномъ, M-me dТAguesseu, M-me de Fontanes, и другими;
поддерживалъ отношеня Боратынскй также и съ русскими знакомыми *).
Благодаря такимъ обширнымъ и разнообразнымъ кругамъ знакомствъ поэтъ имЮлъ возможность со всЮхъ сторонъ узнать Парижъ и не успЮвалъ писать домой о своихъ впечатЮняхъ, которыя мЮнялись съ каждымъ днемъ, и Боратынскй боялся сдЮлаться Дсовершеннымъ зЮвакойУ.
По просьбЮ Сиркуровъ, Боратынскй перевелъ нЮкоторыя изъ своихъ стихотвореня на французскй языкъ, но, несмотря на усиленныя просьбы писателей, весьма заинтересовавшихся русскимъ поэтомъ, рЮшительно воспротивился ихъ напечатаню.
Завязались въ ПарижЮ и близкя отношеня, какъ напримЮръ съ семействомъ M me de Fontanes, а съ нЮкоторыми парижскими знакомыми жена Боратынскаго и посЮ смерти поэта поддерживала дружественныя связи.
УЮзжая изъ Парижа, поэтъ писалъ: ДМы Юдемъ изъ Парижа съ впечатЮньями самыми прятными. Наши здЮшне знакомые показали намъ столько благоволительности, столько дружбы, что залечили старыя раны... Есть лица въ ПарижЮ, которыя мы покидаемъ даже съ грустю. Путешественникъ долженъ быть путешественникомъ: ему не сЮдуетъ нигдЮ заживаться, если хочетъ въ самомъ дЮЮ пользоваться своимъ мизантропическимъ счастемъУ. Но несмотря на то, что Дхорошо заграницейУ, Боратынскаго тянуло домой, и часто возвращался онъ мыслью къ оставленной имъ Росси. Посылая поздравлене Н. В. ПутятЮ къ 1 января 1844 года, Боратынскй сравнивалъ Россю съ Европой и говорилъ: ДПоздравляю васъ, любезные друзья, съ новымъ годомъ, обнимаю * ) Въ ПарижЮ Боратынскй сошелся со многими русскими эмигрантами и въ особенности съ Н. П. Огаревымъ.
ДВъ ПарижЮ мы сблизились съ нимъ и полюбили его всей душой, писалъ Огаревъ о Боратынскомъ: онъ имЮлъ много плановъ и умеръ, завЮщая намъ привести ихъ въ исполненеУ. Огаревъ посвятилъ сЮдующее стихотворене ДПамяти Е. А. БоратынскагоУ:
Въ его груди любила и томилась Прекрасная душа И ко всему прекрасному стремилась, Поэзей дыша;
Святой огонь подъ хладной сЮдиною Онъ гордо уберегъ, Не оскудЮлъ, хоть и страдалъ душою Средь жизненныхъ тревогъ;
На жизнь смотрЮлъ хоть грустно онъ, но смЮло И все впередъ спЮшилъ;
Онъ жаждалъ дЮлъ, онъ насъ сзывалъ на дЮло И вЮрилъ въ Бога силъ!
О, сколько разъ съ горячимъ рукожатьемъ, Съ слезою на глазахъ, Онъ намъ твердилъ: впередъ, младые братья, Предъ истиной все прахъ!
О, сколько разъ онъ, старецъ вЮчно юный, Нашъ кругъ одушевлялъ, Дрожали въ насъ души живыя струны, Согласный хоръ звучалъ, И дружно мы, напЮня наши чаши, Ихъ осушали вновь За все, что есть святаго въ жизни нашей, За правду, за любовь;
Онъ избралъ насъ, и старецъ, умирая, Друзья, намъ завЮщалъ, Чтобы по немъ, какъ тризну совершая, Въ борьбЮ нашъ духъ мужалъ.
васъ, вашихъ и нашихъ ребятишекъ;
желаю вамъ его лучше Парижскаго, который ни что иное, какъ привидЮне прошлаго, въ морщинахъ и праздничномъ платьЮ *). Поздравляю васъ съ будущимъ, ибо у насъ его больше, чЮмъ гдЮ-либо;
поздравляю васъ съ нашими степями, ибо это просторъ, который ничЮмъ не замЮнитъ здЮшняя наука;
поздравляю васъ съ нашей зимой, ибо она бодрЮе и блистательнЮе и краснорЮчемъ мороза зоветъ насъ къ движеню лучше здЮшнихъ ораторовъ;
поздравляю васъ съ тЮмъ, что мы въ самомъ дЮЮ моложе 12-ю днями другихъ народовъ и посему переживемъ ихъ, можетъ быть, 12-ю стоЮтьямиУ. А изъ Марселя Боратынскй писалъ своей матери: ДЯ вернусь въ мою родину исцЮленнымъ отъ многихъ предубЮжденй и съ полной снисходительностью къ нЮкоторымъ нашимъ истиннымъ недостаткамъ, которые мы часто съ удовольствемъ преувеличиваемъУ.
Съ наступленемъ весны Боратынскй собрался Юхать изъ Парижа въ Неаполь, Римъ и Флоренцю и въ апрЮЮ 1844 года двинулся на Марсель, несмотря на предостереженя парижскихъ врачей, которые опасались неблагопрятнаго вляня итальянской жары на здоровье поэта, страдавшаго лихорадками и головными болями.
ПосЮ пятидневнаго путешествя по Двеселой и живописной странЮУ, поэтъ прЮхалъ въ Марсель и сЮлъ на пароходъ, который шелъ въ Неаполь (о НеапоЮ поэтъ мечталъ съ дЮтства). ДНаше трехдневное мореплаване Ч пишетъ поэтъ Ч останется мнЮ однимъ изъ моихъ прятнЮйшихъ воспоминанй. Морская боЮзнь меня миновала. Въ досугЮ здоровья я не сходилъ съ палубы, глядЮлъ днемъ и ночью на волны. Не было бури, но какъ это называли наши французске матросы, trе s gros temps, сЮдственно, живопись безъ опасности... На корабЮ, ночью, я написалъ нЮсколько стиховъ...У Въ этихъ стихахъ поэтъ говорилъ:
Много земель я оставилъ за мною;
Вынесъ я много смятенной душою Радостей ложныхъ, истинныхъ золъ;
Много мятежныхъ рЮшилъ я вопросовъ Прежде, чЮмъ руки Марсельскихъ матросовъ Подняли якорь, надежды символъ!
............................
Нужды нЮтъ, близко-ль, далеко-ль до брега!
Въ сердцЮ къ нему приготовлена нЮга.
Вижу Нетиду: мнЮ жребй благой Емлетъ она изъ лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны, Завтра увижу Элизй земной.
Съ надеждою на душевное обновлене подъЮзжалъ Боратынскй къ Неаполю, и Нетида вынимала ему какъ будто Дблагой жребйУ. Радостно привЮтствовалъ поэтъ земной Элизй и черезъ двЮ недЮли по прЮздЮ писалъ Н. В. ПутятЮ: ДПятнадцать дней, какъ мы въ НеапоЮ, а кажется, живемъ такъ давно отъ полноты однообразныхъ и вЮчно новыхъ впечатЮнй. Въ три дня, какъ на крыльяхъ, перенеслись мы изъ сложной общественной жизни Европы въ роскошно-вегетативную жизнь Итали, Итали, которую за всЮ ея * ) СЮдуетъ помнить, что это письмо написано спустя лишь мЮсяцъ посЮ прибытя въ Парижъ, о которомъ всякй день мнЮне поэта мЮнялось.
заслуги должно бы на картЮ изображать особой частью свЮта, ибо она въ самомъ дЮЮ ни Африка, ни Азя, ни Европа.... Вотъ Неаполь! Я встаю рано. СпЮшу открыть окно и упиваюсь живительнымъ воздухомъ. Мы поселились въ Villa Reale, надъ заливомъ, между двухъ садовъ. Вы знаете, что Италя не богата деревьями;
но гдЮ они есть, тамъ они чудно прекрасны. Какъ наши сЮверные Юса въ своей романтической красотЮ, въ своихъ задумчивыхъ зыбяхъ выражаютъ всЮ оттЮнки меланхоли, такъ ярко-зеленый, рЮзко отдЮляющйся листъ здЮшнихъ деревьевъ живописуетъ всЮ степени счастья. Вотъ проснулся городъ: на осЮ, въ свЮжей зелени итальянскаго сЮна, испещреннаго малиновыми цвЮтами, шажкомъ Юдетъ Неаполитанецъ полуголый, но въ красной шапкЮ: это не всадникъ, а блаженный. Лицо его весело и гордо. Онъ вЮруетъ въ свое солнце, которое никогда не оставитъ его безъ призрЮня. Каждый день два раза, утромъ и вечеромъ, мы ходимъ на чудный заливъ, глядимъ и не наглядимся. На бульварЮ Chiaji, котораго подражане мы видимъ въ нашемъ Московскомъ, нЮсколько статуй, которыя освЮщаетъ для насъ то итальянская луна, то итальянское солнце. Понимаю художниковъ, которымъ нужна Италя.
Это освЮщене, которое безъ рЮзкости лампы выдаетъ всЮ оттЮнки, весь рисунокъ человЮческаго образа, во всей точности и мягкости, мечтаемой Артистомъ, находится только здЮсь, подъ этимъ дивнымъ небомъ. ЗдЮсь, только здЮсь, можетъ образоваться и рисовальщикъ и живописецъ. Мы осмотрЮли нЮкоторыя изъ здЮшнихъ окрестностей.
ВидЮли, что можно видЮть въ ГеркуланумЮ;
были въ Пуццоли, видЮли храмъ Серапйскй;
но что здЮсь упоительно, это то внутреннее существоване, которое даруетъ небо и воздухъ. Если небо, подъ которымъ Филемонъ и Бавкида превратились въ деревья, не уступаетъ здЮшнему, Юпитеръ былъ щедро-благъ, а они присно-блаженныУ.
Въ первый разъ Боратынскй чувствовалъ истинную радость бытя и каждый день, по его словамъ, наслаждался Доднимъ и тЮмъ же и всегда съ новымъ упоенемъУ.
Иначе начинаетъ звучать теперь и лира Боратынскаго, и бодростью проникнуто его посЮднее послане къ своему ДДядькЮ-ИтальянцуУ, который нЮкогда училъ его любить и понимать Италю.
Одинаково сильное впечатЮне производили на поэта и произведеня искусства, и природа, и даже простые приходске праздники съ фейерверками. Онъ писалъ Н. В.
ПутятЮ: Двеселый нравъ неаполитанцевъ, ихъ необыкновенная живость, безпрестанныя катанья, процесси, приходске праздники съ фейерверками, Ч все это такъ ярморочно, такъ безусловно весело, что нельзя не увлечься, не отдаться дЮтски преглупому и пресчастливому разсЮяню. МнЮ эта жизнь отмЮнно по сердцу: гуляемъ, купаемся, потЮемъ и ни о чемъ не думаемъ, по крайней мЮрЮ, не останавливаемся долго на одной мысли:
это не въ здЮшнемъ климатЮУ.
ДМы ведемъ въ НеапоЮ самую сладкую жизнь. Мы уже видЮли всЮ здЮшня чудесныя окрестности: Пуццоли, Баю, Кастеламаре, Соренту, Амальфи, Салерну, Пестумъ, Геркуланумъ, Помпейю. Теперь недЮля наша проходитъ для дЮтей въ урокахъ, а каждое воскресенье мы дЮлаемъ une partie de plaisir, осматриваемъ здЮшня церкви, дворцы и замки Ч или просто Юдемъ за городъ въ какую-нибудь деревнюУ.
Письмо это было посЮднимъ въ жизни Боратынскаго. Недолго пришлось ему вести Дсладкую жизньУ и отдаваться ДдЮтски преглупому и пресчастливому разсЮяньюУ.
Якорь, поднятый руками Марсельскихъ матросовъ, сталъ для русской поэзи символомъ не оправдавшейся надежды новой творческой жизни Боратынскаго.
28 юня (стараго стиля) съ Настасьей Львовной сдЮлался сильный нервный припадокъ.
БоЮзнь жены такъ взволновала Евгеня Абрамовича, что онъ также слегъ въ постель.
Къ утру 29-го юня Боратынскй почувствовалъ себя гораздо хуже: усилились головная боль и стЮсненя въ груди, и приглашенный докторъ не засталъ его въ живыхъ: Дсонъ нЮги сладостныйУ слился Дсъ посЮднимъ, вЮчнымъ сномъУ поэта.
ТЮло поэта было заключено въ кипарисовый гробъ и перевезено моремъ въ Петербургь. 30 августа 1845 года состоялись похороны Боратынскаго въ Александро Невской лаврЮ.
Могила его находится недалеко отъ могилъ Крылова и ГнЮдича, и на памятникЮ подъ барельефомъ поэта, высЮчены два стиха изъ неоконченной имъ поэмы ДВЮра и невЮреУ:
Въ смиреньи сердца надо вЮрить И терпЮливо ждать конца.
М. Л. Гофманъ.
Pages: | 1 | 2 |
Книги, научные публикации