Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | -- [ Страница 1 ] --

Н А У Ч Н А Я Б И Б Л I О Т Е К А МОДЕСТЪ ГОФМАНЪ Е. А. БОРАТЫНСКЙ (Бографическй очеркъ) IM WERDEN VERLAG МОСКВА AUGSBURG 2003 Текст печатается по изданию:

Боратынский Е. А. Полное собрание сочинений / Под редакцией и с примечаниями М. Л. Гофмана. Ч СПб, 1914 15. Том 1, стр. XVII XC й ФЭБ. Электронная HTML публикация, 2002 й Im Werden Verlag. PDF, 2003 info@imwerden.de I.

Евгенй Абрамовичъ Боратынскй принадлежитъ къ старинной дворянской фамили, родоначальникомъ которой считается Дмитрй Божедаръ, прославившйся своими побЮдами надъ врагами Венгри. Потомки Дмитря Божедара стали называться Боратынскими по имени замка Boratyn (ДБожья оборонаУ), которымъ они владЮли, и уже сынъ Дмитря Божедара подписывался Dmitry de Boratyn. Внукъ посЮдняго былъ приближеннымъ короля Сигизмунда-Августа и получилъ зване кастеляна города Пржемысла и старосты Самбора;

онъ умеръ въ 1558 году въ КраковЮ, похороненъ въ королевскомъ соборЮ, и на его памятникЮ сохраняется надпись, въ которой онъ названъ Pietro Boratinsky. Правнукъ Петра Боратынскаго Ч Иванъ Петровичъ Боратынскй Ч въ концЮ XVII стоЮтя оставилъ Польшу и переселился въ Россю, гдЮ, перейдя въ русское подданство и принявъ православе, получилъ помЮстье въ БЮльскомъ уЮздЮ Смоленской губерни (имЮне Голощапово) *).

Немногое мы знаемъ объ АбрамЮ АндреевичЮ Боратынскомъ, но и это немногое рисуетъ образъ отца поэта въ самыхъ симпатичныхъ чертахъ. А. А. Боратынскй началъ службу свою 18-ти Ютъ подпрапорщикомъ XVIII Лейбъ-Гварди въ Семеновскомъ полку (въ 1785 году) и 22-хъ Ютъ участвовалъ въ войнЮ противъ шведовъ. Письма Абрама Андреевича къ родителямъ, сохранившяся отъ этой поры, свидЮтельствуютъ о его простомъ, благородномъ мужествЮ и мягкомъ, чувствительномъ сердцЮ. ВмЮстЮ съ А. А.

служили въ ПетербургЮ его братья Ч Богданъ и Петръ, и самая нЮжная и крЮпкая дружба связывала троихъ братьевъ.

Черезъ фрейлину Нелидову узналъ о братьяхъ Боратынскихъ НасЮдникъ Престола Павелъ Петровичъ и приблизилъ ихъ къ себЮ, особенно полюбивъ и привязавшись къ Абраму Андреевичу. ДовЮре НасЮдника къ своему новому любимцу выразилось въ томъ, что молодой 24-x Ютнй поручикъ былъ произведенъ въ томъ же году въ секундъ майоры и назначенъ командиромъ Павловской, Гатчинской и Каменно-Островской команды, особенно близкой сердцу Павла Петровича. Въ этой командЮ А. А. пробылъ два года, и за эти два года Павелъ I при постоянныхъ личныхъ сношеняхъ могъ близко узнать и оцЮнить А. А. Боратынскаго, благоволене къ которому онъ выражалъ своими постоянными подарками. ДЕще вамъ, батюшка, доложимъ, писалъ А. А. своему отцу въ 1792 году, мы милостю Его И. В. столько облагодЮтельствованы, что неможно изобразить сими строками! Его попеченя столько объ насъ велики, что онъ яко чадолюбивый отецъ печется о составлени намъ благополучяУ. Въ 1796 году вступилъ на престолъ Императоръ Павелъ, и черезъ нЮсколько дней (14 ноября) А. А. Боратынскй писалъ отцу: ДМилостивый государь Батюшка! ИмЮю честь поздравить васъ съ нашимъ милостивымъ императоромъ, котораго вступленемъ первое дЮло было изливать неисчетныя * ) См. М. Боратынскаго ДРодъ Дворянъ БоратынскихъУ, приложене къ ДЛЮтописи Историко-родословнаго общества въ МосквЮУ за 1910 годъ, стр. 52-69, а также и В. В. Руммеля ДРодословный сборникъ Русскихъ дворянскихъ фамилйУ, т. I, С.-Пб. 1886 г.

всЮмъ милости. Ч Я опять не забытъ: меня вспомнилъ государь на четвертый день вступленя. Я взятъ къ нему въ адъютанты съ чиномъ полковника. Вчерашнй день ввечеру я поздравленъ, а сегодня уже вступилъ въ должность. Я ни у кого не въ командЮ, кромЮ самого государяУ. И посЮ восшествя на престолъ Павла I Абрамъ Андреевичъ не успЮваетъ сообщать своему отцу о цЮломъ рядЮ милостей: 5 декабря 1796 г. братьямъ Абраму и Богдану Андреевичамъ было пожаловано помЮстье Вяжля (въ Кирсановскомъ уЮздЮ, Тамбовской губерни) съ двумя тысячами душъ, 1 января 1797 года А. А. произведенъ въ Генералъ-Майоры, 17 мая назначенъ командиромъ Лейбъ-Гренадерскаго полка, 7 августа получилъ орденъ св. Анны I ст. и московское командорство, состоящее изъ нЮсколькихъ деревень, въ октябрЮ Ч домъ и т. д. и т. д.

Въ декабрЮ 1797 года Абрамъ Андреевичъ посватался къ любимой фрейлинЮ Императрицы Мари Неодоровны, АлександрЮ НеодоровнЮ Черепановой, блестяще окончившей Смольный институтъ, образованной и умной Ч получилъ согласе, и января 1798 года произошло вЮнчане родителей поэта. ДВъ 29-й день Генваря свершилась судьба моя, Ч писалъ А. А. Ч Предъ престоломъ самого Бога я клялся вЮчно соблюсти мой обЮтъ, Ч я его не нарушу. Я нашелъ друга искренняго мнЮ по сердцу моему, я счастливъ. Батюшка! порадуйтесь благополучю преданнаго вамъ сына и благословите его хоть заочно. Она всЮмъ намъ другъ и будетъ вЮчно. Третй день, какъ я вступилъ въ сей священный союзъ, и вижу въ себЮ уже великую перемЮну: буйность пылкихъ страстей исчезла;

еще въ первый разъ ощущаю тихое спокойстве въ душЮ моей;

дружество и любовь я ощущаю вмЮстЮ, и каждая изъ нихъ наперерывъ даетъ мнЮ чувствовать мое счастеУ.

НеизвЮстный бографъ Александра Андреевича Боратынскаго (дяди поэта) *) такъ характеризуетъ Александру Неодоровну Боратынскую, мать поэта: Д....Въ семействЮ Андрея Васильевича (дЮда поэта) было еще одно существо, которое непремЮнно должно было имЮть сильное вляне на Александра Андреевича: то была жена его брата, Александра Неодоровна Боратынская. Ее точно можно было назвать необыкновенной женщиной: въ ней благородство характера, доброта и нЮжность чувства соединялись съ возвышеннымъ умомъ и почти неженской энергей. Что-жъ удивительнаго, что она поразила Александра Андреевича, и что онъ привязался къ ней всЮми силами своей пылкой души. Была-ли это одна возвышенная симпатя, или чувство боЮе исключительное и страстное, Ч трудно рЮшить, но дЮло въ томъ, что эта пламенная привязанность навлекла на себя неодобрене всЮхъ почтенныхъ членовъ семейства Боратынскихъ, и Александра Неодоровна, слишкомъ гордая и прямодушная, чтобы переносить даже предположеня, совершенно удалилась отъ молодого человЮка...Ф.

Пока Боратынске радовались своему семейному счастю, Абрама Андреевича такъ же внезапно постигла опала, какъ внезапно началось и его быстрое движене, и 6-го сентября 1798 года, въ чинЮ генералъ-лейтенанта, онъ былъ уволенъ отъ службы.

Выйдя въ отставку, А. А. Боратынскй уЮхалъ въ свое тамбовское помЮстье Вяжля и поселился въ той его части, которая носитъ назване Мара. ДЮятельная натура Абрама Андреевича не могла примириться съ вынужденнымъ бездЮйствемъ, и, выбранный на должность тамбовскаго губернскаго предводителя дворянства, онъ удЮлялъ много времени губернскимъ дЮламъ, заботясь, между прочимъ, о распространени просвЮщеня и о поддержани училищъ. Хозяйственныя заботы также увлекли бывшаго фаворита Павла I;

онъ пристрастился къ своей ДМарЮУ и устроилъ изъ нея роскошное и красивое имЮне, * ) Небольшой набросокъ бографи Александра Андреевича Боратынскаго находится въ Татевскомъ архивЮ.

соорудивъ въ немъ съ большимъ вкусомъ бесЮдки, мостики, гроты, каскады, тропы и пр.

НесомнЮнно, что А. А. обладалъ значительнымъ вкусомъ и чувствомъ изящнаго, какъ о томъ свидЮтельствуетъ и его сынъ-поэтъ, рисуя въ своемъ ДЗапустЮниУ Дзаглохшй Элизей МарыУ, тропы въ которомъ Дхудожникъ опытный нЮкогда провелъУ. И Мара, замЮнившая своими интересами и заботами военную службу, тЮмъ боЮе могла давать удовлетвореня Боратынскому, что являлась его творчествомъ. Поэтъ Боратынскй потерялъ своего отца очень рано и впосЮдстви говорилъ: ДмнЮ память образа его не сохранилаУ;

но въ МарЮ онъ въ каждой тропинкЮ, въ каждомъ деревЮ чувствовалъ невидимое присутстве отца и восклицалъ въ своемъ ДЗапустЮниУ:

Онъ не былъ мыслю, онъ не былъ сердцемъ хладенъ, Тотъ, кто глубокой нЮги жаденъ, Ихъ своенравный бЮгъ тропамъ симъ указалъ, Кто, преклоняя слухъ къ мечтательному шуму Сихъ кленовъ, сихъ дубовъ, въ душЮ своей питалъ Ему сочувственную думу.

Давно кругомъ меня о немъ умолкнулъ слухъ, Пряла прахъ его далекая могила, МнЮ память образа его не сохранила, Но здЮсь еще живетъ его доступный духъ;

ЗдЮсь, другъ мечтанья и природы, Я познаю его вполнЮ:

Онъ вдохновенемъ волнуется во мнЮ, Онъ славить мнЮ велитъ Юса, долины, воды;

Онъ убЮдительно пророчитъ мнЮ страну, ГдЮ я насЮдую безсмертную весну, ГдЮ разрушеня сЮдовъ я не примЮчу, ГдЮ въ сладостной сЮни невянущихъ дубровъ, У нескудЮющихъ ручьевъ, Я тЮнь священную мнЮ встрЮчу.

Скучать Боратынскимъ не приходилось въ этомъ уголкЮ степной Тамбовской губерни:

по званю губернскаго предводителя дворянства, А. А. Боратынскй поддерживалъ отношеня съ помЮщиками, и гостепримная Мара служила центромъ, куда собирались не только изъ сосЮднихъ имЮнй Ч Любичей, Умета, Оржевки, но и изъ боЮе отдаленнаго Бекова и изъ Пензы. Мирная жизнь бывшихъ любимцевъ Императора и Императрицы ничЮмъ не прерывалась, и, окруженные такими просвЮщенными сосЮдями, какъ напр. Хвощинске и Кривцовы, занятые хозяйственными дЮлами, они мало тяготились деревенскою жизнью, тЮмъ боЮе, что скоро начались и другя заботы Ч заботы о дЮтяхъ, которымъ они и отдались всею душою.

Черезъ два года посЮ свадьбы Боратынскихъ, 19 февраля 1800 года, у нихъ родился старшй сынъ Ч Евгенй.

II.

ДЮтство Евгеня Абрамовича Боратынскаго протекло въ исключительно-счастливой обстановкЮ, и если въ 20-хъ годахъ, испытавъ гоненья рока, Боратынскй говорилъ:

Все мнится, счастливъ я ошибкой, И не къ лицу веселье мнЮ, Ч то менЮе всего эти слова можно отнести къ его первой дЮтской порЮ.

Вообще, если внимательно вглядЮться въ условя всей жизни Боратынскаго, то окажется, что жизнь поэта слагалась далеко не такъ несчастливо, какъ это представляется большинству его бографовъ, и источникъ пессимизма, составляющаго основу поэзи Боратынскаго, надо искать не во внЮшнихъ условяхъ жизни, не въ жизненныхъ неудачахъ, а въ боЮе глубокомъ Ч въ натурЮ поэта и въ томъ направлени его ума, которое заставляло его искать осмысленности мра и жизни, подчиненныхъ вЮчнымъ, непреклоннымъ и тягостнымъ (какъ это часто казалось Боратынскому) законамъ. Но все же веселье никогда не было къ лицу Боратынскому, и въ 25 Ютъ онъ писалъ своему другу Н. В. ПутятЮ: ДВо мнЮ веселость Ч усиле гордаго ума, а не дитя сердца. Съ самаго дЮтства я тяготился зависимостью и былъ угрюмъ, былъ несчастливъУ.

Повидимому, поэтъ говоритъ въ данномъ случаЮ о той порЮ дЮтства, которая скорЮй можетъ быть названа юностью: маленькй ДБубинькаУ, какъ его звали, не могъ жаловаться на судьбу, окружавшую его радостями и заботами любящихъ людей: онъ росъ въ счастливой семейной обстановкЮ тихимъ, задумчивымъ мальчикомъ, жадно воспринимавшимъ всЮ впечатЮня окружающаго его маленькаго мра и чутко отзывающимся на его радости и горести. Ребенокъ развивался очень скоро, не по Ютамъ. Рано обнаружившяся его способности привлекли на него внимане всЮхъ членовъ обширнаго семейства Боратынскихъ, а его нешумный, тихй нравъ, необыкновенная чуткость и сердечная мягкость сдЮлали ДБубушуУ, ДБубинькуУ, ДБубочкуУ всеобщимъ любимцемъ. Изъ обширной переписки родителей поэта съ его дядьми и тетками мы узнае мъ о такомъ исключительномъ отношени къ Днеобыкновенному ребенкуУ, на эпитеты которому не скупятся его родные.

Такъ, когда родители собирались отпустить поэта погостить къ дЮдушкЮ Ч Андрею Васильевичу, то, какъ пишетъ крестная мать поэта, М. А. Панчулидзева, Дбатюшка и мы до слезъ были тронуты и заставляли брата Александра Андреевича много разъ повторять, какимъ образомъ онъ къ намъ собиралсяУ;

Дкакъ мы благодарны, милая сестрица, Ч пишетъ Екатерина Андреевна Боратынская Ч что вы намъ писали нЮсколько словъ Бубинькиныхъ. Батюшка самъ перечитывалъ это мЮсто нЮсколько разъУ. Поздравляя Абрама Андреевича съ рожденемъ третьяго сына Ч Льва Абрамовича Ч М. А. Панчулидзева не можетъ придумать лучшаго пожеланя новорожденному, какъ то, чтобы онъ Дбылъ такъ же хорошъ, какъ мой милый БубинькаУ.

О томъ, какъ любили поэта его родители, нечего распространяться, Ч это слишкомъ явствуетъ изъ сЮдующихъ отзывовъ Абрама Андреевича, характеризующихъ поэта въ его дЮтскомъ возрастЮ: ДЭто такой робенокъ, что я въ жизни моей не видывалъ такого добронравнаго и хорошаго дитя.... Бубинька 2 года не только розги, но ниже выговору не заслужилъ: рЮдкй робенокъ!...У 15 юня 1805 года (т. е. когда Боратынскому было пять Ютъ) А. А. пишетъ своему отцу, А. В. Боратынскому: ДБубинька уже выучился грамотЮ и теперь пишетъ. У него, благодаря Бога, поняте очень хорошее, и мы, игравши съ нимъ, его учимъ. Ч Мы выписали учителя, котораго мы ждемъ изъ ПетербургаУ.

Этотъ выписанный учитель былъ прославленный Боратынскимъ Ддядька-итальянецъУ Боргезе, оказавшйся образованнымъ человЮкомъ и очень хорошимъ воспитателемъ.

Мальчикъ очень скоро привязался къ своему новому воспитателю, умЮвшему всегда ладить съ дЮтьми и заинтересовывать ихъ, и сохранялъ чувство привязанности и признательности къ нему до самой своей кончины. Осенью 1806 года родители Боратынскаго уЮхали въ Москву, оставивъ своего сына на попечене дяди Богдана Андреевича, и посЮднй сообщаетъ, что ДБубинька ведетъ себя очень хорошо и учится весьма успЮшноУ, за что, по мнЮню Б. А., сЮдуетъ быть признательнымъ г. Боргезу, Дкоторый по истинЮ того достоинъУ. Шести Ютъ Боратынскй уже говорилъ и писалъ по-французски и служилъ переводчикомъ въ разговорахъ своего дяди съ воспитателемъ итальянцемъ. Боргезе, повидимому, положилъ начало знакомству поэта съ французской литературой;

большое вляне на впечатлительнаго мальчика оказывали также живыя рЮчи Боргезе о природЮ и искусствЮ Итали, и Боргезе, тосковавшй по своей родинЮ, ДотчизнЮ лучезарнойУ, сумЮлъ внушить и своему воспитаннику любовь къ классическому итальянскому мру. И память живыхъ рЮчей дядьки-итальянца никогда не ослабЮвала въ Боратынскомъ: онъ мечталъ объ Итали въ своемъ финляндскомъ уединени, мечталъ въ МосквЮ и въ 1831 году восклицалъ:

Небо Итали, небо Торквата, Прахъ поэтическй древняго Рима, Родина нЮги, славой богата, Будешь-ли нЮкогда мною ты зрима?

Рвется душа, нетерпЮньемъ объята, Къ гордымъ остаткамъ падшаго Рима!

Снятся мнЮ долы, Юса благовонны, Снятся упадшихъ чертоговъ колонны!

И русская поэзя должна съ благодарностью къ Боргезе отмЮтить, что сны объ Дупадшихъ чертоговъ колоннахъУ, Дблаговонныхъ Юсахъ и долахъУ, любовь къ красотЮ Ч вызвалъ въ Боратынскомъ его первый ДдядькаУ. Только въ 1844 году, въ годъ своей смерти, удалось поэту осуществить свои сны, и тогда онъ мысленно обратился къ Боргезе, который Самъ глаза сомкнулъ, когда мрскя сЮти Ужъ поняли тобой взлеЮянныя дЮти;

Когда, свидЮтели превратностей земли, Они глубокй взоръ уставить ужъ могли, Забвенья чуждыя за жизненною чашей, На итальянскй гробъ въ оградЮ церкви нашей.

А я Ч восклицалъ Боратынскй:

Я Ч съ памятью живыхъ твоихъ рЮчей Ч УвидЮлъ роскоши Итали твоей...

ИзвЮстно, что въ дЮтствЮ у Боратынскаго было еще два гувернера-француза, но о нихъ мы ничего не знаемъ, и поэтъ не вспоминаетъ о нихъ, между тЮмъ какъ онъ не забываетъ въ письмахъ къ матери изъ Пансона и изъ Пажескаго корпуса передавать привЮты Дau bon M-r BoriesУ, а въ 1817 году, отвЮчая на письмо своего бывшаго дядьки, пишетъ ему: Д.....оставьте, пожалуйста, эти отвратительные титулы нижайшаго слуги:

нЮтъ ничего, что бы я такъ ненавидЮлъ, какъ эту неЮпую вЮжливость. Я хочу названя друга: съ этимъ названемъ мы разстались. До свиданя, мой старый другъ, будьте здоровыУ.

СЮдуетъ упомянуть, наконецъ, и о томъ воспитательномъ и художественномъ значени, какое имЮла на поэта природа, окружавшая его въ дЮтствЮ;

завЮтный долъ Мары Боратынскй называетъ ДпривЮтнымъ леЮятелемъУ его Дпервыхъ думъУ. Чуткй къ людямъ, поэтъ былъ не менЮе чутокъ и къ природЮ и своими произведенями доказалъ, что ему не чуждъ былъ Дговоръ древесныхъ листовъУ, и что онъ самъ Ручья разумЮлъ лепетанье.

Воспоминане о родной природЮ, въ которой онъ провелъ свое дЮтство, всегда было для Боратынскаго священнымъ воспоминанемъ. Этимъ воспоминанемъ онъ дорожилъ всю свою жизнь, и во всЮхъ важныхъ случаяхъ мысленно обращался онъ къ своей родинЮ. Такъ, въ 1827 году, на другой годъ посЮ женитьбы, Боратынскй привелъ подъ ДсЮнь святуюФ... соучастницу въ мольбахъ:

Мою супругу молодую Съ младенцемъ тихимъ на рукахъ и въ сЮдующихъ строфахъ привЮтствовалъ Мару, посЮ того, какъ упали съ его рукъ Дсудьбой наложенныя цЮпиУ:

... вновь Я вижу васъ, родныя степи, Моя начальная любовь.

Степного неба сводъ желанный, Степного воздуха струи, На васъ я въ нЮгЮ бездыханной Остановилъ глаза мои.

Но мнЮ увидЮть было слаще ЛЮсъ на покатЮ двухъ холмовъ Ч И скромный домъ въ садовой чащЮ Ч Прютъ младенческихъ годовъ.

Я твой, родимая дуброва! Ч восклицалъ поэтъ и высказывалъ затаенное, глубокое желане остаться подъ хранительнымъ кровомъ родины:

Пускай, пускай въ глуши смиренной, Съ ней, милой, бытъ мой утая, Другихъ урочищей вселенной Не буду помнить бытя.

Пускай о свЮтЮ не тоскуя, Предавъ забвеню людей, Кумиры сердца сберегу я Одни, одни въ любви моей.

Въ 1833 году Боратынскй посЮтилъ свою Дсвятую сЮньУ осенью и далъ намъ дивную картину запустЮня Мары. Въ этой картинЮ удивительно сочетались дЮтскя воспоминаня о МарЮ, какой она была при жизни его отца, съ картиною ея увяданя въ унылую осеннюю пору:

Я посЮтилъ тебя, пЮнительная сЮнь, Не въ дни веселые живительнаго мая, Когда зелеными вЮтвями помавая, Манишь ты путника въ свою густую тЮнь;

Когда ты вЮешь ароматомъ Тобою бережно взлеЮянныхъ цвЮтовъ:

Подъ очарованный твой кровъ Замедлилъ я моимъ возвратомъ.

Въ осенней наготЮ стояли дерева И непривЮтливо чернЮли;

ХрустЮла подъ ногой морозная трава, И листья мертвые, волнуяся, шумЮли;

Съ прохладой рЮзкою дышалъ Въ лицо мнЮ запахъ увяданья;

Но не весенняго убранства я искалъ, А прошлыхъ дней воспоминанья.

Душой задумчивой, медлительно я шелъ Съ годовъ младенческихъ знакомыми тропами;

Художникъ опытный ихъ нЮкогда провелъ.

Увы, рука его изглажена годами!

Стези заглохшя, мечтаешь, пЮшеходъ Случайно протопталъ... Сошелъ я въ долъ завЮтный, Долъ, первыхъ думъ моихъ леЮятель привЮтный!

Пруда знакомаго искалъ красивыхъ водъ, Искалъ прыгучихъ водъ мнЮ памятной каскады;

Тамъ, думалъ я, къ душЮ моей Толпою полетятъ видЮнья прежнихъ дней...

Вотще! лишенныя хранительной преграды, Далече воды утекли, Ихъ ложе поросло травою, Прютъ хозяйственный въ немъ улья обрЮли, И легкая тропа исчезла предо мною:

Ни въ чемъ знакомаго мой взоръ не обрЮталъ!

Но вотъ, попрежнему, Юсистымъ косогоромъ, Дорожка смЮлая ведетъ меня... обвалъ Вдругъ поглотилъ ее... Я сталъ И глубь нежданную измЮрилъ грустнымъ взоромъ;

Съ недоумЮнемъ искалъ другой тропы.

Иду я, Ч гдЮ бесЮдка тЮетъ, И въ прахЮ передъ ней лежатъ ея столпы, ГдЮ остовъ мостика дряхЮетъ.

И ты, величественный гротъ, Тяжело-каменный, постигнутъ разрушеньемъ И угрожаетъ ужъ паденьемъ.

Бывало, въ Ютнй зной, прохлады полный сводъ!

Что-жъ? пусть минувшее минуло сномъ летучимъ!

Еще прекрасенъ ты, заглохшй Элизей, И обаянемъ могучимъ Исполненъ для души моей.

Въ 1808 году поэту исполнилось 8 Ютъ, и вскорЮ посЮ того Боратынске переЮхали въ Москву.

ДЮтство поэта еще не прошло, но прошла первая, счастливо-безмятежная пора дЮтства, тЮсно связанная съ Марою и ея бытомъ. Въ МосквЮ Боратынскй узналъ и первое настоящее горе: 24 марта 1810 года умеръ его отецъ, Абрамъ Андреевичъ. ВсЮ заботы о воспитани дЮтей перешли къ матери, и Александра Недоровна проявила въ этомъ случаЮ большую энергю и, совершенно отказавшись отъ всякихъ удовольствй и личной жизни, посвятила свою жизнь дЮтямъ.

А. Н. съ такимъ участемъ входила въ маленькй мрокъ съ его радостями и горестями, что дЮти видЮли въ ней не столько воспитательницу-мать, сколько нЮжнаго и вЮрнаго друга, которому можно все разсказать, такъ какъ онъ все пойметъ и во всемъ приметъ не снисходительное, а горячее участе. Такая дружба существовала въ особенности между матерью и ея старшимъ сыномъ Ч Евгенемъ Абрамовичемъ. Александра Недоровна какъ-то особенно сильно и боЮзненно привязалась къ поэту и такъ тосковала и страдала въ разлукЮ съ нимъ, что посЮднй, почти что для спасеня ея жизни, долженъ былъ впосЮдстви выйти въ отставку (посЮ полученя перваго офицерскаго чина), да и въ позднЮйше годы, посреди всевозможныхъ дЮлъ и заботъ, не забывалъ часто навЮщать свою мать и писать ей *).

III.

ПосЮ смерти мужа, А. Н. Боратынская оставалась съ дЮтьми въ МосквЮ весь годъ и въ начаЮ сЮдующаго года вернулась въ Мару.

Хлопоты ея объ Евгени АбрамовичЮ были успЮшны, и Высочайшимъ указомъ отъ 7 сентября 1810 года Боратынскй былъ зачисленъ въ Пажескй Его Императорскаго Величества Корпусъ. Черезъ 11/2 года, ранней весной 1812 года мальчикъ былъ отвезенъ * ) Письма Боратынскаго къ матери сохранились въ большомъ количествЮ и составляютъ едва-ли не половину всей собранной нами переписки поэта;

къ сожаЮню, эти письма имЮютъ небольшой интересъ, сравнительно безцвЮтны и рЮдко могутъ служить матераломъ для бографи Боратынскаго. Исключене составляютъ его дЮтскя и юношескя письма, въ которыхъ онъ дЮлится съ своимъ другомъ-матерью всЮми впечатЮнями, чувствами и мыслями;

изъ этихъ писемъ складывается образъ поэта Ч ученика Пансона, кадета Пажескаго корпуса и юноши, исключеннаго изъ корпуса Дза негодное поведенеУ, юноши, о которомъ всЮ окружающе говорятъ не иначе, какъ восторженно.

въ Петербургъ и отданъ въ частный нЮмецкй пансонъ Вильки-Коллинса для подготовки къ поступленю въ Пажескй Корпусъ *).

Въ первый разъ приходилось Боратынскому разставаться на долго съ матерью, съ братьями и сестрами, съ гувернеромъ Боргезе, со всЮмъ, къ чему уже привыкло въ счастьи его сердце. Но Петербургъ привлекалъ къ себЮ мальчика новизной впечатЮнй, и въ кругу многочисленныхъ товарищей-сверстниковъ надЮялся онъ найти тЮ удовольствя, которыхъ былъ лишенъ дома. Съ удовольствемъ поэтому Юхалъ Боратынскй въ Петербургъ, но уже первое письмо 12-ти Ютняго мальчика дышитъ разочарованемъ и грустью: ДНева теперь вся очистилась отъ льдинъ, сколько парусныхъ лодокъ и кораблей!

Но вмЮстЮ съ тЮмъ, маменька, безъ васъ все мнЮ кажется неладнымъ. Когда я уЮзжалъ, я еще не чувствовалъ всей тягости нашей разлуки, я не зналъ ея;

но теперь, маменька, какая разница! Петербургъ поразилъ меня своею красотою, все мнЮ казалось счастливымъ, но здЮсь со всЮми были матери. Я думалъ, что съ товарищами мнЮ будетъ весело: но нЮтъ, всякй играетъ съ другимъ, какъ съ игрушкой, безъ дружбы, безо всего! Какая разница, когда мы были съ вами! ПосЮдне дни, хотя мнЮ было грустно, я все же чувствовалъ удовольстве быть еще съ вами, и Ч сказать вамъ откровенно Ч я думалъ, уЮзжая, что мнЮ будетъ гораздо весеЮе съ мальчиками моихъ Ютъ, чЮмъ съ маменькой, потому что она уже большая;

но увы, я очень ошибся! Я думалъ найти дружбу, а нашелъ лишь холодную притворную учтивость, расчетливую дружбу: пока у меня было яблоко или что другое, всЮ были моими друзьями, но потомъ все было опять потеряно...Ф УвЮривъ себя въ такомъ первомъ разочаровани въ людяхъ, маленькй Боратынскй начинаетъ сторониться отъ людей и замыкается въ себЮ, проводя свой досугъ въ занятяхъ математикой и рисованемъ, къ чему онъ имЮлъ большя способности и влечене, и въ чтени книгъ. Будучи еще въ пансонЮ, Боратынскй абонировался въ библотекЮ Плюшара, и книга стала его близкимъ другомъ. Передъ нимъ открылся новый мръ Ч мръ французской литературы, поэзи и философи XVIII-го вЮка. 12-ти Ютнй мальчикъ, кажется, всего больше увлекался Вольтеромъ и энциклопедистами;

легкая французская поэзя была ему въ то время мало знакома, вляне эротической поэзи Парни, столь популярной у насъ въ начаЮ вЮка, его мало коснулось, и поэтъ могъ впосЮдстви говорить съ полнымъ правомъ, что ДЦитерскихъ истинъ возвЮстительУ Ч Парни Ч ни братъ, ни сватъ, СовсЮмъ не онъ отецъ мой крестный.

* ) Въ матералахъ для бографи Е. А. Боратынскаго, хранящихся въ Казанскомъ и Татевскомъ архивахъ, а также въ собраняхъ сочиненй, поступлене поэта въ Петербургскй пансонъ и письма оттуда къ матери датируются то 1808, то 1811 годомъ;

но въ виду того, что у Вильки-Коллинса Боратынскй пробылъ всего полгода, поступивъ туда весною, а въ декабрЮ 1812 года явился изъ Пансона въ Пажескй корпусъ (что извЮстно по оффицальнымъ даннымъ), мы приняли годомъ поступленя въ Петербургскй нЮмецкй пансонъ Ч 1812 годъ. Датировать письма изъ пансона 1808 годомъ нЮтъ никакихъ основанй, такъ какъ съ 1808 по 1810 г. Боратынскй былъ съ родителями въ МосквЮ, письма же къ матери онъ пишетъ изъ Петербурга и обращаетъ ихъ къ одной АлександрЮ НеодоровнЮ, совершенно не упоминая объ отцЮ, хотя и перечисляя поименно всЮхъ родственниковъ, которымъ передаетъ поклоны, Ч это служитъ доказательствомъ того, что письма свои поэтъ писалъ посЮ смерти отца, т. е. посЮ марта 1810 года. Только при томъ предположени, что Евгенй Абрамовичъ былъ отвезенъ въ Петербургъ въ самомъ начаЮ 1812 года, можно согласовать пребыване его въ пансонЮ съ его свидЮтельствомъ о томъ, что, оставивъ въ МосквЮ Дмогилу дорогуюУ, Опять увидЮли мы вотчину степную (а мы еще 27 декабря 1810 года застаемъ Боратынскаго въ МосквЮ);

кромЮ того, намъ извЮстны письма поэта, отправленныя роднымъ изъ Мары въ 1811 году.

Съ обширной французской классической литературой XVII и XVIII вв. онъ однако хорошо ознакомился, и это знакомство сильно повляло на выработку его мровоззрЮня, склоннаго къ рацонализму, къ господству мысли надъ чувствомъ. Нельзя сказать, впрочемъ, чтобы въ юности да и впосЮдстви Ч въ зрЮлыхъ годахъ Ч у Боратынскаго надъ чувствомъ преобладала мысль, но борьба мысли съ чувствомъ, обозначившаяся такъ ярко и рЮзко въ 30-хъ годахъ, провЮрка мыслю чувства Ч начинается еще въ эту отроческую пору жизни поэта. Рацонализмъ французской литературы, на которой Боратынскй учился мыслить, повлялъ на него тЮмъ сильнЮе, что онъ былъ еще въ первомъ дЮтствЮ задумчивымъ и впечатлительнымъ мальчикомъ, и влянемъ именно французской литературы объясняется та склонность къ резонерству, которая обнаруживается въ немъ въ отроческую пору. И это резонерство часто скрываетъ отъ нашихъ глазъ мягкаго, сердечнаго и отзывчиваго мальчика, какимъ знали и любили Боратынскаго всЮ родственники. Кто не упрекнетъ Ч но совершенно несправедливо Ч 14-ти Ютняго усерднаго читателя и поклонника французской литературы, утЮшающаго свою мать въ ея горЮ такими словами: ДМы узнали съ величайшею горестью о кончинЮ нашей бабушки. Я не имЮлъ счастя знать ее, но если она напоминала васъ, какъ бы я любилъ ее! МнЮ понятно ваше горе, но подумайте, милая маменька, это законъ природы.

Мы родимся для того, чтобы умереть, и, нЮсколькими часами раньше или позже, должны покинуть маленькй атомъ пыли, называемый землею. Будемъ надЮяться, что въ лучшемъ мрЮ мы снова увидимся съ тЮми, кЮмъ мы здЮсь дорожили. Богъ любитъ насъ и, безъ сомнЮня, не захочетъ воздать намъ безотрадною вЮчностью за жизнь, наполненную столькими горестями. Сегодня мы отдадимъ посЮднй долгъ памяти нашей бабушки.

Ежели эти обряды могутъ быть ей полезными, это, конечно, великое утЮшене для сердца. Быть можетъ, это заблуждене, но я люблю его, оно утЮшаетъ меня въ печали.

Прощайте, милая маменька. Я бы желалъ, чтобы утрата эта не слишкомъ сокрушала васъ;

не смЮю сказать вамъ: забудьте о ней;

я знаю, это слишкомъ тягостно для чувствительнаго сердцаУ.

Письмо это несомнЮнно навЮяно чтенемъ, и книжно звучатъ выраженя Дзаконъ природыУ, Датомъ пылиУ, сомнЮня въ пользЮ обрядовъ, но всЮ эти книжныя выраженя свидЮтельствуютъ всетаки о тяжелой душевной драмЮ.

Чтене французскихъ поэтовъ пробудило въ Боратынскомъ желане писать стихи, и отъ этого времени его пребываня въ пансонЮ сохранилось одно французское стихотворене Ч довольно гладкое стихотворное послане къ матери. Чтене французскихъ классиковъ и увлечене математикой и рисованемъ помЮшали Боратынскому хорошо усвоить нЮмецкй языкъ, мало распространенный въ русскомъ обществЮ;

всЮдстве плохого знаня этого языка, поэтъ могъ поступить только въ четвертый классъ Пажескаго корпуса, хотя по другимъ своимъ познанямъ онъ отвЮчалъ требованямъ старшаго класса.

Въ декабрЮ 1812 года Боратынскй поступилъ въ Пажескй корпусъ и черезъ два мЮсяца писалъ матери о томъ впечатЮни, какое на него произвело новое училище:

Д.... Меня экзаменовали и помЮстили въ 4-й классъ, въ отдЮлене г-на Василя Осиповича Кристофовича. Ахъ, маменька, какой это добрый офицеръ *), при томъ же онъ знакомъ дяденькЮ. Лишь только я опредЮлился, позвалъ онъ меня къ себЮ, разсказалъ все, что касается до корпуса, даже и съ какими изъ пажей могу я быть другомъ. Я къ нему хожу * ) Въ письмЮ къ Жуковскому въ 1823 году Боратынскй писалъ объ этомъ Ддобромъ офицерЮУ, какъ о пьяницЮ, который возненавидЮлъ поэта съ перваго взгляда и сталъ его пресЮдовать.

всякой вечеръ съ другими пажами, которые къ нему ходятъ. Онъ только зоветъ къ себЮ тЮхъ, которые хорошо себя ведутъ... Встаемъ мы въ 5 часовъ, въ 1/2 6-го на молитву Ч до 6-ти, потомъ къ чаю до 1/2 7-го, въ классы Ч въ 7 до одиннадцати, въ 12 обЮдать, а потомъ въ классы отъ 2-хъ до 4-хъ. Въ 7 часовъ и въ 8 часовъ ложимся спать....У Хорошее впечатЮне произвелъ и новый пажъ на своего воспитателя, который приблизительно въ то же время (аттестаця къ 1 марта 1813 года) отзывался о своемъ воспитанникЮ такъ:

ДБоратынскй Ч 13-ти Ютъ, вступилъ въ корпусъ 1812 года, поведеня хорошаго, нрава хорошаго, опрятенъ;

штрафованъ не былъ, греческаго закона, 4-го классаУ. Боратынскому, хорошо подготовленному, было не трудно учиться въ корпусЮ, и онъ весною 1813 года, посЮ пасхальныхъ вакацй, проведенныхъ у П. А. Боратынскаго, выдержалъ блестяще экзамены и перешелъ въ 3 классъ, удостоенный награды Дза успЮхи въ наукахъ и добронравеУ.

Первый годъ корпусной жизни окончился для Боратынскаго благополучно, Ч онъ привыкъ къ корпусу и полюбилъ его. Осенью онъ возвращался въ корпусъ съ охотою, какъ о томъ свидЮтельствуетъ М. А. Панчулидзева, сообщавшая 15 сентября 1813 года матери поэта, что ДБубуша въ корпусЮ уже въ другой разъ;

это мЮсто ему лучше всЮхъ нравитсяУ.

Мы не знаемъ подробностей о дальнЮйшемъ пребывани Боратынскаго въ корпусЮ, но, какъ можно судить по нЮкоторымъ отрывочнымъ свЮдЮнямъ и по отзывамъ корпуснаго начальства, любовь его къ корпусу ослабЮвала, мальчикъ сталъ сильнЮе скучать по дому, становился все боЮе и боЮе скрытнымъ и, занятый работою мысли и своими любимыми занятями Ч математикой и рисованемъ, Ч менЮе прилежно относился къ урокамъ, что и отозвалось на его успЮхахъ: посЮ весеннихъ экзаменовъ 1814 года выяснилось, что Боратынскй остался въ томъ же классЮ (въ третьемъ). Сообщая объ этомъ матери въ двухъ словахъ и утЮшая ее надеждою на будущй годъ, Боратынскй въ своемъ письмЮ переходитъ къ тому, что захватываетъ его гораздо боЮе, чЮмъ неудача на экзаменахъ, и подробно говоритъ о томъ, какъ Дсейчасъ я занимаюсь въ минуты отдыха переводомъ и сочиненемъ маленькихъ исторй, и, сказать вамъ правду, я больше всего люблю поэзю. Я очень бы хотЮлъ быть авторомъ. СЮдующй разъ я вамъ пришлю нЮчто вродЮ маленькаго романа, который я кончаю. Я очень желалъ бы знать, что Вы о немъ скажете.

Если Вамъ покажется, что у меня есть кое-какой талантъ, я буду изучать правила, чтобы совершенствоваться въ этомъУ. Дальше сЮдуетъ пространная и жестокая критика русскихъ присяжныхъ переводчиковъ, и письмо кончается любопытной просьбой Ч сообщить юному писателю, въ какомъ видЮ придетъ его письмо, запечатаннымъ или распечатаннымъ.

Не сЮдуетъ удивляться тому, что талантъ Боратынскаго получилъ такое позднее развите, въ сравнени съ его сверстниками Ч Пушкинымъ, Дельвигомъ и другими лицеистами, уже въ 14Ч15 Ютъ обращавшими на себя внимане не только друзей, но и читающей публики. Объяснене такого поздняго развитя заключается въ глубокомъ отличи уклада жизни Царскосельскаго Лицея отъ жизни въ Пажескомъ корпусЮ: въ посЮднемъ бывали случайныя выступленя поэтовъ (вродЮ Креницына), но не было живого литературнаго общества, не было соревнованя въ поэзи и того общаго гуманитарно-передового направленя, которое благопрятствовало развитю лицейской поэзи. И въ то время, какъ баронъ А. А. Дельвигъ громко привЮтствовалъ появлене новаго таланта въ лицЮ своего товарища Пушкина, предсказывая ему безсмерте:

Пушкинъ! Онъ и въ Юсахъ не укроется, Лира выдастъ его громкимъ пЮнемъ, И отъ смертныхъ восхититъ безсмертнаго Аполлонъ на Олимпъ торжествующй, Ч Боратынскй тихомолкомъ, боясь, чтобы кто-нибудь не узналъ, писалъ матери о томъ, что Донъ больше всего любитъ поэзюУ и признавался въ своемъ желани быть авторомъ.

Сознане своего поэтическаго призваня появилось въ Боратынскомъ такъ же рано, какъ и у его сверстниковъ Ч Пушкина и Дельвига, Ч но укрЮпить его въ этомъ сознани и поддержать никто не могъ: литературныя традици были чужды семьЮ Боратынскаго, въ корпусЮ его не посЮщали ни Жуковскй, ни князь Вяземскй, ни друге писатели;

да и кромЮ того, Боратынскй былъ слишкомъ замкнутымъ и неувЮреннымъ въ себЮ юношей, чтобы просить совЮтовъ и показывать свои твореня. Боратынскому приходилось итти ощупью по новой невЮдомой дорогЮ, и потому не удивительно, что огонь поэзи, присутстве котораго почувствовалъ въ душЮ своей пажъ Боратынскй, на долгое время погасъ въ немъ (или ни въ чемъ не проявлялся). Будущй поэтъ вступалъ въ тотъ тяжелый для него переходный возрастъ, когда онъ особенно нуждался въ поддержкЮ и въ указани ему пути, и онъ не получалъ ни отъ кого такихъ указанй: мать была далеко и, повидимому, не догадывалась о томъ сложномъ процессЮ, который происходилъ въ душЮ ея сына.

Въ ту критическую пору, когда мальчикъ перерождался въ юношу, Боратынскй оказался безъ всякихъ руководителей.

Какъ разъ въ это время былъ уволенъ по боЮзни изъ Корпуса его воспитатель Кристофовичъ, и Боратынскй перешелъ къ новому воспитателю Ч капитану Мацневу.

ПосЮднй часто боЮлъ (у него была чахотка) и отсутствовалъ по цЮлымъ мЮсяцамъ, и тогда роль воспитателя переходила къ капитану Десимонъ. Такая смЮна воспитателей не могла не отражаться и на ихъ воспитанникахъ-пажахъ, которые замЮтно стали распускаться въ поведени. Поэтическая природа Боратынскаго не находила себЮ питаня въ окружающей обстановкЮ, религозная опора была отнята, неопытный умъ ставилъ себЮ вопросы, съ которыми не могъ справиться, и на которые не могъ найти отвЮтовъ, и юношей овладЮла душевная тревога и безпокойство, очень замЮтно отразившяся въ его письмахъ. Въ это время Боратынскй мечталъ о морской службЮ и умолялъ мать Добъ этой милостиУ, такъ какъ Дмои интересы, которые Вамъ такъ дороги, какъ Вы говорите, этого настоятельно требуютъ. Я знаю, чего стоитъ Вашему сердцу видЮть меня въ столь опасной службЮ. Но скажите, знаете-ли Вы, гдЮ во всей вселенной, кромЮ царства океана, жизнь человЮческая не была бы подвержена тысячи опасностей, гдЮ смерть не похитила бы у матери сына, отца, сестру? Ч ВездЮ маЮйшее дуновене можетъ разрушить ломкую пружину, которую мы называемъ нашимъ сушествованемъ. Хоть Вы и говорите, милая маменька, что есть вещи, зависящя отъ насъ, Ч есть и другя, которыя довЮрены ПровидЮню. Наши дЮйствя, наши мысли зависятъ отъ насъ, но я не могу вЮрить, чтобы наша смерть зависЮла отъ выбора службы на сушЮ или на морЮ... Я Васъ умоляю, милая маменька, не противиться моей наклонности. Я не смогу служить въ гварди Ч ее слишкомъ берегутъ: во время войны она ничего не дЮлаетъ и остается въ постыдной праздности. И Вы называете это существованемъ? НЮтъ, это не существоване, а непрерывный покой. ПовЮрьте мнЮ, милая маменька, что ко всему можно привыкнуть, кромЮ покоя и скуки. Я бы предпочелъ лучше быть совершенно несчастнымъ, чЮмъ совершенно спокойнымъ въ свЮтЮ: живое и глубокое чувство заняло бы по крайней мЮрЮ мою душу цЮликомъ, сознане моихъ несчастй напоминало бы мнЮ, что я существую.

Въ самомъ дЮЮ, я чувствую, что мнЮ всегда нужно что-либо опасное, что бы меня занимало, Ч безъ этого я скучаю. Представьте, моя дорогая, меня на палубЮ, среди разъяреннаго моря, бЮшеную бурю, подвластную мнЮ, доску между мною и смертью, морскихъ чудовищъ, дивящихся чудесному орудю Ч произведеню человЮческаго геня, повеЮвающаго стихямъ...Ф Всегда уравновЮшенный, тихй, спокойный ребенокъ, больше всего любящй поэзю и думы, какъ-то рЮзко, скачками сталъ мЮняться, тяготиться спокойствемъ и скукой и потому сталъ выбирать себЮ товарищей, бывшихъ далеко не на отличномъ счету, но импонировавшихъ своей веселостью и удалью или безстрашемъ и вызывающимъ поведенемъ, протестомъ противъ распорядковъ корпусной жизни. Начальство такъ характеризовало новыхъ товарищей Боратынскаго: ДХаныковъ 3-й Ч поведеня изряднаго, нрава веселаго;

Приклонскй Ч поведеня шаловливаго, нрава веселаго и упрямаго, невсегда опрятенъ;

Креницыны оба Ч поведеня посредственнаго, нрава вспыльчивагоУ *).

Со своими новыми товарищами Боратынскй занимался различными шалостями, и проступки друзей, какъ можно думать, бывали порой весьма серьезнаго свойства. И въ этихъ проступкахъ сказывалась та порывистость и неуравновЮшенность, которыя характерны для Боратынскаго-юноши, и которыя заставляли его мечтать объ опасностяхъ морской службы;

замЮтимъ кстати, что раскаяне посЮ совершеннаго проступка всегда мучило Боратынскаго и не отвЮчало размЮрамъ его шалостей. Къ концу октября года относится первая шалость пажа **), до сихъ поръ бывшаго образцовымъ по поведеню, и черезъ нЮсколько дней провинившйся Боратынскй пишетъ сЮдующее письмо матери:

ДЛюбезная маменька! Я не знаю, какъ изъяснить Вамъ все, что я теперь чувствую. Могу * ) ЗамЮтимъ, что къ одному изъ братьевъ Креницыныхъ Ч Александру Николаевичу, Ч автору нЮсколькихъ памфлетовъ, Боратынскй обратился въ 1819 году съ посланемъ, которое свидЮтельствуетъ о томъ, что А. Н.

Креницынъ былъ его товарищемъ не только по шалостямъ;

обращаясь къ своему Дтоварищу радостей младыхъУ, Боратынскй писалъ:

О милый! я съ тобой когда-то счастливъ былъ!

ГдЮ время прежнее, гдЮ прежня мечтанья?

И живость дЮтскихъ чувствъ и сладость упованья!

Все хладный опытъ истребилъ.

............................

Когда разсЮянно, съ унынемъ внимать Я буду снамъ твоимъ о будущемъ, о счастьЮ, Когда въ мечтахъ твоихъ не буду принимать, Какъ прежде, пылкое, сердечное участье, Не сЮтуй на меня, о другЮ пожаЮй...

** ) Въ чемъ заключались шалости и проступки молодыхъ пажей, Ч неизвЮстно. Самъ Боратынскй разсказывалъ впосЮдстви въ письмЮ къ Жуковскому, что онъ Дзадумалъ составить общество мстителей, имЮющихъ цЮлю сколько возможно мучить нашихъ начальниковъ. Описане нашего общества можетъ быть забавно и занимательно посЮ главной мысли, взятой изъ Шиллера, и остальнымъ совершенно дЮтскимъ его подробностямъ. Насъ было пятеро. Мы сбирались каждый вечеръ на чердакъ посЮ ужина, по общему условю ничего не Юли за общимъ столомъ, а уносили оттуда всЮ съЮстные припасы, которые возможно было унести въ карманахъ, и потомъ свободно пировали въ нашемъ убЮжищЮ. Тутъ-то оплакивали мы вмЮстЮ судьбу свою, тутъ выдумывали разнаго рода проказы, которыя посЮ рЮшительно приводили въ дЮйстве. Иногда наши учителя находили свои шляпы прибитыми къ окнамъ, на которыя ихъ клали;

иногда офицеры наши приходили домой съ обрЮзанными шарфами.

Нашему инспектору мы однажды всыпали толченыхъ шпанскихъ мухъ въ табакерку, отъ чего у него раздулся носъ;

всего пересказать невозможно. Выдумавъ шалость, мы по жеребью выбирали исполнителя: онъ долженъ былъ отвЮчать одинъ, ежели попадется;

но самыя смЮлыя я обыкновенно бралъ на себя, какъ начальникъУ.

Въ виду того, что это письмо было написано Жуковскому съ цЮлью смягчить свою участь и носило полу дружескй, полу-офицальный характеръ, ему не слишкомъ можно довЮрять, и Н. Я. Максимовъ (ДЕвгенй Абрамовичъ Баратынскй по бумагамъ Пажескаго Е. И. В. КорпусаУ Ч Русская Старина 1870 г., т. II, стр. 638-647) доказалъ цЮлый рядъ уклоненй Боратынскаго отъ дЮйствительности;

окончательно опровергаются нЮкоторыя показаня Боратынскаго его же письмами изъ корпуса.

ли надЮяться когда-нибудь получить прощене въ проступкЮ, который я сдЮлалъ. Не столько меня трогаетъ наказане, которое я получилъ, какъ мысль, что я причинилъ вамъ столько горести. Ахъ, будьте увЮрены, что ваши слезы весьма мнЮ дороги. Какъ могу я когда-нибудь достойно заплатить вамъ за всю вашу ко мнЮ милость и любовь, а вмЮсто того, чтобъ какъ-нибудь изъяснить вамъ мою признательность, я довольно неблагодаренъ, чтобы наполнить жизнь вашу горестями о моемъ худомъ поведени.

ПовЮрьте, милая маменька, что слезы ваши гораздо для меня боЮе значатъ, чЮмъ всЮ наказаня. Теперь, слава Богу, я прощенъ, но только мысль, что вы все еще печалитесь и сердитесь, заставляетъ меня боЮе тому печалиться, нежели радоваться. Я надЮюсь будущимъ поведенемъ загладить вину свою и опять быть достойнымъ вашей любви.

Простите меня, милая маменька, избавьте меня отъ мученья, которое терплю, думая о вашей горести. Остаюсь вашъ всепокорный и раскаивающйся сынъ Евгенй БоратынскйУ.

Въ сЮдующемъ письмЮ Боратынскй благодаритъ мать за ту радость, которую принесло ему ея прощене, утЮшившее его, и прибавляетъ: Доно примирило меня съ самимъ собою, и мнЮ теперь ясно, во сколько разъ это драгоцЮннЮе всЮхъ удовольствй разсЮяняУ. И мы снова видимъ прежняго, мягкаго и чувствительнаго мальчика, и, аттестованный къ 1-му ноября 1814 года капитаномъ Мацневымъ Дповеденя и нрава дурногоУ, Боратынскй къ 1-му декабря показанъ (капитаномъ Десимонъ) не штрафованнымъ, Днрава изряднагоУ, и добавлено, что его Дповедене поправляетсяУ. И посЮ этого сЮдуетъ цЮлый рядъ аттестацй 1815 года, въ которыхъ, какъ на кривой, можно видЮть рЮзке переходы Боратынскаго Дотъ чувства къ шалости, къ мечтамъ отъ важныхъ думъУ и отъ проступковъ, за которые онъ бывалъ штрафованъ и назывался дурнымъ по нраву, Ч къ поведеню, отмЮчаемому его воспитателями не только какъ ДпоправляющемусяУ, но и вызывающему лестные отзывы, въ которыхъ онъ называется ДпримЮрнымъ по поведеню и нравуУ. (ЗамЮтимъ, что аттестаци кап. Десимонъ носятъ вообще боЮе благожелательный характеръ, чЮмъ аттестаци боЮзненнаго и раздражительнаго капитана Мацнева).

Воспитатели замЮтили скрытность характера и колебаня въ темпераментЮ Боратынскаго, но ничего не сдЮлали для того, чтобы облегчить ему тяжелый духовный ростъ, и единственной заботой о немъ было запрещене ходить по праздникамъ къ родственникамъ, мЮра, которая могла произвести только отрицательное дЮйстве, такъ какъ отъ юноши была отнята посЮдняя опора, посЮдняя помощь Ч со стороны горячо любившихъ его родныхъ. И предоставленный самому себЮ, своимъ товарищамъ и (если вЮрить словамъ Боратынскаго въ его письмЮ къ Жуковскому) романамъ о разбойничьихъ похожденяхъ, Боратынскй обнаружилъ ту шаткость характера, которая привела его въ февраЮ 1816 года къ катастрофЮ. Объ этой катастрофЮ онъ подробно разсказываетъ въ письмЮ къ Жуковскому.

Описавъ общество ДмстителейУ, имЮвшихъ главною цЮлью мучить своихъ начальниковъ, поэтъ продолжаетъ: ДСпустя нЮсколько времени мы (на бЮду мою) приняли въ наше общество еще одного товарища, а именно сына того камергера *), который, я думаю, вамъ извЮстенъ какъ по моему, такъ и по своему несчастю. Мы давно замЮчали, что у него водится что-то слишкомъ много денегъ;

намъ казалось невЮроятнымъ, чтобъ родители его давали 14-Ютнему мальчику по 100 и по 200 р. каждую недЮлю. Мы вошли къ нему въ довЮренность и узнали, что онъ подобралъ ключъ къ бюро своего отца, гдЮ большими кучами лежатъ казенныя ассигнаци, и что онъ всякую недЮлю беретъ оттуда по нЮсколько бумажекъ.

* ) Приклонскаго.

ДОвладЮвъ его тайною, разумЮется, что мы стали пользоваться и его деньгами.

Чердашные наши ужины стали гораздо повкуснЮе прежнихъ: мы Юли конфекты фунтами;

но блаженная эта жизнь недолго продолжалась. Мать нашего товарища, жившая тогда въ МосквЮ, сдЮлалась опасно больна и желала видЮть своего сына. Онъ получилъ отпускъ и, въ знакъ своего усердя, оставилъ несчастный ключъ мнЮ и родственнику своему Ханыкову: Двозьмите, онъ вамъ пригодитсяУ, сказалъ онъ намъ съ самымъ трогательнымъ чувствомъ, и въ самомъ дЮЮ онъ намъ слишкомъ пригодился. ОтъЮздъ нашего товарища привелъ насъ въ большое уныне. Прощайте, пироги и пирожные, должно отъ всего отказаться. Но это было для насъ слишкомъ трудно: мы уже пручили себя къ роскоши, надобно было приняться за выдумки: думали и выдумали!

ДДолжно вамъ сказать, что за годъ передъ тЮмъ я нечаянно познакомился съ извЮстнымъ камергеромъ, и этотъ случай принадлежитъ къ тЮмъ случаямъ моей жизни, на которыхъ я могъ бы основать систему предопредЮленя. Я былъ въ больницЮ вмЮстЮ съ его сыномъ и въ скукЮ долгаго выздоровленя устроилъ маленькй кукольный театръ.

НавЮстивъ однажды моего товарища, онъ очень любовался моею игрушкою и прибавилъ, что давно обЮщалъ такую же маленькой своей дочери, но не могъ еще найти хорошо сдЮланной. Я предложилъ ему свою отъ добраго сердца;

онъ принялъ подарокъ, очень обласкалъ меня и просилъ когда-нибудь прЮхать къ нему съ его сыномъ;

но я не воспользовался его приглашенемъ.

ДМежду тЮмъ Ханыковъ, какъ родственникъ, часто бывалъ въ его домЮ. Намъ пришло на умъ: что возможно одному негодяю, возможно и другому. Но Ханыковъ объявилъ намъ, что за разныя прежня его проказы его уже подозрЮваютъ въ домЮ и будутъ за нимъ присматривать, что ему непремЮнно нуженъ товарищъ, который, по крайней мЮрЮ, занималъ бы собою домашнихъ и отвлекалъ отъ него внимане. Я не былъ, но имЮлъ право быть въ несчастномъ домЮ. Я рЮшился помогать Ханыкову.

Подошли святки *), насъ распускали къ роднымъ. Обманувъ, каждый по своему, дежурныхъ офицеровъ, всЮ пятеро вышли изъ корпуса и собрались у Молинари. МнЮ и Ханыкову положено было итти въ гости къ извЮстной особЮ, исполнить, если можно, наше намЮрене и прйти съ отвЮтомъ къ нашимъ товарищамъ, которые должны были насъ дожидаться въ лавкЮ. Мы выпили по рюмкЮ ликеру для смЮлости и пошли очень весело негоднЮйшею въ свЮтЮ дорогою.

ДНужно-ли разсказывать остальное?...Ф Объ ДостальномъУ разсказываетъ уже главный директоръ Пажескаго и Кадетскихъ корпусовъ генералъ-лейтенантъ Клингеръ во всеподданнЮйшемъ рапортЮ отъ 22-го февраля 1816 года нижесЮдующее: Боратынскй и Ханыковъ были отпушены, въ видЮ поощреня, на масленицу къ родственникамъ, Дно они, вмЮсто того, чтобы итти къ родственникамъ съ присланными за ними людьми, съ коими изъ корпуса отпущены были, пошли къ камергеру Приклонскому, по знакомству ихъ съ сыномъ его, пажемъ Приклонскимъ, и вынули у него изъ бюро черепаховую въ золотой оправЮ табакерку и 500 рублей ассигнацями. Директоръ корпуса, коль скоро о семъ узналъ, послалъ гофмейстера на придворный прачечный дворъ къ кастеляншЮ Фрейгангь, у которой, по порученности отъ матери, находились, по случаю масленицы, два пажа Креницыны, у коихъ, по извЮстной по корпусу между ними связи, предполагали найти и упомянутыхъ пажей, Ханыкова и Боратынскаго, какъ дЮйствительно и оказалось.

* ) Въ дЮйствительности это происшестве имЮло мЮсто не на святкахъ, а на масленицЮ.

ДПажи си, по приводЮ ихъ въ корпусъ, посажены будучи подъ арестъ въ двЮ особыя комнаты, признались, что взяли упомянутыя деньги и табакерку, которую изломавъ, оставили себЮ только золотую оправу, а на деньги накупили разныхъ вещей на 270, прокатали и пролакомили 180, да найдено у нихъ 50 рублей, кои, вмЮстЮ съ отобранными у нихъ купленными ими вещами, возвращены г. камергеру Приклонскому...Ф ДЮло о Боратынскомъ пошло очень ускореннымъ темпомъ: кража была совершена въ серединЮ февраля, 22-го февраля поданъ рапортъ Клингера, который былъ немедленно доложенъ Государю княземъ А. Н. Голицынымъ (впосЮдстви хлопотавшимъ о смягчени участи поэта), 1 марта Боратынскй показанъ уже Днечислящимся въ спискЮ пажейУ, а марта посЮдовало приказане министра по всЮмъ учрежденямъ, объявлявшаго волю Государя, состоявшую въ запрещени принимать на какую бы то ни было службу Боратынскаго и Ханыкова, какъ исключенныхъ изъ Пажескаго корпуса Дза негодное поведенеУ. На Александра I это происшестве въ Пажескомъ Его Императорскаго Величества корпусЮ произвело глубокое и тяжелое впечатЮне;

онъ былъ совершенно увЮренъ въ томъ, что Боратынскй и Ханыковъ Ч прирожденные преступники и негодяи, и сколько-нибудь снисходительное и милостивое отношене къ нимъ казалось ему уже преступнымъ. ВсЮдстве такого взгляда Государя на проступокъ Боратынскаго, всЮ хлопоты и просьбы о поэтЮ въ течене многихъ Ютъ оставались безъ результата, и Императоръ запретилъ упоминать о Боратынскомъ прежде, чЮмъ онъ самъ не вспомнитъ о бывшемъ своемъ пажЮ.

Боратынскй былъ исключенъ изъ корпуса безъ права поступленя на какую бы то ни было службу (развЮ, если пожелаетъ рядовымъ) и отданъ на попечене своего дяди Богдана Андреевича.

Только тогда, когда уже разразилась надъ нимъ страшная гроза, Боратынскй съ ужасомъ увидЮлъ, по какому пути онъ шелъ посЮдне годы, и какъ-то мгновенно прояснились его очи, и ожила душа для страданя. Эта катастрофа потрясла до основаня его молодой организмъ, и первое время онъ былъ близокъ къ самоубйству, до котораго его не допустили и нравственное просвЮтЮне души, ужаснувшейся посЮ вкушеня отъ плодовъ зла, и родные, поддерживавше поэта и умЮло оберегавше его отъ дурныхъ влянй и отчаяня.

То, чего не могло добиться корпусное начальство всЮми своими строгостями и штрафами, Ч перевоспитаня юноши, Ч того поразительно легко добились его родные тЮмъ, что нашли самый простой путь Ч путь сердца къ сердцу. ДЯ ожидалъ укоровъ, говорилъ Боратынскй, но нашелъ однЮ слезы, бездну нЮжности, которая меня тЮмъ боЮе трогала, чЮмъ менЮе я былъ ея достоинъ. Въ продолжене четырехъ Ютъ никто не говорилъ съ моимъ сердцемъ: оно сильно встрепетало при живомъ къ нему воззвани;

свЮтъ его разогналъ призраки, омрачивше мое воображене;

посреди подробностей существенной гражданской жизни, я короче узналъ ея условя и ужаснулся какъ моего проступка, такъ и его посЮдствйУ.

IV.

ЛЮтомъ 1816 года поэтъ уЮхалъ съ дядей Богданомъ Андреевичемъ въ его имЮне Подвойское (БЮльскаго уЮзда, Смоленской губерни) и въ ноябрЮ опасно забоЮлъ нервической горячкой. Богданъ Андреевичъ, заботливо относившйся къ душевной ранЮ Боратынскаго, не менЮе заботливо отнесся и къ его боЮзни, и 28 декабря (1816 года) мать поэта писала Б. А. Боратынскому: ДЯ не могу изъяснить вамъ сердечной моей признательности за всЮ ваши милости и попеченя объ ЕвгенЮ: я обязана вамъ и исправленемъ его, и самою его жизню. Опасность, въ которой онъ былъ, такъ стЮсняетъ мое сердце, что я забываю, что она прошла, благодаря Бога и васъ, и я не могу удержаться отъ живЮйшей скорби и страха всякй разъ, какъ она приходитъ мнЮ на мысль. Вотъ ужъ Рождество прошло, а онъ не прЮхалъ. Зная ваше родительское о немъ попечене, я стараюсь ободриться и думать, что вы его не отпускаете по слабости его, да и лучше въ семъ случаЮ переждать, нежели торопиться. Я во всемъ полагаюсь на ваше благоразуме. У насъ всЮ, слава Богу, здоровы, только грустимъ въ ожидани Евгеня. Я не могу отойти отъ окошка, ни за что не принимаюсь, ожидане очень мучительно...Ф ВмЮстЮ съ нравственнымъ просвЮтЮнемъ, въ Боратынскомъ пробудилось опять поэтическое чувство, и первое стихотворене на русскомъ языкЮ, дошедшее до насъ, написано 23 января 1817 года и обращено къ его дядЮ-воспитателю: ДХоръ, пЮтый въ день именинъ дяденьки Б[огдана] Андр[еевича Боратынскаго] его маленькими племянницами ПанчулидзевымиУ (дочерями его любимой тетки и крестной матери Мари Андреевны).

Испытане, посланное гнЮвнымъ рокомъ, и наставленя родныхъ не прошли безсЮдно для Боратынскаго, Ч онъ, переступивъ въ дЮтствЮ этическе принципы, начинаетъ въ этикЮ видЮть высшую цЮнность и мЮрило жизни. Въ двадцатыхъ годахъ къ этой цЮнности прибавляется еще новая могущественная Ч эстетическая цЮнность (а въ концЮ 30-хъ и религозная). Въ 1825 г. поэтъ писалъ своему другу Н. В. ПутятЮ: ДСъ самаго дЮтства я тяготился зависимостью и былъ угрюмъ, былъ несчастливъ. Въ молодости судьба взяла меня въ свои руки. Все это служитъ пищею Геню;

но вотъ бЮда: я не Генй. Для чего жъ все было такъ, а не иначе? На этотъ вопросъ захохотали бы всЮ черти. И этотъ смЮхъ служилъ бы отвЮтомъ вольнодумцу, но не мнЮ и не тебЮ: мы вЮримъ чему-то. Мы вЮримъ въ прекрасное и въ добродЮтель. Что-то развитое въ моемъ поняти для лучшей оцЮнки хорошаго, что-то улучшенное во мнЮ самомъ Ч такя сокровища, которыя не купитъ ни богачъ за деньги, ни счастливецъ счастемъ, ни самый Генй худо направленныйУ.

Испытане несчастемъ, заставившее Боратынскаго ДвЮрить въ добродЮтельУ, положило на него (или вЮрнЮе, усилило) и тотъ отпечатокъ грусти, который на немъ оставался всю жизнь и питался размышленями, носившими часто безотрадный характеръ. Почти весь 1816 годъ пробылъ Боратынскй у дяди въ Подвойскомъ и, окруженный любящими его родными (Ддорогая маменька, писалъ онъ, удовольстве видЮть себя любимымъ превосходитъ всЮ удовольствя свЮта!У), постепенно втягивался въ общую жизнь, въ обще интересы и развлеченя. Но и посреди радостей и развлеченй молодой мыслитель-поэтъ не переставалъ грустить, и эта грусть часто выражалась въ письмахъ его изъ Подвойскаго, несмотря на то, что онъ старался скрыть ее: душевная чуткость Боратынскаго подсказывала ему, что надо скрывать отъ матери свою печаль (а порой и отчаяне) и выбирать Дпрятныя вещиУ, дабы не отягощать мать безпокойствами о себЮ. Невольно однако для него самого, его письма переходили очень быстро изъ мажорнаго тона въ минорный, и даже улыбку его можно было назвать улыбкою грусти.

Выписываемъ почти цЮликомъ одно письмо Боратынскаго изъ Подвойскаго, лучше всего рисующее его образъ въ это время:

ДМилая маменька. Мы проводимъ здЮсь время очень прятно: здЮсь пляшутъ, поютъ, смЮются, Ч все какъ бы дышитъ счастемъ и радостью. Одна только мысль омрачаетъ въ глазахъ моихъ картину удовольствй: это мысль объ ихъ кратковременности и о томъ, что скоро долженъ буду я разстаться со всЮми этими наслажденями. Я знаю, у меня скверный характеръ, составляющй мое несчасте Ч слишкомъ издалека предвижу я все то непрятное, что можетъ случиться. Было время, когда я объ этомъ не думалъ! Но время это улетЮло, какъ сонъ, или, по крайней мЮрЮ, оно было такъ же кратко, какъ мгновеня счастя, дарованныя жизни человЮческой.

ДМилая маменька, о счастьи много спорили, Ч не кажется-ли, что видишь нищихъ, разсуждающихъ о философскомъ камнЮ?

ДТакъ человЮкъ, посреди всего, что должно было бы сдЮлать его счастливымъ, носитъ скрытый ядъ, который гложетъ его и дЮлаетъ неспособнымъ ко всякому радостному ощущеню. БоЮзненное настроене духа, основа скуки и печали, Ч вотъ что сопровождаетъ его посреди шумныхъ радостей, и я хорошо знаю такого человЮка.

ДНе есть-ли счастье извЮстное сочетане мыслей, при которомъ мы не въ состояни думать о чемъ-либо иномъ, кромЮ того, что овладЮло нашимъ сердцемъ, переполненнымъ до такой степени, что мы не въ силахъ размышлять о томъ, что чувствуемъ?

ДНе счастье-ли также и безпечность?

ДНе принадлежитъ-ли существу существъ, вЮчному Демургу, свойство располагать душу къ воспрятю подобнаго чувства, когда онъ хочетъ наградить кого-либо изъ маленькихъ атомовъ, образовавшихся изъ пылинокъ общей нашей матери (земли)? О однодневные атомы! О спутники мои въ безконечной малости, могли-ли вы когда-нибудь замЮтить невидимую руку, направляющую насъ въ этомъ муравейникЮ рода человЮческаго?

ДКто изъ насъ могъ анатомировать эти краткя мгновеня въ жизни человЮческой?

Ч Что касается до меня, то я объ этомъ никогда не помышлялъ!

Признаться надо намъ, такъ наша жизнь проходитъ, И каждаго изъ насъ бЮсенокъ нЮкй водитъ Къ забавамъ отъ невзгодъ, Ч тутъ воля не своя.

Всего отъ пяти чувствъ вполнЮ завишу я;

Природой человЮкъ безспорно превосходенъ, Ч Въ грядущемъ дивными духами будемъ мы;

Но въ этомъ мрЮ духъ съ машиной очень сходенъ.

Какъ часто невзначай мЮняются умы:

Поправятся-ль дЮла, и глядь Ч у Гераклита Слеза замЮнена улыбкой Демокрита *).

ДЭто стихи извЮстнаго еретика, который всегда кажется сумасброднымъ нЮкоторымъ людямъ, но стихи котораго часто исполнены истины и силы Ч я говорю о ВольтерЮ.

МнЮ кажется, что ничего не было написано лучшаго по части этого мистическаго преня. Но я думаю, что надоЮлъ вамъ со своей философей. Страсть къ умствованю Ч не изъ меньшихъ моихъ недостатковъ, и я не думаю отъ него исправиться....Ф * ) Переводъ И. С. Тургенева.

Любопытно отмЮтить, что Боратынскй началъ писать это письмо, какъ онъ самъ говоритъ, въ очень дурномъ настроени, но передъ тЮмъ, какъ выписать стихи Вольтера Ч писателя, имЮвшаго и въ эту пору на него большое вляне, онъ отправился пить кофе съ тетушками своими, Марей и Екатериной Андреевнами, и посЮдня такъ быстро успЮли разсЮять его печальныя мысли, что когда онъ вернулся къ себЮ, въ немъ уже остыло желане философствовать, и онъ началъ описывать свою поЮздку къ родственникамъ, жившимъ недалеко отъ Подвойскаго *).

День Боратынскаго въ Подвойскомъ проходилъ въ разговорахъ съ тетушками и Богданомъ Андреевичемъ, въ играхъ съ маленькими дЮтьми М. А. Панчулидзевой, которымъ онъ удЮлялъ очень много времени и вниманя, а главное Ч въ чтени;

за нЮсколько мЮсяцевъ, проведенныхъ имъ въ Подвойскомъ, поэтъ успЮлъ перечитать всю богатую библотеку своего дяди, познакомился съ нЮкоторыми русскими классиками, которыхъ онъ до того времени мало зналъ, и еще боЮе пристрастился къ Вольтеру и французскимъ поэтамъ XVIII вЮка. Временами наЮзжали въ Подвойское и друге дяди (Петръ и Илья Андреевичи) и родственники, собирались знакомые помЮщики-сосЮди;

молодежь устраивала различныя развлеченя, въ которыхъ принималъ участе и Евгенй Абрамовичъ, забывая о своемъ горЮ;

но всетаки улыбка печали рЮдко сходила съ его лица. Боратынскй полюбилъ Подвойское и, по семейнымъ преданямъ, воспЮлъ его въ своей сельской элеги ДРодинаУ, написанной въ 1820 году:

ДЯ возвращуся къ вамъ, поля моихъ отцовъУ... и т. д.

ВскорЮ посЮ того, какъ Боратынскй оправился отъ своей боЮзни (нервической горячки), онъ испыталъ большую радость при встрЮчЮ съ матерью въ концЮ февраля 1817 года.

Сохранилось интересное письмо матери поэта къ Б. А. Боратынскому отъ 1 марта 1817 года, и по этому письму можно составить себЮ представлене о томъ порочномъ юношЮ, котораго исключили изъ корпуса Дза негодное поведенеУ и лишили свободы и общественнаго уваженя на цЮлыхъ 9 Ютъ: ДНе знаю, велитъ-ли Богъ весною выбраться отсюда **), но я сего очень, очень желаю, ибо оно весьма нужно дЮтямъ моимъ, да и можетъ быть узнаю что-нибудь вЮрнаго о судьбЮ моего Евгеня, котораго печальное положене тЮмъ боЮе тяготитъ мою душу, что отмЮннымъ своимъ поведенемъ заставляетъ, если можно, еще боЮе желать, чтобъ онъ былъ порядочно пристроенъ въ службЮ.

Скажу вамъ, любезнЮйшй братецъ, что я имъ чрезмЮрно довольна во всЮхъ отношеняхъ, и что съ трудомъ понимаю, какъ могъ онъ себя такъ потерять въ ПетербургЮ: мнЮ это кажется ужаснымъ сномъ. Я увЮрена, любезный братецъ, что, по безпримЮрному вашему сердцу къ роднымъ, вы съ удовольствемъ услышите се свидЮтельство въ пользу племянника, для котораго вы столь много сдЮлали, и, судя по вашему сердцу, увидите, что мое должно чувствоватьУ. Подобные же отзывы встрЮчаются и въ письмахъ всЮхъ родныхъ Евгеня Абрамовича, и нЮтъ сомнЮня, что онъ вполнЮ заслуживалъ ихъ, возбуждая Ч и тогда, и впосЮдстви Ч сильную привязанность во всЮхъ людяхъ, съ которыми онъ былъ близокъ и для которыхъ измЮнялъ своему замкнутому характеру.

* ) Это письмо, изъ котораго мы привели большую выдержку, напечатано (не совсЮмъ точно) во всЮхъ изданяхъ сочиненй Боратынскаго, но конецъ письма почему-то выпущенъ.

** ) Изъ Мары.

Три года, проведенные Боратынскимъ въ Подвойскомъ, въ МарЮ *) и въ МосквЮ Ч у матери и у родныхъ, были для него очень плодотворными годами, и въ концЮ 1818 года Боратынскй, съ окрЮпшими физическими и нравственными силами, Дсъ мадригаломъ въ карманЮУ прЮхалъ въ Петербургъ, имЮя въ виду начать военную службу рядовымъ въ одномъ изъ петербургскихъ полковъ съ тЮмъ, чтобы заслужить прощене и вернуть себЮ утраченное общественное положене.

V.

Никогда ни до того, ни посЮ того времени не было въ ПетербургЮ такой оживленной литературной жизни, какъ та, которая возникла въ связи съ выступленемъ на литературное поприще Пушкина и его друзей-поэтовъ, тЮсно примыкавшихъ къ нему и къ тому литературному движеню, во главЮ котораго стоялъ въ то время Жуковскй. Боратынскому удалось еще застать эту совмЮстную жизнь поэтовъ и войти въ ихъ кругъ: черезъ барона А. А. Дельвига онъ познакомился со всЮми литературными знаменитостями и незнаменитостями. Къ числу первыхъ принадлежали, прежде всего, Жуковскй, ГнЮдичъ и Пушкинъ, и къ этимъ именамъ молодой начинающй поэтъ относился не иначе, какъ съ безграничнымъ уваженемъ, доходившимъ до преклоненя. Въ 1831 году, вспоминая (въ письмЮ къ И. В. КирЮевскому) о ГнЮдичЮ и жаЮя, что не можетъ его увидЮть, Боратынскй писалъ: ДЯ любилъ его, и это чувство еще не остыло. Можетъ быть, теперь я нашелъ бы въ немъ кое-что смЮшное: что за дЮло! Прятно взглянуть на колокольню села, въ которомъ родился, хотя она уже не покажется такою высокою, какъ казалась въ дЮтствЮУ.

Но въ то время ГнЮдичъ казался Боратынскому высокой колокольней Ч большимъ поэтомъ и поэтическимъ законодателемъ, и къ нему, какъ къ руководителю, обращался нашъ поэтъ съ посланями.

Пушкинъ очень полюбилъ и задумчивую элегическую лиру Боратынскаго, и его самого, и включилъ Боратынскаго въ число своихъ друзей;

позже (въ 1826 году въ МосквЮ) поэты еще боЮе сблизились, но Боратынскй всегда сохранялъ въ своемъ дружескомъ отношени къ Пушкину извЮстный оттЮнокъ преклоненя, вызваннаго признанемъ силы геня, что и выразилось ярче всего въ его письмЮ къ Пушкину года: ДПиши, милый Пушкинъ, а я въ долгу не останусь, хотя пишу къ тебЮ съ тЮмъ затрудненемъ, съ которымъ обыкновенно пишутъ къ старшимъУ.

Но наибольшее значене имЮла для жизни и творчества Боратынскаго личность Жуковскаго и его поэзя, на которой воспитался Боратынскй. Ангелъ-хранитель русской поэзи, Жуковскй былъ однимъ изъ первыхъ, принявшихъ большое участе въ тяжелой судьбЮ поэта, расплачивавшагося долгими годами страданя и лишенй за дЮтскй проступокъ въ Пажескомъ корпусЮ. Благодаря Жуковскаго за непрестанныя заботы и хлопоты, Боратынскй писалъ ему: ДПовЮрьте, что мнЮ не тягостна благодарность, особенно благодарность къ вамъ: я любилъ васъ, плакалъ надъ вашими стихами прежде, чЮмъ узналъ васъ лично, Ч прежде, нежели могъ предвидЮть, что мнЮ могутъ быть полезны прекрасныя качества вашего сердца.... Препоручаю судьбу мою вамъ, моему Геню покровителю. Вы начали, вы и довершите... и тогда я скажу вмЮстЮ съ вами: хвала * ) Съ грустью покидалъ Боратынскй также и Тамбовъ, въ которомъ онъ весело проводилъ время, и въ которомъ шевельнулось въ его душЮ чувство, похожее на любовь. ВсЮдстве недостатка бографическаго матерала, мы не можемъ опредЮленно говорить объ этомъ чувствЮ, но нЮкоторый намекъ на него находится между прочимъ въ письмЮ къ матери, въ которомъ Боратынскй говоритъ: ДмнЮ кажется, что уЮзжая изъ Мары, я взялъ отпускъ у дружбы и что, уЮзжая изъ Тамбова, я взялъ отпускъ у любвиУ.

поэзи;

поэзя есть добродЮтель, поэзя есть сила;

но въ одномъ только ПоэтЮ Ч въ васъ Ч соединены всЮ ея великя свойства. Да будутъ дни ваши такъ прекрасны, какъ ваше сердце, какъ ваша поэзя. Лучшаго желаня не можетъ придумать до глубины души вамъ признательный БоратынскйУ.

Можно бы принять эти искрення, вырвавшяся изъ сердца строки за выражене мгновенно-восторженнаго чувства, вызваннаго радостною вЮстью о томъ, что дЮло поэта пошло успЮшно, если бы подобные же отзывы о Жуковскомъ не встрЮчались въ письмахъ Боратынскаго къ другимъ лицамъ, и если бы мы не знали о томъ своего рода культЮ Жуковскаго, который былъ въ интимномъ кружкЮ молодыхъ поэтовъ: Боратынскаго, Дельвига, Кюхельбекера и Плетнева. Въ 1840 году В. К. Кюхельбекеръ писалъ о томъ чувствЮ, которое вызвало въ немъ издане сочиненй Жуковскаго: Дпэсы, отпечатанныя сначала въ тетрадяхъ Для немногихъ, перенесли меня въ скромное жилище Плетнева, куда бывало спЮшу, какъ только получу ихъ изъ Москвы, чтобы похвастать ими передъ хозяиномъ, Дельвигомъ, Боратынскимъ и подЮлиться съ товарищами наслажденемъ, какое онЮ проливали мнЮ въ душуУ.

Если къ Пушкину, ГнЮдичу и Жуковскому Боратынскй, высоко цЮня ихъ поэтическую дЮятельность, относился съ глубокимъ уваженемъ, то нигдЮ онъ такъ себя хорошо, по домашнему, отрадно не чувствовалъ, какъ въ этомъ интимномъ кружкЮ друзей-поэтовъ, благоговЮвшихъ передъ поэзей-добродЮтелью, усвоившихъ себЮ высокое поняте о священномъ значени поэтическаго призваня и разсуждавшихъ о литературЮ и литературныхъ явленяхъ и новостяхъ. Поэтовъ, идеалистически настроенныхъ, связывала Дкъ музамъ чистая любовьУ, и этотъ союзъ имЮлъ большое значене для Боратынскаго, нашедшаго въ немъ опору въ своемъ несчасти.

Большое значене для нашего поэта имЮла дружба: въ дружбЮ почерпалъ Боратынскй силы переносить свое несчасте;

въ друзьяхъ находилъ онъ утЮшене и говорилъ:

О дружба нЮжная! останься неизмЮнной!

Пусть будетъ прочее мечтой.

Не меньшее значене имЮло для Боратынскаго то поняте о священномъ значени поэзи, которое было въ кружкЮ догмой. Въ это время Боратынскй окончательно осозналъ свое настоящее призване къ поэзи, и высокй взглядъ на святость искусства помогъ ему смотрЮть на свои занятя поэзей, какъ на дЮло жизни, и почувствовать свое поэтическое (и вмЮстЮ съ тЮмъ человЮческое) достоинство.

Поэзя была не только прибЮжищемъ, вь которомъ Боратынскй находилъ отдыхъ и отраду Двъ гоненьяхъ рокаУ, какъ онъ самъ говорилъ:

Меня тягчилъ печалей грузъ, Но не упалъ я передъ рокомъ:

Нашелъ отраду въ пЮсняхъ музъ...

но въ искусствЮ, въ красотЮ онъ нашелъ ту правду, ту гармоню, которой не могъ найти въ жизни, и которую не отожествлялъ съ правдою этическою, чЮмъ и отличался отъ нЮкоторыхъ своихъ друзей, склонныхъ къ такому отожествленю, и приближался къ взгляду Пушкина на высокое значене поэзи, независимой отъ религозныхъ и этическихъ требованй *).

Поэзя позволила также Боратынскому свЮтЮе взглянуть на нестройный мръ, и отсюда Ч Хвала вамъ, боги! Предо мной Вы оправдалися отнынЮ:

Готовъ я съ бодрою душой На все угодное судьбинЮ.

И никогда сей лиры гласъ Не оскорбитъ роптаньемъ васъ.

Но лира Боратынскаго не сдержала своего обЮщаня, такъ какъ отсутстве соглася, гармони жизни и поэзи продолжало вызывать въ поэтЮ грусть и ропотъ на боговъ, подчинившихъ мръ своимъ жестокимъ законамъ. Такой ропотъ становится особенно замЮтнымъ въ 30-хъ годахъ, т. е. тогда, когда жизнь поэта устроилась вполнЮ спокойно и счастливо, но когда Боратынскй почувствовалъ духовную тревогу и недостаточную обоснованность мра и сталъ пессимистически смотрЮть на его явленя, которыя ДвсЮ вЮдомы давноУ;

въ ту пору, о которой мы говоримъ, ропотъ почти не встрЮчается въ стихотвореняхъ Боратынскаго, и его замЮняетъ тихая грусть, очаровывавшая современниковъ своей искренностью, качествомъ, которымъ элеги Боратынскаго выгодно отличались отъ Двытья жеманнаго поэтовъ нашихъ ЮтъУ.

Особенно бережно отнесся къ новому дарованю баронъ Дельвигъ, ДподружившйУ Боратынскаго съ музами и безпрестанно поддерживавшй въ немъ вЮру въ его призване.

Боратынскй говорилъ впосЮдстви о томъ тягостномъ впечатЮни, которое на него произвело Двступлене въ нежеланную извЮстностьУ, но если Дельвигъ отдалъ первые стихи Боратынскаго въ печать и безъ вЮдома автора, то, во всякомъ случаЮ, Боратынскй очень скоро примирился съ этой Днежеланной извЮстностьюУ и не переставалъ любить своего друга. О томъ, какое значене имЮла для Боратынскаго его дружба съ Дельвигомъ, лучше всего можно судить по сЮдующимъ стихамъ его изъ посланя ДКъ ДельвигуУ:

Насъ не вотще судьба соединила, Суровая двухъ добрыхъ полюбила И, слабая отъ бЮдствй ихъ спасти, Опорою другъ другу быть судила, Чтобъ съ ней самой могли борьбу вести.

............................

Ты помнишь-ли, въ какой печальный срокъ На дружбу мнЮ ты руку далъ впервые И думая: по сердцу мы родные Ч Сталъ навЮщать мой скромный уголокъ?

Ты помнишь-ли, съ какой судьбой суровой Боролся я, почти лишенный силъ?

Не ты-ль тогда мнЮ бодрость возвратилъ?

* ) Въ своей ДФинляндиУ поэтъ восклицаетъ:

Что нужды до былыхъ иль будущихъ племенъ?

Я не для нихъ бренчу незвонкими струнами:

Я, невнимаемый, довольно награжденъ За звуки Ч звуками, а за мечты Ч мечтами.

Не ты-ль душЮ повЮялъ жизнью новой?

Ты ввелъ меня въ семейство добрыхъ музъ:

ДЮля досугъ межъ ними и тобою, Я-ль чувствовалъ ея свинцовый грузъ И передъ ней унизился душою!

............................

Всегда я твой! судьей души моей Ты долженъ быть и въ ведро и въ ненастье:

Удвоишь ты моихъ счастливыхъ дней Неполное безъ раздЮленья счастье.

Въ дни бЮдствя я знаю, гдЮ найти Участе въ судьбЮ моей тяжелой:

Что-жъ страшно мнЮ на жизненномъ пути?

Иду впередъ съ надеждою веселой!

VI.

ПосЮ долгихъ хлопотъ, 8 февраля 1819 года Боратынскому удалось поступить на службу Лейбъ-Гварди въ Егерскй полкъ рядовымъ, и вскорЮ посЮ того онъ поселился вмЮстЮ съ барономъ Дельвигомъ. О совмЮстной жизни поэтовъ-друзей, имЮвшихъ сходные мягке характеры, существуетъ сЮдующй стихотворный разсказъ, ими же самими написанный:

Тамъ, гдЮ Семеновскй полкъ, въ пятой ротЮ, въ домикЮ низкомъ *) Жилъ поэтъ Боратынскй съ Дельвигомъ, тоже поэтомъ.

Тихо жили они, за квартиру платили немного, Въ лавочку были должны, дома обЮдали рЮдко.

Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей, Шли они въ дождикъ пЮшкомъ, въ панталонахъ трикотовыхъ тонкихъ, Руки спрятавъ въ карманы (перчатокъ они не имЮли!), Шли и твердили шутя: какое въ россянахъ чувство!

Къ 1818-1819 гг. относится увлечене Боратынскаго Е. Гернгроссъ, но это увлечене, какъ и всЮ почти увлеченя Боратынскаго, не отличалось страстнымъ характеромъ и скорЮе походило на дружбу, какъ можно судить по сЮдующему письму его къ матери, въ которомъ онъ описываетъ Е. Гернгроссъ: Д....Это золотая женщина. Она рЮдко образована, т. е. она знаетъ больше меня, какъ всЮ говорятъ. Она божественно играетъ на арфЮ, много читаетъ, любитъ литературу и даже способна имЮть собственное суждене обо всЮхъ этихъ искусствахъ. Мы разсуждаемъ съ ней обо всемъ Ч о дружбЮ, о любви, о любовныхъ интригахъ. Эпикуреизмъ, платонизмъ, стоицизмъ Ч все это подвергается разбору. Я хожу къ ней каждый день посЮ обЮда и между тЮмъ не скучаю. Надо однако сознаться, что пока что она для меня божественная женщина. Я склоненъ даже полюбить ее, но не пугайтесь за меня: я слишкомъ глупъ, чтобы сдЮлать серьезную глупость....У И * ) Боратынскй снималъ квартиру въ домЮ кофишенка Ежевскаго, который зналъ въ ГатчинЮ отца поэта и разсказывалъ Боратынскому различныя подробности и анекдоты о его жизни.

на этотъ разъ, какъ это бывало часто, разговоры о любви и дружбЮ съ Е. Гернгроссъ пробудили въ поэтЮ не любовь, а одно волненье, и начавшееся его увлечене и дружба, какъ можно думать, не были продолжительными и не оставили замЮтнаго сЮда въ его душЮ.

Своими новыми друзьями Боратынскй былъ увлеченъ въ общую шумную жизнь талантливой нашей литературной молодежи, переходившей отъ пировъ и веселья къ грустнымъ размышленямъ, Дотъ чувства къ шалости, къ мечтамъ отъ важныхъ думъУ и скрывавшихъ Дбезумной шалости подъ легкимъ покрываломъУ Ч и умъ возвышенный и чувства. Пиры въ честь поэзи смЮнялись пирами въ честь любви, а посЮдне уступали свою очередь вольнолюбивымъ банкетамъ, на которыхъ блистала незрЮлая, но рЮзвая и искренняя политическая острота и пожеланя свободы порабощенному народу.

На такихъ пирахъ присутствовалъ и Боратынскй, и нЮкоторое отражене ихъ мы находимъ въ его поэмЮ ДПирыУ, но эта шумная жизнь мало увлекала поэта и не захватывала его. Политическя увлеченя также были чужды Боратынскому, потому что всЮмъ своимъ воспитанемъ и семейными традицями онъ былъ мало подготовленъ къ вопросамъ политики. Существуетъ однако предположене, что Боратынскй, не вступая въ тайныя общества, во многомъ соглашался съ ними и сочинялъ экспромпты о свободЮ. Но изъ этого круга Длюбезныхъ шалуновъУ могъ вынести Боратынскй мечту о необходимости уничтоженя крЮпостного права, мечту, которую онъ леЮялъ въ продолжене всей своей жизни.

Мягкй и чувствительный, сердечный въ своихъ привязанностяхъ, Боратынскй въ общемъ оставался холоденъ къ Длобызанямъ ФринъУ и воспЮвалъ ихъ красы, боЮе сЮдуя принятымъ образцамъ, чЮмъ повинуясь сердечному влеченю. СовсЮмъ незначительную роль въ молодости Боратынскаго играютъ эти ДлобызаняУ Фринъ, Делй, Клименъ, Хлой, Дафнъ и Темиръ, и сдержанность его представляется тЮмъ боЮе удивительной, что ДскоромностейУ не чуждались въ своихъ письмахъ и высоко нравственные люди того времени. Боратынскй любилъ шумные пиры, любилъ забывать на нихъ свою грусть, но это рЮдко удавалось ему, и пиры наводили на него чаще всего уныне.

РазсЮеваетъ грусть веселый шумъ пировъ:

Вчера, за чашей круговою, Въ семействЮ дружескомъ любезныхъ шалуновъ Я уповалъ ожить душою.

Туманъ полуночный на холмы возлегалъ;

Шатры надъ озеромъ дремали;

Лишь мы не знали сна и дружескй фалъ Съ весельемъ буйнымъ осушали.

Но что же? внЮ себя я тщетно жить хотЮлъ, Вино и Вакха мы хвалили;

Но я безрадостно съ друзьями радость пЮлъ:

Восторги ихъ мнЮ чужды были.

Того не пробрЮсть, что сердцемъ не дано;

Не вспыхнетъ жизнь въ крови остылой;

Одну печаль свою, уныне одно Способенъ чувствовать унылой!

Сквозь элегическую условность этого стихотвореня (особенно замЮтную въ посЮдней строфЮ) чувствуется присутстве неотвязной мысли Боратынскаго, которая твердила, что ему Дне къ лицу весельеУ.

В. Эртель, знавшй поэта въ дЮтствЮ, такъ описываетъ его наружность въ начаЮ двадцатыхъ годовъ *): ДЕго бЮдное, задумчивое лицо, оттЮненное черными волосами, какъ бы сквозь туманъ, горящй тихимъ пламенемъ взоръ придавали ему нЮчто привлекательное и мечтательное;

но легкая черта насмЮшливости прятно украшала уста его... Неизъяснимая прелесть, которою было проникнуто все существо его, отражалась и въ его произведеняхъ...У. Эта Днеизъяснимая прелестьУ Боратынскаго привлекала къ нему всЮхъ, и потому неудивительно, что и Пушкинъ, и Жуковскй, и Дельвигъ, и всЮ, кто узналъ Боратынскаго, полюбили молодого поэта, принужденнаго служить рядовымъ въ искуплене своего дЮтскаго проступка, о которомъ въ обществЮ ходили весьма дурные слухи.

О томъ, что давала дружба съ Боратынскимъ, можно судить по сЮдующему отрывку изъ краткаго его бографическаго очерка, набросаннаго И. В. КирЮевскимъ. Говоря о поэтическомъ достоинствЮ стиховъ Боратынскаго, КирЮевскй замЮчаетъ, что Доднако они еще не вполнЮ выказываютъ тотъ мръ изящнаго, который онъ носилъ въ глубинЮ души своей. Рожденный для искренняго круга семьи и друзей, необыкновенно чувствительный къ сочувствю людей ему близкихъ, Боратынскй охотно и глубоко высказывался въ тихихъ дружескихъ бесЮдахъ и тЮмъ заглушалъ въ себЮ потребность выражаться для публики. Изливъ свою душевную мысль въ дружескомъ разговорЮ, живомъ, разнообразномъ, невыразимо-увлекательномъ, исполненномъ счастливыхъ словъ и многозначительныхъ мыслей, согрЮтомъ теплотою чувства, проникнутомъ изяществомъ вкуса, умною, всегда умЮстною шуткою, дальновидностью тонкихъ замЮчанй, поразительной оригинальностью мыслей и особенно поэзей внутренней жизни, Ч Боратынскй часто довольствовался живымъ сочувствемъ своего близкаго круга, менЮе заботясь о возможныхъ далекихъ читателяхъ. Оттого для тЮхъ, кто имЮлъ счасте его знать, прекрасные звуки его стиховъ являются еще многозначительнЮе, какъ отголоски его внутренней жизниУ.

Подобные отзывы о Боратынскомъ даютъ и друге друзья его. Неудивительно поэтому, что Боратынскому тяжеЮе всего было разставаться со своими петербургскими друзьями на долге годы: 4 января 1820 года поэтъ, по представленю великаго князя Николая Павловича, былъ произведенъ въ унтеръ-офицеры, но не оставленъ въ гварди, а переведенъ въ пЮхотный Нейшлотскй, полкъ, расположенный въ укрЮпленяхъ Кюменя и его окрестностяхъ.

VII.

Первыя стихотвореня Боратынскаго, напечатанныя имъ въ 1819 г. въ ПетербургЮ, имЮли нЮкоторый успЮхъ среди его друзей-писателей, но настоящая его поэтическая слава начинается съ поэмъ и элегй, созданныхъ въ Финлянди, въ которой ему пришлось пробыть боЮе пяти Ютъ. Годы, проведенные Боратынскимъ въ Финлянди, совпали со временемъ ссылки Пушкина на югъ Росси и въ его псковскую деревню, и годы изгнаня имЮли одинаковое значене въ жизни и въ творчествЮ обоихъ поэтовъ. Невольное * ) ДВыписка изъ бумагъ дяди АлександраУ въ ДРусскомъ АльманахЮ на 1832 и 1833 гг.У.

уединене хотя имЮло и свои отрицательныя стороны, оказывало большое вляне на выработку характеристическихъ индивидуальныхъ особенностей творческой души, пручавшейся Дудерживать вниманье долгихъ думъУ и настраивать на особый ладъ лиру съ чертами Днеобщаго выраженьяУ. Большое значенье имЮло также и то, что поэты жили вдали отъ столицъ, и что среди красотъ природы раздавался ДзвучнЮе голосъ лирныйУ. Природа питала живые творческе сны поэтовъ и положила на поэзю ихъ свой отпечатокъ. Удивительно при томъ, какъ судьба позаботилась создать своимъ избраннымъ обстановку, гармонировавшую съ ихъ внутреннимъ мромъ! Въ ту пору, когда Пушкину казались нужны Дпустыни, волнъ края жемчужны, и моря шумъ, и груды скалъ, и гордой дЮвы идеалъ, и безыменныя страданьяУ, въ ту пору, когда Пушкину были Дновы всЮ впечатЮнья бытяУ, и онъ всЮмъ существомъ воспринималъ ихъ и посылалъ имъ свои отзы вы, Ч какъ въ калейдоскопЮ мелькали передъ нимъ роскошныя картины Кавказа, Крыма, Малоросси, южныхъ степей;

въ то время, когда поэтъ почувствовалъ свою духовную и творческую зрЮлость и, цЮня еще высоко красочность жизни, устремлялся къ народному творчеству, Ч богатая красками живописныхъ озеръ, скатовъ и рощъ и простой значительной поэзей полей Днизкой природыУ, Псковская губерня какъ нельзя боЮе гармонировала съ его душевнымъ строемъ;

и позже, въ 30-хъ годахъ, когда Пушкинъ не искалъ счастья внЮ себя, въ окружающемъ его мрЮ, и жаждалъ только спокойствя, Ч этотъ покой ему давала Болдинская глушь, о которой поэтъ съ восторгомъ отзывался, что въ ней Дгрязь непролазнаяУ. Эту гармоню природы и души и вляне природы на творческую душу поэта необходимо постоянно имЮть въ виду при изучени творчества Пушкина;

необходимо съ ней считаться и при изучени творчества Боратынскаго, въ произведеняхъ котораго такъ полновЮсно-значительно отразилась природа.

То же, что мы говорили о гармони природы и душевнаго мра у Пушкина, можно вполнЮ примЮнить и къ Боратынскому, для музы котораго наибольшее значене имЮла Финляндя съ ея живописно-угрюмой природой, удивительно соотвЮтствовавшей его натурЮ. ПосЮ отъЮзда изъ Финлянди Боратынскй писалъ своему другу Н. В. ПутятЮ:

ДПрЮзжай, милый Путята, поговоримъ еще о Финлянди, гдЮ я пережилъ все, что было живого въ моемъ сердцЮ. Ея живописныя, хотя угрюмыя горы похожи на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но, по крайней мЮрЮ, довольно обильную въ отличительныхъ краскахъ. Судьба, которую я предвижу, будетъ подобна русскимъ однообразнымъ равнинамъ, какъ теперь Ч покрытымъ снЮгомъ и представляющимъ одну вЮчно-унылую картинуУ. Финляндя питала творческя думы Боратынскаго и внушала поэтическе сны.

Неудивительно поэтому, что поэтъ думалъ о ней всегда съ признательностью и говорилъ:

ДЭтотъ край былъ пестуномъ моей поэзи. Лучшая мечта моей поэтической гордости состояла бы въ томъ, чтобы въ память мою посЮщали Финляндю будуще ПоэтыУ.

НаибоЮе полно отразилась природа Финляндя въ финляндской поэмЮ ДЭдаУ, въ ДФинляндиУ, въ ДВодопадЮУ и въ другихъ произведеняхъ Боратынскаго, а также въ его письмахъ къ матери. Особенно много и часто говоритъ поэтъ о картинахъ Дотчизны непогодыУ въ первую половину своего пребываня въ Финлянди Ч въ 1820-23 гг., такъ какъ въ то время, какъ онъ писалъ А. Н. Боратынской, онъ былъ почти наединЮ съ природой, и она составляла его истинное общество.

СЮдуетъ отличать два перода пребываня поэта въ Финлянди: первый Ч съ по 1824 годъ, и второй Ч 1824 и 1825 годы.

Нейшлотскимъ полкомъ командовалъ въ то время полковникъ Георгй Васильевичъ Лутковскй, старый знакомый и сосЮдъ по имЮню дяди поэта, адмирала Б. А. Боратынскаго.

Онъ принялъ сердечное участе въ своемъ новомъ подчиненномъ, унтеръ-офицерЮ, и старался облегчить положене поэта, попавшаго въ добровольную ссылку. Боратынскй скоро сошелся съ нимъ, полюбилъ его простое сердце и доброжелательство къ людямъ;

поэтъ познакомился и съ другими офицерами Нейшлотскаго полка и особенно сблизился съ ротнымъ командиромъ, капитаномъ Коншинымъ;

къ нему обратился Боратынскй съ тремя посланями. Желаннымъ гостемъ былъ поэтъ и въ немногочисленномъ женскомъ обществЮ, изъ котораго намъ извЮстны жена и племянница Лутковскаго и сестры Аргуновы.

Полкъ часто переЮзжалъ съ мЮста на мЮсто, и Боратынскому приходилось жить то въ ФридрихсгамЮ, то въ КюменЮ, то въ РоченсальмЮ. О жизни поэта въ это время можно судить по сЮдующему отрывку изъ его письма къ матери: ДЯ веду жизнь очень сладкую, очень спокойную и очень размЮренную. Я работаю немного по утрамъ у себя, обЮдаю у полковника и обыкновенно провожу вечеръ у него за игрой въ бостонъ съ дамами по копейкЮ за фишку;

правда, что я всегда проигрываю, но за то я галантенъ, хотя бы для разсЮяняУ.

Къ этому надо прибавить и легкя увлеченя Боратынскаго Ч игру въ чувство съ барышнями, о чемъ намъ говорятъ листки изъ альбомчика А. В. Лутковской и строки въ письмЮ къ Н. М. Коншину.

Но боЮе всего предавался поэтъ творчеству и въ звукахъ обрЮталъ высшую награду жизни за звуки и мечты.

Досуга у молодого унтеръ-офицера было достаточно, и онъ заполнялъ его тЮмъ, что занимался нЮмецкимъ языкомъ и проводилъ время въ разговорахъ и мечтаняхъ съ Коншинымъ: легкя увлеченя и ласки Цирцей давали мало удовлетвореня Боратынскому, хотя и развлекали его. Онъ мечталъ о вЮрной и нЮжной подругЮ, которая замЮнила бы собою эти ласки и вмЮсто сЮпого, минутнаго упоеня дала бы надежное тихое счастье:

Шепчу я часто съ умиленьемъ Въ тоскЮ задумчивой моей:

Нельзя-ль найти любви надежной?

Нельзя-ль найти подруги нЮжной, Съ кЮмъ могъ бы въ счастливой глуши Предаться нЮгЮ безмятежной И чистымъ радостямъ души;

Въ чье неизмЮнное участье Безпечно вЮровалъ бы я Ч Случится-ль ведро иль ненастье На перепутьи бытя?

ГдЮ-жъ обреченная судьбою, На чьей груди я успокою Мою усталую главу?...

И Боратынскй вЮрилъ, что Дтихй свЮтъУ очей ея озаритъ его душу.

Жизнь Боратынскаго въ Финлянди проходила тихо, но размЮренно и полно, Ч и въ бодромъ, мажорномъ тонЮ описываетъ онъ ее въ послани къ ГнЮдичу:

Судьбу младенчески за строгость не виня И взявъ съ тебя примЮръ, Поэзю, Ученье Призвалъ я украшать мое уединенье.

ЛЮса угрюмые, громады мшистыхъ горъ, Пришельца новаго пугающе взоръ, Свинцовыхъ моря водъ безбрежная равнина, НапЮвъ томительный протяжныхъ пЮсенъ Финна Не долго, помню я, въ печальной сторонЮ, Печаль холодную вливали въ душу мнЮ.

Я побЮдилъ ее, и, не убитъ неволей, Еще я бытя владЮю лучшей долей, Я мыслю, чувствую: для духа нЮтъ оковъ;

То вопрошаю я преданя вЮковъ, Паденья, славы царствъ читаю въ нихъ причины;

Наставленъ давнею превратностью Судьбины, СудьбЮ покорствовать учуся я моей;

То занятъ свойствами и нравами людей, Въ ихъ своевольныя вникаю побужденья, СЮжу я сердца ихъ сокрытыя движенья И разуму отчетъ стараюсь въ сердцЮ дать.

То вдохновене, Парнаса благодать, МнЮ душу радуетъ восторгами своими.

На часъ обвороженъ, на часъ обманутъ ими, Дышу свободно я и, лиру взявъ свою, И дружбу, и любовь, и счасте пою.

Было бы однако ошибкой думать, что, пользуясь полнотой жизни и всЮми благами бытя, Боратынскй былъ безмятежно счастливъ: угрюмая страна, пестунъ его поэзи, питала въ немъ Дбезумье мрачныхъ думъУ, часто нарушавшихъ спокойное теченье его внутренней жизни. КромЮ того, Боратынскй очень тяготился разлукою со своими петербургскими друзьями, которыхъ не могли ему замЮнить финляндске друзья, и въ томъ же послани ДН. И. ГнЮдичуУ, вспоминая о русскихъ АЭинахъ, поэтъ говорилъ:

Не Вакховыхъ пировъ, не лобызанй Фрины, Въ нескромной юности нескромно пЮтыхъ мной, Не шумной суеты, прославленной толпой, Ч Лишенье тяжко мнЮ въ краю, гдЮ Финну нищу Отчизна мертвая едва даруетъ пищу.

НЮтъ, нЮтъ! мнЮ тягостно отсутстве друзей...

И послане заканчивается сЮдующимъ воззванемъ къ богамъ, которое поэтъ не разъ повторялъ мысленно:

Свободу дайте мнЮ, ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ найду я счастье самъ.

Отдайте мнЮ друзей, ПосЮднй стихъ имЮетъ два разночтеня, и эти разночтеня указываютъ на то, чЮмъ боЮе всего тяготился поэтъ въ Финлянди, и чего ему недоставало для личнаго счастья. Но въ то время, какъ тягость разлуки съ друзьями умЮрялась въ общемъ довольно частыми свиданями *), первое воззване къ богамъ Ч Свободу дайте мнЮ Ч начинало звучать все боЮе и боЮе безнадежно, такъ какъ всЮ хлопоты и представленя, которыя дЮлались Государю о Боратынскомъ, оставались безъ всякихъ посЮдствй.

Поэтъ уставалъ надЮяться и въ декабрЮ 1823 года писалъ Жуковскому: ДВы знаете, какъ неуспЮшны были всЮ представленя, дЮлаемыя обо мнЮ моимъ начальствомъ. Изъ году въ годъ меня представляли, изъ году въ годъ напрасная надежда на скорое прощене меня поддерживала;

но теперь, признаюсь вамъ, я начинаю приходить въ отчаяне. Ч Не служба моя, къ которой я привыкъ, меня обременяетъ: меня тяготитъ противорЮчене моего положеня. Я не принадлежу ни къ какому сословю, хотя имЮю какое-то зване.

Ничьи надежды, ничьи наслажденя мнЮ не приличны. Я долженъ ожидать въ бездЮйстви, по крайней мЮрЮ, душевномъ, перемЮны судьбы моей, ожидать, можетъ быть, еще новые годы! Не смЮю подать въ отставку, хотя, вступивъ въ службу по собственной воЮ, долженъ бы имЮть право оставить ее, когда мнЮ заблагоразсудится;

но такую рЮшимость могутъ принять за своевольство. МнЮ остается одно раскаяне, что добровольно наложилъ на себя слишкомъ тяжелыя цЮпи. Должно сносить терпЮливо заслуженное несчасте, Ч не спорю: но оно превосходитъ мои силы, и я начинаю чувствовать, что продолжительность его не только убила мою душу, но даже ослабила разумъУ. Изъ этого письма можно вывести заключене о томъ, какъ Боратынскй тяготился цЮпями, наложенными на него судьбой, и потому его восклицане Ч свободу дайте мнЮ! Ч нельзя признать за риторическое. СЮдуетъ однако принять во внимане, что это письмо Боратынскй писалъ посЮ четырехъ Ютъ жизни въ укрЮпленяхъ Кюменя, жизни, которая начинала утомлять его своимъ однообраземъ, а также и то, что поэтъ имЮлъ цЮлью смягчить мягкое сердце Жуковскаго и подвигнуть его къ новымъ хлопотамъ;

кромЮ того, Боратынскй писалъ Жуковскому по порученю посЮдняго и могъ думать, что это письмо будетъ въ рукахъ не одного Жуковскаго (какъ и оказалось въ дЮйствительности). Оговорки эти необходимы, потому что иначе можно впасть въ другую крайность и, забывъ то положительное, что имЮло для Боратынскаго его пребыване въ Финлянди, сгустить мрачныя краски и принять тягостное чувство отсутствя свободы за единственное чувство, владЮвшее душой поэта. Это чувство было сильнымъ, и часто поэтъ смотрЮлъ на все подъ угломъ зрЮня его, но оно не исключало и многаго другого, что дЮлало порой жизнь поэта отрадной и заставляло впосЮдстви вспоминать о годахъ, проведенныхъ имъ въ Финлянди, какъ о лучшихъ годахъ жизни.

* ) За время своей службы унтеръ-офицеромъ въ Нейшлотскомъ полку Боратынскй былъ два раза въ продолжительныхъ оффицальныхъ отпускахъ: съ 11 декабря 1820 по 1 марта 1821 года и съ 21 сентября 1822 по февраля 1823. Сверхъ того, Боратынскй провелъ (съ полкомъ) въ ПетербургЮ Юто 1821 года, февраль и мартъ (а Ютомъ 1822 года его посЮтили въ Финлянди баронъ А. А. Дельвигъ, В. Эртель и Н. И. Павлищевъ, мужъ сестры Пушкина, Ольги СергЮевны), и въ МосквЮ Ч ноябрь и декабрь въ 1823 году. Возможно, что Боратынскй и боЮе часто покидалъ Финляндю и прЮзжалъ въ Петербургъ, но намъ извЮстны только эти поЮздки, а также пребыване его въ ПетербургЮ Ютомъ 1824 года.

VIII.

1824 годъ принесъ съ собой надежды и внесъ большее оживлене и разнообразе въ жизнь Боратынскаго. Письмо его къ Жуковскому получило дальнЮйшй ходъ, докладъ князя А. Н. Голицына въ 1824 году Государю былъ благопрятнымъ для поэта и давалъ увЮренность на прощене.

Весною Боратынскй пришелъ съ полкомъ въ Вильманстрандъ, и въ серединЮ мая Финляндскй Генералъ-губернаторъ Арсенй Андреевичъ Закревскй (впосЮдсви графъ) дЮлалъ смотръ Нейшлотскому полку на берегахъ пустыннаго озера близъ города Вильманстранда. Боратынскй стоялъ въ знаменныхъ рядахъ: Донъ былъ сухощавъ, бЮденъ, и черты его выражали глубокое унынеУ Ч такъ описываетъ поэта Н. В. Путята, видЮвшй его на этомъ смотру. ВмЮстЮ съ А. А. Закревскимъ проходили вдоль строя его адъютанты Ч Н. В. Путята и А. А. Мухановъ, которымъ указали на поэта, и которые не преминули тотчасъ познакомиться съ нимъ. Обратилъ внимане на Боратынскаго также и самъ генералъ-губернаторъ Закревскй, безпрестанно хлопотавшй о его дЮЮ *).

ВскорЮ посЮ смотра въ ВильманстрандЮ Боратынскй поЮхалъ въ Петербургъ, гдЮ пробылъ весь юнь и юль, и въ первыхъ числахъ августа вернулся въ Кюмень. Грустно было возвращаться поэту въ Кюмень и въ Роченсальмъ посЮ весеннихъ и Ютнихъ впечатЮнй, но вскорЮ онъ получилъ радостное для себя извЮсте: по просьбЮ Н. В.

Путяты, генералъ Закревскй разрЮшилъ Боратынскому находиться при Гельсингфорскомъ штабЮ, и Н. В. Путята приглашалъ поэта остановиться у него въ ГельсингфорсЮ. Въ серединЮ октября поэтъ уЮхалъ изъ Роченсальма.

Три мЮсяца, проведенные Боратынскимъ въ ГельсингфорсЮ, были для него, быть можетъ, самыми счастливыми и оживленными въ жизни. Боратынскй поселился на одной квартирЮ вмЮстЮ со своимъ новымъ знакомцемъ Ч Николаемъ Васильевичемъ Путятой, съ которымъ онъ подружился на всю жизнь. Въ жизни Боратынскаго были три такя дружескя привязанности Ч къ Дельвигу, ПутятЮ и КирЮевскому;

но въ то время, какъ Дельвига очень рано (въ 1831 году) похитила смерть, а дружба съ КирЮевскимъ не была продолжительной, дружба поэта съ Н. В. Путятой не ослабЮвала за всЮ 20 Ютъ, и посЮднее дружеское письмо ему послалъ Боратынскй за нЮсколько дней до своей смерти. Н. В. Путята отличался большой любовью и знанемъ литературы, и съ нимъ могъ дЮлиться Боратынскй всЮми своими поэтическими мечтами и замыслами. Все подвергалось суду новыхъ друзей, и горячй обмЮнъ мыслей оживлялъ поэта и заставлялъ его не жаловаться на судьбу, пославшую его въ Финляндю. ДПомнишь-ли, писалъ Путята поэту изъ Адронополя, какъ часто среди... мрачныхъ картинъ угрюмой природы, пламенное воображене твое увлекалось въ страны благословеннаго, роскошнаго юга? Ч Подобно первобытнымъ сынамъ сихъ грозныхъ скалъ, всЮдъ за ихъ могучими тЮнями, наши помыслы и желаня стремились къ той же цЮли, къ тЮмъ же мЮстамъ. Ч Берега Дуная, * ) Такъ, 20 февраля 1825 года А. И. Тургеневъ писалъ князю П. А. Вяземскому: ДТретьяго дня видЮлъ я Закревскаго...

О Боратынскомъ несетъ онъ самъ записку и будетъ усиленнЮйшимъ и убЮдительнЮйшимъ образомъ просить за него. Нельзя боЮе быть расположеннымъ въ его пользу. Въ этомъ я какую-то имЮю теперь надежду на успЮхъУ. (Остафьевскй Архивъ князей Вяземскихъ, т. III, стр. 98). Слухи о расположени А. А. Закревскаго къ Боратынскому и объ участи, принимаемомъ посЮднимъ въ дЮЮ поэта, дошли и до Пушкина, который обЮщался свЮчку поставить за Закревскаго, если тотъ ДвыручитъУ Боратынскаго.

Участе, которое принимали въ его судьбЮ друзья, не могло не утЮшать Боратынскаго, и мы знаемъ очень много проявленй этого участя...

Царьградъ, Греця, возрождавшаяся изъ пепла, были безпрестанными предметами нашихъ разговоровъ...Ф Въ ГельсингфорсЮ подружился поэтъ и съ другимъ адъютантомъ генерала Закревскаго Ч А. А. Мухановымъ и впосЮдстви писалъ ПутятЮ: Дсъ удовольствемъ привожу себЮ на память нЮкоторые откровенные часы, проведенные съ тобою и МухановымъУ. Общество Гельсингфорское, ДдворъУ генерала Закревскаго, было гораздо обширнЮе, разнообразнЮе и оживленнЮе Кюменьскаго уюта. Въ ГельсингфорсЮ въ это время блистали своей красотой Аврора Карловна Шернваль (вышедшая замужъ за П. Н.

Демидова, вторымъ бракомъ Ч за А. Н. Карамзина), заставлявшая страдать Муханова, и Дбеззаконная комета въ кругу расчисленномъ свЮтилъУ Ч жена Закревскаго, Аграфена Неодоровна, или, какъ ее называли увлеченные ею друзья Ч Боратынскй и Путята Ч Магдалина, Альсина, Фея....

Красота Закревской осЮпляла воображене поэта, а ея странный характеръ, выходящй изъ круга повседневныхъ, въ которомъ необычайнымъ образомъ соединялись и мирились самыя противоположныя свойства, Ч дЮтская веселость съ судорожнымъ смЮхомъ и слезами, жажда жизни и душевная потребность съ холодомъ смерти и душевной опустошенностью, жизненная опытность съ дЮтскою довЮрчивостью и невинностью, Клеопатра съ Магдалиною, Ч этотъ сложный и странный характеръ притягивалъ Боратынскаго къ женщинЮ, на которую, по его словамъ, Допасно и глядЮтьУ;

и онъ признавался ПутятЮ, что Закревская не покидаетъ его воображеня. Поэтъ искалъ и жаждалъ Дмучительнаго удовольствяУ Ч глядЮть на ДФеюУ и слушать ее, но съ робостью и страхомъ подходилъ къ ней и спасался отъ ея чаръ чарами поэзи: ДСпЮшу къ ней, писалъ Боратынскй ПутятЮ изъ Петербурга Ютомъ 1825 года: ты будешь подозрЮвать, что и я нЮсколько увлеченъ. НЮсколько, правда;

но я надЮюсь, что первые часы уединеня возвратятъ мнЮ разсудокъ. Напишу нЮсколько элегй и засну спокойно. Поэзя Ч чудесный талисманъ: очаровывая сама, она обезсиливаетъ чужя вредныя чарыУ.

Боратынскй страшился потерять разсудокъ въ увлечени ДМагдалинойУ, но отъ страсти его спасалъ не только чудесный талисманъ Ч поэзя, а также и его склонность къ анализу своихъ чувствъ. А. Н. Закревская отразилась въ творчествЮ Боратынскаго очень ярко: образъ ея вдохновилъ поэта на создане многихъ лирическихъ стихотворенй, и подъ обаянемъ этого образа началъ Боратынскй въ февраЮ 1825 года (по возвращени изъ Гельсингфорса въ Кюмень) свою поэму ДБалъУ, изъ котораго небольшой отрывокъ онъ послалъ ПутятЮ и писалъ своему другу: ДВъ самой поэмЮ ты узнаешь Гельсингфорскя впечатЮня. Она моя Героиня. Стиховъ 200 уже у меня написано. ПрЮзжай, посмотришь, и мнЮ не найти лучшаго и законнЮйшаго критикаУ. Увлечене графиней Закревской, особенно сильное въ 1825 году, въ 1826 пошло на убыль или погасло, но съ новой силой вспыхнуло въ сердцЮ поэта въ 1828-1829 гг.;

но тогда онъ уже былъ женатъ и потому тщательно скрывалъ свое чувство, и оно осталось тайной даже для его друзей.

Въ ГельсингфорсЮ Боратынскй много занимался и поэзей (въ ГельсингфорсЮ написана почти вся ДЭдаУ, ДБуряУ, ДЛедаУ и многя другя лирическя стихотвореня), и незамЮтно для него прошли три съ половиной мЮсяца, проведенные тамъ и оставивше живое воспоминане въ поэтЮ. Въ концЮ января (1825) Н. В. Путята уЮхалъ въ Москву, и вскорЮ посЮ того (1-2 февраля) Боратынскй вернулся въ свой полкъ, въ Кюмень, совершивъ путешестве въ обществЮ Закревской.

По прЮздЮ въ Кюмень Боратынскй поселился въ домЮ Г. В. Лутковскаго и 10 февраля послалъ матери письмо, въ которомъ нЮтъ и тЮни недовольства судьбой или ропота: ДЯ пишу вамъ, дорогая маменька, изъ Кюменя, гдЮ мой добрый Лутковской и его жена приняли меня со старинной дружбой. Я ихъ увидЮлъ снова съ истиннымъ удовольствемъ, и могло-ли быть иначе? Окруженный ихъ добротой, я провелъ съ ними пять Ютъ, всегда принятый какъ лучшй другъ. Имъ обязанъ я всЮми смягченями моего изгнаня.

ДГенералъ *) попрощался со мной самымъ любезнымъ образомъ и обЮщалъ мнЮ сдЮлать все зависящее отъ него, чтобы меня выдвинуть. Я думаю, что онъ сдержитъ слово. Если даже, несмотря на его добрыя намЮреня, ничего не выйдетъ, я навсегда сохраню къ нему живую признательность за всЮ удовольствя моего пребываня въ ГельсингфорсЮ. Три мЮсяца, проведенные тамъ, будутъ для меня всегда прятнымъ воспоминанемъ.

ДЯ уЮхалъ съ его женой **) на сЮдующй день посЮ него. Ничего не можетъ быть весеЮе нашего небольшого совмЮстнаго путешествя. Съ нами были та Miss ***), о которой я вамъ говорилъ, и одинъ изъ адъютантовъ, молодой человЮкъ съ большимъ умомъ ****). Наши обЮды и ужины были какъ нельзя боЮе прятными. Мы разстались большими друзьями, и это путешестве возбудило во мнЮ, по крайней мЮрЮ на нЮсколько мгновенй, страсть къ приключенямъ. Что вамъ сказать о моей жизни здЮсь? Все то же, что и многе годы...У Такимъ же бодрымъ тономъ отличаются всЮ письма Боратынскаго къ ПутятЮ, въ которыхъ поэтъ говоритъ о литературныхъ явленяхъ и о своихъ произведеняхъ, но чаще всего возвращается мыслью къ Гельсингфорской жизни и къ ея впечатЮнямъ. Къ своему вынужденному уединеню Боратынскй относится теперь гораздо спокойнЮе и терпЮливЮе ждетъ перемЮны судьбы.

Между тЮмъ хлопоты влятельныхъ друзей о дЮЮ Боратынскаго увЮнчались успЮхомъ, и 21 апрЮля 1825 года былъ подписанъ Высочайшй приказъ о производствЮ Боратынскаго въ офицеры Ч въ прапорщики. Приказъ, подписанный въ ВаршавЮ, былъ полученъ въ ПетербургЮ 4 мая, и Н. В. Путята свезъ его въ Кюмень поэту.

Въ письмЮ къ А. А. Муханову Путята разсказываетъ о томъ впечатЮни, какое произвела на поэта эта радостная вЮсть: ДНе могу пересказать тебЮ восхищеня Боратынскаго, когда я объявилъ ему о его производствЮ: блаженство его въ эту минуту, искреннее участе, которое всЮ окружающе его принимали въ перемЮнЮ его судьбы и которое доказало мнЮ, какъ онъ былъ ими любимъ, откровенные разговоры о прошедшемъ и будущемъ, все это доставило мнЮ нЮсколько прятнЮйшихъ часовъ въ моей жизни. Съ радостю также замЮтилъ я, что вЮрная спутница въ его несчасти, Поэзя, не будетъ имъ забыта въ благополучи. Хотя онъ не помнилъ себя, бЮгалъ и прыгалъ какъ ребенокъ, но не могъ удержаться, чтобъ не прочесть мнЮ нЮсколько страницъ изъ сочиняемой имъ поэмы, въ которой онъ разсЮялъ много хорошаго и много воспоминанй объ нашей Гельсингфорской жизни. ДосеЮ Поэзя была необходимостю души, убитой горестью и жаждущей излить свои чувства, теперь она содЮлается цЮлю его жизни. Время докажетъ, выиграетъ или потеряетъ его талантъ при сей перемЮнЮ обстоятельствъ....Ф Такою же радостью дышатъ письма и самого Боратынскаго, Дщеголяющаго въ Нейшлотскомъ мундирЮУ, и онъ признается Муханову, что Дмочи нЮтъ отъ радостиУ *).

* ) Генералъ-губернаторъ Арсенй Андреевичъ Закревскй.

** ) Аграфеной Неодоровной Закревской.

*** ) Каролина Левандеръ.

**** ) Князь Львовъ.

Финляндя стала особенно дорога свободному Боратынскому, получившему право выбора службы, и даже Петербургъ пересталъ теперь имЮть то исключительное значене и интересъ, какое имЮлъ раньше. Привыкнувъ къ Финлянди и полюбивъ печальную страну, въ которой развивалась его творческая душа и выражалась въ гармоническихъ печальныхъ звукахъ;

привыкнувъ и привязавшись къ людямъ, окружавшимъ его боЮе пяти Ютъ и дЮлившимъ его радости, а чаще невзгоды;

найдя такихъ преданныхъ, истинныхъ друзей, какъ Н. В. Путята, Ч Боратынскй въ своей давно жданной радости готовъ былъ Достановить мгновенеУ и съ неохотой думалъ о ПетербургЮ, куда отправлялся его полкъ для несеня караульной службы. Поэтъ писалъ Н. В. ПутятЮ: ДКогда подумаю о ПетербургЮ, меня трясетъ лихорадкаУ.

ЛЮто 1825 года Боратынскй провелъ въ ПетербургЮ, гдЮ, по его словамъ, велъ разсЮянную жизнь (онъ продолжалъ увлекаться А. Н. Закревской) и въ серединЮ августа отправился съ удовольствемъ въ ту Финляндю, Дкоторая, какъ онъ писалъ матери изъ Выборга (16 августа 1825 г.), была для меня изгнанемъ, но которая представляется мнЮ теперь сладкимъ и спокойнымъ убЮжищемъУ. Но недолго пришлось поэту оставаться въ своемъ убЮжищЮ: боЮзнь матери вынудила его взять отпускъ на 4 мЮсяца и отправиться въ Москву.

Въ октябрЮ 1825 года поэтъ прЮхалъ въ Москву, побывавъ предварительно въ дорогомъ для него воспоминанями ГельсингфорсЮ. Въ МосквЮ передъ нимъ возникла тяжелая задача, доставившая ему много горестныхъ минутъ и заставившая его говорить въ письмЮ къ ПутятЮ: ДПовЮришь-ли, что теперь именно начинается самая трудная эпоха моей жизниУ. Свидане поэта съ семьей было не столько радостно, сколько горестно:

онъ нашелъ свою мать въ самомъ жалкомъ положени, которое заставило его подумать о необходимости бросить службу въ Финлянди. Но помимо того, что Боратынскй любилъ Финляндю и считалъ ее своимъ убЮжищемъ, съ Финляндей у него было внутренно-тЮсно связано творчество, и, покидая Дугрюмую странуУ, поэтъ думалъ, что онъ покидаетъ вмЮстЮ съ тЮмъ и свою Музу. ПосЮ долгихъ и тяжелыхъ колебанй поэтъ наконецъ рЮшился и подалъ прошене объ отставкЮ, но какъ тяжелъ былъ для него этотъ шагъ, какой душевной муки стоила ему эта жертва, можно судить по сЮдующему письму его къ ПутятЮ: Д......Я не могу скрыть отъ моей совЮсти, что я необходимъ моей матери по какой-то боЮзненной ея нЮжности ко мнЮ, я долженъ (и почти для спасеня ея жизни) не разставаться съ нею. Но что же я имЮю въ виду? Какое существоване? Его описать невозможно. Я разсказывалъ тебЮ нЮкоторыя подробности: теперь все то же, только хуже. Жить дома Ч для меня значить жить въ какой-то тлетворной атмосферЮ, которая вливаетъ отраву не только въ сердце, но въ кости. Я рЮшился, но, признаюсь, не безъ усиля. Что дЮлать? Ч противно быть чудовищнымъ Эгоистомъ. Я думаю просить перевода въ одинъ изъ полковъ, квартируюшихъ въ МосквЮ....

ДПрощай свобода, прощай Поэзя! Извини, милый другъ, что я налегаю на твою душу своимъ горемъ, но, право, мнЮ нужно было нЮсколько излитьсяУ.

Тщетно отговаривали поэта отъ этого шага и друзья его, и баронъ Дельвигъ писалъ ему 8 февраля 1826 года: ДЧто ты хочешь сдЮлать съ твоей головушкой? ЗачЮмъ подалъ въ отставку, зачЮмъ замыслилъ утонуть въ Московской грязи? ТебЮ-ли быть дрянью? На то ли я тебя свелъ къ Музамъ, чтобъ ты промЮнялъ ихъ на беззубую хричовку Москву.

И какой ты можешь быть утЮшитель матери, когда каждое мгновене, проведенное тобою * ) 13-го мая 1825 года А. И. Тургеневъ писалъ князю П. А. Вяземскому: ДЯ получилъ письмо отъ Боратынскаго, и до слезъ прошибла меня его радость и выражене этой радостиУ.

въ МосквЮ, должно широко и тяжело падать на твою душу и скукою безобразить твою фигуру. Вырвись изъ этого вертепа!У *) Но письмо Дельвига опоздало: 31 января 1826 г.

Боратынскй вышелъ въ отставку и съ тяжелымъ предчувствемъ вступалъ въ новую эпоху своей жизни, которая, какъ ему казалось, Дбудетъ подобна русскимъ однообразнымъ равнинамъ...... представляющимъ одну вЮчно-унылую картинуУ. Прощаясь съ Финляндей, Боратынскй вмЮстЮ съ тЮмъ прощался и со своею молодостью.

IX.

Предчувстве поэта оправдалось. Вся посЮдующая жизнь Боратынскаго не богата Дотличительными краскамиУ, бЮдна внЮшними событями и опредЮляется однимъ лишь важнымъ событемъ 1826 года: его женитьбой на Анастаси ЛьвовнЮ Энгельгардтъ. 10 мая 1826 года князь П. А. Вяземскй писалъ Пушкину, что Боратынскй Дженится на сосЮдкЮ моей Енгельгардтъ, дЮвушкЮ любезной, умной и доброй, но не элегаческой по наружностиУ.

Съ недовЮремъ приглядывались друзья поэта къ его желаню обречь себя этой Дне элегаческой по наружностиУ дЮвушкЮ (Н. Л. Энгельгардтъ не отличалась красотой), и даже самый умъ ея боЮе пугалъ, чЮмъ привлекалъ къ себЮ друзей Боратынскаго.

Происходя изъ хорошей, интеллигентной семьи (отецъ ея былъ Л. Н. Энгельгардтъ, извЮстный авторъ ДЗаписокъУ), Анастася Львовна отличалась любовью къ искусству, тонко развитымъ поэтическимъ чувствомъ, большимъ умомъ (о чемъ говорятъ и всЮ современники) и твердою, непреклонною волею;

непреклонность воли и характера страннымъ образомъ соединялись въ ней съ мягкимъ, отзывчивымъ сердцемъ и тою особенною нЮжностью и очарованемъ, которымъ она покорила себЮ Дбунтуюшую музуУ поэта и создала ему спокойный, тихй уютъ въ жизни. Но прекрасная семьянинка, Анастася Львовна въ обществЮ часто производила другое впечатЮне, не умЮла ладить съ людьми и своимъ безпокойнымъ, неуживчивымъ нравомъ и ревнивымъ обереганемъ своихъ исключительныхъ правъ на поэта способствовала тому, что Боратынскй сталъ все боЮе и боЮе расходиться со своими лучшими друзьями и отдаляться отъ нихъ (отъ Пушкина, КирЮевскаго и т. д.) **).

9 юня 1826 года произошло вЮнчане поэта съ Н. Л. Энгельгардтъ, и наконецъ исполнились завЮтныя мечтаня Боратынскаго Ч успокоить Дсвою усталую главуУ на груди Добреченной судьбоюУ. Въ концЮ этого года поэтъ писалъ Н. М. Коншину, своему старому товарищу по финляндской жизни: ДТакъ, мой милый, вашего полку прибыло: я женатъ и счастливъ. Ты знаешь, что сердце мое всегда рвалось къ тихой и нравственной жизни. Прежнее мое существоване, безпорядочное и своенравное, всегда противорЮчило и свойствамъ моимъ и мнЮнямъ. Наконецъ я дышу воздухомъ, мнЮ потребнымъ;

но я не стану приписывать счастья моего моимъ философическимъ правиламъ, Ч нЮтъ, мой милый: главное дЮло въ томъ, что Богъ мнЮ далъ добрую жену, что я желалъ счастя и * ) Приведенныя нами выдержки изъ писемъ Боратынскаго и барона Дельвига не вошли ни въ одно изъ собранй сочиненй обоихъ поэтовъ.

** ) Такъ, мать КирЮевскихъ, А. П. Елагина писала въ 1860 году С. М. Боратынской: ДНеужели дЮти моего вЮчно мнЮ милаго Евгеня Абрамовича насЮдовали непостижимую для меня ненависть своей матери?У Въ другомъ письмЮ она говоритъ: ДИ я прошла жизнь не безъ горькихъ испытанй: temoin Eugиne Boratinsky....Я знала о смерти Настасьи Львовны, и горько мнЮ было думать о прошломъ. Но теперь все извЮстноУ. Намъ, къ сожаЮню, далеко не Двсе извЮстноУ въ разрывЮ отношенй Боратынскаго съ КирЮевскими и другими его друзьями. ЗамЮтимъ кстати, что въ архивЮ Мары, изъ котораго мы цитировали настоящя письма, находятся 11 неизданныхъ писемъ Авдотьи Петровны Елагиной, и въ этихъ письмахъ удивительнымъ образомъ отражаются ея душевная ясность и спокойстве.

нашелъ его. Я былъ подобенъ больному, который желалъ навЮстить прекрасный отдаленный край, знаетъ лучшую къ нему дорогу, но не можетъ подняться съ постели.

Пришелъ врачъ, возвратилъ ему здоровье, онъ сЮлъ и поЮхалъ. Отдаленный край Ч счасте, дорога Ч философя, врачъ Ч моя НастенькаУ. И дЮйствительно, Ддобрая женаУ Боратынскаго дала ему все возможное счасте, и они прожили безмятежно-счастливую семейную жизнь, на которую изрЮдка незначительныя недоразумЮня набрасывали тЮнь, но не въ силахъ были омрачить ее.

ДСупруги Баратынске, Ч разсказываетъ Л. Н. Павлищевъ въ своей семейной хроникЮ, Ч эти два, какъ выразилась моя мать, исполненные поэзи меланхолическе образа, души одинъ въ другомъ не чаяли;

тихй, спокойный семейный ихъ очагъ не омрачался никогда и тЮнью какихъ-либо взаимныхъ пререканй, а дЮло выходило очень просто: при отсутстви матеральныхъ лишенй и заботъ о насущномъ хЮбЮ, жизнь служила имъ обширнымъ полемъ для всесторонняго духовнаго развитя, и Ч какъ сказалъ Пушкинъ Ч чувствъ добрыхъ. Возвышенный взглядъ одного изъ супруговъ на земное быте, воплощенный и въ его поэтическихъ твореняхъ, дополнялся такимъ же взглядомъ другаго, и оба они видЮли въ домашнемъ очагЮ единственную свою отраду, единственное счастьеУ *).

Боратынскй окружилъ Настасью Львовну нЮжными заботами, боготворилъ ее и не измЮнилъ своего нЮжно-любовнаго отношеня къ ней до самыхъ посЮднихъ дней своихъ, сокращенныхъ волненями за горячо любимую имъ супругу. За нЮсколько мЮсяцевъ до смерти поэтъ обращался къ ней со стихотворенемъ, въ которомъ говорилъ:

Когда, дитя и страсти и сомнЮнья, Поэтъ взглянулъ глубоко на тебя, Ч РЮшилась ты дЮлить его волненья, Въ немъ таинство печали полюбя.

Ты, смЮлая и кроткая, со мною Въ мой дикй адъ сошла рука съ рукою, Ч Рай зрЮла въ немъ чудесная любовь.

О, сколько разъ къ тебЮ, святой и нЮжной, Я приникалъ главой моей мятежной, Съ тобой себЮ и небу вЮря вновь.

Въ женитьбЮ Боратынскй стремился найти успокоене и отдыхъ и безропотно подчинился кроткому и мягкому деспотизму своей супруги;

она была также высшимъ судьей и цЮнителемъ его произведенй, и часто поэтъ перерабатывалъ свои стихотвореня по ея внушеню. Но порой такое полное подчинене женЮ бывало тягостно поэту, и онъ таилъ въ себЮ думы, которыя оберегалъ отъ нея, не удовлетворяясь одними тихими радостями семейной жизни. Старательно заглушалъ въ себЮ Боратынскй голоса, какъ онъ выражался, Ддикаго адаУ и подавлялъ мечтаня свободы, побЮждая умомъ чувство и увлеченя Дбеззаконными свЮтиламиУ. Всего тягостнЮе для него была разлука съ друзьями, и онъ писалъ (въ начаЮ 1828 года) Н. В. ПутятЮ: ДЯ теперь постоянный Московскй житель. Живу тихо, мирно, счастливъ моей семейственною жизню, но, признаюсь, Москва * ) Въ ДСемейной ХроникЮУ Л. Павлищева далеко не весь матералъ отличается одинаковой достовЮрностью, и, въ частности, не всегда точны свЮдЮня о Н. Л. Боратынской, которую Л. Н. Павлищевъ хорошо зналъ въ дЮтствЮ (она ему замЮняла мать);

этотъ разсказъ однако находитъ подтверждене и въ современныхъ свидЮтельствахъ.

мнЮ не по сердцу. Вообрази, что я не имЮю ни одного товарища, ни одного человЮка, которому могъ бы сказать: помнишь? съ кЮмъ бы могъ потолковать нараспашку. Это тягостно. Жду тебя какъ дождя Майскаго. ЗдЮшняя атмосфера суха, пыльна неимовЮрно.

Женатые люди имЮютъ боЮе нужды въ дружбЮ, нежели холостыеУ.

X.

Тихо и спокойно потекла семейная жизнь Боратынскихъ въ МосквЮ, и С. Л. Пушкинъ такъ описывалъ ее въ письмЮ къ дочери, О. С. Павлищевой: ДВидимъ Боратынскихъ въ МосквЮ очень часто;

не зная безсонныхъ ночей на балахъ и раутахъ, Боратынске ведутъ жизнь самую простую: встаютъ въ семь часовъ утра во всякое время года, обЮдаютъ въ полдень, отходятъ ко сну въ 9 часовъ вечера и никогда не выступаютъ изъ этой рамки, что не мЮшаеть имъ быть всЮмъ довольными, спокойными, сЮдовательно счастливымиУ.

Оживленно прошелъ для Боратынскаго 1826 годъ, когда онъ началъ свою новую, семейную жизнь и, какъ бы подводя итоги прошедшей, работалъ надъ изданемъ своихъ стихотворенй, вышедшимъ въ сЮдующемъ году. Работа эта увлекла Боратынскаго и, при его свойствЮ неузнаваемо передЮлывать свои произведеня, оказалась не собиранемъ стихотворенй, разсЮянныхъ по журналамъ и альманахамъ, а новой творческой работой, такъ какъ поэтъ хотЮлъ придать наибольшую цЮльность своему сборнику и для этого, въ безпрестанной борьбЮ гордости ума съ правами сердца, какъ онъ писалъ ПутятЮ, часто побЮждалъ Думомъ сердечное чувствоУ.

Къ концу 1826 года Боратынскй постепенно началъ втягиваться въ литературную жизнь Москвы, особенно оживленную въ это время возвращенемъ Пушкина изъ ссылки и прЮздомъ его въ древнюю столицу 8 сентября. Боратынскй присутствовалъ на чтени ДБориса ГодуноваУ и возобновилъ свое знакомство съ Пушкинымъ, при чемъ поэты часто видались и подружились боЮе прежняго (въ 1828 году въ одной книжкЮ вышли ДГрафъ НулинъУ Пушкина и ДБалъУ Боратынскаго). Въ это же время познакомился Боратынскй и съ княземъ Вяземскимъ, Погодинымъ, Языковымъ, Веневитиновымъ, Хомяковымъ, братьями КирЮевскими и съ другими поэтами и литераторами. Боратынскй присутствовалъ на литературныхъ вечерахъ Н. А. Полевого, князя П. А. Вяземскаго, а вскорЮ начались литературные понедЮльники и въ его домЮ.

Весною 1827 года Боратынскй уЮхалъ съ женою и дочерью (Александрой Евгеневной) въ свою родную Тамбовскую деревню Ч въ Мару и тамъ оставался до конца года.

Вернувшись въ Москву, поэтъ боЮе прочно основался въ ней и поступилъ на службу въ число канцелярскихъ служителей къ Главному Директору Межевой канцеляри, съ переименованемъ въ коллежске регистраторы. Въ этой канцеляри Боратынскй пробылъ до 1831 года (когда окончательно вышелъ въ отставку) *), но служба мало обременяла поэта и давала ему не только необходимый досугъ, но и возможность на долго уЮзжать изъ Москвы. Какъ-то безсЮдно прошла для Боратынскаго его служба въ Межевой канцеляри, и едва ли не единственное упоминане о ней мы находимъ въ письмЮ къ Н. В. ПутятЮ, въ которомъ поэтъ говоритъ: ДНе гожусь я ни въ какую * ) Изъ дЮла объ опредЮлени Боратынскаго на службу и увольнени, хранящагося въ Пушкинскомъ ДомЮ, явствуетъ, что поэтъ поступилъ въ Межевую канцелярю 24 января 1828 года, 20 февраля 1828 былъ переименованъ въ коллежске регистраторы, затЮмъ былъ произведенъ въ губернске секретари (со старшинствомъ съ 14 апрЮля 1830) и 26 юля 1831 года былъ уволенъ по прошеню отъ службы.

канцелярю, хотя недавно вступилъ въ Межевую;

но, слава Богу, мнЮ дЮла мало, а то было бы худо моему начальникуУ.

Дружественныя и литературныя связи поэта очень упрочились за это время.

Боратынскй жилъ въ домЮ своего тестя, Л. Н. Энгельгардта, въ Чернышевскомъ переулкЮ (нынЮ Станкевича), противъ дома князя П. А. Вяземскаго. Поэтъ часто видЮлся съ княземъ Вяземскимъ, и между ними завязались настоящя дружескя отношеня, Ч Боратынскй гостилъ въ подмосковной Вяземскаго, въ ОстафьевЮ, вмЮстЮ съ нимъ Дтанцовалъ въ МосквЮУ и Дзанимался текущею словесностьюУ. ДЧЮмъ боЮе вижусь съ Боратынскимъ, писалъ князь Вяземскй А. И. Тургеневу 15 октября 1828 года, Ч тЮмъ боЮе люблю его за чувства, за умъ, удивительно тонкй и глубокй, раздробительный.

Возьми его въ расплохъ, какъ хочешь: вездЮ и всегда найдешь его съ новою, своею мыслью, съ собственнымъ воззрЮнемъ на предметъУ *).

Въ 1828 году былъ въ МосквЮ Мицкевичъ, и, какъ можно думать, между знаменитымъ польскимъ поэтомъ и Боратынскимъ установилась извЮстная близость;

по крайней мЮрЮ, Боратынскй часто видЮлся съ Мицкевичемъ и, высоко цЮня его дароване, тЮмъ ревнивЮе относился къ его самобытности и говорилъ:

Когда тебя, Мицкевичъ вдохновенный, Я застаю у Байроновыхъ ногъ, Я думаю: поклонникъ униженный, Возстань, возстань и вспомни Ч самъ ты богъ!

Боратынскй присутствовалъ на проводахъ Мицкевича изъ Москвы, и его имя выгравировано на золотомъ кубкЮ, поднесенномъ польскому поэту;

извЮстно также, что впосЮдстви Боратынскй участвовалъ въ подпискЮ въ пользу Мицкевича, когда посЮднй безъ средствъ находился въ ПарижЮ.

БоЮе всего однако имЮетъ значене дружба Боратынскаго съ семействомъ КирЮевскихъ, въ которомъ онъ былъ своимъ, домашнимъ человЮкомъ, и особенно съ Иваномъ Васильевичемъ КирЮевскимъ. ДТы первый изъ всЮхъ знакомыхъ мнЮ людей, писалъ поэтъ И. В. КирЮевскому, съ которымъ изливаюсь я безъ застЮнчивости: это значитъ, что никто еще не внушалъ мнЮ такой довЮренности къ душЮ своей и своему характеруУ. Поэтъ былъ вполнЮ откровененъ въ разговорахъ съ своимъ новымъ другомъ, въ разговорахъ, заходившихъ далеко за полночь, и находилъ въ КирЮевскомъ не только надежнаго, вЮрнаго друга и прекраснаго человЮка, но и лучшаго, умнаго, образованнаго и чуткаго ко всему прекрасному критика. Въ разлукЮ съ КирЮевскимъ Боратынскй не пропускалъ почты, и по этимъ письмамъ можно лучше всего судить о Боратынскомъ въ пору 1829-1832 гг. Дружба поэта съ КирЮевскимъ отличалась особенной горячностью и сердечностью, и проявленя этой дружбы мы находимъ въ каждомъ письмЮ Боратынскаго, съ нЮжностью вспоминающаго своего друга и радующагося тому, Дчто мое чутье меня въ тебЮ не обмануло;

радъ еще одному Ч что ты, съ твоей чувствительностю пылкою и разнообразною, полюбилъ меня, а не другого. Я нахожу довольно теплоты въ моемъ сердцЮ, чтобъ никогда не охладило твоего, чтобы дЮлить всЮ твои мечты и отвЮчать * ) Въ этомъ же письмЮ князь Вяземскй приводить ДраздробительностьУ ума Боратынскаго: ДСегодня разговорились мы съ нимъ о ФиларетЮ, къ которому возитъ его тесть Энгельгардтъ. Онъ говоритъ, что ему Филаретъ и вообще наши монахи сановные напоминаютъ всегда что-то женское: рясы, какъ юбка, и въ обращени какое-то кокетство, игра затверженной роли и прочее. МнЮ кажется, что это замЮчане удивительно вЮрноУ. (Остафьевскй Архивъ, т. III, стр. 179-180).

душевнымъ словомъ на душевное слово... Мы съ тобой довольно пожили, поспорили, помечтали, чтобы не забыть другъ друга. Мы съ тобой товарищи умственной службы, умственныхъ походовъ, и связь наша должна быть по крайней мЮрЮ столько же надежною, сколько-бъ она могла быть между товарищами по службЮ Е. И. В. и по походамъ графа Паскевича ЭриванскагоУ. Боратынскй привыкалъ дЮлиться своею внутреннею жизню съ КирЮевскимъ и повЮрялъ ему свои литературные планы и замыслы, зная, что никто лучше КирЮевскаго не пойметъ его и не поддержитъ въ его начинаняхъ. И благодаря побужденямъ КирЮевскаго, литературная дЮятельность Боратынскаго за время 1828- гг. становится особенно интенсивной: къ этому времени относятся многя лирическя стихотвореня Боратынскаго, его поэмы ДПереселене душъУ, ДВЮра и невЮреУ, ДНаложницаУ, разсказъ ДПерстеньУ, недошедше до насъ романъ и драма, собране стихотворенй и поэмъ, въ двухъ частяхъ, вышедшее въ 1835 году (надъ этимъ изданемъ Боратынскй работалъ въ 1832-1833 гг.) и пр. и пр.

Объяснене такой интенсивности творчества въ поэтЮ, который начиналъ было все рЮже и рЮже приниматься за перо, заключается въ томъ, что въ отзывахъ КирЮевскаго Боратынскй видЮлъ не только лестныя слова и признане таланта, но и глубокое понимане самой основы своей поэзи. По поводу разбора ДНаложницыУ КирЮевскимъ поэтъ писалъ ему: ДТы меня понялъ совершенно, вошелъ въ душу поэта, схватилъ поэзю, которая мнЮ мечтается, когда я пишу. Твоя фраза: переноситъ насъ въ атмосферу музыкальную и мечтательно просторную заставила меня встрепенуться отъ радости, ибо это-то самое достоинство я подозрЮвалъ въ себЮ въ минуты авторскаго самолюбя, но выражалъ его хуже. Не могу не вЮрить твоей искренности: нЮтъ поэзи безъ убЮжденя, а твоя фраза принадлежитъ поэтуУ. Пользовавшйся въ 20-хъ годахъ довольно шумнымъ успЮхомъ, ставившимъ его имя рядомъ съ именемъ Пушкина, Боратынскй не былъ избалованъ такимъ внутреннимъ, настоящимъ успЮхомъ и признанемъ и въ оцЮнкЮ своего таланта КирЮевскимъ, въ оцЮнкЮ, которой онъ безусловно довЮрялъ, почерпалъ увЮренность въ своихъ силахъ, душевную бодрость и желане не только писать, но и печатать свои произведеня.

Литературная слава мало привлекала къ себЮ Боратынскаго, и для выступленя въ печати ему необходимы были какя-нибудь посторонне причины и стимулы: такими стимулами въ 1830 г. было основане дружественной поэту ДЛитературной ГазетыУ, а въ 1832 Ч ДЕвропейцаУ И. В. КирЮевскаго, для котораго Боратынскй началъ очень усиленно работать, желая поддержать издане своего друга. На третьемъ №-рЮ ДЕвропеецъУ былъ запрещенъ, и вмЮстЮ съ закрытемъ его безсЮдно пропали для насъ многя произведеня Боратынскаго, предполагавшаго помЮщать ихъ въ ДЕвропейцЮУ...

Съ грустью разставался Боратынскй осенью 1829 года съ И. В. КирЮевскимъ:

КирЮевскй собирался въ заграничное путешестве, а Боратынскй уЮзжалъ въ Мару, гдЮ и прожилъ нЮсколько мЮсяцевъ въ кругу родныхъ и сосЮдей, изрЮдка отрываемый отъ работы домашними заботами. УЮзжалъ поэтъ въ деревню съ надеждою, что въ деревенскомъ уединени проснется его муза, и черезъ нЮкоторое время извЮщалъ КирЮевскаго, что у него въ пяльцахъ новая Дультра-романтическаяУ поэма, которую онъ пишетъ Дочертя головуУ. Деревенское уединене благотворно отозвалось на поэтЮ, и здЮсь, посЮ долгихъ размышленй, онъ окончательно и твердо увЮрился, Дчто въ свЮтЮ нЮтъ ничего дЮльнЮе поэзиУ. Боратынскй вообще часто задумывался все это и посЮдующее время надъ поэзей и ея назначенемъ, и, опредЮливъ поэзю, какъ Дполное ощущене извЮстной минутыУ, поэтъ смотрЮлъ на нее не какъ на Дсамолюбивое наслажденеУ, а какъ на эстетическую силу, образующую и оправдывающую мръ съ его нестройными явленями.

Поэзя развертывала передъ нимъ Дчудесный коврикъ-самолетъУ, на которомъ онъ улеталъ далеко прочь, за три-девять земель, отъ Дбездушной пылиУ повседневной дЮйствительности.

Къ этому времени пребываня поэта въ деревнЮ относятся такя стихотвореня, какъ ДМузаУ, ДПодражателямъУ, ДЧудный градъУ, въ которыхъ поэтъ опредЮляетъ свое дароване и касается вЮчныхъ вопросовъ о соотношени искусства и жизни. Поэтъ, постигнувъ таинства страданья, цЮною сердечныхъ судорогъ, покупаетъ выраженье вышнихъ силъ;

но въ мръ грезы художника врывается мръ дЮйствительности и грубо разрушаетъ высшую дЮйствительность созерцателя:

Чудный градъ порой сольется Изъ румяныхъ облаковъ;

Но лишь вЮтръ его коснется, Ч Онъ исчезнетъ безъ сЮдовъ!

Такъ мгновенныя созданья Поэтической мечты Исчезаютъ отъ дыханья Посторонней суеты.

Зиму 1830-1831 Боратынске провели въ МосквЮ, въ которой въ это время свирЮпствовала холера. Москва замЮтно опустЮла, жизнь въ ней какъ-то замерла, и объ образЮ жизни Боратынскаго даетъ возможность судить его письмо къ князю П. А.

Вяземскому, въ которомъ онъ говоритъ: ДВсе грозное время провелъ я въ МосквЮ, и хотя мнЮ не было весело, но въ то же время не такъ и тошно, какъ я ожидалъ. Мы заперлись въ своемъ домЮ, я никуда не выЮзжалъ и никого не принималъУ. Спокойное теченье жизни Боратынскаго было нарушено безпокойствомъ о баронЮ ДельвигЮ:

ДЛитературная ГазетаУ была запрещена, и Дельвигъ забоЮлъ отъ непрятностей и огорченя. 14 января 1831 года Дельвигъ умеръ, и смерть перваго друга произвела тяжелое впечатЮне на Боратынскаго, который, какъ писалъ Пушкинъ, былъ Дболенъ съ огорченяУ.

Въ январЮ 1831 года находились въ МосквЮ Пушкинъ, Языковъ и князь Вяземскй, и вмЮстЮ съ Боратынскимъ они справляли (27 января) тризну по Дельвигу, который былъ связующимъ звеномъ въ кружкЮ друзей-поэтовъ *).

XI.

Со смертью барона Дельвига, съ выпаденемъ одного звена, разрывалась и сама цЮпь, и друзья-поэты, поглощаемые своими особыми интересами и семейной жизнью, начали удаляться одинъ отъ другого. Въ первыхъ числахъ юля Боратынскй, какъ писалъ князь Вяземскй, Дудралъ въ Казань съ Энгельгардтовскимъ семействомъУ, Ч точнЮе, въ Казанское имЮне Л. Н. Энгельгардта Ч Каймары. Въ письмЮ къ КирЮевскому Боратынскй описывалъ свои дорожныя впечатЮня: ДНазову главное: скука. Россю можно проЮхать изъ конца въ конецъ, не увидавъ ничего отличнаго отъ того мЮста, изъ котораго выЮхалъ. Все плоско. Одна Волга меня порадовала и заставила меня вспомнить Языкова, о которомъ впрочемъ я и безъ того помнилъ... Ежели я ничего не замЮтилъ * ) Боратынскй писалъ записки о баронЮ ДельвигЮ, но эти записки, какъ и многое другое, повидимому, безсЮдно пропали.

дорогою, то многое обдумалъ. Путешестве по нашей родинЮ тЮмъ хорошо, что не мЮшаетъ размышленю.

ДЭто путешестве по безпредЮльному пространству, измЮряемому однимъ временемъ:

за то и приноситъ плодъ свой, какъ времяУ.

Первый мЮсяцъ деревенскаго уединеня ушелъ на хозяйственныя хлопоты, на разговоры съ прикащиками и старостами, на переписку съ земскимъ судомъ (у Боратынскаго было тяжебное дЮло), и поэтъ не начиналъ творить, хотя и чувствовалъ наплывъ мыслей во время своихъ любимыхъ ежедневныхъ поЮздокъ верхомъ. ДВоображене напряженно, мечты его живы, но своевольны, и Юнивый умъ не можетъ ихъ привести въ порядокъУ. Скоро жизнь въ Каймарахъ наладилась, пробрЮла извЮстный ритмъ, и Боратынскй описывалъ свою жизнь въ имЮни такими словами: ДСкажу тебЮ вкратцЮ, что мы пьемъ чай, обЮдаемъ, ужинаемъ часомъ раньше, нежели въ МосквЮ. Вотъ тебЮ рама нашего существованя. Вставь въ нее прогулки, верховую Юзду, разговоры;

вставь въ нее то, чему нЮтъ имени: это общее чувство, этотъ итогъ всЮхъ нашихъ впечатЮнй, который заставляетъ проснуться весело, гулять весело, эту благодать семейнаго счастя, и ты получишь довольно вЮрное поняте о моемъ бытьЮУ.

Такая жизнь не могла не отозваться благопрятно на Боратынскомъ, уставшемъ отъ московской унылой зимы, монотонность которой была нарушена лишь смертью Дельвига.

Но и къ этой смерти Боратынскй относится теперь не то что спокойнЮе, но примиреннЮе, и, вспоминая свой Элизей съ населяющими его милыми тЮнями, бодро восклицаетъ:

Тамъ живъ ты, Дельвигъ! тамъ за чашей Еще со мною шутишь ты, Поешь веселье дружбы нашей И сердца юныя мечты.

Ровная и здоровая жизнь въ деревнЮ оказала также благотворное вляне и на музу поэта, который сталъ усиленно работать для ДЕвропейцаУ.

Несмотря однако на счастливую деревенскую жизнь, дававшую досугъ размышленямъ, раздумья Боратынскаго не всегда отличались бодрымъ тономъ, и онъ порой готовъ былъ отказаться отъ поэтическаго творчества, думая, что Двремя индивидуальной поэзи прошло, другой не наступилоУ. Какъ бы подводя итогъ прошлому, поэтъ говоритъ:

... все проходитъ. Остываю Я и къ гармони стиховъ Ч И какъ дубровъ не окликаю, Такъ не ищу созвучныхъ словъ.

Но эта грустная струна звучитъ пока еще обособленно и заглушается бодрыми созвучями другихъ немногочисленныхъ стихотворенй этого года. Боратынскй Достываетъ къ гармони стиховъУ, вЮрнЮе, къ индивидуальной лирикЮ и начинаетъ искать новыхъ формъ творчества;

онъ обращается и къ драмЮ, и къ роману, и къ критикЮ и, сознавая переходность момента не только въ своемъ творчествЮ, но и во всей современной поэзи, хочетъ Дна время, и даже долгое время, перестать печататьУ. Къ сожаЮню, почти всЮ попытки въ новомъ родЮ такъ и остались ненапечатанными, и потому мы мало что знаемъ объ этихъ исканяхъ Боратынскаго.

Въ декабрЮ 1831 года Боратынске переЮхали изъ деревни въ Казань, которая произвела хорошее впечатЮне на поэта: ДЗнаешь-ли Ч писалъ онъ КирЮевскому, Ч что, по моему, провинцальный городъ оживленнЮе столичнаго. Говоря оживленнЮе, я не говорю Ч прятнЮе;

но здЮсь есть что-то, чего нЮтъ въ МосквЮ Ч дЮйстве. Разговоры нЮкоторыхъ изъ нашихъ гостей были для меня очень занимательны. Всякй говоритъ о своихъ дЮлахъ или о дЮлахъ губерни, бранитъ или хвалитъ. Всякй, сколько можно замЮтить, дЮятельно стремится къ положительной цЮли и оттого имЮетъ физономю. Не могу тебЮ развить всей моей мысли;

скажу только, что въ губерняхъ вовсе нЮтъ этого равнодушя ко всему, которое составляетъ характеръ большей части нашихъ московскихъ знакомцевъ. Въ губерняхъ больше гражданственности, больше увлеченя, больше элементовъ политическихъ и поэтическихъ. Всмотрясь внимательнЮе въ общество, я, можетъ быть, напишу что-нибудь о немъ для твоего журнала;

но я уже довольно видЮлъ, чтобы мЮстомъ дЮйствя русскаго романа всегда предпочесть губернскй городъ столичномуУ.

Въ этомъ губернскомъ городЮ Боратынскому, однако, приходилось мало заниматься творчествомъ, такъ какъ обязательные и необязательные визиты поглощали большую часть времени. Въ Казани получилъ Боратынскй первыя двЮ вышедшя книжки ДЕвропейцаУ, доставившя ему большую радость. 3-я книжка ДЕвропейцаУ была запрещена, и это тяжело отозвалось какъ на КирЮевскомъ, замолчавшемъ на долге годы, такъ и на Боратынскомъ, объ удрученномъ состояни котораго можно судить по сЮдующему письму его къ своему другу: ДОтъ запрещеня твоего журнала не могу опомниться.

ДНЮтъ сомнЮня, что тутъ дЮйствовалъ тайный, подлый и несправедливый донощикъ, но что въ этомъ утЮшительнаго? ГдЮ найти на него судъ? Что посЮ этого можно предпринять въ литературЮ? Я вмЮстЮ съ тобой лишился сильнаго побужденя къ трудамъ словеснымъ. Запрещене твоего журнала просто наводитъ на меня хандру, и судя по письму твоему, и на тебя навело меланхолю. Что дЮлать! Будемъ мыслить въ молчани и оставимъ литературное поприще Полевымъ и Булгаринымъ.

Поблагодаримъ ПровидЮне за то, что оно насъ подружило, и что каждый изъ насъ нашелъ въ другомъ человЮка, его понимающаго, что есть еще нЮсколько людей намъ по уму и по сердцу. Заключимся въ своемъ кругу, какъ первые братья христане, обладатели свЮта гонимаго въ свое время, а нынЮ торжествующаго. Будемъ писать, не печатая. Можетъ быть, придетъ благопоспЮшное время......Ф Этого благопоспЮшнаго времени такъ и не дождался поэтъ, и ему начинало казаться, что ДвЮкъ шествуетъ путемъ своимъ жеЮзнымъУ, на которомъ нЮтъ мЮста поэзи. По натурЮ своей склонный къ резигнаци, Боратынскй приходитъ къ безотрадному выводу о судьбЮ, которой долженъ покориться невольникъ-человЮкъ, мечтающй о свободЮ.

Pages:     | 1 | 2 |    Книги, научные публикации