Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 |

ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы Владимръ Набоковъ Отчаяне ImWerdenVerlag Mnchen 2007 й 1936 by Vladimir Nabokov й ...

-- [ Страница 3 ] --

Это не поддается... Вы не смете унижать и мстить... Я требую, вы понимаете я требую Ч Ч Докторъ и жеранъ, вскидывая ладони и какъ заводные переступая на прямыхъ ногахъ, затараторили, тсня меня, Ч я не выдержалъ, мое бшенство прошло, {179} но зато я почувствовалъ напоръ слезъ и вдругъ, Ч желающимъ предоставляю побду, Ч палъ на постель и разн рыдался.

Это все нервы, все нервы, Ч сказалъ докторъ, какъ по волшебн ству смягчаясь.

Жеранъ улыбнулся и вышелъ, нжно прикрывъ за собой дверь.

Докторъ налилъ мн воды, предлагалъ брому, гладилъ меня по плечу, Ч а я рыдалъ и, сознавая отлично, даже холодно и съ усмшкой сознавая, постыдность моего положеня, но вмст съ тмъ чувствуя въ немъ всю прелесть надрывчика и какую-то смутную выгоду, продолжалъ трястись, вытирая щеки большимъ, грязнымъ, пахнувшимъ говядиной, платкомъ доктора, который, поглаживая меня, бормоталъ:

Какое недоразумне! Я, который всегда говорю, что довольно войны... У васъ есть свои недостатки, и у насъ есть свои. Политику нужно забыть. Вы вообще просто не поняли, о чемъ шла рчь. Я просто спрашивалъ ваше мнне объ одномъ убйств.

О какомъ убйств? Ч спросилъ я всхлипывая.

Ахъ, грязное дло, Ч переодлъ и убилъ, Ч но успокойтесь, другъ мой, Ч не въ одной Германи убйцы, у насъ есть свои Ландрю, слава Богу, такъ что вы не единственный. Успокойтесь, все это нервы, здшняя вода отлично дйствуетъ на нервы, врне на желудокъ, что сводится къ тому же.

Онъ поговорилъ еще немного и всталъ. Я отдалъ ему платокъ.

Знаете что? Ч сказалъ онъ, уже стоя въ дверяхъ. Ч А вдь маленькая графиня къ вамъ неравнодушна. Вы бы сыграли сегодня вечеромъ что-нибудь на роял {180} (онъ произвелъ пальцами трель), увряю васъ, вы бы имли ее у себя въ постели.

Онъ былъ уже въ коридор, но вдругъ передумалъ и вернулся.

Въ молодые безумные годы, Ч сказалъ онъ, Ч мы, студенты, однажды кутили, особенно наздрызгался самый безбожный изъ насъ, и когда онъ совсмъ былъ готовъ, мы нарядили его въ рясу, выбрили кругн лую плшь, и вотъ поздно ночью стучимся въ женскй монастырь, отпин раетъ монахиня, и одинъ изъ насъ говоритъ: Ахъ, сестра моя, поглян дите въ какое грустное состояне привелъ себя этотъ бдный аббатъ, возьмите его, пускай онъ у васъ выспится. И представьте себ, Ч он его взяли. Какъ мы смялись! Ч Докторъ слегка прислъ и хлопнулъ себя по ляжкамъ. Мн вдругъ показалось Ч а не говоритъ ли онъ объ этомъ (переодли... сошелъ за другого...) съ извстнымъ умысломъ, не подосланъ ли онъ, и меня опять обуяла злоба, но посмотрвъ на его глупо сявшя морщины, я сдержался, сдлалъ видъ, что смюсь, онъ, очень довольный, помахалъ мн ручкой, и наконецъ, наконецъ оставилъ меня въ поко Несмотря на каррикатурное сходство съ Раскольниковымъ Ч Ч Нтъ, не то. Отставить. Что было дальше? Да: я ршилъ, что въ первую голову слдуетъ добыть какъ можно больше газетъ. Я побжалъ внизъ.

На стниц мн попался толстый аббатъ, который посмотрлъ на меня съ сочувствемъ, Ч я понялъ по его маслянистой улыбк, что докторъ усплъ всмъ разсказать о нашемъ примирени. На двор меня сразу оглушилъ втеръ, но я не сдался, нетерпливо прилипъ къ воротамъ, и вотъ показался автобусъ, я замахалъ {181} и влзъ, мы покатили по шоссе, гд съ ума сходила блая пыль. Въ город я досталъ нсколько номеровъ нмецкихъ газетъ и за одно справлялся на почтамт, нтъ ли письма. Письма не оказалось, но зато въ газетахъ было очень много, слишкомъ много... Теперь, посл недли всепоглощающей литературной работы, я исцлился и чувствую только презрне, но тогда холодный издвательскй тонъ газетъ доводилъ меня почти до обморока. Въ конц концовъ картина получается такая: въ воскресене, десятаго марта, въ полдень, парикмахеръ изъ Кенигсдорфа нашелъ въ су мертвое тло;

отчего онъ оказался въ этомъ су, гд и томъ никто не бывалъ, и отчего онъ только вечеромъ сообщилъ о своей находк, осталось неясн нымъ. Дале слдуетъ тотъ замчательно смшной анекдотъ, который я уже приводилъ: автомобиль, умышленно оставленный мной возл опушки, исчезъ. По слдамъ въ вид повторяющейся буквы т полиця установила марку шинъ, каке-то кенигсдорфцы, надленные феномен нальной памятью, вспомнили, какъ прохалъ синй двухмстный каброн летъ Икаръ на тангентныхъ колесахъ съ большими втулками, а любезные молодцы изъ гаража на моей улиц дали вс дополнительныя свдня, Ч число силъ и цилиндровъ, и не только полицейскй номеръ, а даже фабричные номера мотора и шасси. Вс думаютъ, что я вотъ сейн часъ на этой машин гд-то катаюсь, Ч это упоительно смшно. Для меня же очевидно, что автомобиль мой кто-то увидлъ съ шоссе и не долго думая присвоилъ, а трупа-то не примтилъ, Ч спшилъ. Напрон тивъ Ч парикмахеръ, трупъ нашедшй, утверждаетъ, что никакого автон мобиля не видалъ. Онъ подозрителенъ, {182} полици бы, казалось, тутъ-то его и зацапать, Ч вдь и не такимъ рубили головы, Ч но какъ бы не такъ, его и не думаютъ считать возможнымъ убйцей, Ч вину сван лили на меня сразу, безоговорочно, съ холодной и грубой поспшностью, словно были рады меня уличить, словно мстили мн, словно я былъ давно виноватъ передъ ними, и давно жаждали они меня покарать. Едва ли не загодя ршивъ что найденный трупъ не я, никакого сходства со мной не замтивъ, врне исключивъ а прори возможность сходства (ибо человкъ не видитъ того, что не хочетъ видть), полиця съ блестян щей послдовательностью удивилась тому, что я думалъ обмануть мръ, просто одвъ въ свое платье человка, ничуть на меня не похожаго.

Глупость и явная пристрастность этого разсужденя уморительны. Оснон вываясь на немъ, они усомнились въ моихъ умственныхъ способностяхъ.

Было даже предположене, что я ненормальный, это подтвердили нкон торыя лица, знавшя меня, между прочими болванъ Орловусъ (кто еще, Ч интересно), разсказавшй, что я самъ себ писалъ письма (вотъ это неожиданно!). Что однако совершенно озадачило полицю, это то, какимъ образомъ моя жертва (слово жертва особенно смаковалось газетами) очутилась въ моихъ одеждахъ, или точне, какъ удалось мн заставить живого человка надть не только мой костюмъ, но даже носки и слишкомъ тсные для него полуботинки (обуть то его я могъ и постфактумъ, умники!). Вбивъ себ въ голову, что это не мой трупъ (т. е. поступивъ какъ литературный критикъ, который, при одномъ вид книги непрятнаго ему писателя, ршаетъ, что книга бездарна, и уже дальше исходитъ изъ {183} этого произвольнаго положеня), вбивъ себ это въ голову, они съ жадностью накинулись на т мелке, совсмъ неважные недостатки нашего съ Феликсомъ сходства, которые при боле глубокомъ и даровитомъ отношени къ моему созданю прошли бы незамтно, какъ въ прекрасной книг не замчается описка, опечатка.

Была упомянута грубость рукъ, выискали даже какую-то многозначин тельную мозоль, но отмтили все же аккуратность ногтей на всхъ четырехъ конечностяхъ, при чемъ кто-то, чуть ли не парикмахеръ, нашедшй трупъ, обратилъ внимане сыщиковъ на то, что въ силу нкон торыхъ обстоятельствъ, ясныхъ профессоналу (подумаешь!), ногти подрзалъ не самъ человкъ, а другой.

Я никакъ не могу выяснить, какъ держалась Лида, когда вызвали ее. Такъ какъ, повторяю, ни у кого не было сомння, что убитый не я, ее наврное заподозрили въ сообщничеств, Ч сама виновата, могла понять, что страховыя денежки тютю, и нечего соваться съ вдовьими слезами. Въ конц концовъ она вроятно не удержится и, вря въ мою невинность и желая спасти меня, разболтаетъ о трагеди моего брата, что будетъ впрочемъ совершенно зря, такъ какъ безъ особаго труда можно установить, что никакого брата у меня никогда не было, Ч а что касается самоубйства, то врядъ ли фантазя полици осилитъ пресловун тую веревочку.

Для меня, въ смысл моей безопасности, важно слдующее: убин тый не опознанъ и не можетъ быть опознанъ. Межъ тмъ я живу подъ его именемъ, кое-гд слды этого имени уже оставилъ, такъ что найти меня можно было бы въ два счета, если бы выяснилось, кого {184} я, какъ говорится, угробилъ. Но выяснить это нельзя, что весьма для меня выгодно, такъ какъ я слишкомъ усталъ, чтобы принимать новыя мры.

Да и какъ я могу отршиться отъ имени, которое съ такимъ искусствомъ присвоилъ? Вдь я же похожъ на мое имя, господа, и оно подходитъ мн такъ же, какъ подходило ему. Нужно быть дуракомъ, чтобы этого не понимать.

А вотъ автомобиль рано или поздно найдутъ, но это имъ не помон жетъ, ибо я и хотлъ, чтобы его нашли. Какъ это смшно! Они думаютъ, что я услужливо сижу за рулемъ, а на самомъ дл они найдутъ самаго простого и очень напуганнаго вора.

Я не упоминаю здсь ни о чудовищныхъ эпитетахъ, которыми досуже борзописцы, поставщики сенсацй, негодяи, строюще свои балан ганы на крови, считаютъ нужнымъ меня награждать, ни о глубокомысн ленныхъ разсужденяхъ психоаналитическаго характера, до которыхъ охочи фельетонисты. Вся эта мерзость и грязь сначала бсили меня, осон бенно уподобленя какимъ-то олухамъ съ вампирными наклонностями, проступки которыхъ въ свое время поднимали тиражъ газетъ. Былъ, напримръ, такой, который сжегъ свой автомобиль съ чужимъ трупомъ, мудро отрзавъ ему ступни, такъ какъ онъ оказался не по мрк владльца. Да впрочемъ, чортъ съ ними! Ничего общаго между нами нтъ. Бсило меня и то, что печатали мою паспортную фотографю, на которой я дйствительно похожъ на преступника, такая ужъ злостная ретушевка, а совершенно непохожъ на себя самого. Право, могли взять другую, напримръ ту, гд гляжу въ книгу, дорогой нжно-шоколадный снимокъ;

тотъ же фотографъ {185} снялъ меня и въ другой поз, гляжу исподлобья, серьезные глаза, палецъ у виска, Ч такъ снимаются нмецн ке беллетристы. Вообще, выборъ большой. Есть и любительске снимки:

одна фоточка очень удачная, въ купальномъ костюм на участк Ардалона. Кстати, кстати, чуть не забылъ: полиця, тщательно произн водя розыски, осматривая каждый кустъ и даже роясь въ земл, ничего не нашла, кром одной замчательной штучки, а именно: бутылки съ самон дльной водкой. Водка пролежала тамъ съ юня, Ч я кажется описалъ, какъ Лида спрятала ее... Жалю, что я не запряталъ гд-нибудь и балан лайку, что-бы доставить имъ удовольстве вообразить славянское убйство подъ чокане рюмочекъ и пне Пожалй же меня, дорогая... Но довольно, довольно... Вся эта гнусная путаница и чепуха происходитъ оттого, что по косности своей и тупости и предвзятости, люди не узнали меня въ труп безупречнаго моего двойника. Принимаю съ горечью и презрнемъ самый фактъ непризнаня (чье мастерство имъ не было омрачено?) и продолжаю врить въ безупречность. Обвинять себя мн не въ чемъ. Ошибки Ч мнимыя Ч мн навязали заднимъ чисн ломъ, голословно ршивъ, что самая концепця моя неправильна, и уже тогда найдя пустяшные недочеты, о которыхъ я самъ отлично знаю, и которые никакого значеня не имютъ при свт творческой удачи. Я утверждаю, что все было задумано и выполнено съ предльнымъ искусн ствомъ, что совершенство всего дла было въ нкоторомъ смысл неизн бжно, слагалось какъ бы помимо моей воли, интуитивно, вдохновенно.

И вотъ, для того, чтобы добиться признаня, оправдать {186} и спасти мое дтище, пояснить мру всю глубину моего твореня, я и затялъ писане сего труда.

Ибо, измявъ и отбросивъ послднюю газету, все высосавъ, все узнавъ, сжигаемый неотвязнымъ зудомъ, изощреннйшимъ желанемъ тотчасъ же принять какя-то мн одному понятныя мры, я слъ за столъ и началъ писать. Если бы не абсолютная вра въ свои литературн ныя силы, въ чудный даръ Ч Ч Сперва шло трудно, въ гору, я останавн ливался и затмъ снова писалъ. Мой трудъ, мощно изнуряя меня, давалъ мн отраду. Это мучительное средство, жестокое средневковое промыване, но оно дйствуетъ.

Съ тхъ поръ какъ я началъ, прошла недля, и вотъ, трудъ мой подходитъ къ концу. Я спокоенъ. Въ гостиниц со мной вс любезны и предупредительны. мъ я теперь не за табльдотомъ, а за маленькимъ столомъ у окна. Докторъ одобрилъ мой уходъ и всмъ объясняетъ чуть ли не въ моемъ присутстви, что нервному человку нуженъ покой, и что музыканты вообще нервные люди. Во время обда онъ часто ко мн обращается со своего мста, рекомендуя какое-нибудь кушане или шутливо спрашивая меня, не присоединюсь ли сегодня въ вид исклюн ченя къ общей трапез, и тогда вс смотрятъ на меня съ большимъ добродушемъ.

Но какъ я усталъ, какъ я смертельно усталъ... Бывали дни, Ч трен тьяго дня, напримръ, Ч когда я писалъ съ двумя небольшими перерын вами девятнадцать часовъ подрядъ, а потомъ, вы думаете, я заснулъ?

Нтъ, я заснуть не могъ, и все мое тло тянулось и ломалось, какъ на дыб. Но теперь, когда я кончаю, когда мн въ общемъ нечего больше разсказать, мн {187} такъ жалко съ этой исписанной бумагой разн статься, Ч а разстаться нужно, перечесть, исправить, запечатать въ конвертъ и отважно отослать, Ч а самому двинуться дальше, въ Африку, въ Азю, все равно куда, но какъ мн не хочется двигаться, какъ я жажду покоя... Вдь въ самомъ дл: пускай читатель предстан витъ себ положене человка, живущаго подъ такимъ-то именемъ не потому, что другого паспорта Ч Ч ГЛАВА Х.

30 марта 1931 г.

Я на новомъ мст: приключилась бда. Думалъ, что будетъ всего десять главъ, Ч анъ нтъ! Теперь вспоминаю, какъ увренно, какъ спон койно, несмотря ни на что, я дописывалъ десятую, Ч и не дописалъ:

горничная пришла убирать номеръ, я отъ нечего длать вышелъ въ садъ, Ч и меня обдало чмъ-то тихимъ, райскимъ. Я даже сначала не понялъ, въ чемъ дло, Ч но встряхнулся, и вдругъ меня оснило: уран ганный втеръ, дувшй вс эти дни, прекратился.

Воздухъ былъ дивный, леталъ шелковистый ивовый пухъ, вчно зеленая листва прикидывалась обновленной, отливали смуглой краснон той обнаженные наполовину, атлетическе торсы пробковыхъ дубовъ. Я пошелъ вдоль шоссе, мимо покатыхъ бурыхъ виноградниковъ, гд пран вильными рядами стояли голыя еще лозы, похожя на приземистые корян вые кресты, а потомъ {188} слъ на траву и, глядя черезъ виноградники на золотую отъ цвтущихъ кустовъ макушку холма, стоящаго по поясъ въ густой дубовой листв, и на глубокое-глубокое, голубое-голубое небо, подумалъ съ млющей нжностью (ибо можетъ быть главная, хоть и тайная, черта моей души Ч нжность), что начинается новая простая жизнь, тяжелые творческе сны миновали... Вдали, со стороны гостин ницы, показался автобусъ, и я ршилъ въ послднй разъ позабавиться чтенемъ берлинскихъ газетъ. Въ автобус я сперва притворялся спян щимъ (и даже улыбался во сн), замтя среди пассажировъ представин теля ветчины, но вскор заснулъ по-настоящему.

Добывъ въ Икс газету, я раскрылъ ее только по возвращени домой и началъ читать, благодушно посмиваясь. И вдругъ расхохон тался во-всю: автомобиль мой былъ найденъ.

Его исчезновене объяснилось такъ: трое молодцовъ, шедшихъ десятаго марта утромъ по шоссе, Ч безработный монтеръ, знакомый намъ уже парикмахеръ и братъ парикмахера, юноша безъ опредленн ныхъ занятй, Ч завидли на дальней опушк са блескъ радатора и тотчасъ подошли. Парикмахеръ, человкъ положительный, чтившй законъ, сказалъ, что надобно дождаться владльца, а если такового не окажется, отвести машину въ Кенигсдорфъ, но его братъ и монтеръ, оба озорники, предложили другое. Парикмахеръ возразилъ, что этого не допуститъ, и углубился въ съ, посматривая по сторонамъ. Вскор онъ нашелъ трупъ. Онъ поспшилъ обратно къ опушк, зовя товарищей, но съ ужасомъ увидлъ, что ни ихъ, ни машины нтъ: умчались. Нкотон рое время онъ валандался {189} кругомъ да около, дожидаясь ихъ. Они не вернулись. Вечеромъ онъ наконецъ ршился разсказать полици о своей находк, но изъ братолюбя скрылъ исторю съ машиной.

Теперь же оказывалось, что т двое, сломавъ машину, спрятали ее, сами притаились было, но погодя, благоразумно объявились. Въ автон мобил, Ч добавляла газета, Ч найденъ предметъ, устанавливающй личность убитаго.

Сперва я по ошибк прочелъ лубйцы и еще пуще развеселился, ибо вдь съ самаго начала было извстно, что автомобиль принадлежитъ мн, Ч но перечелъ и задумался. Эта фраза раздражала меня. Въ ней была какая-то глупая таинственность. Конечно, я сразу сказалъ себ, что это либо новая уловка, либо нашли что-нибудь такое же важное, какъ пресловутая водка. Но все-таки мн стало непрятно, Ч и нкотон рое время я даже перебиралъ въ памяти вс предметы, участвовавше въ дл (вспомнилъ и тряпку и гнусную голубую гребенку), и такъ какъ я дйствовалъ тогда отчетливо, увренно, то безъ труда все прослдилъ, и нашелъ въ порядк. Кводъ эратъ демонстрандумъ.

Но покою у меня не было. Надо было дописать послднюю главу, а вмсто того, чтобы писать, я опять вышелъ, бродилъ до поздняго врен мени и, придя восвояси, утомленный до послдней степени, тотчасъ заснулъ, несмотря на смутное мое безпокойство. Мн приснилось, что посл долгихъ, непоказанныхъ во сн, подразумваемыхъ розысковъ, я нашелъ наконецъ скрывавшуюся отъ меня Лиду, которая спокойно скан зала мн, что все хорошо, наслдство она получила и выходитъ замужъ за другого, ибо меня нтъ, я мертвъ. {190} Проснулся я въ сильнйн шемъ гнв, съ безумно бьющимся сердцемъ, Ч одураченъ! безсин ленъ! Ч не можетъ вдь мертвецъ обратиться въ судъ, Ч да, безсиленъ, и она знаетъ это! Очухавшись, я разсмялся, Ч приснится же такая чепуха, Ч но вдругъ почувствовалъ, что и въ самомъ дл есть что-то чрезвычайно непрятное, что смхомъ стряхнуть нельзя, Ч и не въ сн дло, а въ загадочности вчерашняго извстя: обнаруженъ предметъ...

Если дйствительно удалось подыскать убитому имя, и если имя это пран вильное Ч Тутъ было слишкомъ много лесли, Ч я вспомнилъ, какъ вчера тщательно проврилъ плавные, планетные пути всхъ предмен товъ Ч могъ бы начертить пунктиромъ ихъ орбиты, Ч а все-таки не успокоился.

Ища способа отвлечься отъ расплывчатыхъ, невыносимыхъ предн чувствй, я собралъ страницы моей рукописи, взвсилъ пачку на ладони, игриво сказалъ лого! и ршилъ, прежде чмъ дописать послдня строки, все перечесть сначала. Я подумалъ внезапно, что предстоитъ мн огромное удовольстве. Въ ночной рубашк, стоя у стола, я любовно утряхивалъ въ рукахъ шуршащую толщу исписанныхъ страницъ.

Затмъ легъ опять въ постель, закурилъ папиросу, удобно устроилъ подушку подъ лопатками, Ч замтилъ, что рукопись оставилъ на стол, хотя казалось мн, что все время держу ее въ рукахъ;

спокойно, не выругавшись, всталъ и взялъ ее съ собой въ постель, опять устроилъ подушку, посмотрлъ на дверь, спросилъ себя, заперта ли она на ключъ или нтъ, Ч мн не хотлось прерывать чтене, чтобы впускать горничн ную, когда въ девять часовъ она принесетъ кофе;

всталъ еще разъ Ч и опять спокойно, Ч дверь оказалась отпертой, такъ {191} что можно было и не вставать;

кашлянулъ, легъ, удобно устроился, уже хотлъ приступить къ чтеню, но тутъ оказалось, что у меня потухла папин роса, Ч не въ примръ нмецкимъ, французскя требуютъ къ себ внин маня;

куда длись спички? Только-что были у меня. Я всталъ въ третй разъ, уже съ легкой дрожью въ рукахъ, нашелъ спички за чернильнин цей, а вернувшись въ постель, раздавилъ бедромъ другой, полный, корон бокъ, спрятавшйся въ простыняхъ, Ч значитъ опять вставалъ зря.

Тутъ я вспылилъ, поднялъ съ пола разсыпавшяся страницы рукописи, и прятное предвкушене, только-что наполнявшее меня, смнилось почти страданемъ, ужаснымъ чувствомъ, что кто-то хитрый общаетъ мн раскрыть еще и еще промахи, и только промахи. Все же, заново закун ривъ и оглушивъ ударомъ кулака строптивую подушку, я обратился къ рукописи. Меня поразило, что сверху не выставлено никакого заглавя Ч мн казалось, что я какое-то заглаве въ свое время придун малъ, что-то, начинавшееся на Записки..., Ч но чьи записки Ч не помнилъ, Ч и вообще Записки ужасно банально и скучно. Какъ же назвать? Двойникъ? Но это уже имется. Зеркало? Портретъ автора въ зеркал? Жеманно, приторно... Сходство? Непризнанное сходство? Оправдане сходства? Ч Суховато, съ уклономъ въ филон софю... Можетъ быть: Отвтъ критикамъ? Или Поэтъ и чернь? Это не такъ плохо Ч надо подумать. Сперва перечтемъ, сказалъ я вслухъ, а потомъ придумаемъ заглаве.

Я сталъ читать, Ч и вскор уже не зналъ, читаю ли или вспомин наю, Ч даже боле того Ч преображенная память моя дышала двойной порцей кислорода, въ {192} комнат было еще свтле оттого, что вымыли стекла, прошлое мое было живе оттого, что было дважды озан рено искусствомъ. Снова я взбирался на холмъ подъ Прагой, слышалъ жаворонка, видлъ круглый, красный газоемъ;

снова въ невроятномъ волнени стоялъ надъ спящимъ бродягой, и снова онъ потягивался и звалъ, и снова изъ его петлицы висла головкой внизъ вялая фалка. Я читалъ дальше, и появлялась моя розовая жена, Ардалонъ, Орловусъ, Ч и вс они были живы, но въ какомъ то смысл жизнь ихъ я держалъ въ своихъ рукахъ. Снова я видлъ желтый столбъ и ходилъ по су, уже обдумывая свою фабулу;

снова въ осеннй день мы смотн рли съ женой, какъ падаетъ листъ навстрчу своему отраженю, Ч и вотъ я и самъ плавно упалъ въ саксонскй городокъ, полный странныхъ повторенй, и навстрчу мн плавно поднялся двойникъ. И снова я обвон лакивалъ его, овладвалъ имъ, и онъ отъ меня ускользалъ, и я длалъ видъ, что отказываюсь отъ замысла, и съ неожиданной силой фабула разгоралась опять, требуя отъ своего творца продолженя и окончаня.

И снова, въ мартовскй день, я сонно халъ по шоссе, и тамъ, въ кустахъ, у столба, онъ меня уже дожидался:

л... Садись, скоре, намъ нужно отъхать отсюда.

Куда? Ч полюбопытствовалъ онъ.

Вонъ въ тотъ съ.

Туда? Ч спросилъ онъ и указалъ...

Палкой, читатель, палкой. Палкой, дорогой читатель, палкой.

Самодльной палкой съ выжженнымъ на ней именемъ: Феликсъ такой то изъ Цвикау. Палкой указалъ, дорогой и почтенный читатель, палн кой, Ч ты знаешь, что такое палка? Ну вотъ Ч палкой, {193} Ч укан залъ ею, слъ въ автомобиль и потомъ палку въ немъ и оставилъ, когда вылзъ: вдь автомобиль временно принадлежалъ ему, я отмтилъ это спокойное удовлетворене собственника. Вотъ какая вещь Ч художен ственная память! Почище всякой другой. Туда? Ч спросилъ онъ и указалъ палкой. Никогда въ жизни я не былъ такъ удивленъ...

Я сидлъ въ постели, выпученными глазами глядя на страницу, на мною же Ч нтъ, не мной, а диковинной моей союзницей, Ч написанн ную фразу, и уже понималъ, какъ это непоправимо. Ахъ, совсмъ не то, что нашли палку въ автомобил и теперь знаютъ имя, и уже неизбжно это общее наше имя приведетъ къ моей поимк, Ч ахъ, совсмъ не это пронзало меня, Ч а сознане, что все мое произведене, такъ тщательно продуманное, такъ тщательно выполненное, теперь въ самомъ себ, въ сущности своей, уничтожено, обращено къ труху, допущенною мною ошибкой. Слушайте, слушайте! Вдь даже если бы его трупъ сошелъ за мой, все равно обнаружили бы палку и затмъ поймали бы меня, думая, что берутъ его, Ч вотъ что самое позорное! Вдь все было построено именно на невозможности промаха, а теперь оказывается, промахъ былъ, да еще какой, Ч самый пошлый, смшной и грубый. Слушайте, слушайте! Я стоялъ надъ прахомъ дивнаго своего произведеня, и мерзн кй голосъ вопилъ въ ухо, что меня непризнавшая чернь можетъ быть и права... Да, я усомнился во всемъ, усомнился въ главномъ, Ч и понялъ, что весь небольшой остатокъ жизни будетъ посвященъ одной лишь безн плодной борьб съ этимъ сомннемъ, и я улыбнулся улыбкой смертника и тупымъ, кричащимъ отъ боли карандашомъ {194} быстро и твердо написалъ на первой страниц слово Отчаяне, Ч лучшаго заглавя не сыскать.

Мн принесли кофе, я выпилъ его, но оставилъ гренки. Затмъ я наскоро одлся, уложился и самъ снесъ внизъ чемоданъ. Докторъ къ счастью не видлъ меня. Зато жеранъ удивился внезапности моего отън зда и очень дорого взялъ за номеръ, но мн было это уже все равно. Я узжалъ просто потому, что такъ принято въ моемъ положени. Я слн довалъ нкой традици. При этомъ я предполагалъ, что французская полиця уже напала на мой слдъ.

По дорог въ городъ я изъ автобуса увидлъ двухъ ажановъ въ быстромъ, словно мукой обсыпанномъ автомобил, Ч мы скрестились, они оставили облако пыли Ч но мчались ли они именно за тмъ, чтобы меня арестовать, не знаю, Ч да и можетъ быть это вовсе не были ажан ны, Ч не знаю, Ч они мелькнули слишкомъ быстро. Въ город я зашелъ на почтамтъ, такъ, на всякй случай, Ч и теперь жалю, что зашелъ, Ч я бы вполн обошелся безъ письма, которое мн тамъ выдали. Въ тотъ же день я выбралъ наудачу пейзажъ въ щегольской брошюрк и поздно вечеромъ прибылъ сюда, въ горную деревню. А насчетъ полученнаго письма... Нтъ, пожалуй, я все-таки его приведу, какъ примръ человческой низости.

Вотъ что. Пишу Вамъ, господинъ хорошй, по тремъ причинамъ:

1) Она просила, 2) Собираюсь непремнно Вамъ сказать, что я о Васъ думаю, 3) Искренне хочу посовтовать Вамъ отдаться въ руки правон судя, чтобы разъяснить кровавую путаницу и гнусную тайну, отъ котон рой больше всего, конечно, страдаетъ она, терроризованная, невинован тая. Предупреждаю Васъ, {195} что я съ большимъ сомннемъ отношусь къ мрачной достоевщин, которую Вы изволили ей разсказать.

Думаю, мягко говоря, что это вранье. Подлое при этомъ вранье, такъ какъ Вы играли на ея чувствахъ.

Она просила написать, думая, что Вы еще ничего не знаете, совсмъ растерялась и говоритъ, что Вы разсердитесь, если Вамъ напин сать. Желалъ бы я посмотрть, какъ Вы будете сердиться: это должно быть зврски занятно.

Стало быть, такъ. Но мало убить человка и одть въ подходящее платье. Нужна еще одна деталь, а именно сходство, но схожихъ людей нтъ на свт и не можетъ быть, какъ бы Вы ихъ ни наряжали. Впрон чемъ, до такихъ тонкостей не дошло, да и началось то съ того, что добрая душа честно ее предупредила: нашли трупъ съ документами Вашего мужа, но это не онъ. А страшно вотъ что: наученная подлецомъ, она, бдняжка, еще прежде Ч понимаете-ли Вы это? Ч еще прежде, чмъ ей показали тло, утверждала вопреки всему, что это именно ея мужъ. Я просто не понимаю, какимъ образомъ Вы сумли вселить въ нее, въ женщину совсмъ чуждую Вамъ, такой священный ужасъ. Для этого надо быть дйствительно незауряднымъ чудовищемъ. Богъ знаетъ, что ей еще придется испытать. Нтъ, Ч Вы обязаны снять съ нея тнь сообщничества. Дло же само по себ ясно всмъ. Эти шуточки, госпон динъ хорошй, со страховыми обществами давнымъ-давно извстны. Я бы даже сказалъ, что это халтура, банальщина, давно набившая оскомину.

Теперь Ч что я думаю о Васъ. Первое извсте мн попалось въ город, гд я застрялъ. До Итали не дохалъ и слава Богу. И вотъ, прочтя это извсте, я {196} знаете что? не удивился! Я всегда вдь зналъ, что Вы грубое и злое животное, и не скрылъ отъ слдователя всего, что самъ видлъ. Особенно, что касается Вашего съ ней обращеня, этого Вашего высокомрнаго презрня, и вчныхъ насмшекъ, и мелочной жестокости, и всхъ насъ угнетавшаго холода.

Вы очень похожи на большого страшнаго кабана съ гнилыми клыками, напрасно не нарядили такого въ свой костюмъ. И еще въ одномъ долн женъ признаться Вамъ: я, слабовольный, я, пьяный, я, ради искусства готовый продать свою честь, я Вамъ говорю: мн стыдно, что я отъ Васъ принималъ подачки, и этотъ стыдъ я готовъ обнародовать, кричать о немъ на улиц, только бы отдлаться отъ него.

Вотъ что, кабанъ! Такое положене длиться не можетъ. Я желаю Вашей гибели не потому, что Вы убйца, а потому, что Вы подлйшй подлецъ, воспользовавшйся наивностью доврчивой молодой женщины, и такъ истерзанной и оглушенной десятилтнимъ адомъ жизни съ Вами.

Но если въ Васъ еще не все померкло: объявитесь! Слдовало бы оставить это письмо безъ комментаревъ. Безприн страстный читатель предыдущихъ главъ видлъ, съ какимъ доброн душемъ и доброхотствомъ я относился къ Ардалону, а вотъ какъ онъ мн отплатилъ. Но все равно, все равно... Я хочу думать, что писалъ онъ эту мерзость въ пьяномъ вид, ужъ слишкомъ все это безобразно, бьетъ мимо цли, полно клеветническихъ утвержденй, абсурдность которыхъ тотъ же внимательный читатель пойметъ безъ труда. Назвать веселую, пустую, недалекую мою Лиду запуганной или какъ тамъ еще Ч истерзанной, Ч намекать {197} на какой-то раздоръ между нами, дохон дящй чуть ли не до мордобоя, это уже извините, это уже я не знаю, какими словами охарактеризовать. Нтъ этихъ словъ. Корреспондентъ мой вс ихъ уже использовалъ, въ другомъ, правда, примнени. Я, передъ тмъ полагавшй, что уже перевалилъ за послднюю черту возн можныхъ страданй, обидъ, недоумнй, пришелъ въ такое состояне, перечитывая это письмо, меня такая одолла дрожь, что все кругомъ затряслось, Ч столъ, стаканъ на стол, даже мышеловка въ углу новой моей комнаты.

Но вдругъ я хлопнулъ себя по бу и расхохотался. Какъ это было просто! Какъ просто разгадывалось таинственное неистовство этого письма. Это Ч неистовство собственника: Ардалонъ не можетъ мн простить, что я шифромъ взялъ его имя, и что убйство произошло какъ разъ на его участк земли. Онъ ошибается, вс давно обанкротились, неизвстно кому принадлежитъ эта земля, и вообще Ч довольно, довольно о шут Ардалон! Послднй мазокъ на его портретъ налон женъ, послднимъ движенемъ кисти я наискось въ углу подписалъ его.

Онъ получше будетъ той подкрашенной дохлятины, которую этотъ шутъ сотворилъ изъ моей физономи. Баста! Онъ хорошъ, господа.

Но все-таки, какъ онъ сметъ... Ахъ, къ чорту, къ чорту, все къ чорту! {198} 31 марта, ночью.

Увы, моя повсть вырождается въ дневникъ. Но ничего не подлан ешь: я уже не могу обойтись безъ писаня. Дневникъ, правда, самая низн кая форма литературы. Знатоки оцнятъ это прелестное, будто бы многозначительное ночью, Ч ахъ ты Ч ночью, смотри какой, пин салъ ночью, не спалъ, какой интересный и томный! Но все-таки я пишу это ночью.

Деревня, гд я скучаю, лежитъ въ люльк долины, среди высокихъ и тсныхъ горъ. Я снялъ большую, похожую на сарай, комнату въ дом у смуглой старухи, держащей внизу бакалейную. Въ деревн одна всего улица. Я бы долго могъ описывать мстныя красоты, Ч облака, напримръ, которыя проползаютъ черезъ домъ изъ окна въ окно, Ч но описывать все это чрезвычайно скучно. Меня забавляетъ, что я здсь единственный туристъ, да еще иностранецъ, а такъ какъ успли какъ то разнюхать (впрочемъ, я самъ сказалъ хозяйк), что я изъ Германи, то возбуждаю сильное любопытство. Мн бы скрываться, а я зу на самое, такъ сказать, видное мсто, трудно было лучше выбрать. Но я усталъ;

чмъ скоре все это кончится, тмъ лучше.

Сегодня, кстати, познакомился я съ мстнымъ жандармомъ, Ч совершенно опереточный персонажъ! Это довольно пухлый розовый мужчина, ноги херомъ, фатоватые черные усики. Я сидлъ на конц улицы на скамейк, и кругомъ поселяне занимались своимъ дломъ, т. е.

притворялись, что занимаются своимъ дломъ, а въ сущности съ неистон вымъ любопытствомъ, въ какихъ бы позахъ они ни находились, изъ-за плеча, {199} изъ подмышки, изъ-подъ колна слдили за мной, Ч я это отлично видлъ. Жандармъ нершительно подошелъ ко мн, заговорилъ о дожд, потомъ о политик. Онъ кое-чмъ напомнилъ мн покойнаго Феликса, Ч солиднымъ тономъ, мудростью самоучки. Я спросилъ, когда тутъ послднй разъ арестовали кого-нибудь. Онъ подумалъ и отвтилъ, что это было шесть тъ тому назадъ, Ч задержали испанца, который съ кмъ-то повздорилъ не безъ мокрыхъ послдствй и скрылся въ горахъ. Дале онъ счелъ нужнымъ сообщить мн, что въ горахъ есть медвди, которыхъ искусственно тамъ поселили для борьбы съ волн ками, Ч что показалось мн очень смшнымъ. Но онъ не смялся, онъ стоялъ, меланхолично покручивая вый усъ правой рукой и разсун ждалъ о современномъ образовани:

Вотъ, напримръ, я, Ч говорилъ онъ, Ч я знаю географю, ариметику, военное дло, пишу красивымъ почеркомъ... Я спросилъ:

А на скрипк играете? Онъ грустно покачалъ головой.

Сейчасъ, дрожа въ студеной комнат, проклиная лающихъ собакъ, ожидая, что въ углу съ трескомъ хлопнетъ мышеловка, отхвативъ мыши голову, машинально попивая вербеновую настойку, которую хозяйка, считая, что у меня хворый видъ и боясь вроятно, что умру до суда, вздумала мн принести, я сижу, и вотъ пишу на этой клтчатой школьн ной бумаг, другой было здсь не найти, Ч и задумываюсь, и опять посматриваю на мышеловку. Зеркала, слава Богу, въ комнат нтъ, какъ нтъ и Бога, котораго славлю. Все темно, все страшно, и нтъ осон быхъ причинъ медлить мн въ этомъ темномъ, зря выдуманномъ мр.

Убить себя я не хочу, это было бы не экономно, Ч почти въ каждой {200} стран есть лицо, оплачиваемое государствомъ, для исполненя смертной услуги. И затмъ Ч раковинный гулъ вчнаго небытя. А самое замчательное, что все это можетъ еще продлиться, Ч т. е. не убьютъ, а сошлютъ на каторгу, и еще можетъ случиться, что черезъ пять тъ подойду подъ какую-нибудь амнистю и вернусь въ Берлинъ, и буду опять торговать шоколадомъ. Не знаю, почему, Ч но это страшно смшно.

Предположимъ, я убилъ обезьяну. Не трогаютъ. Предположимъ, что это обезьяна особенно умная. Не трогаютъ. Предположимъ, что это Ч обезьяна новаго вида, говорящая, голая. Не трогаютъ. Осмотрин тельно поднимаясь по этимъ тонкимъ ступенямъ, можно добраться до Лейбница или Шекспира и убить ихъ, и никто тебя не тронетъ, Ч такъ какъ все длалось постепенно, неизвстно, когда перейдена грань, посл которой софисту приходится худо.

Лаютъ собаки. Холодно. Какая смертельная, невылазная мука.

Указалъ палкой. Палка, Ч какя слова можно выжать изъ палки? Палъ, лакъ, калъ, лампа. Ужасно холодно. Лаютъ, Ч одна начнетъ, и тогда подхватываютъ вс. Идетъ дождь. Электричество хилое, желтое. Чего я, собственно говоря, натворилъ?

1-го апрля.

Опасность обращеня моей повсти въ худосочный дневникъ къ счастью разсяна. Вотъ сейчасъ заходилъ мой опереточный жандармъ, дловитый, при сабл, и не глядя мн въ глаза, учтиво попросилъ мои бумаги. Я отвтилъ, что все равно намренъ на-дняхъ прописаться, а что сейчасъ не хочу вылзать изъ постели. Она настаивалъ, Ч былъ вжливъ, извинялся, но настаивалъ. {201} Я вылзъ и далъ ему пасн портъ. Уходя, онъ въ дверяхъ обернулся и все тмъ же вжливымъ голосомъ попросилъ меня сидть дома. Скажите, пожалуйста!

Я подкрался къ окну и осторожно отвелъ занавску. На улиц стоятъ зваки, человкъ сто;

и смотрятъ на мое окно. Въ толп пробин рается мой жандармъ, его о чемъ-то рьяно спрашиваетъ господинъ въ котелк набекрень, любопытные ихъ затснили. Лучше не видть.

Можетъ быть, все это Ч жебыте, дурной сонъ, и я сейчасъ прон снусь гд-нибудь Ч на травк подъ Прагой. Хорошо по крайней мр, что затравили такъ скоро.

Я опять отвелъ занавску. Стоятъ и смотрятъ. Ихъ сотни, тысячи, миллоны. Но полное молчане, только слышно, какъ дышатъ. Отворить окно, пожалуй, и произнести небольшую рчь.

Pages:     | 1 | 2 | 3 |    Книги, научные публикации