Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | Байбурин А.К.

Символы традиционной культуры Название лекции, естественно, требует пояснения. Что значит символика культуры О какой культуре идет речь Как явствует уже из названия, речь пойдет о символах традиционной культуры, а не культуры вообще. Что значит, в свою очередь, традиционная культура Наверное, эта та сфера культуры, в которой информация передается из поколения в поколение естественным путем и не требует никаких мотивировок, никаких объяснений. Почему так, а не иначе Вот если такой вопрос все же задается, а это нередко бывает, например, в полевых исследованиях, то ответ на него звучит примерно так. Потому что так заведено, или потому, что так делают всегда, или потому, что так делали наши предки. И нужно сказать, что эти ответы далеко не бессмысленные, потому что они отсылают, по сути дела, к самым важным характеристикам культуры, к преемственности, к стабильности, к тем ценностям, которые прошли испытание временем и подтвердили свою истинность.

Я сказал, что такого рода знания передаются естественным путем. Что это значит Дело в том, что человек усваивает знания двумя разными способами. Либо из контекста, либо с помощью правил. Ближайшая аналогия - изучение языка. Ребенок усваивает его естественным путем, из общего жизненного контекста, а взрослый усваивает чужой язык чаще всего с помощью правил. Эти подходы принципиально различны, поскольку они основаны на различных механизмах и на различном отношении к тексту. В одном случае тексты вводятся целиком, и не просто вводятся, они как бы пропускаются через себя, они переживаются. В другом случае они препарируются, расчленяются, в них выделяется нечто главное и второстепенное, подчеркивается закономерность, и так далее. В результате формируется разное отношение к тексту. Когда усвоение происходит естественным путем, нет нужды в выделении главного и второстепенного, здесь все значимо и все важно, нет того, что мы иногда склонны считать ненужными подробностями. Скорее даже наоборот, прилагаются все усилия для того, чтобы были сохранены все детали.

По сути дела, иногда правильно говорят, что этнография - это наука о мелочах, но их нужно уметь увидеть, эти мелочи. Традиционная культура не ориентирована на увеличение количества текстов. Она ориентирована, в первую очередь, на сохранение стабильного круга текстов. Этим и обусловлены особенности организации текста традиционной культуры, к которой относятся, конечно, не только словесные тексты, но и обряды, обычаи, предметные комплексы и так далее.

Но главным для нас будет понятие символа. Вообще-то, о символе написаны горы книг, и этому, наверное, нужно посвящать отдельный курс. Но как это нередко бывает, несмотря на огромную литературу, а может быть, и именно поэтому, это понятие не становится понятнее.

Это, и в самом деле, очень интересный семиотический феномен, который не пришелся ко двору ни лингвистике, ни семиотике. Лингвисты не включают его в свой аппарат потому, что он мотивирован, то есть между ним и тем, что он обозначает, присутствует некая связь. А семиотики его отвергают, точнее, стараются не использовать по ровно противоположной причине потому, что он не мотивирован, потому что слишком слаба связь между означающим и означаемым.

Как вам известно, в классической классификации Пирса знаки различаются по характеру соотношения между означающим и означаемым. В иконических знаках подчеркивается отношение сходства, то есть речь идет об изображениях, схемах, пентаграммах, звукоподражанию и так далее. В индексальных - отношения смежности, например, дым и огонь.

Индекс указывает на объект, с которым он связан, причем в индексах обычно проявляется причинная обусловленность. В символических знаках подобного рода отношения, во всяком случае, по мнению Пирса, отсутствуют. Тем не менее, они оказываются связанными между собой некоей конвенцией, неким соглашением, обычаем. Между значением и звучанием слова нет иной связи, кроме соглашения людей, говорящих на этом языке. Между зеленым светом светофора и его значением нет никаких отношений, кроме конвенциональных. Таким образом, символ противопоставлен другим знакам по принципу отсутствия мотивированности.

юбопытно, что в лингвистических классификациях, начиная с Фердинанда де Соссюра, даже само слово символ не используется по ровно противоположной причине. Именно потому, что символ связан с представлением об его мотивированности. Конечно, между весами и правосудием нет никакой непосредственной связи, и все же Соссюр, видимо, был прав, когда говорил о том, что весы стали символом правосудия потому, что в них заложена иконическая по своей сути идея равновесия. А вот в телеге такая идея не содержится.

Пропасть между двумя основными течениями в семиотике не столь уж велика. Тот же Пирс говорил о том, что любой знак может принимать функцию другого знака. Индекс может быть символическим, а символ индексиальным. И все же очень показательно, что именно символы пришлись не ко двору ни чистой семиотике, ни лингвистической теории знаков. И на то, видимо, имеются свои причины. Эти причины кроются в самой природе этого специфического феномена, который никогда не воспринимался однозначно.

Еще в средние века сформировались две основные концепции символа. По одной из них, символ всегда связан с проблемой перевода, то есть X в одной системе означает У в другой системе. Получается, что символ является таким знаком, значением которого является знак другой системы. В таком случае, выявление содержания символического текста приравнивается к реконструкции оригинала по серии переводов. В данной системе представлений символ нужен для того, чтобы адекватно переводить план выражения в план содержания. Другая концепция символа основана на представлении об его самодостаточности. Если в первой концепции, концепции, условно говоря, перевода, символ понимается как системное образование, и поэтому планы выражения и содержания принадлежат разным языкам, между которыми можно установить отношения перевода, то во второй концепции символ как бы автономен, он вовсе не обязательно должен быть встроен в некую систему кодов. С этой точки зрения, символ тоже является знаком, но обозначает не другой знак, а некую принципиально не знаковую сущность.

Символ является как бы мостиком между рациональным миром, организованным с помощью и посредством знаков, и иррациональным миром мистических значений. По сути дела, принципиальное расхождение в толковании таких насыщенных символами текстов, как, например, Библия, основаны на том, что одни толкователи придерживались концепции перевода, при этом необязательно отдавая себе в этом отчет, а другие осознавали как бы неисчерпаемость смыслов, которые даже не передаются символом, символ лишь намекает на этот неисчерпаемый объем смыслов.

Показательно, что ситуация резко обострилась, когда возникла проблема реального перевода текстов Священного писания на другие и не только европейские языки. И рефлексы этой ситуации в высшей степени любопытны. В рамках переводческого, как бы лингвистического направления возникла гипотеза языковой относительности, известная как гипотеза СепираУорфа. А в рамках второго направления были созданы многие и многие тома комментариев, направленных на проявление, прояснение сакрального содержания, смутно мерцающего сквозь символические образы. В одной из своих статей, посвященной роли символа в системе культуры, Юрий Михайлович Лотман предлагает оттолкнуться от наших интуитивных представлений о символе с тем, чтобы уловить в нем наиболее общие характеристики. Конечно, это будет наш опыт, весьма отличный от других, но вот в этой ситуации многозначности и неразберихи интуитивное определение, которое не претендует на всеобщность и на то, чтобы быть истиной в последней инстанции, могут оказаться весьма полезными.

Наиболее распространенным является, наверное, представление о символе, как о некоем содержании, которое служит планом выражения для другого, как правило, более ценного в культурном отношении содержания. Например, Янус: двуликость, ложь, обман, прошлое, будущее, весы, о которых мы говорили, равновесие, справедливость. И вот в этой своей функции выражения другого содержания, символ близок цитате или реминисценции, которые указывают на некоторый обширный текст, к которому они принадлежат и с которым они находятся в метонимических отношениях, то есть в отношении части к целому. Однако между символом и цитатой есть то существенное различие, что цитата как бы привязана к своему тексту, и без него она не выполняет своей функции, то есть, не распознается как цитата. Символ же сам по себе является некоторым текстом, как в плане содержания, так и в плане выражения. Он замкнут на себе, а не на вне положенном тексте, имеет вполне отчетливые границы и легко вычленяется из семиотического контекста. Вот с этой способностью быть самостоятельным текстом, связана одна очень характерная для символа черта. Если другие знаки реализуют свое значение только будучи включенными в некоторую последовательность, то символ обладает значением и без включения в синтагматический ряд. А в том случае, если он все же включен в тот или иной текст, то способен сохранять свою структурную и смысловую самостоятельность, по которой, собственно говоря, мы и распознаем его как символ. Поэтому символ может легко менять свое окружение и входить в другие контексты, кочевать из текста в текст.

По общему мнению всех тех, кто сталкивался (а все мы сталкиваемся в быту), как бы профессионально занимался символами, они всегда отмечены печатью архаичности. И это, вероятно, справедливо. По выражению того же Юрия Михайловича Лотмана, каждая культура нуждается в пласте текстов, выполняющих функцию архаики. Сгущение символов здесь обычно особенно заметно. И такое восприятие символа не случайно. Стержневая группа их действительно имеет глубокую архаичную природу и восходит к до письменной эпохе, когда определенные и, как правило, элементарные в начертательном отношении знаки представляли собой свернутые мнемонически программы текстов и сюжетов, хранившихся в устной памяти коллектива. Способность сохранять в свернутом виде исключительные тексты сохранилась за символами.

Вероятно, можно без особого преувеличения утверждать, что символы сыграли и продолжают играть исключительную роль в становлении функционирования того, что обычно называется, с известной долей метафоричности, памятью культуры. То есть в сохранении некоего набора смыслов, благодаря которому культура осознает свою идентичность, благодаря которому существует связь между прошлым, настоящим и будущим. Память культуры, как и другие виды памяти, функционирует тогда, когда культура вырабатывает наиболее экономичные способы конденсации, то есть сжатия актуальных для нее смыслов. Конечно, в принципе, возможно и запоминание развернутых текстов, но до определенных пределов, ограниченных возможностями людей, ее пользователей, точнее даже, не возможностями индивидуальной памяти, они никогда не исчерпываются до конца, а возможностью понимать друг друга, иметь общий опыт.

Бесконечный рост разнообразия в принципе не возможен, поскольку чреват тем, что называется шизофренией культуры. Заботясь о выживании, о самосохранении, культура неизбежно приходит к принципу единообразия, штампа, канона, стереотипа.

Уже много лет говорят об информационном взрыве, имея в виду резко увеличивающееся количество книг, журналов, электронных носителей и так далее. С моей точки зрения, правильнее было бы говорить об информационном кризисе. Поскольку письменная форма хранения информации остается превалирующей, даже и в компьютер мы вводим письменный текст, то можно констатировать лавинообразный процесс увеличения количества текстов, а не количества знаний. То есть проблема заключается не в увеличения количества новой информации, уникальной информации, а в увеличении количества повторов. Естественно, что повторы до определенного предела, это благо. Собственно, на повторах основана вся бесписьменная культура, ибо они обеспечивают устойчивость текста во времени, ведь не случайно дети так любят повторы, так любят слышать и видеть одно и то же. Для письменной культуры важны не повторяющиеся события, а единичные, уникальные. Однако и в письменной традиции свыше девяноста процентов информации повторяется из текста в текст. По данным Карташева, правда, эти данные относятся к 1965-му году, тем не менее, человечество за всю свою историю накопило столько уникальной информации, что эта информация без труда может быть освоена одним человеком. Более того, весь объем письменной информации, хранившейся вот на тот момент во всех библиотеках мира, вполне сопоставим с объемом памяти одного человека. Естественно, при условии более разумного кодирования. Вся проблема в том, что информация представляет собой некую сумму текстов, а не единую систему знаний, то есть не систему смыслов. Проблема, собственно говоря, в перекодировке, в создании более экономичных способов хранения знаний, как символ для предшествовавших состояний культуры.

Создание единой системы знаний упирается, казалось бы, в неожиданную, но вполне закономерную проблему, я имею в виду проблему авторства текста. Не следует думать, что это какое-то изобретение нового времени. Эта проблема возникает вместе с письменной культурой.

Уже в хеттских клинописных текстах XIV-XIII веков до нашей эры обсуждается проблема авторства заклинания. Гораздо позже для Пушкина это будет одна из самых болезненных проблем. Но в принципе, человечество движется в сторону стирания личностного аспекта в информационной сфере, к построению единой надличностной системы информации. Повидимому, только в этом случае станет возможен выход из информационного кризиса. В науке это уже стихийно происходит. Я не говорю сейчас о случаях плагиата, это не интересно.

Интересно то, что наиболее ценные, уникальные идеи, они сами по себе игнорируют проблему авторства, поскольку начинают жить своей жизнью. Они входят в фонд базовых идей, которые как бы принадлежат всем. Вот мне, например, можно утешаться тем, что введенное мною понятие семиотического статуса вещей стало общим понятием, которое вышло за пределы авторства и живет своей жизнью. Вообще ведь очень показательно, что авторы наиболее оригинальных текстов не настаивают на личном характере своего авторства. Пастернак писал о том, что книгу Сестра моя - жизнь он хотел издать анонимно. В надписи Осееву он пишет:

Эта книга лучше и выше меня. И именно поэтому он хотел издать ее анонимно. Как бы там ни было, базовый фонд культуры стремится к безличности.

В каком то смысле культура возвращается к фольклору, к фольклорному типу организации памяти. И этот тип памяти обычно, ну, какие у нас представления о нем, вероятно, мы говорим, что этот тип памяти характеризуется способностью, прежде всего, запоминать огромные тексты.

Pages:     | 1 | 2 |    Книги по разным темам