Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 |   ...   | 39 |

Естественные науки, санкционировавшие в первой половине 60-х годов революционные стремления демократа-разночинца, впоследствии были использованы, по примеру Зап. Европы, умеренными и аккуратными представителями буржуазно-либерального индивидуализма... В то же время крушение надежд шестидесятых годов заставило разночинца признать ограниченность пределов его влияния на складывающееся пореформенное общество, с началом реакции отвернувшееся от интеллигентской демократии. Но, вместе с тем, то же крушение показало слабосилие интеллигенции самой по себе, и это обстоятельство, ослабляя влияние в интеллигенции радикальноиндивидуалистических течений, ставивших в центре общественного прогресса просвещенную личность интеллигента, должно было соответственно усилить влияние течений народнически-демократических, искавших для интеллигенции опоры в крестьянстве...

По мере того, как укреплялась политическая реакция, рядом с центрами идейного влияния на интеллигенцию, вновь образовавшимися в самой России, начинают приобретать все большее значение такие же центры за границей, среди русской эмиграции. В течение эпохи "великих реформ" идейное влияние эмиграции значительно уступало влиянию русских литературных центров, особенно если иметь в виду влияние на широкую демократическую интеллигенцию. "Властителями дум" последней были Добролюбов, Чернышевский, Писарев. Влияние Герцена и Огарева, представителей эмиграции дореформенной эпохи, было значительно до польского восстания в кругах просвещенных помещиков и либеральной бюрократии. Крушение движения 60-х годов выбросило в Западную Европу новые группы русской эмиграции, прошедшей через революционные кружки "Земли и Воли", через агитацию "каракозовцев" (1866) и "нечаевцев" (1869).

В то же время великая встряска 60-х гг. вызвала впервые, как массовое явление, временные путешествия за границу демократических элементов (напомним, что при Николае I поездки за границу были крайне затруднены). При этом стеснения, которые правительство ставило в России образованию женщин, повели к тому, что в заграничные (преимущественно швейцарские) университеты направилась женская учащаяся молодежь.

Образование срaвнитeльнo многочисленных русских "колоний" за границей облегчило непосредственное влияние на русскую интеллигенцию со стороны политической эмиграции и содействовало более близкому знакомству интеллигенции с передовыми направлениями европейского общественного движения, которые после Коммуны сводились только к социализму и анархизму, враждебно боровшимся в Интернационале. Несоответствие общественно-политических запросов, пробужденных эпохой реформ, с правовыми нормами, продолжавшими господствовать в России и крайне стеснявшими в ней развитие политической мысли, заставляло передовую часть русской демократической интеллигенции внимательно прислушиваться к голосу лидеров русской эмиграции.

Представитель старой эмиграции, протянувший, в отличие от Герцена и Огарева, руку молодому революционному поколению и приобретший себе мировое имя своей деятельностью в Западной Европе, М. А. Бакунин, оказал самое глубокое влияние на формировавшуюся идеологию "поколения 70-х гг."...

Гегельянец и консерватор в начале 40-х годов, Бакунин за границей подпал под влияние Прудона, Маркса и других революционных деятелей того времени. В событиях 1848 г. он принимает самое активное участие, но взгляды его к этому времени еще далеко не сложились в сколько-нибудь определенную систему...

Уже после того, как он снова бежал за границу и примкнул к Герцену, издававшему "Колокол", Бакунин в своей брошюре "Романов, Пугачев или Пестель" занимает по отношению к крестьянскому вопросу позицию, далекую от непримиримости: он готов поддержать монархию, если последняя пойдет навстречу желаниям освобождаемых крестьян и тем поведет Россию в сторону от европейского капитализма к торжеству общинного начала...

После поражения Польши М. А. Бакунин вновь окунается в революционное движение Запада. Первоначально и здесь он отыскивает родственные ему движения среди интеллигентских элементов буржуазной демократии, пытается привлечь на сторону всемирной революции буржуазно-свободомыслящую и республиканскую "Лигу мира и свободы". Безнадежность этого предприятия скоро выясняется, и мятежный русский революционер находит для себя поприще в начинающем громко заявлять о своем существовании Международном обществе рабочих.

После долгих попыток приспособиться к общему направлению, в котором велась этим обществом его агитационная и организационная деятельность, Бакунин к концу 60-х гг. окончательно убеждается в непримиримости своего революционизма со все более торжестующим в Интернационале марксизмом. В борьбе с его политическими тенденциями и в тесном соприкосновении с различными бланкистскими, заговорщическими и прудонистскими элементами, составлявшими в различных (преимущественно романских) секциях Интернационала оппозицию Генеральному Совету, Бакунин окончательно отшлифовывает свое революционное мировоззрение, становясь, таким образом, идейным учителем всего анархистского движения второй половины прошлого века...

Бакунизм именно и явился попыткой сочетать классовое движение современного пролетариата с инородным ему социальным протестом тех слоев крестьянства, которые уничтожал и в конце концов уничтожил или совершенно преобразил капитализм в XIX веке - уничтожил, главным образом, силами современного буржуазнобюрократического государства. Процесс этот происходил наиболее остро в 60-х гг. в Испании и Италии, и в этих именно странах бакунизм стал господствующей формой социального движения, увлекши за собою и низы городского пролетариата и мещанства, и деклассированную, не захваченную еще зубьями буржуазной "государственности", плебейскую интеллигенцию. В славянских странах развитие капитализма шло тем же путем, выдвигая на первый план пауперизацию крестьян и создание массового люмпен-пролетариата, и Бакунин, учитывая эту аналогию, ожидал от славян - и особенно от России - руководящей роли во всемирной анархической революции.

Объективные условия развития русского народа, по мнению Бакунина, подготовили его к тому, чтобы он в близком же будущем сыграл эту роль.

Эти объективные условия, по Бакунину, раскололи национальный организм русского народа на два противоположных мира: общинное крестьянство, косное, полное предрассудков и отчасти уже раздираемое внутренними противоречиями, но при всем том способное к дальнейшему развитию в силу сохранившихся в нем антиавторитарных, эгалитарных и коллективистских традиции, и чиновнически-помещичью надстройку, являющуюся паразитическим продуктом на народном теле, держащуюся голым насилием и вносящую элементы разложений в крестьянский мир. Этот последний искони ведет борьбу с государством и правящими классами во имя абсолютного торжества общинных начал, во имя разрушения государства; покрываемая мистической монархической традицией, безуспешная, благодаря разрозненности крестьян, эта борьба нуждается только в новом объединяющем и направляющем подвижном элементе, каким в прежние века являлось казачество, чтобы привести крестьянство к полной победе, на пути к которой его движение перерастет ожившие мистические традиции и придет к анархистскому самосознанию. Революционной интеллигенции предстоит, как тому же казачеству, сыграть лишь роль выразителей потребностей и стремлений, заложенных в самом народе и выработанных в нем экономическими условиями, резко отличными от условий, в которых живут народы Запада.

Бакунизм шел навстречу настроению демократической интеллигенции, поскольку отвечал ее потребности круто порвать с буржуазным либерализмом, ставшим на Западе консервативной силой, а в России являвшимся чахлым растением, поскольку, с другой стороны, санкционируя ничтожное значение интеллигенции как самостоятельной силы, только что потерпевшей поражение, в то же время указывал ей в полуосвобожденной и явно неудовлетворенной крестьянской массе фактор неминуемого коренного переворота - фактор, к которому могла примкнуть интеллигенция. Наконец, аполитический характер бакунизма как нельзя более соответствовал разочарованию в возможности успешной политической борьбы, в которую верилось в течение первой половины 60-х годов...

"Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истины и справедливости - вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, все, что можно считать прогрессом", - говорит Лавров, считая "понятия, входящие в эту формулу... вполне определенными и не допускающими различных толкований для всякого, кто к ним добросовестно относится".

Эта абстрактная формула прогресса выражала не что иное, как оценку русским демократом-интеллигентом положительных целей социалистического рабочего движения на Западе, присоединение русского демократа к стремлениям европейского пролетариата...

Ни Лавров, ни тем паче Бакунин не сказали бы, подобно Михайловскому: "Требуется предотвратить язву пролетариата, свирепствующую в Европе и угрожающую в будущем России. Излечение этой язвы мне всегда казалось такой тяжелой задачей, которая, по крайней мере, моему уму не по силам. Но в то же время я убедился, что предупреждение ее возможно, если только меры будут приняты вовремя". И Лавров, и Бакунин допускали, что предупреждение появления пролетариата в России еще возможно, и могли бы принять формулу Михайловского: "в основание всех прений о русском рабочем вопросе...

должен был бы лечь общеизвестный факт, что у нас рабочие не составляют отдельного рабочего сословия", но они отнюдь не проявляли скептицизма к "излечению" "язвы" пролетариата" в странах Зап. Европы: оба недаром входили в Интернационал. Слова Михайловского о том, что "освобождение крестьян с землею сделало Россию в социальном отношении tabula rasa, на которой еще открыта возможность написать ту или другую страницу", Бакунин и Лавров могли бы принять лишь с известной оговоркой: после критики, произведенной Чернышевским над условиями "освовождения", и попыток революционеров 60-х гг. путем "критики оружием" добиться замены "господской воли" "подлинной волей", было для демократа значительным шагом назад допускать подобную идеализацию "освобождения". Но уже полным отказом от революционного демократизма явилось знаменитое утверждение Михайловского: "Рабочий вопрос в Европе есть вопрос революционный, ибо он требует передачи условий труда в руки работников, экспроприации теперешних собственников. Рабочий вопрос в России есть вопрос консервативный, ибо тут требуется только сохранение условий труда в руках работника, гарантии теперешним собственникам их собственности... Понятно, что цель эта не может быть достигнута без широкого государственного вмешательства, первым актом которого должно быть законодательное закрепление общины".

Для Бакунина и Лаврова подобный отказ от экспроприации помещичьей собственности и апелляция к государственному вмешательству в катедер-социалистическом смысле были, разумеется, неприемлемы: от иллюзий такого рода, которыми и он соблазнился во время выпуска знаменитой своей брошюры ("Романов, Пугачев или Пестель"), Бакунин, ставши "апостолом всемирного разрушения", как его называл Э. Лавелэ, давно уже отказался. Противопоставление русского "рабочего вопроса" западно-европейскому делалось и им, но отнюдь не в смысле специфической "консервативности" рабочего вопроса в России...

Перед поднятыми радикальной публицистикой вопросами о направлении общественного развития России, двигавшими русскую мысль дальше по пути, проложенному Герценом и Чернышевским, отстаивание буквы старого "западничества" против эпигонов славянофильства представлялось анахронизмом; и старомодный сюртук, в котором выступал западнический либерализм, мешал читателям уловить ту ноту здорового и основательного скептицизма, который иногда слышен был в либеральной критике народнических идей...

Старое романтическое славянофильство к этому времени сошло со сцены. Эпигоны славянофильства превратились в реакционных панславистов, преследовавших империалистские цели. Их влияние в начале 70-х гг. распространялось лишь на некоторые бюрократические и интеллигентские круги и не шло далее. Только к Ф. М. Достоевскому, вводившему кое-какие народнические элементы в свое мистическое миросозерцание, прислушивалась более широкая аудитория.

Балканское движение изменило положение славянофилов в русском обществе. В то время, как среди радикальной молодежи движения балканских славян вызвали совершенно определенные симпатии как восстания народных масс против тиранической государственной власти, в широких кругах имущих классов они были приветствуемы как эпизоды борьбы за расширение сферы политического влияния России. Инспирируемые дипломатическими сферами, славянофильские группы развернули довольно сильную агитацию, под влиянием которой впоследствии правительство решилось на войну с Турцией.

иберальная пресса в значительной своей части примкнула к поднятой славянофилами агитации и способствовала тому, что свободолюбивые тенденции, вносившиеся частью интеллигенции в славянское дело, были заглушены консервативным национализмом.

Славянофильские надежды были безжалостно разбиты берлинским трактатом, сделавшим Россию, вместо освободительницы славян от германизма, вассалом прусской монархии. Но националистическая агитация,"поднятая вокруг "славянского дела", не прошла бесследно:

если само славянофильство с того времени окончательно клонится к упадку, то закладываются основания более беспринципного, но и более практического современного русского национализма, враждебно обращенного не столько против соседних государств, сколько против нерусских народностей, населяющих Россию...

Имя Маркса с самого начала 70-х гг. стало пользоваться значительным уважением среди русской читающей публики - и это, несмотря на ее идейные симпатии к бакунизму, который в то время вел в Европе беспощадную войну против марксизма. Уже в 1872 году был переведен на русский язык "Капитал", и его критическим анализом противоречий капиталистического строя охотно пользовались народнические писатели. Но философско-исторические идеи Маркса оставались чужды русской радикальной интеллигенции. Тем не менее, литературные представители народничества, как в "Отеч. записках", так и в "Земле и Воле", считали уже нужным ставить вопрос о применении исторической концепции Маркса к судьбам русского народа и решали его в отрицательном смысле, отмечая, по выражению Михайловского, "трагическое положение русских марксистов", которым, как казалось народникам, пришлось бы способстовать хищническому русскому капитализму в деле обезземеления крестьян и экспроприирования кустарей, чтобы только оставаться верным "марксовой догме" общественного развития от частной собственности к коллективизму.

Pages:     | 1 |   ...   | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 |   ...   | 39 |    Книги по разным темам