Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 |   ...   | 62 |

На высоты метаисторического трагизма поднялась мысль Достоевского. Мыслитель оставляет нас на пороге, по одну сторону которого - принципиально незавершаемая жизнь, сплошь повитая неизбывным трагизмом и онтологическим отчаянием, а по другую - евангельская эсхатология спасаемого красотой мира и личности в нем. Идея органического освящения жизни8 и благодатного самоосвобождения ля от исторического скепсиса определила суть чеховского гуманизма. В ХХ в. восприятие и оценка прошлого как эстетического артефакта образовали сложную совокупность аспектов, охватив основные области бытового и культурного творчества. Доверие к реальности сменяется конструированием альтернативных действительностей в сферах жизнетворчества, идеологии и искусства. Этот период сменяет эпоха медленного трагического трезвения, вновь затем уступающая место эстетическому дерзанию, порой избыточному, с привкусом экспериментаторства. Тем более важной становится работа историка по освоению практически не изученного опыта русской эстетики истории.

Чтобы читателю намеченные здесь аспекты работы над Историей... не показались частными темами (мотивами) реального литераВ Войне и мире факт получает статус события, когда он незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение (Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22-х т. М.,19781984. Т. VI. С. 280). Эти свои значения событий сами становятся событиями значений, следами, по авторскому словечку. Они образуют смысловой узор прошлого. Прошедшее для Толстого - смысловое, а не фактическое.

Вы святые - спросила Липа у старика. - Нет. Мы из Фирсанова (Чехов А.П.

ПСС: В 20-и т. М., 1944-1951. Т. IX. С. 409). Святая Русь, освящение земли и прозаического бытия - тема жизни русской классики. Попробуйте произнести вместо милая Франция или старая, добрая Англия - святая Франция, святая Англия - и ваш слух поразит даже фонетическая противоестественность подобных словосочетаний.

Константин ИСУПОВ турного процесса или деталями, не входящими в горизонт серьезного научного внимания, надобно прояснить список самих мотивов.

Было бы более чем своевременным создание Тематического Словаря русской классики - рабочей книги для теоретика и историка. Ни в одном справочнике нынешний специалист не отыщет таких кардинальных для родной культуры слов-тем, как Юродство, Исповедь, Жертва, Антихрист, Ирония истории, Хандра, Правда и ложь, Кукла, Смерть, Наивность, Апофатика, Лик/лицо/личина, Богочеловечество, Страдание, Почва, Молчание, Одиночество, Тайна, Здравый смысл, "Пещера Платона", Мистерия, Встреча, Факт/событие, Детскость, Число, Другой, Игра, Универсалии культуры (напр., имя, сон, путь, зеркало, тень, жест и т.п.). Список можно продолжать бесконечно; здесь вразброс названы лишь те, на которые ваш покорный слуга в состоянии ответить готовыми для предварительных публикаций словарными статьями.

Тематический словарь попутно разрешил бы и ряд вопросов терминологии. Это пятая остановка на пути к Истории... Страх перед терминами у нас - врожденный; временами он сменяется азартом научного новояза. Словарь тем (идей, мифологем, смыслообразов), сложно соотнесенных в актуальных репрезентациях, в живых текстах, смог бы установить валентность (меру сочетаемости и частотность) каждой из них, окказиональные авторские огласовки, а в результате установить тот философско-эстетический и словеснообразный Органон, в терминах которого устрояется, описывается и входит в мировой опыт русский эстетический Космос. В настоящее время составляется Словарь Достоевского, есть попытки создания Словаря терминов М. Бахтина; ждет выхода в свет Пушкинская Энциклопедия; сданы в печать тома нового Философского Словаря и готовится в Москве и Петербурге обширная Философская энциклопедия. Мы настоятельно нуждаемся в Словарях по основным авторам классики; тогда воздух нашей литературной истории станет прозрачным, и у нас будет неприкровенная История русской литературы, а точнее - История русской литературной культуры (а не листория литературной цивилизации9, как обещано в Предисловии к русскому изданию наших французских коллег).

Нет ничего легче, чем давать советы; из всех форм доброхотства эта, кажется, наиболее удобная и безопасная. В. Шкловский говаривал, что он точно знает, как сделать роман: нужно сесть и напи История русской литературы... С. 6.

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ...

сать. К такому совету стоит прислушаться. Действительно, в России культуролог больше, чем философ10, а литературовед еще и аксиолог11. Включение проблем исторической поэтики в горизонт внимания культурологии12 придает истории литературы статус адекватности предмету и приближает список реальных умений культуролога к желанному универсализму.

К. Исупов, Савчук В. Культуролог в России больше, чем философ // Ступени. 1997. N 10. С.

213-221.

Есаулов И.А. Литературоведческая аксиология. Опыт обоснования понятия // Евангельский текст в русской литературе 18-20 веков. Цитата, реминисценция, мотив, жанр, сюжет. Петрозаводск, 1994. С. 378-383.

Михайлов А.В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. М., 1989.

РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ХХ в.

К проблеме выбора концепции Ирина КУЗЬМИНА Анализ развития русской культуры в ХХ в. неизбежно подводит исследователя к вопросу о выборе концепции, которая необходимым и достаточным образом описывала бы механизмы, определяющие особенности отечественного культурного движения. Как известно, сегодня существует множество дефиниций культуры, каждая из которых задает собственную матрицу доказательств и позволяет выстроить специфическую логическую конструкцию, тем или иным образом объясняющую исторические реалии. В данном случае мы не говорим о философии культуры; речь идет о теории среднего уровня, которая дает возможность отыскать в нагромождении фактов связующую нить, отрефлектировать эти факты как проявления закономерного в случайном. Яркий пример подобного подхода к культуре демонстрирует Й. Хейзинга, который раскрывает свою концепцию культуры как игры на материале позднего средневековья - Осень средневековья и новейшей истории - В тени завтрашнего дня. Жак Ле Гофф предлагает собственную концепцию средневековой культуры в Цивилизации средневекового Запада, а Я. Буркхардт совершает лоткрытие Возрождения в Культуре Италии в эпоху Возрождения.

Примеры, которые мы привели, достаточно убедительно демонстрируют тот тип знания, который сегодня принято называть исторической культурологией. Однако вернемся на отечественную почву. Ю. Лотман определяет культуру как динамический процесс, который сам себя осознает и этим самосознанием вторгается в собственное развитие1. Рефлексия на тему культурного бытия и культурного строительства не может не влиять на само это бытие и строительство, конституируя законы культурного творчества. И западники, и славянофилы, одинаково критично оценивая реформы Петра, предлагали отказаться от наличных, уже существующих культурных форм и либо вернуться к патриархальной, допетровской Руси, либо решительно, целиком перевезти в Россию западную культуру. Реформы последней трети ХIХ в. были сорваны одновременно справа и слева (правительство и демократы перешли к террору). И власть, и См. подробно: Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.

РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ХХ в.

евые - отказываясь от наличного хода вещей, - стремились либо остановить культурное творчество, либо принудить его к прыжку.

Октябрьская революция, которую внимательные историки рассматривают как неизбежный результат длительных количественных и качественных накоплений, в самосознании культуры существует как абсолютное разрушение старого мира и создание новой земли. Во всех перечисленных примерах речь идет об уничтожении, отмене пространственно-временных характеристик (хронотопа, уже выстроенного и зафиксированного культурой) и создании искусственного пространственно-временного континуума.

Эту особенность развития русской культуры в зашифрованном виде описал М. Бахтин под именем П. Медведева. Прикрываясь литературоведческими задачами, М. Бахтин описывает мир тотального идеологического сознания, в котором идеология становится базисом, она (Идеология, Слово) предшествует всему, заменяет все, творит мир, подобно Демиургу2.

Исследуя формы времени и пространства в романе, М. Бахтин выстраивает логику развития романной формы3. Подробно характеризуя хронотоп роевого сознания, авантюрного романа, классического реалистического романа ХIХ в., он постоянно говорит о фиксации определенных видов пространственно-временного континуума в памяти культуры и о возможности возрождения их на любом историческом отрезке в зависимости от прагматических целей культурного развития.

Наконец, в книге Франсуа Рабле и народная низовая культура средневековья и Ренессанса, написанной в период сталинского террора (35-36г.г.), М. Бахтин анализирует - сквозь маску Рабле - возрождение площадной, карнавальной, низовой культуры в России 30-х г.г. Фактически М. Бахтин предлагает целостную концепцию своеобразного речевого сознания (термин М. Рыклина), которое не отражает, а конституирует бытие, предлагая любые пространственно-временные характеристики, лизъятые из прошлого культуры и необходимые для решения актуальных социальных задач.

Таким актуальным хронотопом для России 30-х г.г. становится хронотоп роевого сознания, который не знает индивидуализации и персонологического принципа.

Бахтин под маской. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. М., 1993, С. 12 - 13.

Надточий Э. Друк, товарищ, и Барт. Несколько предварительных замечаний к вопрошанию о месте социалистического реализма в искусстве ХХ века // Даугава, 1988, № 8, С. 114 - 120.

Ирина КУЗЬМИНА В. Паперный в книге Культура 2 описывает механизмы развития отечественной культуры, противопоставляя горизонтально ориентированную, склонную к эволюции культуру 1, которая опирается на развитие индивидуальности, и культуру 2 - стойко иерархическую, вертикальную, устремленную к Граду божьему, где основанием пирамиды служит нерасчлененное народное тело, а верхом - окруженные ореолом святости вожди и пророки. Культура 2, последовательно воспроизводящаяся в истории России и окончательно утвердившая себя в 70-ти г.г. советской власти, по сути, представляет собой модель средневековой бинарной структуры, где есть верх и низ - святость и грех, ангельское и бесовское, но отсутствует мир, жизненное пространство с хронотопом индивидуальной судьбы.

Расплывчатость значений символов была проявлением все того же синкретизма, рождавшего иллюзию совпадения внешнего и внутреннего, индивидуального и коллективного, земного и потустороннего. В силу этого лукавый квиэтизм (Г. Флоровский) проявился в таком состоянии сознания, которое порождает целый ряд претензий, обращенных к судьбе, к истории, к власти, к культурным ценностям, для данной личности недоступнымЕ В советское время власть предержащие не сомневались в том, что значения слов и знаков, складывавшихся веками, можно заменить иными, даже противоположными. Итогом семиотического насилия стали поразительная нарративность нашего сознания и поистине архаическая слитность в нем означающего и означаемого, смысла и его символического и образного воплощения4.

Пластическим выражением подобной картины мира явилась фигуративная живопись К. Малевича конца 20-х - начала 30-х г.г.

Кроме нескольких реалистических портретов, художник остается верен своему стремлению выйти за рамки времени, соединить вневременность архаики и вневременность футуристического будущего (супрематизм, который сам К. Малевич определял как новый язык Вселенной, лостанавливает пространство и время, заменяет свершающееся в последовательности надвременным пребыванием). Его схематизированные человеческие фигуры вертикально противопоставлены горизонтальности ландшафта. Здесь можно видеть фундаментальную космическую концепцию векторного построения мира, разделенного на горизонтальную пассивность и вертикальную активную самостоятельность,Е а отсутствие глаз выражает образ мира, Раппапорт А.Г. Утопия и авангард: портрет у Малевича и Филонова // Вопросы философии, 1991, № 11, С. 34 - 35.

РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ХХ в.

ишенного индивидуальных Уточек зренияФ и индивидуального мышления, то есть ориентированного на сверх-видение и сверх-мышление, мир коллективной или сверхъестественной ментальности5.

А. Демичев, анализируя отношение к смерти как важнейшую типологическую характеристику культуры, пишет о пародоксальном сочетании в отечественной традиции некроцентричности и инфантильной безответственности по отношению к смерти.

Борьба со смертью в структурах космизированного сознания русского человека разворачивалась посредством дурной бесконечности расширения пространства, собирания земель - музейного прибежища праха предков. Бесконечная консервация тлена, бесконечный музей жизни. Не культуры, а жизни. Стремление спасти жизнь, а не культуру. Спасти по рецепту вечности царства божия, а не земной временной континуальности.А. Демичев по своему подтверждает слова Э. Надточия о своеобразном отечественном синкретизме, объединяющем несоединимое, не дифференцирующем внешнее и внутреннее, означающее и означаемое, коллективное и индивидуальное. Буквальность федоровского воскрешения мертвых, суетливая озабоченность русских мальчиков проблемами вечности (Г. Шпет) иллюстрируют выводы М. Бахтина о возрождении уже пройденных культурой, отработанных ею моделей хронотопа, фиксирующих в наличном бытии архаические формы его - бытия - осознания.

Попробуем подвести итог: по-видимому, одной из работающих моделей анализа русской культуры ХХ в., достаточно убедительно раскрывающей художественный и социальный опыт России, является изучение представлений о хронотопе, характеризующих тот или иной этап отечественного развития. Земная временная и пространственная континуальность в нашем культурном самосознании выступает как область, доступная творению, экспериментальное поле, способное кардинальным образом изменять, ломать, конструировать ход событий. Вечность, история, наличное теперь переписываются, зачеркиваются, творятся как артефакт, и точно так же выстраивается модель жизненного поведения..

И. Кузьмина, Там же.

Демичев А. Дискурсы смерти. СПб., 1997, С. 44.

* Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РГНФ (Проект № 96-0304455).

Pages:     | 1 |   ...   | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 |   ...   | 62 |    Книги по разным темам