Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |   ...   | 62 |

В третьем глобальном типе культурной ориентации бытийно-смысловые связи задаются иерархией личностей, во главе с Богом как максимальной личностью. Это создало новый архетип соотношения предопределенности и свободы: не поляризации, а их совместного компромисса, сосуществования на любом уровне личностного бытия. Бог допускает свободу человеческого выбора, Адам же волен или жить по Богу [не выделяясь из сакрального континуума и устремляясь к его высшим значениям], или по человеку [гордясь своей особой и полагаясь лишь на нее]. Если в первые века христианства сей выбор позволил Августину создать картину двух градов и разоблачить автономную личность, то начиная с ХII в. ценности начали явственно инвертироваться. Просто все значения сакрального континуума стали внутренним достоянием личности, внутренняя жизнь ее углубилась. Личность стала зеркалом универсума (а не только части его, самовольно присвоенного согрешившей тварью), универсум же стал для нее картиной мира.

ичность вообразила себя всевластной редукцией Субстанции, законодательным центром перспектив бытия, проводником расширяющегося завоевания, систематизирующей экспансии в Сущее. Опыт же пантеистических и деистических доктрин Возрождения и Нового времени способствовал укоренению интуиций равного участия Бога во всем творении и сведению его эмоционально-интимной ангажированности к формальной операции первотолчка. Стремление освоить и использовать, исконсумировать в исследовании и производстве неизмеримость бытия осмысливалось как распредмечивание и вместе - лотчуждение, как взаимное проникновение субъективного и объективного. Так, от мотивировки компромисса свободы и необходимости культурологическая мысль перешла к представлениям их взаимной выразимости, их пусть и неполного, но, тем не менее, все увеличивающегося функционального совпадения.

Андрей РОЖДЕСТВЕНСКИЙ При новом типе структурирования человеческого естества открывается бесконечно много работы для культуролога.

Так, обратясь ко внутренним регулятивам свободы, возникающим в самосознании и совести, то есть к этическим первоначалам, культуролог мог бы исследовать эпохальную перемену нормативных основ и целей. В структуре норм остается только такой минимум сверх-запрещений, который позволяет наибольшую свободу позитивной нравственной активности. Это - тоже результат последовательных парадигмальных шагов, расчищающих и отбрасывающих бесчисленные табу, формально-отягчительные ритуальные негации. С отказом от сакральной организации культуры, характерным для модернистического миропонимания, от круга 10-ти Заповедей остались (но переосмыслились) лишь 6. Раз стали беспредметны первые 4, фиксирующие групповую ограниченность отношения к Богу и друг к другу, остальные обратились уже не к ближнему, а ко всякому, и самому дальнему человечеству. Вот этот отказ от позитивных сверх-ограничителей того же уровня, что и запрещение убийства и проч., предоставляет полную свободу положительным Четвертый тип культурной ориентации, благодаря смысловому расширению ориентиров предыдущего культуроустроения, привел к новой визии отношений предопределенности и свободы. Они свелись уже к их полному, тотальному совпадению. Возросшая до исчерпывающей апофатики интуиция Божества и непредсказуемость параметров будущего (и человечества, и отдельной экзистенции) выразили новый масштаб трансцендентного программирования бытия и объединили Промысел с необходимостью. Не осталось ничего, что не было бы мотивировано этим Промыслом-необходимостью, в том числе и вся последовательность актов внутренней жизни, эмоциональных реакций и самочувствия. А что сталось с интуицией свободы Если говорить о Трансцендентном источнике бытия, то его бесконтрольность и несопоставимость с творением так запредельны, что невозможно мыслить даже об его свободе, этот вопрос концептуально исключен. Ибо свобода всегда есть лот и для чего-либо, имеет привкус бытийно-структурной ограниченности.

Относительно же человеческого мира культуролог может наблюдать многократно возросшую интуицию свободы. Начать хотя бы с того, что все люди оказываются одинаково необходимы для истории, равноправно-уникальны для основного масштаба, а отсюда - для его подобий в социально-гражданских свободах. Пресловутый опыт тоталитаризмов хотел воплотить идею равноправной человеческой всеобщности принудительноформальными, а потому террористическими средствами. Концептуальный примитивизм такого рецепта всеобщей свободы состоял в насильственной экстраполяции сакральной мерки ближнего (расовой или классовой идентичности, социально близких и т.п.) - на все человечество. Но люди ведь не отказались от мысли о всеобщности свободы, напротив. Они только хотят ее содержательной полноты. Это - стремление к импровизационной импульсивности и неповторимости самовыражения, свободно-конкурентного участия в противоборстве сил, позволяющего наибольшую мобильность выбора общеприемлемых решений. Пришло понимание, что максимум свободы постижим только в непосредственных ситуациях общения, - и что все главнейшие запросы истории могут разрешаться только в настоящем. При подлинной, неотторжимой свободе бытования все принадлежит и выражает только эту, сейчас состоящуюся жизнь, которая поэтому драгоценна).

КУЛЬТУРОЛОГИЯ - КАК ОНА ЕСТЬ И КАК ЕЙ БЫТЬ нравственным поступкам и вообще творчеству этических традиций.

Так открывается новая страница истории морали, и возникает непочатый край культурологических наблюдений. Ведь собралась не только личность, но и этика возвратилась к себе. Прекратилось ее размывание во внеэтических построениях, соответствующее парадигмальному иерархизму: исчезли идеи об интеллектуальных и физических (здоровье, красота) добродетелях, как позже оказались не у дел духовные добродетели (не так давно преставилась валоризация революционного аскетизма, например). А внимательный взгляд мог бы заметить, что этическое превознесение героизма (имеющего давние сакральные корни) пошатнулось, снизилось (в уподоблениях ла ля вестерн и проч.) - и начало сводиться к простому, но зато верному требованию - быть готовым к концентрированной нравственной отдаче, насколько это вызвано конкретными обстоятельствами.

К тому же есть все шансы говорить о новой структуре этической мотивации. Вместо саморазложившейся лэтики любви (с ее внутренним формализмом эмоциональности и взаимной ограниченностью разума и чувств: идеи пассионарного разума и его страстей дополнялись лусечением настоящих страстей, страхобоязнью эмоциональной выразимости), - ныне речь идет о рациональной организации поведения и росте культуры эмоций. Ушли времена их взаимной догматической стесненности. И как в рациональных стимулах нравственности ценится их комбинаторная находчивость, операциональная гибкость и широта интеллектуального потенциала, так - мерой становится и уважение к чувствам других, естественность и простота контакта, создающая максимальное вхождение в культуру общения.

Если жизненные ориентиры новой культурософемы человечества таковы, то и проступающие очертания ее прогностики говорят о безбоязненном внедрении глобальных моделей, отвечающих исторической потребности. Она порывает с двумя непременными устоями ее предыдущих типов: догматикой и верой. Трезвый учет возможностей герменевтического горизонта не имеет ничего общего с тем синкретическим и наивным предвосхищением основания (имеющим, к тому же онтологические притязания), о котором рассуждал тринадцатый апостол в Послании к евреям (11:1).

Если диспозиция герменевтических идей времени и обманывает нас, она тем не менее обещает эру исключительно напряженных культурологических исканий. И пока как будто бы нет серьезных аргументов против.

А. Рождественский, 1998.

ОВ ПЕРЕЛЕТНЫХ ОЗНАЧАЮЩИХ:

ОТНОШЕНИЕ К КУЛЬТУРЕ Олеся ТУРКИНА, Виктор МАЗИН В том случае, когда объектом рассмотрения становится культура, то первое, что приходит в голову, это связанные с этим объектом разнородность и комплексность. Более того, даже отдельно взятый культурный феномен, микрофеномен, каковым является, например, песня или картина, представляется разнородным и комплексным. Сквозь каждый культурный микрофеномен проходят различные дискурсивные потоки, образующие сложные структурные констелляции. Такие строки из песни, например, как Я - Земля, я своих вызываю питомцев, Сыновей, дочерей.

Долетайте до самого Солнца, И домой возвращайтесь скорей могут быть проинтерпретированы в идеологическом, космологическом, эстетическом, психоаналитическом и других режимах.

Построение относительно полной картины культурного события предполагает анализ различных типов дискурса.

Впрочем, проблема оказывается более сложной, и вот почему.

Предполагаемый анализ не только связан с декодированием различных типов дискурса, но, во-первых, с самой возможностью их перевода; и во-вторых, с возможностью перевода отношений между этими дискурсивными потоками.

В процессе перевода востребованным оказывается некий связующий тип дискурса, агент дисциплинарных и междисциплинарных подходов. Однако, сама возможность существования такого метанарратива - который мог бы переводить и унифицировать данные антропологии, семиотики, психоанализа, критики, искусствоведения, социологии, политологии, философии, эстетики, психопатологии, этологии... - кажется теперь весьма сомнительной. Время надежд на унифицирующую историю, созданную на основаниях религии, истории, философии или идеологии, каЛОВ ПЕРЕЛЕТНЫХ ОЗНАЧАЮЩИХ...

жется, безвозвратно прошедшим прошлом, хотя ностальгические ноты будут звучать и в далеком будущем. Тоталитарные мечтания архивируются под рубрикой Утопии, вопреки процессам унификации, связанным с глобальными компьютерными сетями, космическими полетами, стиранием территориальных, лингвистических, идеологических, полоролевых, биологических и проч.

границ. В таком утопическом режиме и могла бы существовать в качестве связного агента некая метадисциплина или междисциплина под названием культурология. Однако, в этом случае проблема связана не только с утопичностью построения гомогенизирующего Большого Рассказа, но и со сверхбыстрой диверсификацией самой культуры, а также вовлеченных в нее политических, идеологических, эстетических, экономических и прочих стратифицирующих тенденций.

Следует ли из этого, что совокупность языковых игр, вовлеченная в рассмотрение культурного феномена лишена переходных междискурсивных структур, систем перевода В поисках выхода из этой ситуации можно обнаружить три дверцы, указывающие на три выхода:

1) каждый субъект культуры обречен на существование в границах той или иной культурной страты (предельно утрируя ситуацию, ее можно представить так: один человек читает Уайльда, слушает Чайковского, смотрит на Караваджо; другой читает газету, слушает Бенни Гудмена, смотрит на Пикассо; третий читает Понжа, слушает Берио, смотрит на Ротко; четвертый читает надписи на рекламных щитах и слушает Карла Кокса; пятый меняет свои биохимические параметры и видит свои галлюцинации);

2) каждый субъект культуры оказывается агентом перевода, трансформации и конвертации дискурсивных потоков, этот вариант предполагает мультипликацию субъекта, обращение к многоличностной субъективности;

3) место метадискурсивности занимает полидискурсивность.

Ясно одно, что сейчас используются все три двери, причем, все чаще открывается дверь номер 2. Первая дверь, пожалуй, наиболее активно использовалась в период модернизма, в период очевидного существования Большого Рассказа, в отношении к которому и выстраивался тот или иной тип дискурса. Ясно и то, что будет расти пропускной оборот третьей двери. В принципе, Олеся ТУРКИНА, Виктор МАЗИН разница между второй и третьей дверью едва уловима: в одном случае речь идет о субъекте, которому приходится при переходе границы - социальной, культурной - менять тип используемого дискурса; в другом, - существует некая дисциплина (она даже может называться культурологией), которая носит полидискурсивный характер. Так что, вторая и третья дверь - это одна и та же дверь, только с разных сторон.

Итак, тотализирующей метадискурсивности можно противопоставить полидискурсивность, то есть сохранение гетерогенности самого анализирующего культурный феномен - критического, культурологического - текста.

Гетерогенность такого текста может поддерживаться, по меньшей мере, за счет двух факторов: во-первых, за счет внутренней полидискурсивности, во-вторых, за счет поликонтекстуальности анализа.

Что касается анализа различных образующих то или иное культурное явление контекстов, то примером может служить существующая в англо-американской традиции дисциплина типа cultural studies. Помимо поликонтекстуальности эту дисциплину отличает и открытость к самым разнообразным явлениям культуры, от популярной музыки Уганды до развития космической технологии в Советском Союзе.

Ясно, что вместо некой единой унифицирующей, приводящей все к единому знаменателю науки, вместо тотальности одной методологии нас ожидает множество подходов, аналог чего существует в сетях компьютерной коммуникации. По-видимому, эта поликонтекстуальная и полидискурсивная дисциплина будет выстраиваться по принципу новой системы, в которой будут собираться многие данные, многие языки. Не превращаясь в одно, они будут по-прежнему оставаться многоквартирным домом со множеством входов и выходов.

В данном случае возникает вопрос, на каком основании возможна такая полидискурсивность. Этот вопрос ведет к другому - вопросу законности или незаконности тех или иных метафоризирующих текст экстраполяций, неизбежно возникающих в процессе соотнесения различных дискурсивных потоков. Более того, затрагивается не просто интеллектуальный, но и в значительной мере аффективный вопрос, почему одни экстраполяции кажутся нам продуктивными и значительными, а другие, такие, например, ЛОВ ПЕРЕЛЕТНЫХ ОЗНАЧАЮЩИХ...

как применение данных астрологии к оценке политических событий,- кажутся нелепыми. Почему понятия, означающие из определенного, например, психиатрического дискурса в одном случае экстраполируются, как кажется, законно, в дискурс, скажем, политический, а в другом, как кажется, - нет (Именно этот второй случай приводит к метафоре лова перелетных означающих. Поговорка слово не воробей, вылетит - не поймаешь в такой ситуации обретает и несколько иное звучание: слова - воробьи, которых ловят и постоянно пересаживают. Перелетные означающие конвертируются и превращаются в дискурсивные маркеры).

Вопросы о легитимности того или иного типа дискурса разрабатывались, в частности, в полемике Ж.-Ф. Лиотара и Ю. Хабермаса в 1980-е г.Впрочем, этот вопрос сводится, что отметил уже Платон, к легитимности легитимизирующего, то есть к тому, кто выступит абсолютным гарантом законодателя.

Pages:     | 1 |   ...   | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |   ...   | 62 |    Книги по разным темам