Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 103 | 104 | 105 | 106 | 107 |   ...   | 114 |

Первые левропессимисты, такие, как Шпенглер, усматривали начало явлений кризиса западной цивилизации в период сразу же после Великой французской Революции. Наполеон завершил героический период превращения западной культуры в цивилизацию. Его назначение то же, что и Филиппа и Александра, водворивших на место эллинской культуры эллинизмЕ Когда цель достигнута и идея (т.е. все изобилие внутренних возможностей) завершенаЕ тогда культура застывает, отмирает, ее кровь свертывается, силы ее надламываются Ч она становится цивилизацией. И она, огромное засохшее дерево в первобытном лесу, еще многие столетия может топорщить свои гнилые сучья. Мы наблюдаем это на примерах Египта, Китая, Индии и мусульманского мираЕ Будущность Запада не есть безграничное движение вверх и вперед по линии наших идеалов, тонущее в фантастически необъятном времени, но строго ограниченный в отношении формы и длительности и неизбежно предопределенный, измеряемый несколькими столетиями частный феномен истории, который можно на основании имеющихся примеров обозреть и определить в его существенных чертах5. У Шпенглера лцивилизация предстает обособленным от себе подобных и характерным внутренним единством организмом, в котором носители той или иной культуры переходят от этапа героических деяний к механическому функционированию, за которым ее ждет остановка, неизбежный распад и историческая смерть, как бы ни высоки были достижения этой цивилизации.

Идея неизбежной конечности западной цивилизации (как и всякой другой) вышла на авансцену общественного внимания современников после публикации 472 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарной разобщенности ярких и талантливых работ английского историка и социолога А. Тойнби. В ходе своей многолетней идейной эволюции он смягчил данное Шпенглером определение цивилизации как неделимой целостности, состоящей из взаимосвязанных и взаимозависимых частей (что превращает цивилизацию, по существу, в замкнутый организм), и дал ей более широкое и менее категоричное определение: Цивилизации Ч суть целостности, чьи части соответствуют друг другу и взаимно влияют друг на друга6. Страны Запада в совокупности исторических обстоятельств по идеям, по моральному климату соответствуют друг другу и вместе с тем оказывают значительное влияние на соседей. Если Запад, как цивилизация, влияет на окружающий мир, то и окружающий мир должен влиять на Запад. Речь идет прежде всего о близлежащей восточноевропейской цивилизации. Ее влияние, считал Тойнби, ощутимо лишь через оседающих в центрах Запада отдельных представителей восточноевропейских стран и их последующей (ментальной) и материальной активности. Основная же масса восточноевропейского населения (не говоря уже о более отдаленных цивилизациях) вполне очевидно не примыкает к Западу и уж по крайней мере не оказывает на него заметного влияния.

Тойнби допускал конечное слияние цивилизаций, но лишь в отдаленном будущем. Для наступления постцивилизационной стадии развития человечества должно произойти решающее сближение в области духовной культуры отдельных отрядов человечества. А это означает взаимопризнание и взаимопроникновение основных традиций и форм отвлеченной деятельности Ч от религии до литературы. Тойнби не видел иного пути к объединению человечества (поглощающему в своем синтезе невероятный по мощи вызов Запада), кроме как в длительном сближении цивилизаций, а не в решающей победе Запада над ними.

* * * Если внешнему миру, в том числе России, еще долгое время придется иметь дело с энергичной западной цивилизацией Ч сосуществуя или сближаясь, это будет происходить не только на основе всемирно признанного гуманитарного потенциала Запада, но и на его менее светлой, но стойкой черте: постоянном обращении к насилию. Этот компонент западной цивилизации (впрочем, как и многих других) прежде всего связан с теми этапами ее развития, когда основополагающие идеи (и их внедрение) получали приоритет над прагматизмом.

В истории Запада возобладание насилия на всеобъемлющем, массовом уровне случалось по меньшей мере трижды. В первый раз мы это наблюдаем во время Реформации и Контрреформации, когда противостоящие друг другу стороны навязывали свое видение божественного начала с невиданной жестокостью. Непримиримость, не видящая иного, кроме насилия, выхода из идейного спора, была продемонстрирована нарождающейся западной цивилизацией в огне религиозных войн. А. Тойнби назвал несчастьем для человечества победу в XVII в. протестантанизма на Западе7.

Во второй раз западная цивилизация продемонстрировала насилие в огромном масштабе во время Великой Французской революции и в последующих наполеоновских войнах. Снова идея (точнее, идеал) стала много важнее реальности, которую следовало к этому идеалу приспособить. Гильотина Ч символ этого периода и, одновременно, символ того, что даже век Просвещения имел свою темную оборотную сторону. Робеспьер и его соратники именно таким обА.И. Уткин разом интерпретировали волевое основание западной цивилизации, а Наполеон расширил рамки силового воплощения умозрительных идеалов до безбрежных географических пределов.

Потребовалось завоевать всю Европу и, дойдя до Москвы, бежать из нее, чтобы у почти покоренного континента возникли сомнения. При этом преобладало неизменное презрение к любым преградам. Воплощение идеала любым способом означало роковое насилие в огромном масштабе Ч опасная черта цивилизации Запада. В третий раз бескомпромиссное горение за идею опалило Европу в век идеологий Ч в XX в. Жертвы тоталитарных идейных систем предстают грустным итогом развития западной цивилизации. В ходе первой мировой войны Запад превратил науку в главный инструмент массового убийства, а в 1945 г., с изобретением ядерного оружия, и в самоубийство человечества. Без внезапно открывшегося нового лица Запада, встреченного Россией на линии германского пулеметного огня в 1914Ц1917 гг., не было бы конвульсий русской революции с последующей битвой с собственным историческим опытом.

Не будем касаться очевидного Ч огромных бессмысленных жертв двух мировых войн, политических терроров в России и Германии, геноцида и варварского уничтожения целых народов. Обратимся к тем, кто еще держал факел западной цивилизации. Весной 1942 г. любимец Черчилля министр иностранных дел Великобритании Иден настаивал на избрании в качестве целей для бомбардировок в Германии городов с населением менее 150 тыс. человек, недостаточно охраняемых и с точки зрения военных целей второстепенных. Я за бомбардировку рабочих районов в Германии, Ч говорил он. Ч Я последователь Кромвеля, и верю в пролитие крови во имя Бога8. Террор стал рабом идеи. Западная цивилизация еще раз показала оборотную сторону своего гуманизма. Ее человек проявил фантастические способности не только в борьбе с природой, но и в отстаивании своих идеалов, часть которых была исторически ложной. Потенциал насилия, заключенный в западной цивилизации, самым непосредственным образом сказался на ее отношении к внешнему миру. Приходится констатировать, что мировая вестернизация не создала мирного глобального порядка. Под поверхностным слоем единой науки, коммуникаций и технологии оказался шаткий фундамент, размываемый глубочайшими различиями в культурах вестернизированных народов. В эру после идеологии это различие неизбежно должно было выйти на первый план. Раньше принадлежность к иным цивилизациям была лишь вопросом отличия, родового пятна, ныне это уже вопрос сути, центральное звено мировоззрения не только стран, но и материков.

Недаром на горизонте замаячил спор мировых религий.

Мы живем в период опасной неустойчивости, раздираемый лояльностью к своим странам, нациям, регионам, и одновременно Ч абсолютной технологически-информационно-идейной зависимости от передовых стран Запада.

Большую часть нашего века, начиная с Октябрьской революции 1917 г. в России, в основе международных конфликтов лежало столкновение идеологий.

Соперничество между либерально-капиталистической идеологией и атакующими ее слева коммунистической, а справа фашистской идеологиями к концу века закончилось полной победой первой. В начале 90-х годов очень ненадолго возобладало представление о конце мировых конфликтов. Но представление о грядущей бесконфликтности оказалось глубоким заблуждением. В связи с этим можно заметить, что мы проходим некий водораздел: характер прежних конфликтов и конфликтов будущего меняется самым капитальным образом.

474 Россия и Запад: мир общечеловеческих ценностей или планетарной разобщенности Современная определенная конфликтность, возникшая между прежними носителями противоборствующих идеологий Ч США и экс-СССР Ч объясняется тем, что и та и другая сторона ослабила роль иерархии в мировом раскладе сил, позволив внутренним конфликтным силам в разных государствах действовать как бы самостоятельно, без оглядки на Москву и Вашингтон, не боясь нарушить субординацию в своих лидеологических лагерях.

Наличие этого фактора (разрушение иерархических основ идеологического противоборства) трудно отрицать. Сверхдержавы ослабили дисциплину, а международные организации, ООН в первую очередь, не создали условий для торжества народного закона и порядка. Но дисциплинарный фактор, если и проясняет происходящее, не объясняет причин конфликтов, обрушившихся на мир в 90-е годы. Чаще всего в этом обвиняют национализм, поднявший (в условиях кризиса прочих видов идеологии) голову на всех континентах. Дьяволов насилия ищут в слепом этноцентризме, в национальном самоослеплении, в яростном повороте от идеологических к национальным ценностям. Нет сомнения, что тут действительно затронут из нервов происходящего: конфликты порождаются противостоящими этносами.

Но так обстояло дело и 100, и 50, и 10 лет назад. Идеология не помешала столкнуться СССР и КНР на Уссури, КНР и Вьетнаму, Англии и Аргентине, множеству молодых наций в Азии и Африке. Видно, все же не здесь лежит корень происходящего конфликтного ожесточения. Похоже, что его следует искать в иной плоскости, какой именно Ч это и есть основной вопрос современных дискуссий на межцивилизационные темы.

Примерно 500 лет назад Испания, Голландия, Франция, Великобритания Германия и США постепенно и попеременно становились лидерами мирового промышленного производства и товарообмена, индустриальных технологий.

Мировая история стала, собственно, историей Запада, историей североатлантической зоны, утвердившей свое мировое лидерство во всех основных проявлениях человеческой деятельности. Остальной мир так или иначе сопротивлялся доминированию (и притягательности) этого технологического подъема Запада, но одна за другой мировые державы Ч Индия, Оттоманская империя, Китай и наконец Россия признали превосходство Запада. (Для России это произошло в 1990-1991 гг., когда она вступила в западную коалицию против Ирака и признала безальтернативность рыночной экономики.) * * * Триумф в мировой истории соседствует с попятным движением. В момент своего высшего торжества Запад, возглавляемый Соединенными Штатами, впервые, возможно, увидел конец непрерывной дороги возвышения, начатой с открытием Нового Света и феноменально быстрым овладением всей мировой торговлей в начале XVI в. Этот конец пути обозначился в результате кумулятивного действия трех факторов.

Во-первых, Запад ощутил ослабление той феноменальной силы, что вынесла его вперед еще столетия назад. Этой силой была трудовая этика. Всплеск в 80е годы рейганизма-тетчеризма с его идеей мобилизации сил свободного капитализма не дал желаемого обновления. Напротив, и в Северной Америке, и в Западной Европе трудовая этика стала давать сбои. Политические деятели западных А.И. Уткин стран, эти своеобразные фундаменталисты буржуазной трудовой культуры, способствовали тому, что их общества ушли как бы вовнутрь себя, замкнулись в рамках обыденности, законсервировались на достигнутом, испытывая при этом ностальгию по старым добрым дням. (Опросы общественного мнения середины 90х годов показывают, что, скажем, французы считают лучшим периодом своей жизни время де Голля Ч Помпиду, т.е. эпоху последнего цельного этапа очевидного материального роста.) Перейдя от эпохи трудовой этики к эпохе гедонизма (направление, провозглашающее удовольствие высшей целью человеческого существования), Запад впервые за 500 лет определенно начинает замыкаться на внутренних проблемах. Он принимает более жесткую политику в отношении развивающихся стран, уменьшает масштабы помощи Югу, в определенном смысле реанимирует на новой стадии своеобразный социал-дарвинизм.

Во-вторых, очевидным (после краха противостояния Восток-Запад) стал кризис концепции мировой взаимозависимости, единой мировой деревни, не говоря уже о лединой мировой семье. Вопреки развитию мировых коммуникаций, общим учебникам и т.д. выявился непреложный факт: так называемая взаимозависимость на практике означает зависимость девяти десятых мирового населения от более удачливой его десятой доли, живущей в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). За последние десятилетия в ряды ОЭСР вступила из развивающихся стран одна лишь Мексика. Возможно, никто более остро не ощущает этого пребывания за пределами высокоразвитого сообщества, чем Восточная Европа (из этого региона в ОЭСР приняты лишь Чехия и Венгрия), склонная прежде всего объяснять свою второсортность прошлым засилием коммунистической идеологии. Таким образом, ощутив себя там, где они реально есть, страны и группы стран стоят перед проблемой новой самоидентификации. Миф о взаимозависимости уступает место поискам братьев по несчастью (или коллег по совместному курсу, союзников по региональной интеграции и т.п. Ч как кому нравится).

В-третьих (и это, пожалуй, самое главное), в условиях оседания идеологической пыли все более проясняются нынешние основы международного бытия.

В конце XX в. группирование интересов тех или иных стран происходит не на основе нацеливания против государства X, не за государство У, а вокруг факторов своей истории и географии, в нише своей культурно-исторической, цивилизационной общности.

Адекватная оценка состояния современной системы международных отношений не может быть дана в одной системе координат. Даже ради самого большого упрощения нельзя свести эту систему к одной плоской линии. Необходимы, как минимум, две такие линии Ч вертикальная и горизонтальная.

Первая исходит из качества технологически-экономического развития; вторая базируется на данных наиболее ценимого тем или иным социумом традиционного наследия. В первой системе главным параметром является степень участия в мировой научно-технической революции. Во второй Ч степень приверженности сложившемуся в данном социуме доминирующему стереотипу.

Рассмотрим обе указанные системы.

Pages:     | 1 |   ...   | 103 | 104 | 105 | 106 | 107 |   ...   | 114 |    Книги по разным темам