Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 21 |

Эрнест Цветков

Досье на человека

Документальный роман о душе

Эта книга о том, как иррациональноевтор­гается вповседневную жизнь каждого из нас и, вступая во взаимодействие с судьбой,пред­определяет ееразвитие и траектории. Внутри человеческого существования, среди егоглубин­ных и затаенныхпластов обитают многочислен­ные фантомы, чьи призрачные проявления выплывают на поверхностьнаших действий, по­ступков и устремлений.

Как обозначить ту сокровенную Силу, под чьимсакральным могуществом вибрируют наши жизни Или не Силу, а противоборство Сил,результатом которого является то, что при­нято называть душой...

И если долго вглядываться в бездну, безднаначинает вглядываться в тебя.

Фридрих Ницше

Дьявол не ведает, на когоработает.

Оскар Ичазо

Человек достоин только ада и никак не менее,если он не достоин небес.

Иеромонах Серафим (Роуз)

Мы приходим из Невидимого. Мы живем Им и сНим.

Эрнест Холмс

Та вечность, в которой человек живет,начинается прямо здесь и сейчас.

Эрнест Холмс

И увидел я Ангела, сходящего с неба, которыйимел ключ от бездны...

Откр. Иоанна, 20:1

Мертвые стояли в ночи вдоль стен ивоскли­цали: Желаемзнать о Боге!..

В ночи снова воротились мертвые и говорили сжалким видом: Еще про одно мы забыли, дай нам наставление очеловеке!

Карл Густав Юнг

Часть 1

НОЧНОЙ САЛОН НА СРЕТЕНКЕ

УКИН. БДЕНИЕ ПЕРВОЕ

Уже которую ноябрьскую ночь я сижу на кухнеза своим одино­кимстолом и мусолю остатки иссохшихся, но ранее проклятых для меня вопросов: Чтопроисходит и почему, и как это могло произой­ти И как случилось, что.. Занятиев высшей степени бессмыслен­ное столь же, сколь и бесполезное. Потому что любой личный вопроссводится в конце концов к беспомощному риторическому воп-рошанию: Что и зачто

Которую ноябрьскую ночь я блуждаю своимзамусоленным и осо­ловевшим взглядом по черному квадрату окна, за которымпростира­ется ночь, и вснежных натисках крадется притихший город. Будто там, за этим окном врасслаивающихся черно-фиолетовых наплывах ищу ответа. И рассеянно бренчуложечкой о край остывшего стакана, взметая рой чаинок в этой искусственнойбуре. Почему-то мне вспом­нилась Катерина из Грозы с ее вдохновенным Ах, почему я непти­ца. А я вот и несожалею нисколько, что никакая я не птица. Да и какая я к черту птица, а темболее и важная! Я обыкновенная чаинка в таком вот стакане. Кто-то неведомыйвзмахнет ложечкой, и я вып­лываю на поверхность, кружа и взметаясь в своих липовыхволнени­ях истрастишках. Забудется неведомый некто, и чувствую, как иду ко дну, поднимаябезмолвные вопли на всю вселенную: Караул! беда! Утешаюсь лишь тем, что не яодин такой. Наш брат российский интеллигентишко любит понадорвать пупочек свойв таких вот исступ­ленных мазохистических бдениях. Да и антураж все тот же:полунощ­ная кухонка,чаек с деревенским медом и слезоточивыми проклятыми вопросами. Присовокупитьеще сюда желудочные капли, утепленные подштаники— и получим полный портрет винтерьере того, кто, а вернее, что зовется совестью народа илинации.

Так удобно. Ты кричишь о мировой скорби илилюдском безу­мии, иникто не заподозрит, что ты, милый мой, немножечко импо­тентен. Просто сочтут, что у тебялплатформа такая, а, быть может, еще и присвоят почетное звание правдоискателяи истино поклонника. Нет, господа, в этом бог меня миловал, и в желудочныхкаплях, розовых кальсончиках я не нуждаюсь, да и мужской немочью нестра­даю. А потому наистину мне наплевать, категория правды меня нис­колько не интересует, а что дочеловечества с его унылой растерян­ностью относительно наболевших проблем с глобальным размахом, мненет никакого дела. Слава Создателю, я до этого еще не дошел. Но ведь могу же!Кажется, все к тому и движется.

Моя ситуация банальнее, а тем, следовательно,и мучительнее для меня. Просто моя жизнь оборвалась. Оборвалась и полетела поинерции в какую-то пустоту. Я живу по инерции. Будто случайная и брошеннаявагонетка-малолитражка, которую просто так, без злого умысла, да и вообще безвсякого умысла, пнул подгулявший верзила стрелочник. И едет себе эта вагонетка,едет безмозглая, пока не вот­кнется в тупик.

Телефон, друг мой, враг мой, предал меня.Замолчал намер­тво.Несколько дней сидел не отходя — вдруг объявится кто-ни­будь. Никого.

А ведь были, были времена... телефон чихал,плевался, стонал, распираемый жданными и нежданными абонентами. И я тот чассры­вался и летел,несся, очертя голову, чтобы приземлиться благополуч­но в какой-нибудь шумной компашке,где звонкие голоса сливались с галдящим звоном бутылок, напоенных горячительнымсодержимым, где прозрачный хмель неторопливой попойки царствовал вместе сбулькающим коньячком, салатом оливье и ароматными женщинами, чье поведениестоль же легко, как и твое летящее настроение. И на следующий день встречаеттебя тихое утро в обличий длинноволосой нимфы, гордой обладательницы крепкихляжек, прошедших далеко не в одной постели и не одно боевое крещение. Тычмокаешь ее в теплый дремлющий зад и, выбиваясь из-под шуршащей простыни,устремляешься к серебристо поблескивающему графинчику, без спеш­ки и сухих судорожных взглатыванийнаполняешь прохладной, но жгучей влагой пузатую рюмашку и, ловко подцепивмаринованный груздь, отправляешь все это внутрь себя.

Эти похмельные рассветы имеют свою прелесть иничего обще­го не имеютс тяжелым по-достоевски придавленным похмельным синдромомкоммунально-портвейновой окраски. Ты вновь устрем­ляешься к своей пробуждающейсябелозадой фемине, сопящей и распираемой вожделением, и погружаешься в еебожественные раз­вратныетелеса.

Однажды такой феминой оказалась Рита,сладострастная, упои­тельная, исполненная вожделения и бесстыдства, властная брунгильдас ногами, требующими безропотного поклонения. И я склонился и припал к этимстопам, и острый каблучок стремительнее стрелы Амура пронзил мое вспыхнувшеесердце. И я мелко суетился вокруг ее обнаженных коленей и жалобно молил: Окоролева моя, королева! Впро­чем, уже через полчаса мы вдохновенно стонали под одним одеялом, иэтот танец любви ненасытен был и алчен. Как ненасытны и алчны были и нашиследующие встречи, уже наедине. Хотя, разумеется, и веселые сборища никуда неделись и шли своим чередом, и грибочки не переводились, по-прежнему матовоискрились горы салата оливье и чуть поменьше горки красной зернистой, иконьячок булькал, как нескончаемый родник. Но это был уже прекрасный фон, накотором исполняла свою главную партию вдохновенно-обольстительная Рита сраспутными мерцающими очами, как об этом поется в юношеских прыщавых романсах.Но глаза эти действительно мерцали и завора­живали. От этого взгляда, одноготолько взгляда, мужские ширинки раздувались, как щеки филина. А мой пениспребывал в постоянном экзальтированно приподнятом состоянии восторженногоотрока, во­одушевленногосвоей заветной мечтой.

И — обрыв. Жизнь сорвалась снакатанной колеи и плавно зас­кользила в какой-то немыслимой пустоте.

Бесшумная снежинка залетела в полуоткрытуюфорточку и ра­створиласьв сизых табачных наплывах, скопившихся под потолком. В комнате, поскрипываякроватью, в полусонном бормотанье воро­чается Лизочка, моя нынешняяспутница жизни, вяловатая особа, с тайной страстью исповедующая декаданс ипомешанная на Баль­монте. Впрочем, есть в этом нечто глумливо сладострастное— зад­рать ее бледные ноги в домашнихшлепанцах и поиметь в каком-нибудь не очень подходящем для этого месте, на томже самом, к примеру, кухонном столе. После этого действительно хочется думать осудьбах человечества и больше ни о чем другом.

Сейчас, Лизочка, сейчас, родная, душечка моявоздушная, доду­маю своюочередную неврастеническую горькую думу и приду к тебе, к твоему смазливому ипресноводному взгляду, к твоему про­хладному слюнявому ротику и влажному неглубокомудыханию.

И в который раз, позвякивая ложечкой ивзметая рой чаинок, я спрашиваю себя: что же, что же, что же произошло СудьбаНаваж­дение Кара Ведьне только же в бабах и водке дело. Ведь было же и другое — работа. Статьи и рецензиидобросовестно в срок выпол­зали из-под раздолбленного от праведных трудов валика идейпе­чатной машинки и дажеу кого-то из читателей вызывали так назы­ваемый живой отклик.

Правда, дальше статей дело не шло, однако,это из-за моего слиш­комподвижного воображения. Как-то я задумал написать серьезное социологическоеисследование о картавом вожде и даже начал со­бирать материалы, но внезапно япредставил себе его не слишком официальный облик — в домашних кальсончиках, сувеличенной головой, с венчиком атавизма на подбородке, бегает этакийрезвунчик, семеня ножками, по комнатам и с лукавым прищуром излагает программумаксимум. И остыл к этой затее. Даже немного испугал­ся — уж не зашевелились ли во мнескрытые гомосексуальные тен­денции —почему вождь привиделся именно в исподнем

Впрочем, относительно скрытогогомосексуализма я успокоил­ся, разубежденный Николаем Павловичем, в том смысле, что он скрыт,но в сублимированном виде есть у всех и каждого. И тем не менее к фигуре вождяя окончательно охладел.

Между тем популярности у меня хватало, и моифилософско-социологические эссе пользовались определенным успехом уопреде­ленной частипублики, той, чей растревоженый интеллект мечется между Ницше, Шпенглером икухонной плитой в поисках вечно ус­кользающих истин.

И каждую неделю выступления в Клубе давалимне не только приток свежих денег, но и приток свежих впечатлений.Вдохновлен­ныйсобственным многоречием, я воспарял вместе со слушателями к высотам извечномудрых заповедей и в это время рыскал по рядам в поисках не менее вдохновенныхглаз интеллектуально неудовлет­воренных дамочек, в которых нетрудно было предугадать моихгря­дущих сексуальныхпартнерш. Самое приятное, пожалуй, заключа­лось в том, что за свое вдохновениеи удовольствие я получал еще и деньги, и перспективы прелестноговремяпрепровождения.

Теперь же ни вдохновения, ни удовольствия, ниперспектив. Хо­рошо,хоть деньги не перевелись. А Публика — Дура. Ей надоели тонкие изыскиинтеллектуальных наслаждений, видите ли, и каж­дый теперь тщит себя надеждой, что вглубине его сокрыт пока что дремлющий Рокфеллер.

Женщины кинули меня все разом. Просто.Спокойно. Без всякой демонстративности. (Уж последнего то, я никак не ожидал.)Они пе­рестали звонить,интересоваться моими творческими успехами и моей яркой личностью на фоне этихсамых успехов. Мои же звонки даже намека на душевный трепет на том концепровода не вызыва­ли. Вконце концов, моя уязвленная гордость заставила меня демон­стративно оборвать контакты. Яначинаю подозревать, что и расти­тельная Лизочка проделает со мной подобное и променяет моюиз­ливающуюся потокомэкспрессию на холодные обеды с каким-ни­будь эстетствующим придурком, однимиз тех, что вечно околачива­ются возле светской богемы.

Одиночество заползло ко мне за пазуху исвернулось там клуб­ком.Мир отвернулся от меня и радует теперь других. Ну и пусть радует... А я выливаюостатки чая в свою иссушенную сигаретами глотку и подкрадываюсь к Лизочке, чьявялая фантазия дает себе сейчас волю в таинственных лабиринтахсновидения.

Я на цыпочках подхожу к скомканной фигурке,прикрытой полу­наброшенными тенями и одеялом, осторожно касаюсь коленомна­шей низкой кровати инависаю над Лизочкой. На мгновенье ее дыхание притихло, словно повисло наневидимом волоске, но тут же ее растопыренный ротик издал тонкопохрапывающийдискант. Я при­близилсяк ее лицу, обрамленному в оправу химических кудряшек, и почему-то мнепоказалось, что тьма вокруг сгустилась, и в этой плот­ной завесе ночи мелькнулонаваждение. Безумный импульс пронзил воздух спальни и вошел в меня, заставивсердце подкатиться к гор­лу. И тут Лизочка открыла вспыхнувшие изумлением и предчувствиемглаза. Ее зрачки, подернутые лунным блеском, в этот момент просо­чившимся сквозь тьму, устремилисьпрямо на меня, и я нырнул в какую-то страшную бездну и только успел осознать,что моя правая рука сдавила ее тонкое горло и сжалась еще крепче, вдавивисказив­шееся лицо совзметнувшимися кудряшками в глубину подушки. Ее тело несколько раз дернулось,напрягшаяся гортань хрипло крякну­ла, и все стихло. И я почувствовал, что куда-то падаю.

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ. НОЧНОЙ САЛОН

Ноябрьский ветер гонит по промерзшей землеобрывки старых афиш, слежавшийся мусор, взметающиеся россыпи снежной пыли изапоздалых прохожих. Москва пустынна такими вечерами, когда вступают в своюбезраздельную власть неведомые силы — зла ли, добра ли — неведомо никому, но лучше всеравно посторониться, юркнуть в свою теплую нору и притаиться там до утра, когдазатих­нут эти стихийныеигры, где человек теряет свою гордую маску и становится просто человечком,нелепой фигуркой, затерявшейся в вихре таинственных водоворотоввселенной.

Иногда запутавшийся ветер подвывает то срычащими грозными нотками в зияющих жерлах водосточных труб, то с жалобнымипо­скуливаниями подсамыми окнами низеньких первых этажей сре­тенских переулков — место, которое ночь отмечает своимособым знаком. Так, например, если идти от самой Сухаревской площади, изподземных недр которой вырастает загадочная церковь В Листах, по направлению кРождественскому бульвару, где Сретенка медлен­но прекращает свое существование,словно уходя в иное измерение, можно обнаружить множество не совсем обычныхдеталей, появля­ющихсяближе к ночи, хотя в какое конкретно время, трудно бывает предугадать— каждый раз поразному. Так, например, немало под­гулявших свидетелей, застигнутых врасплох сретенскими ночнымисумерками, рассказывало впоследствии об одинокой тени, таинствен­но шатающейся у входа в лабиринтыБольшого Сухаревского или Последнего переулков. Некоторые, те, кто чувствовалсебя посме­лее, дажепытались окликнуть ее, но в ответ слышали или леденя­щее безмолвие черного силуэта,который тут же при этом исчезал в какой-нибудь стене, или стоны, похожие надетский плач. Наиболее предприимчивые после первого случая встречи возвращалисьв эти места и пытались сетями изловить призрака, но последнийоставал­ся неумолим инеуловим. А пустые сети уже к утру почему-то начи­нали гнить. А однажды в течениенескольких темных часов заживо сгнила одна коммерческая палатка. Наиболеенаблюдательные под­метили, что незадолго до этого вокруг нее кругами расхаживалаза­гадочнаятень.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 21 |    Книги по разным темам