Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 30 |

Я бросилась к ней, взяла ее за руку, отвелана кухню. Ее глаза покраснели, она нахмурила брови и печально поджала свой рот.Меня заинтересовало, спит ли она ночами. Всегда могло оказаться, что Канделярияговорит правду.

По-видимому чем-то озабоченная, онакритически осмотрела тарелку с лепешками и, не взяв ни одной, отломила двабанана от грозди, висевшей на одном из стропил. Очистив их и насадив на щепку,она элегантно их съела.

—Канделярия хочет, чтобы ты повидала ее родителей, — сказала она, деликатно вытираяуголки рта, — ониживут на холме, недалеко от плотины.

Прежде чем я успела сказать, что буду отэтого в восторге, в кухню ворвалась Канделярия, — ты полюбишь мою маму,— убедительно заявилаона, — она такая жемаленькая и худая, как ты, и ест тоже целый день.

Я как-то не представляла себе, что уКанделярии есть мать. С восхитительными улыбками обе женщины слушали моиразъяснения о том, что я думаю об этом. Я уверяла их, что причисляю некоторыхлюдей, так сказать, к "безматеринскому" типу, причем с этим никак не связан нивозраст, ни их взгляды, но какое-то неуловимое качество, которое я не моглавполне объяснить.

Больше всего Мерседес Перальта былавосхищена пояснением того, что оно не может создать какого-либо чувства. Оназадумчиво смаковала кофе, затем посмотрела на меня.

— Может тыдумаешь, что я родила себя сама — спросила она. Донья закрыла свои глаза и сморщила рот, затемзадвигала губами, как если бы сосала грудь, — или ты считаешь, что явылупилась из яйца

Она взглянула на Канделярию и серьезнымтоном произнесла: —Музия совершенно права. Она хотела сказать, что ведьмы очень мало привязаны ксвоим родителям и детям. Однако они любят их со всей своей силой, когда стоятлицом к лицу с ними, и никогда, если те повернулись к ним спиной.

Мне стало интересно, боится ли Канделяриятого, что я вспомню об Элио. Она отошла за спину доньи Мерседес и делала мнеоттуда отчаянные жесты хранить молчание.

Донья Мерседес, будто прочитав наши мысли,посмотрела сначала на меня, а затем на Канделярию. Вздохнув, она обхватиларуками свою кружку и выпила остатки кофе.

— Элио быловсего несколько дней, когда его мать, моя сестра, умерла, — сказала она, посмотрев на меня,— я обожала его. Ялюбила его, как будто он был моим собственным ребенком, — она слабо улыбнулась и послекороткой паузы продолжила свой рассказ об Элио. Она сказала, что никто не могбы назвать его красивым. У него был широкий чувственный рот, плоский нос сбольшими ноздрями и дикие курчавые волосы. Но то, что делало его неотразимымодинаково и в юные годы, и с возрастом, так это его огромные черные и блестящиеглаза, которые сияли от счастья и полного благополучия.

Донья Мерседес долго рассказывала обэксцентричных наклонностях Элио.

Хотя он и стал целителем подобно ей самой,он редко тратил время на мысли о лечении. Он был слишком занят встречами ипроводами любви. В течение дня он беседовал с молодыми женщинами и девушками,которые приходили повидаться с ним. Вечером, с гитарой в руках, он пел серенадысвоим покровительницам. Еле живой, он возвращался домой только нарассвете.

Правда, бывали случаи, когда ему не везло вего любовных затеях. Тогда он приходил рано и развлекал ее остроумнымпересказом своих неудач и успехов.

Я с нездоровым любопытством стала ожидатьрассказа о его трагической смерти. И почувствовала разочарование, когда онавзглянула на Канделярию и прошептала: — иди и принеси мой жакет. Ветердует как раз с тех холмов, где живут твои родичи, — она встала и, опираясь на моюруку, прошла во двор, — сегодня Канделярия удивлена тобой, — по секрету сообщила онамне.

— У нееполным-полно восхитительных причуд. Если бы ты знала хотя бы половину из них,ты, вероятно, упала бы в обморок от потрясения, — донья Мерседес засмеялась легко,как ребенок, скрывающий чей-то секрет.

9.

Смех, хриплые голоса и звуки музыки изигрального автомата вырывались из небольших ресторанов и баров, которые в рядвыстроились на улице, ведущей из Курмины. За заправочной станцией на обочинахдороги появились крупные деревья. Переплетая свои ветви в форме арок, онисоздавали неестественную картину, возможную, казалось бы, только восне.

Мы проезжали мимо одиноких лачуг, сделанныхиз тростника и обмазанных илом. Все они имели узкую дверь, несколько окон исоломенную крышу.

Некоторые из них были побелены, другиесохраняли грязно-песочный цвет. Под крышами, в непригодных более горшках иконсервных банках, висели цветы, большей частью герань. Величавые деревья,пылающие золотым и кроваво-красным цветением, затемняли тщательно убранныедворы, где женщины стирали белье в пластмассовых тазах или развешивали его накустах для просушки. Некоторые приветствовали нас улыбками, другие — еле заметным кивком головы.Дважды мы останавливались у придорожных лотков, где дети продавали фрукты иовощи со своих огородов.

Канделярия, усевшись на заднем сидениимоего джипа, указывала мне направление. Мы проехали скопление хижин на окраиненебольшого городка и через минуту очутились в полосе тумана. Он был так плотен,что я едва могла видеть конец капота машины.

— О,господи, — началамолиться Канделярия, — спустись и помоги нам выбраться из этого дьявольского тумана.Прошу тебя, Святая Мария, матерь божья, приди и защити нас. Блаженный святойАнтоний, милосердная святая Тереза, божественный дух святой, поспешите к нам напомощь.

— Лучшебрось это, Канделярия, — вмешалась донья Мерседес, — что, если святые на самом делеуслышат тебя и ответят на твою мольбу Как мы разместим их всех в этоймашине

Канделярия рассмеялась и тут же запелапесню. Снова и снова она повторяла несколько первых фраз арии из итальянскойоперы.

— Тебенравится — спросилаона меня, поймав в зеркале заднего обзора мой удивленный взгляд, — этому меня научил мой отец. Онитальянец. Ему нравится опера, и он учил меня ариям Верди, Пуччини ипрочих.

Я взглянула на донью Мерседес, ищаподтверждения, но она спала, откинувшись на сидении.

— Этоправда, — настаивалаКанделярия, затем она пропела еще несколько строк из другой оперы.

— Как, тыих знаешь — спросилаона после того, как я правильно угадала названия опер, отрывки из которых онанапевала, — твой папатоже был итальянцем

— Нет,— засмеялась я,— он немец. На самомделе я ничего не смыслю в опере, — призналась я, — единственно, что в меня пытались вдолбить — это то, что Бетховен почтиполубог. Каждое воскресенье, покуда я жила дома, мой отец играл симфонииБетховена.

Туман поднялся так же быстро, как ипоявился, открывая цепь за цепью голубоватые горные пики. Казалось, что онипротянулись в бесконечность, поперек пустоты воздуха и света. Следуя указаниямКанделярии, я свернула на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватилодля моего джипа.

— Этоздесь, — взволнованнозакричала она, указывая на двухэтажный дом в конце улочки. Побеленные стеныпожелтели от времени, а красная черепица посерела и обросла мхом. Яостановилась, и мы вышли из машины.

В окне второго этажа показался старик,одетый в потертую майку. Он махнул нам рукой, затем исчез, и его громкийвозбужденный голос зазвенел в тишине дома: — Рорэма! Ведьмыприкатили!

Едва мы дошли до парадной двери, какмаленькая морщинистая женщина выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обнялаКанделярию, а затем и донью Мерседес.

— Это моямать, — гордо сказалаКанделярия, — еезовут Рорэма.

После некоторых колебаний Рорэма обняла именя. Она была одета в длинное черное платье. Удивительны были ее черные густыеволосы и блестящие глаза птицы. Она провела нас через темный вестибюль, гденеяркий огонек освещал образ святого Иосифа, и, сияя от удовольствия,пригласила следовать за собой на широкую галерею, окружавшую внутреннеепатио.

имонные деревья бросали приятную тень воткрытую гостиную и просторную кухню.

Мерседес Перальта шепнула что-то Рорэме ипошла по коридору в заднюю часть дома.

На миг я нерешительно остановилась, затемвместе с Канделярией и ее матерью поднялась по каменной лестнице на второйэтаж, пройдя ряд спален, выходящих на широкий балкон, который протянулся на всюдлину патио.

— Сколько увас еще детей —спросила я, когда мы прошли пятую дверь.

— У меняесть только Канделярия, — жесткие морщинки на лице Рорэмы стали еще резче, когда онаулыбнулась: — новнучка из Каркаса часто приезжает сюда провести свой отпуск.

Ошеломленная, я повернулась к Канделярии ипосмотрела в ее черные внимательные глаза, в которых едва различались озорныеогоньки, — я незнала, что у тебя есть ребенок, — сказала я, заинтригованная мыслью, знает ли об этом доньяМерседес. И все же было какое-то разочарование.

— Как же ямогу иметь ребенка —возмущенно сказала Канделярия, — я девушка.

Я расхохоталась. Ее заявление означало, чтоона не только незамужняя, но и девственна до сих пор. Надменное выражение на еелице не оставляло сомнения, что она очень гордится этим фактом.

Канделярия перегнулась через перила, затемповернулась и взглянула на меня, — я никогда не говорила тебе, что у меня есть брат. Вернее, он мнебрат лишь наполовину. Он намного старше меня и родился в Италии. Как и мойотец, он приехал в Венесуэлу в поисках счастья. Сейчас он богат и владеетстроительной компанией.

Рорэма утвердительно кивнула головой,— у ее полубратавосемь детей.

Они любят проводить лето здесь, с нами,— добавилаона.

Внезапно сменив настроение, Канделяриярассмеялась и нежно обняла свою мать, — вообрази! — воскликнула она, — музия не могла представить себе,что у меня есть мать, — с проказливой улыбкой она добавила: — и что еще хуже — она не верит, что у меня естьитальянский папа!

Немедленно одна из дверей спальных комнатоткрылась и старый мужчина, которого я видела в окне, вышел на балкон. Довольнонизкорослый, с резкими угловатыми чертами, он сильно походил на Канделярию.Старик, видно, одевался в спешке. Его рубашка была застегнута косо, кожаныйремень выскочил из петли, а шнурки на ботинках были развязаны. Он обняКанделярию.

— ГвидоМикони, —представился он и извинился, что не встретил нас у двери, — малышкой Канделярия была такойже симпатичной, как и Рорэма, — сказал он, удерживая свою дочь в жарких объятиях, — но повзрослев, она стала точнойкопией меня.

Очевидно разделяя какую-то общую шутку, онивесело захохотали. Сделав утвердительный кивок, Рорэма взглянула на мужа и дочьс восхищением. Она взяла меня под руку и повела на первый этаж, — пойдем, присоединимся к доньеМерседес, —продолжала она.

Громадный двор был обнесен колючейизгородью. В самом дальнем конце стояла открытая хибара с соломенной крышей. Вгамаке, привязанном к поперечным балкам хибары, сидела Мерседес Перальта. Она снаслаждением пробовала самодельный сыр Рорэмы.

Гвидо Микони нерешительно встал переддоньей Мерседес; казалось, он не знал, пожать ли ей руку или обнять ее. Онаулыбнулась ему, и он заключил ее в объятия.

Мы все расположились вокруг гамака, аРорэма села рядом с Мерседес Перальтой. Она задавала ей вопросы обо мне, адонья Мерседес отвечала на них так, как будто меня здесь не быловообще.

Некоторое время я слушала их беседу, новскоре жара, неподвижность воздуха, голоса женщин и Гвидо Микони перемешались,я слабо хихикнула и опустилась на землю. Должно быть, меня одолел сон. Спустянекоторое время донья Мерседес разбудила меня и отослала к Канделярии, помогатьей готовить обед. Я и не заметила, что Канделярия и ее отец уже покинулинас.

В глубине дома, с одной из спален, густойспокойный голос шептал заклинания. Испугавшись, что Канделярия развлекает отцамоими магнитофонными записями целительных сессий, я заторопилась на верхнийэтаж. В прошлый раз, прослушивая записи, она полностью стерла целую кассету,нажав не ту кнопку.

Я резко остановилась у полуоткрытой двери.Затаив дыхание, я следила за тем, как Канделярия массирует своему отцу спину иплечи, тихо напевая заклинания. И что-то было в этом — сосредоточенные и, тем не менее,красивые движения рук — что напоминало мне Мерседес Перальту. Мне стало ясно, чтоКанделярия тоже была целительницей.

Вскоре, окончив массаж, она повернулась комне. Забавные искорки горели в ее глазах, — донья Мерседес уже рассказалатебе обо мне —интонации ее голоса были до странности нежными, я никогда прежде не слышалатакого от нее, — онаговорит, что я родилась ведьмой.

В моем мозгу закружилось такое множествовопросов, что я просто не знала, с чего начать.

Канделярия, поняв мое замешательство,пожала плечами, не зная, чем мне помочь.

— Пойдемготовить обед, —предложил Гвидо Микони, спускаясь по ступенькам.

Мы с Канделярией последовали за ним.Внезапно он повернулся ко мне лицом, — мерседес Перальта права,— сказал он, затемсклонил голову и пристально осмотрел пятнистую тень от агавы, отброшеннуюсолнцем на кирпичи патио. Некоторое время он стоял, встряхивая головой, словноне знал, что ему говорить и делать дальше.

Он вновь взглянул на меня, и слабоулыбнувшись, начал расхаживать по патио, его руки слегка задевали цветы илиству, его взгляд был рассеян.

— Этонеобычная история, —обратился он ко мне взволнованным голосом, в котором явно чувствовался егоитальянский акцент, —канделярия говорит, что донья Мерседес хочет, чтобы я рассказал ее тебе. Ты жезнаешь, что тебе здесь рады. Я надеюсь, ты будешь приезжать к нам почаще и мысможем беседовать друг с другом.

Я была в полном недоумении. Надеясьполучить какое-нибудь объяснение, я взглянула на Канделярию.

— Мнекажется, я знаю, что хочет сделать с тобой донья Мерседес, — сказала Канделярия, — взяв мою руку, она повела меняна кухню, — ее судьбапохожа на твою, но она не может передать тебе свою тень, так как онапредназначена для одного человека и будет отдана мне.

— О чем тыговоришь — спросилая.

— Я ведьма,— ответила она,— и я иду по стопамдоньи Мерседес. Лишь следуя по стопам духовного наставника-целителя, ты сможешьстать целительницей сама. Это — то, что называют соединением, звеном. Донья Мерседес уже говорилатебе, что ведьмы называют это тенью.

Pages:     | 1 |   ...   | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 |   ...   | 30 |    Книги по разным темам