Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 |

Я хотел бы возвратиться к источнику возникновения идеи, ее status nascendi, для того чтобы обнаружить, чем она является. Окончательная форма идеи является часто обманчивой. Я нашел этот метод полезным для понимания других. В этом случае я применяю его к себе. Будет иллю­зией думать, что автор хорошо знает свои собственные тру­ды, потому что он сам написал их; автор в пятьдесят лет может стоять гораздо дальше от самого себя в двадцать лет, чем от другого человека в пятьдесят. Поэтому, когда я сом­неваюсь, находится ли та идея, которую я начал развивать, на правильном или неправильном пути, я возвращаюсь к мо­менту моего первого вдохновения, когда я придал ей ее первоначальную форму, когда план моих мыслей был сме­лым и ничем не нарушался.

Поэтому я возвращаю читателя к одной из моих первых работ — брошюре, опубликованной весной 1914 года, за несколько месяцев до начала первой мировой войны. За­главие содержит всю идею: Приглашение встретиться, или, в немецком оригинале, EinladungzureinerBegegnung. Оно дословно означает то, что сказано: приглашение мной (авто­ром) встретиться с вами (читателем). Это значит — заменить неестественную, или условную, встречу между автором и чита­телем (читатель читает книгу) реальной встречей: автор встре­чается с читателем лично. Поскольку этот план полностью созрел, прежде чем он стал экспериментом в действии, он стал экспериментом в моих мыслях, он дал мне возможность заполнить книгу размышлениями о том, в чем заключается процесс встречи одного человека с другим, и подготовиться к этой цели. Настойчивое ожидание этой встречи имело послед­ствия. Автор был на пути к тому, чтобы переменить свою роль— он должен был превратиться в актера, а читатель или читатели подобным же образом были на пути к тому, чтобы пе­ременить роли—превратиться в актеров. Автор производит разминку перед встречей с читателями, а они производили разминку, чтобы встретиться с ним, пока, наконец, встреча состоялась— предварительный шаг к образованию истинного общения. Мне казалось, что только те люди, которые встре­чаются друг с другом или которые находятся на пути к встрече друг с другом, могут образовать коллектив. Встре­ча являлась категорией реализации и в плане, отличном от интеллектуализированных производных, таких, как меж­личные или межчеловеческие отношения. Я упорно пытал­ся переместиться из воображаемой плоскости в реальную плоскость постановки, не упуская ничего, что мог предло­жить интеллект, для того чтобы усилить спонтанность и творчество собрания, когда оно переходит в плоскость ре­альности. Результатом такого подхода к людям и вещам явилось развитие социального метода, который может быть назван методом аналитического актера в проти­вовес методу анализирующего наблюдателя, исследова­ния действием в противовес исследованию наблюде­нием.

Я сам превратился в актера, для того чтобы узнать большее своих мыслях (выборах и решениях), и превратил своих товарищей в актеров, для того чтобы они больше узнали относительно своих мыслей (выборов и решений), а также переменил их роли, для того чтобы они смогли больше узнать друг о друге. В широком смысле здесь заключено мето­дологическое зерно того, что позднее стало известным как межличные системы, социометрия и психодрама. Это не прежний, несознательный актер-человек, это не прежний аналист, это синтез обоих: один аналитический актер встре­чает другого. Аналитический элемент не мешает спонтан­ности и творчеству актера, это часть его самого. В своем раз­витии аналитический элемент может дифференцироваться внутри личности актера как аналитического самонаблю­дателя; происходит дальнейший синтез между методами аналитического актера и аналитического наблюдателя.

Джордж Г. Мид является классическим примером тон­кого аналитического наблюдателя. Подобно другим мыс­лителям начала XX столетия, таким, как Зигмунд Фрейд, Анри Бергсон и Джон Дьюи, он принадлежал к классу философов-наблюдателей.

Между работами Мида и моими собственными я вижу одну существенную разницу, и это, вероятно, относится ко всему, что каждый из нас сделал. Нет ничего более возвы­шающего, чем подтверждение идей. Делается огромная ус­луга распространению истины, если указывается на сход­ства там, где они существуют. Но с одинаковой силой сле­дует подчеркнуть и разницу. Однако несогласие в подходе не означает несогласия в целях. Следующим вопросом поэ­тому является, одинаковые ли цели у нас с Мидом. Да, я полагаю, что мы оба приготовлялись к творчески возни­кающему и социометрически направляемому обществу.

Сравнение мидовской философии настоящего с моей философией момента говорит о другом расхождении в мнении, может быть большем, чем расхождение относительно духа. В другом месте я формулировал это различие следую­щим образом: Настоящее Мида—универсальная ста­тическая и пассивная категория, это, так сказать, автома­тический коррелят всякого опыта. Как переход от прошло­го к будущему, он всегда присутствует. Настоящее—это формальная категория, противостоящая моменту, который является динамической и творческой категорией; именно путем спонтанно-творческого процесса формальная кате­гория настоящего достигает динамического значения, ког­да она превращается в момент. Полностью автоматический и чисто механический процесс, как например повторный показ кинофильма, имеет также настоящее в качестве наиболее интенсивного творческого опыта1

6, но он не имеет момента. Мид уточнил и распространил идею настояще­го, но в диаметрально противоположном направлении. Он, аналитический наблюдатель, особенно интересовался слож­ной относительностью настоящности в рамках научного метода. Я интересовался творческим актом и лэволюцией творца. По-видимому, мы оба находились под влиянием Бергсона. Но в то время как Мид исключил мистический элемент бергсоновской duree, я тщательно обдумал его и вышел за его рамки, развив методы действия и тренировки, которые дали возможность тренировать творчество и изме­рять его.

Другое разногласие лежит не столько в методе, сколько в путях достижения. Я здесь имею в виду тот пункт, на кото­ром сходимся Мид и я: теорию ролей, которую мы разрабо­тали независимо друг от друга. Я разработал ее путем экспе­римента, введя такие понятия, как лиграние роли лигра­ющий роль: и тестирование роли. Он ввел ее как наблю­датель, вводя термины вроде брать роль и брать роль дру­гого. Он был заинтересован в культурной консервации выбирания роли, в то время как я начал с играния роли в statu nascendi, начав экспериментировать со спонтанно-ди­намической режиссуры ролей, двигаясь по направлению к их стереотипным формам. Миду пришлось пройти через целый жизненный период наблюдений, для того чтобы прийти к этому; я получил это без усилий, бесплатно, из спонтанной драмы—области, в которой я начал работать приблизительно в 1910 году 2

7

. Даже здесь нужно отме­тить существенные расхождения. Можно подумать, что Мид и я находились под влиянием идеи Вундта о связи жеста с речью, но у Мида развитие жеста и языка занимали слишком большую область психики, он оставлял мало рас­смотренными, неисследованными несемантические области. Согласно моей гипотезе, имеется значительное психическое сопротивление проникновению языка и даже некоторое соп­ротивление инфильтрации жестов. Нет никаких оснований полагать, что неязыковые области являются нечеловече­скими, как это делает Мид. Эти немые области существуют одновременно с речевыми на человеческом уровне и имеют большие возможности развития. Могут быть формы со­циального общения без участия жестов. Поэтому является ошибкой сводить явление теле к простому отражению и соот­ветствию процесса общения путем языка.

Последние, но не менее важные аналогичные попытки найти пункты сходства между работами моей собственной и других авторов, например Бергсона или Фрейда, могут быть сделаны на тех же основаниях. Бергсонианец может убедиться, что моя работа дает клиническую основу для L' Evolution Creatrice и elan vital. Психоаналисты могут утверждать, что психодрама на уровне действия — это то же, что психоанализ на вербальном уровне, и что оба метода преследуют одинаковые цели. Истинным и последним во­просом, однако, будет вопрос, смогли бы развиться социаль­ная психология Мида, практика ролей и тренировка ро­лей, психодрама и социодрама, социометрия и групповая психотерапия и смогла ли бы когда-нибудь возникнуть из бергсоновской duree и фрейдовского libido и метода пере­ключения моя сложная система методов тренировки и дей­ствия. По моему мнению, ответ во всех трех случаях яв­ляется отрицательным. Их вклад огромен и подготовил почву, но я полагаю, что потребовались теоретик и прак­тик, соединенные в одном лице, теория, которая выросла из практики и развивалась с ней, синтез актера и наблюда­теля, чтобы придать специфическую, конкретную форму новым методам.

ПРОГРЕСС В СОЦИОМЕТРИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ И ЕЕ НЕДОСТАТКИ

Социометрические методы и поверхностно-глубинный разрыв внутри групповой структуры

Социометрические тесты показывают точным и опреде­ленным образом, что, помимо поверхностно ощутимой, ви­димой, доступной чтению структуры, в каждой группе под поверхностной структурой имеется неощутимая, невиди­мая, неофициальная структура, которая, однако, будет более живой, реальной и динамической, чем первая. Это оказалось правильным не только в отношении групп сильно формализованного и ситуационного характера, но также в отношении групп, структура которых неофициальна, те­куча и преходяща. Было также обнаружено, что на работе или в деловых отношениях реакция индивидуумов не яв­ляется объективной и адекватной, например лицо, которое имело возможность свободного выбора между двумя врачами, одинаково опытными и требующими одинакового гонорара, выбрало того, который ему больше нравился по какой-то личной причине. Факторы опыта экономического и частного предпочтения были тонко переплетены, приводя к од­ному определенному, конкретному выбору. Другое лицо, которое имело возможность выбора партнеров для совмест­ного проведения отпуска, рыбной ловли, вынуждено было объединиться с плотником, жившим напротив, вместо му­зыканта, которого оно предпочитало. В заключение мы можем сказать, что официальные и неофициальные груп­пировки, каков бы ни был их критерий, не отличаются в 'социометрическом отношении. Все они имеют деление на верхнюю и нижнюю структуры в личных отношениях.

Личная причина, упомянутая выше, не является чем-то таинственным. Она является перемещением социального чувства, проецированного в неподходящую ситуацию. Мож­но себе представить, что в утопическом социометрическом обществе чувство теле индивидуумов будет столь высоко дифференцировано и натренировано, что при выборе то­варища по работе индивидуум будет подвергаться влиянию только объективных требований рабочей ситуации, а не каких-то притязаний культурного или любовного характе­ра, которые у него могут быть, потому что эти притязания будут удовлетворены в других группировках, в которые вхо­дит данное лицо. В таком обществе любой критерий груп­пировки будет одинаково позволительным и никому не при­дется искать возможности реализации своих социальных чувств в ситуациях, не предназначенных для этого.

Одна из трудностей, с которой мы встретились в социометрической работе, это определение и анализ социальных, критериев. Социальные критерии являются фокусами, во­круг которых группируются индивидуумы и образуются группировки различного постоянства и длительности. Чем конкретнее критерий, тем тщательнее должен быть построен соответствующий социометрический тест и тем больше шан­сов, что он откроет наиболее спонтанно-интимные и реаль­ные структуры, которые образуются между индивидуумами. Имеются работы, которые не основаны ни на каком крите­рии, а на кто вам нравится или не нравится. Их не сле­дует называть социометрическими. Имеются работы, кото­рые пользуются довольно неопределенными критериями: Кто ваши лучшие друзья и кто ваши враги. Ясно, чем менее определен критерии, тем менее точным будет инстру­мент социометрического теста и менее полными и более иска­женными будут полученные данные. Нечетко установлен­ные критерии показывают, что цель социометрического ис­следования не ясна. Социометрический тест не просто тре­бует, чтобы субъект дал устный ответ на устный вопрос. Тест пытается мобилизовать субъекта, побудить его на реакцию действием, такую реакцию действием, от которой он, может быть, и отказался бы, но которая тем не менее является наиглубочайшим выражением его спонтанности в данный момент. Каждый социометрический тест пытается произвести разминку субъекта, чтобы он действовал на основе своего субъективного уровня реальности и в соответствии с ним. Он помогает ему разыграться, быть самим собой; он позволяет ему иметь цель, цель для самого себя, свою соб­ственную цель. Если мы поэтому спросим кого-нибудь: кто вам нравится или кто не нравится,— он может, в луч­шем случае, рассказать вам о своих социальных представле­ниях, но процесс самомобилизации и реализации остается вне мира субъекта. Но когда мы просим его со всей серьез­ностью выбрать того, с кем бы он хотел жить в одной ком­нате, он встречается лицом к лицу с ситуацией, ему прихо­дится принимать решения, продумывать отношение, зная, что оно может быть реализовано. Для того чтобы тест помог ему развить автономность социальных отношений, тест должен применяться к нему, а не он к тесту.

Частой ошибкой является представление, будто при на­блюдении за деятельностью неофициальных групп, как например за играющими в карты, рыболовами, туристами-пешеходами, участниками пикника, интимная, частная стру­ктура группы выплывает на поверхность и что процедуры социометрического теста становятся излишними. Это направ­ление особенно развилось после эксперимента Готорна1

8, а также после изучения шаек и банд преступников2

Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 |    Книги по разным темам