Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |   ...   | 43 |

Я — журавль. Анализ: В балладеИвиковы журавли есть следующий стих: Кто свободен от вины и ошибок, сохранитдетски-чистую душу. Она невинно попала к дом для умалишенных. Ничего дурногоона не сделала. Поэтому она — журавль.

Я — Колокол Шиллера. КолокоШиллера — величайшеетворение великого художника. Она же самая усердная, самая лучшая портниха,достигшая высшего совершенства в шитье. Поэтому она — Колокол Шиллера.

Я — Гуфеланд. Анализ: Гуфеланд быллучшим врачом своего времени. Ее же страшно мучают в доме для умалишенных, илечат ее плохие врачи. Но она такая выдающаяся личность, что должна была былечиться у самых лучших врачей, например у Гуфеланда. Поэтому она — Гуфеланд.

Пациентка употребляет первое лицонастоящего времени глагола быть (ля есьм) весьма произвольным образом. Иногдав ее устах это означает мне принадлежит или мне подобает, иногда же— ля должна была быиметь. Это доказывается следующим анализом:

Я — главный ключ. Анализ: Главныйключ открывает все двери дома умалишенных. Этот ключ давно уже по правупринадлежит ей, ибо она много лет владеет Бургхольцли. Это обстоятельство ивыражается упрощенным способом фразой: ля — главный ключ.

Смысл ее бреда главным образом сосредоточенв следующих словах: Я — монополия. Анализ: Больная подразумевает монополию производстваассигнаций, которая, по ее мнению, давно уже принадлежит ей. Она считает себяобладательницей монополии ассигнаций во всем мире. Благодаря этому она владеетгромадными богатствами, вознаграждающими бедность и убожество еежизни.

Родители ее рано умерли. Поэтому онаКоролева Сирот. Они жили и умерли в очень большой бедности. И на них онаизливает благодать, щедро дарованную ее сумеречным бредом. Однажды, например,она дословно выразилась следующим образом: Родители у меня одеты; моя матьпережила страшно тяжкие испытания — столько горя — а я с ней за столом сидела, — накрытым белой скатертью иобильно сервированным.

Тут мы имеем дело с пластическойгаллюцинацией, одной из тех, которым пациентка постоянно подвергается. Этонаглядное исполнение желаний, напоминающее бедность и богатство Ганнеле Гаутпмана, особенно же ту сцену,где Готвальд говорит: В лохмотьях была она — теперь она в шелковых платьях;босой она бегала, а теперь у нее на ногах хрустальные башмачки. Скоро она будетжить в золотом замке и каждый день есть жареное мясо — здесь она питалась холоднымкартофелем.

Но фантазии нашей пациентки, относящиеся кисполнению ее желаний, этим не ограничиваются. Швейцария должна уплатить ейренту в 150 000 франков. Директор Бургхольцли должен ей за несправедливоезаключение 80 000 франков. Ей принадлежит остров с серебряной рудой— величайшиесеребряные рудники в мире. Поэтому она считает себя величайшей ораторшей,владеющей величайшим красноречием, ибо, по ее словам, речь — серебро, а молчание — золото.Ей принадлежат все красивейшие имения, все богатейшиекварталы города, все города и страны; она владычица мира, даже втройне владеетмиром. Бедная Ганнеле возвысилась лишь до места рядом с небесным женихом, нашаже больная владеет ключами царства небесного; она не только всеми почитаемаяземная царица, как Мария Стюарт или королева Луиза Прусская. Она — Царица Небесная, Матерь Божия, ив то же время само Божество. Но и в этом земном мире, где она была лишь беднойдомашней портнихой, на которую никто не обращал внимания, она добиласьисполнения своих желаний, ибо выбрала себе трех мужей из знатнейших семействгорода; четвертым же ее мужем был император Франц-Иосиф; от этих браков у нееродилось двое детей —мальчик и девочка. Она, одевавшая, поившая и кормившая своих родителей, теперьзаботится и о будущем своих детей. Сыну своему она передает большие базарыгорода Цюриха; поэтому сын ее, как владелец базара, носит титул царя(Bazar — Zar). Дочка ее похожа на свою мать.Поэтому она станет владелицей дома умалишенных и заменит свою мать, освободивее таким образом из заключения. Поэтому она получит название заместительницыСократа. Ибо заменит Сократа в темнице.

Бред больной далеко не исчерпываетсяприведенными примерами. Они лишь дают понятие о том, насколько богат еевнутренний мир, хотя она и представляется как бы отупевшей, апатичной, впавшейв идиотизм. Вот уже 20 лет как она сидит в рабочем зале и механически чинитбелье, произнося время от времени несколько бессмысленных слов, до сих пор ещеникем не понятых. Причудливый их набор представляется нам теперь в ином свете.Это как бы отрывки загадочных надписей и сказочных фантазий, с помощью которыхбольная, отвратившись от жестокой действительности, основывает чуждое мируцарство, в котором столы постоянно накрыты, и в золотых дворцах идутвеликолепные пиры. Мрачному, туманному миру реальности она предоставляет лишьзагадочные символы, не заботясь о том, чтобы кто-либо их понял, ибо нашепонимание ей давно уже не нужно.

Эта больная тоже не единичный случай, апример известного типа больных, всегда представляющих подобные же симптомы,лишь не всегда столь резко и полно выраженные.

Из приведенной параллели с ГаннелеГауптмана видно, что и этой области коснулся поэт, обильно черпая из богатойсвоей фантазии. Это совпадение не случайно. Оно доказывает, что поэты идушевнобольные имеют нечто общее, что, впрочем, заключено и в душе каждогочеловека, а именно безостановочно работающую фантазию, постоянно стремящуюсясмягчить жестокую действительность. Тот, кто внимательно и беспощадно наблюдаетза собою, не может не сознавать того, что в каждом из нас существует этостремление сгладить все тяжелое, затушевать все жизненные вопросы, чтобыбеззаботно вступить на легкую и свободную дорогу. Из-за душевной болезнистремление это выступает наружу. Когда оно одерживает верх, то действительностьрано или поздно затягивается как бы паутиной и превращается в далекий сон; сонже постепенно заменяет действительность, частью или совершенно поглощаябольного.

В настоящее время мы еще не знаем, имеют лиэти новейшие научные взгляды всеобщее значение или только ограниченное. Чемтщательнее и терпеливее мы исследуем наших больных, тем чаще мы находим срединих таких, которые несмотря на кажущееся полное слабоумие дают нам возможностьхотя бы отрывочно заглянуть в темный мир души, весьма далекий от того убожествапсихической жизни, которое предполагалось прежними научными воззрениями. Хотяпока еще невозможно полностью объяснить все соотношения этого темного мира, мытеперь уже можем утверждать с уверенностью, что в раннем слабоумии несуществует симптома бессмысленного или не обоснованногопсихологически.

Кажущаяся полная бессмыслица оказываетсясимволом мыслей не только человечески понятных, но и обретающихся в душекаждого человека. Таким образом, мы не открываем в душах наших больных ничегонового и незнакомого, а только добираемся до самого основания нашего существа,до матрицы жизненных задач, над которыми все мы работаем.

О психологическомпонимании*

27.

Изучая разнообразные случаи раннегослабоумия, мы изумляемся чрезмерному множеству символических фантазий,тщательно разработанных больными. В 1903 г. я в первый раз приступил к анализупараноидного случая раннего слабоумия, изложенному четыре года спустя в моейработе Психология dementia praecox. Несмотря на несовершенство тогдашних технических приемов, я ккрайнему своему изумлению увидел, что все эти на первый взгляд совершеннонепонятные идеи и фантазии сравнительно легко поддаются разбору.

Некоторое время спустя (в 1911 г.) самФрейд издал анализ подобного же случая: это весьма известный в немецкоймедицинской литературе случай Шребера, тщательно разработанный посредством утонченнейшей аналитическойтехники. Сам больной не был подвергнут анализу, но так как им была опубликованавесьма интересная автобиография, то нужный материал был налицо.

В этом своем труде Фрейд вывел наружу теинфантильные основания, на которых зиждется вся система иллюзий и галлюцинаций.Так например, ему удалось весьма искусно свести чрезвычайно характерныефантазии больного, относившиеся к его врачу, которого он отождествлял если не ссамим Богом, то по меньшей мере с неким божественным существом, а также инекоторые другие столь же необычные и даже богохульные представления, кинфантильным отношениям больного с его отцом. По собственным словам автора онограничился указанием тех оснований, на которых зиждется всякий психическийпродукт. Однако этот редуктивный процесс, составляющий сущность анализа, непривел к результатам, выясняющим столь богатый и изумительный символизм такогорода больных, несмотря на то, что этих результатов, казалось бы, можно былоожидать, судя по применениям того же метода в области психологии истерии.Редуктивный метод, по-видимому, лучше подходит к истерии, нежели к раннемуслабоумию.

Просматривая недавние изыскания Цюрихскойшколы (Мэдера, Сабины Шпильрэйн, Гребельской,Ильтенса и Шнейтера), можно получить совершенноверное понятие о прямо необъятной символической деятельности такого роданенормальной психики. Некоторые из названных авторов, применяя, подобно Фрейду,редуктивный метод, по существу, объясняют сложные системы фантазий болеепросто, сводя их к общим элементам, но подобного рода объяснение оказывается невполне удовлетворительным. Хотя сведение к простейшему и более общему образцудо известной степени и освещает данную проблему, оно по-видимому не в состояниипринять во внимание все подавляющее множество символическихпродуктов.

Поясню это следующим примером: мыблагодарны комментатору Фауста Гете, когда он, разбирая и оценивая многочисленные лица и сценывторой части поэмы, приводит их исторические прообразы, или посредствомпсихологического анализа выявляет соотношение конфликта драмы с личнымконфликтом души самого поэта, тем самым указывая, что этот личный конфликт,если взять его в более широком смысле, вытекает из тех чисто человеческихначал, что никому из нас не чужды, ибо зародыши их запечатлены в наших сердцах.Все же мы несколько разочарованы, ибо никто не читает Фауста для того лишь, чтобы признать всеокружающее нас человеческим, слишком человеческим. Это мы и так слишкомхорошо знаем. Пусть тот, кто еще не уверился в этом, решится хоть раз взглянутьна жизнь без предубеждения, открытыми глазами. Ему придется признатьпреобладание и могущество слишком человеческого, и он снова жадно примется заФауста, но не с целью и тутнайти только что виденное им, а для того, чтобы изучить отношение Гете к этомулчеловеческому и то, каким способом он достиг освобождения своей души. Раз ужеустановлено, к каким историческим личностям и событиям относится символизмвторой части Фауста и докакой степени тесно он сплетается с лично-человеческими переживаниями своеготворца, то вопрос исторического определения будет для нас менее важен, нежелиразгадка действительной цели поэта и его символического творения. Исследовательже, метод которого исключительно редуктивен, видит последний смысл в началахчеловеческих; он и не требует иного объяснения, как сведение неизвестного кизвестному и простому. Я назвал бы подобное понимание ретроспективным. Но существует и другойспособ понимания, не аналитический и редуктивный, а в самой сущности своейсинтетический или проспективный (предвосхищающий). Предлагаю дать ему названиепроспективного понимания, соответствующему же методу — методаконструктивного.

Общепризнанным является тот факт, чтосовременный способ научного объяснения исключительно основан на каузальном принципе. Мы убеждены, чтонами понято и объяснено все то, что аналитически сведено к причине своей или кобщему своему принципу. Таким образом, фрейдовскийметод толкования строго научен.

Однако применяя его к Фаусту, мы убеждаемся, что он явнонедостаточен. Мы вовсе не приближаемся к глубочайшему содержанию мышленияпоэта, если видим лишь общие предпосылки для обыкновенных человеческихзаключений. Их можно найти и иным путем. Фаустадля этого не нужно. Благодаря Фаусту мы хотимуразуметь, каким образом Творец его обновил свое индивидуальное существование,и когда это нам удастся, то и символ, благодаря которому Гете дал нам узретьразрешение проблемы индивидуального искупления, становится понятным. Конечно, втаком случае нам легко впасть в ошибку и вообразить, что мы поняли и самогоГете; между тем этого нужно остерегаться и скромно довольствоваться пониманиемсамого себя благодаря Фаусту. Кант дает весьма глубокое определение понимания: он говорит, что оносостоит в постижении вещи в той мере, котораядостаточна для данной цели.

Такого рода понимание несомненносубъективно, а не научно, по крайней мере для тех, кто отождествляет научноеобъяснение с каузальным. Но дело в том, что значимость подобного отождествленияеще подлежит обсуждению, и я, со своей стороны, вынужден выразить сомнение вего неоспоримости, по крайней мере в области психологии.

Правда, мы говорим об объективном понимании, когда применяемпринцип каузальности; на самом же деле понимание, при каких бы то ни былоусловиях, есть чисто субъективный процесс. Мы приписываем качество объективности известному роду понимания,дабы отличить его от другого, которое считается субъективным. Нынешняя установкапризнает научным исключительно объективноепонимание, вследствие его общей значимости. Этотвзгляд, несомненно, верен, когда дело идет не о психологическом процессе кактаковом, т. е. для всех тех научных областей, которые не могут никак бытьотнесены к психологии.

Объективное (т. е. каузальное) толкованиеФауста подобно применению к какому-либо скульптурному произведениюисторической, технической, наконец, и минералогической точек зрения. Где жетаится настоящий смысл данного произведения Как найти ответ на наиболее важныйвопрос: какова была цель его творца Как каждому из нас субъективно пониматьего произведение Научному мышлению подобный вопрос представляется праздным ине имеющим научного значения. Он нарушает принцип каузальности, ибо очевидноспекулятивен и конструктивен. Большой заслугой современного мышления являетсяпреодоление спекулятивного духа схоластики.

Pages:     | 1 |   ...   | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |   ...   | 43 |    Книги по разным темам