Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 |   ...   | 51 |

Брейер кивнул: Мне понравилось это эссе!Было время, когда визиты на кладбище были для меня как живая вода. Нескольколет назад, когда я был раздавлен концом моей университетской карьеры, я искалутеше­ния средимертвых. Могилы каким-то образом успокаи­вали меня, помогали мне видетьнезначительность мело­чей жизни. Но потом внезапно все изменилось!

Как

Я не знаю почему, но кладбище пересталодавать эффект успокоения, просветления. Ушло поклонение, траурные ангелы иэпитафии о сне в божьих объятиях стали казаться мне глупыми, даже жалкими. Парулет назад произошло очередное изменение. Все, что имеет отношение к кладбищу— могильные камни,статуи, фа­мильныесклепы с мертвецами, — все это начало пугать меня. У меня появился детский страх, словнокладбище населено призраками, и я добирался до родительской могилы, постоянноозираясь по сторонам и оглядываясь. Я начал откладывать походы на кладбище,искал себе компанию. Теперь мои визиты становятся все короче и короче. Частоменя пугает вид родительской могилы, и иногда, когда я стою здесь, я боюсь, чтоя провалюсь вниз и земля поглотит меня.

Как в кошмаре о расползающейся под вашиминога­миземле.

Фридрих, вы пугаете меня! Всего лишьнесколько минут назад я вспомнил об этом самом сне.

Может, это и есть сон про кладбище. Вэтом сне, на­сколько япомню, вы падаете на сорок футов вниз и при­земляетесь на плиту — разве не так выговорили

Мраморную плиту! Могильный камень!— отозвался Брейер.— С надписью, которуюя не мог прочитать. И есть кое-что еще, не думаю, что я говорил вам об этом.Этот молодой студент, мой друг, Зигмунд Фрейд, о кото­ром я уже говорил вам, тот самый,кто однажды целый день проездил со мной по вызовам... Да..

Ну, сны — это его хобби. Он часто проситдрузей рассказывать ему свои сны. Точные цифры или фразы из снов особенноинтересуют его, и когда я описал ему свой кошмар, он выдвинул новую гипотезуотносительно па­денияименно на сорок футов — ни больше ни меньше. Так как первый раз я видел этот сон наканунемоего со­рокалетия, онпредположил, что сорок футов символи­зируют сорок лет!

Умно! — Ницше замедлил шаг и похлопал владо­ши. — Не футы, а годы! Головоломкаэтого сна начинает становиться понятной! По достижении сорокалетия вам начинаетказаться, что вы проваливаетесь под землю и приземляетесь на мраморную плиту.Но плита — этоко­нец или нет Смертьли это Или же она олицетворяет конец падения — спасение

Не дожидаясь ответа Брейера, Ницшепродолжал:

И остается еще один вопрос: Берта,которую вы ищете, когда земля начинает разверзаться, какая это БертаМо­лодая Берта,которая дарит иллюзию защищенности Или мать, которая когда-то действительнооберегала вас и чье имя было выбито на плите Или смешение двух женщин Темболее они почти одногодки, — когда умер­ла ваша мать, она была немногим старше Берты!

Какая Берта — Брейер потряс головой.— Как я могу ответитьна этот вопрос Только подумайте: не­сколько месяцев назад я думал, чтолечение разговором может в конце концов стать точной наукой! Но как дать точныйответ на такие вопросы Возможно, мерой пра­вильности может служить сила какона есть: в ваших словах чувствуется сила, они трогают меня, создаетсяощущение их справедливости.Но можно ли верить чувст­вамРелигиозные фанатики по всему миру ощущают бо­жественное присутствие. Должен лия считать их чувства менее достоверными, нежели свои собственные

Интересно, — задумался Ницше, — ближе ли сны к нашей истиннойсущности, нежели к рациональному или чувствам

Ваш интерес к снам удивляет меня,Фридрих. В обе­ихваших книгах вы почти не затрагиваете эту тему. Я могу вспомнить толькоразмышления на тему того, что в снах до сих пор присутствует психическая жизньпри­митивногочеловека.

Я считаю, что вся история человечествапредставле­на в снах.Но сны зачаровывают меня только на расстоя­нии: к сожалению, я редко когдамогу вспомнить свои собственные сны, — хотя не так давно я видел одинсон совершенно отчетливо.

Мужчины шли молча, под их ногами шуршалилистья и ветки. Расскажет ли Ницше о своем сне Брейер уже понял, что чемменьше вопросов он задает, тем больше Ницше рассказывает сам. Лучше былопомолчать.

Несколько минут спустя Ницше заговорилснова: Он был короткий, и, как и в вашем сне, в нем присутст­вовали женщина и смерть. Мнеснилось, что я в постели с женщиной и мы боролись. Кажется, мы тянулипро­стыни в разныестороны. Как бы то ни было, через не­сколько минут я оказался тугозапеленатым в простыни, причем так туго, что я не мог пошевелиться и началза­дыхаться. Япроснулся в холодном поту, глотая воздух с криками: Жить! Жить!

Брейер попытался помочь Ницше вспомнитьсон по­дробнее, нотщетно. Сон вызывал у Ницше единствен­ную ассоциацию: то, что он былзамотан в простыни, на­поминало ему египетскую процедуру бальзамирования. Он превратилсяв мумию.

Меня поражает диаметральнаяпротивоположность наших снов, — сказал Брейер. — Мне снится женщина, спасающая меня от смерти, тогда как в вашемсне жен­щинастановится орудием смерти!

Да, мой сон говорит именно об этом. И ядумаю, что так оно и есть! Любить женщину значит ненавидеть жизнь!

Не понимаю вас, Фридрих. Вы опятьговорите загад­ками.

Я хочу сказать, что нельзя любитьженщину, не за­крываяглаза на уродство, скрытое под прекрасной ко­жей: кровь, вены, жир, слизь,фекалии — этифизиоло­гическиеужасы. Любящий должен вырвать свои глаза, отказаться от истины. А для меняжизнь без истины рав­ноценна смерти!

Значит, в вашей жизни нет места любви— глубоко вздохнуБрейер. — Хотя любовьи разрушает мою жизнь, мне жаль вас, друг мой.

Я мечтаю о любви, которая будет чем-тобольшим, чем простое желание двух людей обладать друг другом. Однажды, не такдавно, мне показалось, что я нашел ее. Но я ошибся.

А что случилось

Брейеру показалось, что Ницше слегкакачнул голо­вой, и онне стал давить на него. Они так и шли в молча­нии дальше, пока Ницше неподытожил: Я мечтаю о любви, в которой два человека разделяют страсть ксо­вместному поискувысшей истины. Может, это не стоит называть любовью. Может, это называетсядружбой.

Как их сегодняшний разговор отличался отвсего, что было раньше! Брейер ощущал близость к Ницше, он хо­тел даже взять его под руку. Но ончувствовал и разоча­рование. В этом разговоре на ходу недоставало сжатойинтенсивности. Когда возникал дискомфорт, было слиш­ком легко спрятаться за стеноймолчания и переключить внимание на облачка выдыхаемого воздуха и треск голыхветвей, дрожащих на ветру. Вдруг Брейер отстал. Ницше, обернувшись к нему, былудивлен, увидев, что его ком­паньон снял шляпу и склонился над совершенно обык­новенным на вид невысокимрастением.

Дигиталис, наперстянка, — пояснил Брейер. — Я ви­дел как минимум сорок пациентов ссердечными болез­нями,чья жизнь зависит от щедрости этого сорняка.

Визит на кладбище разбередил детские раныобоим мужчинам; ноги шагали, а память услужливо демонстрировала картиныпрошлого. Ницше рассказал сон, кото­рый видел в возрасте шести лет, через год после смертиотца.

Я помню этот сон так же отчетливо, какесли бы видел его вчера. Могила открывается, и мой отец, завер­нутый в саван, встает из нее,заходит в церковь и вскоре возвращается, держа в руках маленького ребенка.Земля снова закрывается над ними, на трещину наползает мо­гильный камень.

Самое страшное заключалось в том, чтовскоре после того, как мне приснился этот сон, мой младший брат за­болел и в конвульсияхумер.

Как страшно! — отозвался Брейер. — Как ужасно иметь такой дарпредвидения! Чем вы можете это объяс­нить

Я не могу. Долгое время всесверхъестественное пу­гало меня, и я действительно искренне молился. Однако последниенесколько лет мне кажется, что этот сон не имел отношения к моему брату, чтоэто за мной прихо­дилотец, а во сне проявился мой страх смерти.

Двое мужчин чувствовали себя друг с другомтак не­принужденно,как никогда, и воспоминания продолжа­лись. Брейер вспомнил, как емуприснилась какая-то трагедия в доме, где он жил раньше: его отец,беспомощ­ный, стоял,покачиваясь, и молился, закутанный в бело-голубую молельную накидку. А Ницшерассказал кош­мар, вкотором он вошел в свою спальню и на своей крова­ти увидел умирающего старика,издающего предсмертные хрипы.

Нам обоим слишком рано пришлосьвстретиться со смертью, — задумчиво сказал Брейер, — обоим пришлось пережить ужаснуюпотерю в раннем возрасте. Что каса­ется меня, мне кажется, что я так и не поправился. А вы расскажитео своей потере. Как это— жить без отца, безего защиты

Без его защиты или без притеснения с его стороны Была ли этопотеря Я не могу сказать наверняка. Или это была потеря для ребенка, но не длямужчины.

А смысл — спросил Брейер. Смысл в том,что мне никогда не приходилось та­щить на своей спине отца, я никогда не задыхался под грузомнавязанных им мнений, никогда не должен был мириться с тем, что цель моей жизни— этоудовлетворе­ние егопротиворечивых амбиций. Его смерть могла быть и благословением, освобождением.Его прихоти никогда не были законом для меня. Я был предоставлен самому себе впоиске собственного пути, без необходи­мости вступать на уже проторенныйпуть. Подумайте над этим! Мог ли я, антихрист, изгонять живые верования иискать новые истины под надзором отца-священника, корчащегося от боли с каждымновым моим достижени­ем, отца, который бы расценил мои крестовые походы против иллюзийкак нападение лично на него

Но, — отозвался Брейер, — будь вы защищены тогда, когдавам было это необходимо, пришлось бы вам тогда быть антихристом

Ницше не ответил, а Брейер не сталнастаивать. Он учился подстраиваться под ритм Ницше: любые рас­спросы на пути поиска истины былипозволительны, даже приветствовались; но дополнительный нажим встре­чал сопротивление. Брейер вытащилчасы, подарок отца. Пора было возвращаться к фиакру, где ждал Фишман. Теперьветер дул им в спину и идти стало легче.

Вы, наверное, честнее, чем я,— предположиБрей­ер. — Может, мнения моего отца давилина меня силь­нее, чеммне казалось. Но все-таки в основном я очень тосковал по нему.

О чем вы тосковали

Брейер вызвал в памяти образ своего отца инаблюдал за картинками, пробегавшими перед его глазами. Старик в ермолке,бормочущий молитву, прежде чем приступить к ужину — вареному картофелю с селедкой. Всинаго­ге — он с улыбкой наблюдает за сыном,теребящим кис­точки наего молельной накидке. Он не позволяет сыну отменять ход в шахматах: Йозеф, яне могу позволить себе прививать тебе дурные привычки. Глубокий баритон егоголоса, наполнявший дом пассажами, которые он исполнял молодым ученикам,готовящимся к посвя­щению во взрослую жизнь.

Мне кажется, что больше всего мненедоставало его внимания. Он всегда был главным моим слушателем и даже впоследние свои дни, когда он мало что понимал и страдал потерей памяти. Явсегда рассказывал ему о сво­их успехах, диагностических триумфах, исследователь­ских открытиях, даже облаготворительных пожертвова­ниях. Даже после смерти он остался моим слушателем. Долгие годы япредставлял себе, что он смотрит через мое плечо, видит и одобряет моидостижения. Чем блед­нее становился его образ, тем сильнее мне приходилось сражаться смыслью о том, что все мои действия и успе­хи ничтожны, что на самом деле онисовершенно бес­смысленны.

Значит ли это, Йозеф, что ваш успех имелсмысл лишь тогда, когда он мог быть донесен до эфемерного сознания вашегоотца

Я знаю, что это нерационально. Это звучиткак во­прос о звуке, скоторым падает дерево в пустом лесу. Имеет ли смысл деятельность, которую никтоне видит

Разница, разумеется, в том, что у дереванет ушей, то­гда какименно вы, а никто другой, определяете смысл.

Фридрих, вы намного более самодостаточныпо сравнению со мной, — вы самый самодостаточный чело­век из всех, кого я когда-либознал! Я помню, как в нашу первую встречу восхищался вашей способностьюпро­цветать при полномотсутствии признания со стороны коллег.

Давным-давно, Йозеф, я понял, что намноголегче прожить с запятнанной репутацией, чем с нечистой со­вестью. Тем более, я не жаден— я не пишу длятолпы. И я умею быть терпеливым. Может, мои студенты еще не появились на свет.Мне принадлежит только послеза­втра. Некоторые философы рождаются посмертно!

Но, Фридрих, вера в то, что вы рожденыпосмерт­но,— так ли сильно онаотличается от моей потребности в отцовском внимании Вы можете подождать, дажедо послезавтра, но и вы тоже жаждете обрести своего чита­теля!

Долгая пауза. В конце концов Ницше кивнули тихо сказал: Возможно. Возможно, внутри меня есть кар­машки с тщеславием, которыепредстоит очистить.

Брейеру оставалось только кивнуть. Он немог не от­метить, чтоэто был первый раз, когда Ницше соглашал­ся с его наблюдениями. Можно лиэто считать поворот­ным этапом их отношений

Нет, еще нет! Через мгновение Ницшедобавил: Но все-таки есть разница между жаждой родительского одоб­рения и стремлением возвысить тех,кто пойдет за тобой в будущем.

Брейер промолчал, хотя он прекраснопонимал, что в Ницше говорит не только чувство собственного превос­ходства; у него были свои темныеулочки, где он избав­лялся от воспоминаний. Сегодня Брейеру казалось, что все мотивы, иего собственные, и Ницше, происходили из одного-единственного источника— стремленияспас­тись от забвениясмерти. Не становится ли он излишне впечатлительным Может, так на негоподействовало кладбище. Может, даже один визит в месяц — это слиш­ком много.

Но даже болезненная впечатлительность немогла ис­портитьнастроение, созданное этой прогулкой. Он раз­мышлял над определением, которыеНицше дал дружбе: двое, объединяющиеся для поиска некой высшей исти­ны. Разве не этим он и Ницшезанимались сегодня Да, они стали друзьями.

Эта мысль принесла утешение, хотя Брейерпрекрас­но понимал,что их становящиеся все более глубокими отношения и увлекательные дискуссии неприближали его к избавлению от боли. Дружбы ради он попытался отогнать этупренеприятную мысль.

Pages:     | 1 |   ...   | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 |   ...   | 51 |    Книги по разным темам