Книги, научные публикации
Pages: | 1 | ... | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | EZRA POUND Collected Early Poems ЭЗРА ПАУНД Стихотворения. Избранные Cantos. T. I Под редакцией Яна Пробштейна Составление Яна Пробштейна при участии Марка Фрейдкина УДК 82/821 ББК 84 5 П 21 ...
-- [ Страница 5 ] --Завлечёт любовь Amor, доведёт меня до смерти, Дева Ивушка моя, к свету выведет меня (бродит по лесу мерцанье), А когда исчезнет вдруг, скалы рушатся вокруг, будто без её участья, а после Ч солнце, изумруд травы, сапфир волны, лазурь над головой.
Сан Вио. Июнь THE RUNE РУНА O heart oТ me, Heart oТ all that is true in me, Beat again. O Love oТ me, Love out of all that is true in me, Rise again.
Gib[raltar]. March О, сердце моё, Сердце всего, что истинно во мне, Забейся вновь. О, любовь моя, Любовь за пределом всего, что истинно во мне, Возникни вновь.
Гиб[ралтар]. Март.
NARCOTIC ALCOHOL АЛКОГОЛЬНОМУ ОПЬЯНЕНИЮ They call thee lecherous. Speak! Canst thou be treacherous? That art so fair? The others have failed me, all. Unto my call Only are thy white hands Outstretched. I know no bands. They prate of thy commands, Thy sting, thy lure.
Развратником зовут тебя. Ты можешь предавать, губя? Столь верный друг? Все предали меня. На зов Ты был один готов Объятья белых рук Раскрыть. Не знаю пут, Но по твоим приказам тут Все органы живут, Ты жало и соблазн. Не мучили меня Ни желчь, ни боль твоя, С разбитым сердцем я, Истерзан мозг, от напряженья изнемог, Обрел с тобой Твой мир и твой покой.
............................
Of these one thing. I know Naught of thy gall, thy pain, Only to me, heart slain, Head tortured, wracked of the endless strain, Thy peace, thy rest. Surely this thing is best,............................
To sleep and dream Only thy peace, thy calm.
Granada or after Ч08Ч Уснуть, чтоб грезился во сне Покой и мир твой в тишине.
Гранада или позже, BLAZED * ЗАРУБКИ * That they that have not been shall dream new dreams of this And ye familiar wanderers grew warm with memory of how Rich glowed as Burgundy Was this fair spot most sweet at such a tide Or were the roses by the palace wall Most sweet for March or for Mid summerТs call At such or such a place along the way Or of what eyes ye kissed at such a spot Or would have kissed had not.....................................
Кто не был здесь, тот всё равно подвержен грёзам, И чуткие пришельцы согреты будут памятью о том, Как по бургундски жарко, Как сладостно красиво здесь в то время года, Когда роскошны розы близ дворцов;
И в марте, и в разгаре лета зов Незабывающегося пути, Где поцелуи были вместо вех, А лесли не было их, как на грех,.......................................
eh. some trifle intervened. То помешал пустяк.
* Term as in forestry.
* Термин как в лесоводстве (примеч. Паунда).
FOR THE TRIUMPH OF THE ARTS And what are the Arts? The Protagonist, The Truths that speak with Beauty for a tongue. And (to the protagonist) who art thou? Write me then Mammon his arch enemy. S. Trovaso July ВО ИМЯ ТРИУМФА ИСКУССТВ Что есть искусство? Протагонист: Искусство Ч это правда, у которой тот же язык, что и у красоты. А (к протагонисту) кто ты? Пускай Маммон меня считает кровным своим врагом. Сан Тровазо. Июль.
Jacques ChardinelЧOf the Albigenses I Ye that a thousand earth spins hence shall read these lines And marvel that they gave me bitter bread, Ye that a thousand years of dreamers dead Have thrown between you and this time of mine And dare to marvel that they let me starve, Take mine own truth that to your teeth I tell That they that speak the truth get your disdeign And stones and die about your gates even as we That bore truthТs lamp did from your forebears fare. Earth casts out truth and did and will Until that all consuming flame, our God of Truth, Shall slay the earth y drowned in Тts molten gold.
Жак Шардинель Ч из Альбигойцев 7 I На обороте тысячном земли Как не перечитать вам этих строк, Не удивившись: горек был мой хлеб. Для грезивших тысячелетье Ч склеп, Что между мной и вами, как порог. Зубами правду пробуйте мою, Хоть свойственно вам правду презирать, Чтоб умирали мы у ваших врат, Как и при ваших предках, вам неся Светильник правды, вопреки земле, Пока всеистребляющий огонь Бог Правды наш, В расплавленное золото всю землю не погрузит.
II O ye my brothers of the flame that after fare, Count not your dying bitter gueredon, But as ye keep the flame and die thereon Cry out your triumph to thТencircling stars. We die and live because our truth goes on. They die and rot nor do their tombs remain. Be glad your chanon, tho your tongues grow faint And give thy cloak to beauty, tho the cold Of all the world that seeks to slay Beauty, shall bitter be To bear thy life away. Triumph, and Triumph for the arts fail not While yet our blood shall bid the arts withstay Hate and the cold and wrath wherewith the world would slay Beauty, that being Truth doth all the world Accuse of all worldТs shame and worldly littleness. Io Triumphe, till the sun with us Shall die for one last time entombed in gold. (SimonТs soldiers stop his mouth with a spear.) II Собратья по огню! Кто говорит, Что только в горькой смерти наш почёт? И в пламени наш непрерывный взлёт, А свой триумф мы звёздам возвестим. Умрём, а правда нас переживёт. У них в гробницах разве только тлен. Будь песне рад, хоть онемел язык Ты красоте отдай свой плащ, пусть хлад Оставшегося мира красоте Грозит и жизнь твою изводит в пустоте. Триумф, триумф искусств не минет нас, Лишь наша кровь их вторит правоте, Когда грозит вся злоба мира красоте, Которой правда 8 обличает мир В позоре и в ничтожестве мирском. Вот наш триумф. Не с нами ли умрёт Навеки солнце в золоте своём. (Ратники Симона копьём затыкают ему рот).
ALMA SOL VENEZIAE (Baritone) ALMA SOL VENEZIAE (Баритон) Thou that hast given me back Strength for the journey, Thou that hast given me back Heart for the Tourney, O Sun venezian, Thou that thru all my veins Hast bid the life blood run, Thou that hast called my soul From out the far crevices, Yea, the far dark crevices And caves of ill fearing, Alma tu sole! Cold, ah a cold Was my soul in the caves Of ill fearing.
S. Vio Ты, возвратившее мне Волю к движенью, Ты, возвратившее мне Сердце Ч к Сраженью, Солнце Венеции, дар Твой это, жизни и крови В жилах очнувшийся жар, Твой, приказавший душе Выйти из скважин, Да, из глубоких и спрятанных скважин И пещер малодушья. Аlma tu sole! Зябко, о, зябко Было душе моей в этих пещерах Малодушья.
Сан Вио FRAGMENT TO W. C. W.ТS ROMANCE ОТРЫВОК О РОМАНСЕ У. К. [УИЛЬЯМСА] Oh Hale green song, O Song as water flowing, That cooleth all my soul And freeth me, from shapes Of dread, and every gloom From out the dark That threatneth me and leereth From the walls of this my consciousness And hisseth mutterings against my heart. O stream soft flowing of thy good content That healeth, blesseth and is soft unto My forehead twitch strained and mine eyes that tire. O thou soft breathed song of sweet content, ` Of fields and flowers and hale greenery, Thou calm of friendliness that be my friend As mead unto my lips in honied flow That soothes, that healeth all this heart oТ me. This factious striver Тgainst the ways oТ men, This sore rent prophet in the streets of guile, This pilgrim weary in an age wherein The truth lies panting in the ways of gain. O blessedness of calm and of content, O hale green song that this my friend hath sent As wind sea strong of salt upon my lips to be An after dream thing of old minstrelsy.
О, песнь зелёная, благая Ты, как проточная вода, Мне душу остужая, Меня освобождаешь От страхов и унынья, Которое из мрака Грозит, косясь со стен Сознанья моего, шипя, Шипы угроз вонзает в сердце мне. О, тихое журчанье содержанья Благого, исцеляющего лоб От спазм, глаза от напряженья. О, содержанья лёгкое дыханье Зелёных трав, цветов, полей, А дружественный мне покой, как мёд, Как патоки поток в уста течёт И в сердце льёт целительный елей. Восстал, борясь со злом людских путей, Где правда среди улиц жи лежит, Больной пророк, бичующий порок, Ты средь дорог корысти одинок. Благословенье глубины, покоя Зелёной песни, посланной сюда мне дружеской рукою, Как соль ветров морских для губ моих, Ч Из грёз оживший въяве старинный менестрелей стих.
O take my thanking, for to give thee praise Were but a base thing sith my heart doth raise Its banners greeting thee as friend, tho to the gaze Of many thou shall stand forth and be A song, a romance Ч a celebrity.
N. J. Ч March За дар благодаря, воздам хвалою, Где низменность вздохнёт, там сердце пред тобою Штандартов ряд взметёт, из строя Ты смело выходи вперёд Будь песней и романсом Ч будь звездою.
Нью Джерси Ч март [FRAGMENTI] ОТРЫВКИ O tender heartedness right bitter grown Because they knew thee not in all the world Nor would, that gentleness thou hast to give...... And are chevaliers in the court of Him Who reigneth ever where the stars grow dim Beyond our sight...... Marble smooth by flowing waters grown.
Ты, нежность сердца, стала едким ядом, Ибо тебя не признаёт весь мир, Он не узнает щедрости твоей...... И рыцари те при Его дворе, Кто царствует, где звёзды на заре Мутнеют перед нашим взглядом...... Волной отполирован мрамор белый.
[IN THAT COUNTRY] Looking upon my Venice and the stars There stood one by me and his long cool hands On mine were layed as in the times before. Wherefor this question rose which I set forth. Whether Тtwere better, forge of thine own soul Thy hand wrought image in the things of earth, Or were it better in a gentler fashion Weighing manТs song by other signs of worth To hover astral oТer some other soul And breathe upon it thine own outpouring passion Of how this line were wrought or how from chaos The God outwrought the sprinkled dust of stars Or say what blending Of hue on hue on hue would make the ending Of such a sketch or such show how the night Is cavernous and dark and how deep hollows Behind the veil of shade grow luminous If eye but knew the secret there indwelling...... Or sing strange runes past this my penТs faint telling, Recondite chaunting of the ways unknown, Of how the fields more fair are in that country, And how the Truths stand visible and whole Ч Platon hath seen them thus, we know who dream Ч Whether Тtwere better, with oneТs own hand to fashion One lone manТs mirroring upon the sand Or were it better in the air to glide From heart to heart and fill each heart with passion To see, and make, and know what truths abide. Una pax tibi, let the dream abide.
В ТОЙ СТРАНЕ Подняв глаза на Город и на звёзды, Стоял он рядом, и холодными руками Держался за мои, совсем как прежде. Тогда то этот и возник вопрос. Что лучше Ч сделать из своей души Свой рукотворный образ в поднебесной Или пойти другим путём, смиренья, И взвесить человеческую песню, Чтобы парить над душами средь звёзд, Вдыхая в них всю страсть и разуменье, Того, как линия начертана, как Богом Из хаоса воссоздан звёздный путь, Иль обьяснить, как нужно шаг за шагом, Оттенки слить друг с другом на бумаге, Чтоб завершить изображенье ночи, Таинственной и тёмной, как пустоты В тени глубокой вспыхивают цветом, Как будто знает глаз секрет творцаЕ..... Иль вслед перу запеть чужие песни, Неясные, неведомые руны, О том, как весело живется в той стране, Чтобы увидеть наяву Идеи, Ч Как их Платон узрел, Уж мы то знаем Ч А может, лучше собственной рукой Создать зеркальный образ на песке, Или вспорхнуть, и в воздухе от сердца К другому сердцу мчать, их наполняя страстью, Чтоб видеть, и творить, и знать: всё будет. Una pax tibi 10, пусть живёт мечта.
AUTUMNUS To DowsonЧAntistave ОСЕННЕЕ Антистрофы Доусону Lo that the wood standeth drearily! But gaunt great banner staves the trees Have lost their sun shot summer panoplies And only the weeping pines are green, The pines that weep for a whole worldТs teen. Yet the Spring of the Soul, the Spring of the Soul Claimeth its own in thee and me. Lo the world waggeth wearily, As gaunt grey shadows its people be, Taking lifeТs burthen drearily, Yet each hath some hidden joy I ween, Should each one tell where his dream hath been The Spring of the Soul, the Spring of the Soul Might claim more vassals than me and thee.
July Гляди, как мрачно этот лес застыл! Деревьев древки голые стоят, Утратив шлемов солнечный наряд, Лишь плачущие сосны зелены, Оплакивают юный мир весны. И всё ж, Весна Души, Весна Души Зовёт служить не только нас с тобой. Смотри, весь мир склоняется без сил, Народ, как призрак серый, сам не свой, Под бременами головы склонил, Но люди тайной радостью полны, Другим откроют и мечты, и сны, Ведь у Весны Души, Весны Души Вассалы, друг, не только мы с тобой.
13 июля FRATELLO MIO, ZEPHYRUS FRATELLO MIO, ZEPHYRUS My wandered brother wind wild bloweth now Driving his leaves upon a dust smit air. September, proud pied gold, that sang him fair With green and rose tint on the maple bough Sulks into dullard brown and doth endow The wood way with an tapis rich and rare, And where King Oak his panoply did wear The dawn doth show him but an shorne stave now. Me seemТth the wood stood in its pageantry A castle galliarded to greet its queen That now doth bear itself but ruefully. A grief whereof I get no bastard teen Sith one there is doth bear the spring to me Despite the blast that blowТth the autumn keen.
Бродячий брат мой, ветер, ты теперь Вдаль гонишь листья, рыщешь, дик и груб. Клён в сентябре твоих краснее губ, А золото Ч предвестие потерь, Ты в пышных кущах крадущийся зверь, В ненастье бурном ты не лесоруб, Хоть без доспехов королевских дуб Доскою голой высится теперь. Как замок, был разубран лес на вид, Блистательный для королевы кров. О прежних лес роскошествах скорбит, Но я простить ущерб ему готов, Когда целитель всех моих обид Весенних не лишит меня даров.
FOR E. MCC.
The Rejected Stanza ПОСВЯЩАЕТСЯ Ю. МАКК.
(Строфа, исключенная из одноименного стихотворения в книге A Lume Spento) Gone ere the tang of earth Grew toothless and muttering mirth, Gone while the wine was red to you, Gone ere good jests were dead to you, Gone ere the birds were sped to you, The birds of desire, Gone with the spray on your eyelids, The spray of the broken waves, Gone ere the loves of women Sought out little graves, Little desolate graves each one.
Ушёл Ч и стихли страсти жизни грубой, Туда, где радость шамкает беззубо, Ушёл, когда был красен цвет вина, Туда, где удаль шуток не слышна, Ещё к тебе стремила птиц весна, желаний птиц, Унёс ты брызги на концах ресниц, Блеск сломленной волны на них застыл, Туда, где женщины любви искали, А находили холмики могил, Заброшенные холмики печали.
BALLAD OF WINE SKINS БАЛЛАДА ВИННЫХ МЕХОВ As winds thru a round smooth knot hole Make tune to the time of the storm, The cry of the bard in the half light Is chaos bruised into form. The skin of my wine is broken, Is sunken and shrunken and old. My might is the might of thistle down, My name as a jest out told. Yet there cometh one in the half light That shieldeth a man with her hair, And what man crouch from in his soul The child of his heart shall bear.
Ветер в дупла подул, Лес в бурю стройно звучит;
Кричит в полумраке бард, Хаос формой побит. Мой винный мех продырявлен, Источник вина иссяк. Имя моё Ч насмешка, Сила моя Ч сорняк. Из тонких своих волос Щит мужу жена совьёт;
Дитя его сердца будет Нести души его гнёт.
I WAIT Я ЖДУ As some pale lidded ghost that calls I wait secure until that other goes Leaving thee free for thy high self of old, Upon which soul then free, will mine beget Such mighty fantasies as we before Bade stand effulgent and rejoice the world. I wait secure and waiting know I not A bite of anger at thy littleness, nor even envy Of that other one that bindeth thee Within the close hewn shroud of womanhood. Being at peace with God and all his stars Why should I quail the stings of nettle Time Or fret the hour. Are there canals less green Or do the mottled colors of reflexion Less dew their waters with mild harmony? Is there less merriment and life withall Amid this hoard of half tamed brats That rollick oТer the well curb, while one crowned In mock of finery doth lead the rout Half scared at all the new found pomp Atop of him? A Czar in very soul. And if they mock the world in this their spot Is not their jest as near to wisdom as are we?
Как некий бледный призрак, призывая, Я жду, когда освободит другой Возвышенную прежнюю тебя, Моя душа в твоей, освобожденной, Могучий рой фантазий зародит, Как встарь, когда мы радовались миру. Я жду, не чувствуя ни капли гнева К ничтожности твоей, жду, не ревнуя К тому, как туго спеленал другой Тебя покровом женственности новым. В согласье с Богом, звёздами его Я Времени ожогов не боюсь, Что мне часов укус? Поблекла ль зелень Каналов или бликов разноцветье Гармонией не орошает их? Лишат неужто жизни и веселья Нас толпы разгулявшихся юнцов Над бездною, когда в короне шут, Глумясь над пышным блеском, сброд ведёт И сам страшится новой мишуры, Его довлеющей? В душе лишь Царь. Но коль глумятся здесь они над миром, Не так же ль к мудрости они близки, как мы?
[SHALOTT] [ШЭЛОТТ] I am the prince of dreams, Lord of Shalott, And many other things long since forgot. Oer land & sea I roam where it pleaseth me And whither no man knoweth Save the wind that bloweth free.
Я Ч князь мечтаний, лорд Шэлотт, Всё позабыв, иду вперёд, По суше, по морям Блуждаю здесь и там, Никто не знает, где я, Лишь ветер, волей вея, зовёт.
BATTLE DAWN РАССВЕТЦВОИТЕЛЬ Hail brother dawn that casteth light athwart the world And comest as a man against the night. Unsheathe the sun blade brand and smite All owl winged gloom and dred outright. For this our phalanx is at one with thee Phoibei, Phoibei, Apollo.
S. Tr[ovaso]. July Привет, тебе, рассвет, мой брат, Дарящий миру свет, Как воин муж, которым мрак разъят, Из ножен извлеки свой солнечный булат И совокрылый мрак и страх гони назад. Фаланга наша рвется в бой, Вся, как один, с тобой, Феб, Феб, Аполлон.
Сан Тр[овазо]. Июль, FOR ITALICO BRASS ДЛЯ ИТАЛИЙСКИХ МЕДНЫХ From boat to boat the bridge makes long its strand And from deathТs isle they on returning way As shadows blotted out against far cloud Hasten for folly or with sloth delay. When thou knowst all that these my hues strive say Then shall thou know the pain that eats my heart. Some see but color and commanding sway Of shore line, bridge line, or how are composed The white of sheep clouds ere the wolf of storm That lurks behind the hills shall snap windТs leash And hurl tumultuous on the peace before. But I see more. Some as I say See but the hues that gainst more hues laugh gay And weave bright lyric of such interplay As Monet claims is all the soul of art. But I see more. If Тtis DeathТs isle to North shall I not know How deathТs own isle doth in some wise partake Of all the reek and mystery of braggart death? And if the hoard returns Tis as one saith, That boasted door not every way concludes. What Ч if? Tis out of death we come And not thereto as every old wiveТs saw Worn toothless saith. Tis thither thither wafts the Уходят лодки, удлиняя взгляд, И, остров смерти обогнув, летят, Как тени, скрытые покровом туч, Замешкавшись лениво, вновь спешат. И лишь узнав, что краски говорят, Почувствуешь ту боль, что есть во мне. Но здесь немногим лишь доступен цвет, Рисунок берега и линии моста;
Овечка облако и хищник ураган, который затаился за холмом, Чтобы напасть и разорвать потом. Я вижу больше их.
Им не дано Свести в картине радости вино С глубокой грустью лирики Ч в одно, Как от искусства требовал Моне Ч Я вижу больше их. На Севере ли остров Смерти тот, Но что меня там ждёт, какая пасть, Какая тайна и зловонный дух? И есть ли путь назад, Как говорят, Не всякий путь Кончается в аду Ч Что, если так? Удастся ль ускользнуть От смерти, так пугающей старух, Пустую пасть минуя, вновь попасть Туда, где жизни life windТs breath. And to the West that pregnancy that bodes the storm Unsensed of foregrounds oil upon the sea If here the water and the tranquil folk See not the lowered West, his threatening, Can these things be But play of shade and web of line to me? When thou knowst all that these my hues strive say, Then shalt thou know some whit the pain That gnaws, then shalt thou know some whit the strain That spite the palate eats the heart away.
[Aug. 7 S. Trovaso] веет ветерок? А Запад в чреве вечно носит шторм, Не видя маслом усмирённых волн, Но если так же безмятежен и народ, Угрозы Запада не ждущий наперёд, Как может это всё казаться мне Игрой теней и линий на волне? Но лишь узнав, что краски говорят, Почувствуешь и боль, что есть во мне, И муку злую от горения в огне, И все терзания, что сердце мне едят.
[7 августа С. Тровазо] ENVOI A mon bien aime Well have I loved ye, little songs of mine, Well have I loved the days that saw ye born. As frail perfections blown upon the wing I bid ye via! And as unconfined be ye ` As swallows winnowing the wind Ч before the pale clouds taste the wine of morn Ч While thТ uncrushed stars still cling upon the vine.
ENVOI 14 A mon bien aime 15 Да, я любил вас, песенки мои, Да, я любил и дни, когда рождались вы. Как хрупкие прекрасные созданья вы распрямляли крылья, Я говорил вам: via! Вольны, парили Как ласточки, пока под утро не бледнели облака, испив вина зари, Но звёзды все ж несокрушимы были Ч держались за лозу они.
[ADDITIONAL POEMS IN THE SAN TROVASO NOTEBOOK] [ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СТИХИ ИЗ ТЕТРАДИ SAN TROVASO] She is a thing too frail to know our life, Its strife and torment and the changing tides. Lo I would have her writ Ч on some fair page Ч The finest parchment and the dearest gold.
Она хрупка, чтоб знать про нашу жизнь, Её борьбу, приливы и отливы. Запечатлел бы милый образ Ч на самой изысканной бумаге Нежнейшим золотом я на пергаменте тончайшем.
Thoughts moving in her eyes as sunset color shadows on Giudecca. The haze that doth the sun prolong.
Движенье мысли в её глазах, как цвет теней закатных на Джудекке. Та дымка, что свет солнца продлевает.
I have felt the lithe wind blowing under oneТs fingers sinuous.
Я чувствовал, как гибкий ветер веял и пальцы снизу овевал.
STATEMENT OF BEING ФОРМУЛИРОВКА БЫТИЯ I am a grave poetic hen That lays poetic eggs And toТenhance my temperament A little quiet begs. We make the yolk philosophy, True beauty the albumen. And then gum on a shell of form To make the screed sound human.
Похож на курицу поэт, Хоть он слывёт певцом. Тружусь, пока не разражусь Лирическим яйцом, Где философия Ч желток, А красота Ч белок, И форма Ч только скорлупа, Для болтуна предлог.
DAS BABENZORN DAS BABENZORN * Scorns have I seen but Lady BabchenТs scorn Outscorneth all the scorns that I have seen. All ye that pass I bid my song forwarn Lest for some dyeing of deep verdant green That with thee in thine intellect was born Thou catch the chance to learn what scorn doth mean. Scorns have I seen but Lady BabchenТs scorn Hath all scorns scorned leaving them forlorn ` As moulting candles when the sun doth preen His ostrich plumage in the noonТs serene. Swear not to conquer it lest thou forsworn Return from meeting mit den Babenzorn.
Как леди Бабхен вдруг приходит в гнев И гневную столь многое гневит, Что возрастает гнев, зазеленев, Но гнев прелестен, а не ядовит, Так что разгадывает мой напев, На что же в гневе гнев её сердит. Как леди Бабхен вдруг приходит в гнев, Напоминая этим королев;
Плюмаж из перьев страуса на вид, Расплавить свечи солнце норовит. Недальновидный видит, покраснев, Как леди Бабхен вдруг приходит в гнев.
* По немецки следовало бы Ч Der Babenzorn: гнев Бабхен. (Примеч. пер.) POEMS FROM BLAST СТИХИ ИЗ ЖУРНАЛА BLAST SALUTATION THE THIRD ПРИВЕТСТВИЕ ТРЕТЬЕ Let us deride the smugness of The Times: GUFFAW! So much for the gagged reviewers, It will pay them when the worms are wriggling in their vitals;
These are they who objected to newness, Here are their tomb stones. They supported the gag and the ring: A little BLACK BOX contains them. So shall you be also, You slut bellied obstructionist, You sworn foe to free speech and good letters, You fungus, you continuous gangrene. Come, let us on with the new deal, Let us be done with pandars and jobbery, Let us spit upon those who pat the big bellies for profit, Let us go out in the air a bit. Or perhaps I will die at thirty? Perhaps you will have the pleasure of defiling my pauperТs grave;
I wish you joy, I proffer you all my assistance. It has been your habit for long to do away with good writers, You either drive them mad, or else you blink at their suicides, Or else you condone their drugs, and talk of insanity and genius, But I will not go mad to please you, I will not flatter you with an early death, Oh, no, I will stick it out, Feel your hates wriggling about my feet As a pleasant tickle, to be observed with derision, Давайте высмеем самодовольство Таймс Ч ХА ХА ХА! В лицо жецам обозревателям, Пусть черви выедают их нутро, Противников новизны, Воздвигнем памятники им, Кто поддерживал ложь и фальшь, В ЧЁРНЫЙ ЯЩИЧЕК их поместим, Твоё место тоже там, Жирный неряха, грязный боров, Заклятый враг свободы слова и словесности, Ты, грибок на теле литературы, газовая гангрена. Вперёд, заключим новый договор, Покончим со взяточниками и пандарами, Плюнем в лицо тем, кто от доходов жиреет, Выйдем на свежий воздух. А может, я умру в тридцать? И вы с радостью оскверните могилу бедняка? Я охотно вам в том помогу, желаю вам получить наслаждение. Вы всегда разделывались с хорошими писателями, Доводили их до сумасшествия или самоубийства, Либо потворствовали наркомании, а потом, размышляли о безумстве и гении, Но я не сойду с ума, чтоб доставить вам удовольствие, Не обрадую вас ранней смертью, Нет, я выстою до конца, чувствуя, как ваша ненависть вьётся у моих ног, Как приятная щекотка, достойная лишь презрения, Though many move with suspicion, Afraid to say that they hate you;
The taste of my boot? Here is the taste of my boot, Caress it, lick off the blacking.
Пусть многие проявляют осторожность, дабы не выказать вам свою ненависть. Чем пахнет мой сапог? А вот чем Ч Прильните, ваксу на нем полижите.
MONUMENTUM RE, ETC.
MONUMENTUM RE, ETC. You say that I take a good deal upon myself;
That I strut in the robes of assumption. In a few years no one will remember the buffo, No one will remember the trivial parts of me, The comic detail will be absent. As for you, you will rot in the earth, And it is doubtful if even your manure will be rich enough To keep grass Over your grave.
Ты говоришь, что я слишком много беру на себя, Что шествую важно в кичливом наряде. Через несколько лет никто не вспомнит о буффонаде, Никто не вспомнит о мелочах, Комическое улетучится. Что ж до тебя, ты сгниёшь в земле, И сомнительно даже, что из твоего навоза Сможет взрасти трава Над могилой твоей.
COME MY CANTILATIONS ПРИДИТЕ, МОИ ПЕСНОПЕНЬЯ Come my cantilations, Let us dump our hatreds into one bunch and be done with them, Hot sun, clear water, fresh wind, Let me be free of pavements, Let me be free of the printers. Let come beautiful people Wearing raw silk of good colour, Let come the graceful speakers, Let come the ready of wit, Let come the gay of manner, the insolent and the exulting. We speak of burnished lakes, Of dry air, as clear as metal.
Придите, мои песнопенья, Свалим всё ненавистное в кучу и с этим покончим, Ч Палящее солнце, чистую воду, свежий ветер, Да буду свободен от мостовых, Да буду свободен от типографий, Пусть придут прекрасные люди, Одетые в наряды из шёлка сырца красивых цветов, Пусть изящные ораторы явятся, Пусть придут острословы! Пусть придут дерзкие, ликующие, беспутные, Поговорим о блестящих озерах, О сухом воздухе, чистом, как металл.
BEFORE SLEEP ПЕРЕД СНОМ The lateral vibrations caress me, They leap and caress me, They work pathetically in my favour, They seek my financial good. She of the spear stands present. The gods of the underworld attend me, O Annubis, These are they of thy company. With a pathetic solicitude they attend me;
Undulant, Their realm is the lateral courses.
Боковые теченья ласкают меня, Наскакивают и ласкают меня, Трогательно работают на благо мне, Заботясь о моём благосостоянье. Но она остается с копьём. Боги подземного мира приходят ко мне, о, Аннубис, Это те, из твоей компании, С трогательной заботой навещают меня Волнообразно, Их владенья Ч побочные явленья.
Light! I am up to follow thee, Pallas. Up and out of their caresses. You were gone up as a rocket, Bending your passages from right to left and from left to right In the flat projection of a spiral. The gods of drugged sleep attend me, Wishing me well;
I am up to follow thee, Pallas.
Свет! Я готов идти за тобой, Паллада! Вперёд и прочь от их забот. Ты исчезла, как ракета, Извиваясь в полёте то справа налево, то слева направо, Оставляя широкий спиралeвидный след. Боги наркотического сна приходят ко мне, Желая мне добра. Я готов идти за тобой, Паллада!
POST MORTEM CONSPECTU POST MORTEM CONSPECTU A brown, fat babe sitting in the lotus, And you were glad and laughing With a laughter not of this world. It is good to splash in the water And laughter is the end of all things.
Смуглый толстый младенец сидел в позе лотоса, А ты радовалась и смеялась Смехом не от мира сего. Хорошо плескаться в воде, А смех конец всех вещей.
FRATRES MINORES FRATRES MINORES With minds still hovering above their testicles Certain poets here and in France Still sigh over established and natural fact Long since fully discussed by Ovid. They howl. They complain in delicate and exhausted metres That the twitching of three abdominal nerves Is incapable of producing a lasting Nirvana.
Блуждая мыслями вокруг собственных тестикул, Некоторые поэты у нас и во Франции До сих пор вздыхают об одном общеизвестном и естественном явлении, Сущность которого в своё время достаточно полно разъяснил Овидий. В изысканных и исчерпанных размерах они, завывая, сетуют на то, Что сладкие судороги трёх чревных нервов Неспособны произвести длительную Нирвану.
UNCOLLECTED MISCELLANEOUS POEMS 1902 - СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 1902 - EZRA ON THE STRIKE ЭЗРА О ЗАБАСТОВКЕ Wal, ThanksgivinТ do be cominТ round. With the price of turkeys on the bound, And coal, by gum! Thet were just found, Is surely gettinТ cheaper. The winds will soon begin to howl, And winter, in its yearly growl, Across the medders begin to prowl, And Jack Frost gettinТ deeper. By shucks! It seems to me, That you and I orter be Thankful, that our Ted could see A way to operate it. I sez to Mandy, sure, sez I, IТll bet thet air patch oТ rye Thet heТll squash Тem by and by, And he did, by cricket! No use talkinТ, heТs the man Ч One of the best thet ever ran, Fer didnТt I turn Republican One oТ the fust? I Тlowed as how heТd beat the rest, But old Si Perkins, he hemmed and guessed, And sed as how it wuznТt best To meddle with the trust. Now Pattison, heТs gone up the flue, And Coler, he kinder got there, tew, So Si, put thet in your cud to chew, And give us all a rest.
Ну вот, Благодаренье скоро. И на индейку цены в гору, А уголь, раз нашли такую гору, Как пить, подешевеет. Ударит скоро уж мороз, Покажет нам свой Красный Нос, А там зима пойдёт вразнос, И ветры ошалеют. Ей богу, мы должны с тобой Довольны быть своей судьбой, Раз удалось со всей гурьбой Расправиться так Теду. Я с Мэнди бился об заклад На эту рожь, что всех подряд Согнёт наш славный кандидат, И праздную победу. Чего трепаться, лучших, чай, Чем Тед, не видывал наш край, Республиканцем, почитай, Я был из первых, ей же ей. Других побьёт, надеюсь, тоже, Но старый Перкинс с постной рожей Брюзжит: обманывать негоже Доверие людей. У Паттисона дом в закладе И Коулер вроде тож в накладе, Си, обмозгуй всё Бога ради И дай покой нам, право.
Now thet IТve had my little say I wish you all a big ThanksgivinТ day, While I plod on to town with hay, And enjoy it best.
[Jenkintown Times Chronicle, Jenkintown, Pa., Nov. 8, 1902] Я всё сказал, на том кончаю И с сеном в город уезжаю, Благодаренье всем желаю Отпраздновать на славу.
DAWN SONG РАССВЕТНАЯ ПЕСНЬ God hath put me here In earthТs goodly sphere To sing the joy of the day, A strong glad song, If the road be long, To my fellows in the way. So I make my song of the good glad light That falls from the gate of the sun, And the clear cool wind that bloweth good To my brother Everyone.
[MunseyТs Magazine, December, 1906] Бог послал меня Петь о радостях дня В прекрасной юдоли земной. Радостно петь Буду я впредь Друзьям, идущим со мной. Я песни творю из весёлого света, Что льётся из солнечных врат, Из чистого ветра, что дарит прохладу Всем, ибо всякий мне брат.
TO THE RAPHAELITE LATINISTS By Weston Llewmys РАФАЭЛИТАМ ЛАТИНИСТАМ Ye fellowship that sing the woods and spring, Poets of joy that sing the dayТs delight, Poets of youth that Тneath the aisles of night Your flowers and sighs against the lintels fling;
Who rose and myrtle in your garlands bring To marble altars, though their gods took flight Long ere your dream shot eyes drank summer light And wine of old time myth and vintaging, Take of our praise one cup, though thin the wine That Bacchus may not bless nor Pan outpour: Though reed pipe and the lyre be names upon The wind, and moon lit dreams be quite out gone From ways we tread, one cup to names ye bore, One wreath from ashes of your songs we twine!
[Book News Monthly, January, 1908] Вам, кто воспел весенний цвет лесов, Кто младость пел среди её затей, Кто своды ночи хором голосов Будил, томясь у запертых дверей, Кто мирт и розу в честь немых богов Принёс на мрамор хладных алтарей, Кто грезил наяву, под сенью снов, О сказках и о жатвах прежних дней, Ч Заздравный кубок, братья, вам в хвалу, Хоть чуждо Вакху жалкое вино, Хоть лира и свирель Ч лишь тени слов, Хотя богов не видно и следов, Хоть скука Ч имя вам, и на венок, Мы вам собрали ваших од золу!
IN EPITAPHIUM IN EPITAPHIUM Write me when this geste, our life is done: He tired of fame before the fame was won. [The Book of the PoetsТ Club, 1909] Пусть надпись эта мой украсит пьедестал: Он славы не стяжал, но от неё устал.
THERSITES: ON THE SURVIVING ZEUS (With apologies to all the rhetorical odists) I Immortal Ennui, that hath driven men To mightier deeds and actions than eТer Love With all his comfit kisses brought to be, Thee only of the gods out tiring Time, That weariest man to glory ere the grave, Thee do we laud within thy greyest courts! ` O thou unpraised one, attend our praise! II Great Love hath turned him back but never thou, O steely champion, hast let slip the rein. Great deeds were thine in Rome and Macedon When small gods gleaned the stubble of manТs praise, And silent thou alone didst know their birth. Revealed wast to none but thine elect Who trod the chaff of earthТs death dusty crowns. III Immortal Ennui that hath saved the world From dry contagion of manТs great dull books, O WisdomТs self that stillest wisdomТs voice, The frank Apollo never stole thy sheep, No song hath lured thee from thy granite throne. There is no bourne to thine insistency, No power to turn the sword of thy disdain. IV All deeds are dust and song is less than deed Thou dost beget such hunger in the soul. To mightier conquests and to wars more vain ТЕРСИТ: ОБ УЦЕЛЕВШЕМ ЗЕВСЕ 5 (С апологией ко всем риторическим одистам) I Бессмертный Сплин, ты вдохновлял людей На подвиги сильнее, чем Любовь Утешить может, приторно целуя, Из всех богов ты Время победил, Что славу смертным воздает в могиле, Тебя мы славим при дворах скучнейших, О ты, бесславный, вслушайся в хвалу! II Взор отвратит Великая Любовь, Ты ж, чемпион стальной, из рук вовек Не выпустишь бразды. Ты преуспел И в Македонии, и в Риме, где божки, Увы, напрасно собирали жатву Людских похвал, а ты молчал один, Корон земных мякину попирая. III Бессмертный Сплин, ты этот мир спасал От скуки величайших книг людских. Ты мудро голос мудрости затмил, Твоих овец не крал наивный Феб, Ибо не пел ты песен никогда, Упорству твоему предела нет, Твой меч презренья повернуть нет сил. IV Деянья Ч прах, а песнь Ч деяний тень, И этот голод ты в душе рождаешь. В бесцельных войнах движутся твоим The sands of men are driven by thy breath;
Thine is the high emprise [of] lordly lays. O thou inspiring Might, drink deep this praise, Ere our great boredom pass its several ways!
[The English Review, April, 1910] Дыханием людей песчинки в бой;
На ниве божьих поприщ ты Ч герой. Тебе, Могучий, воздадим хвалой, А наша скука Ч верный спутник твой.
THE FAULT OF IT Some may have blamed you Ч Some may have blamed us that we cease to speak Of things we spoke of in our verses early, Saying: a lovely voice is such and such;
Saying: that ladyТs eyes were sad last week, Wherein the worldТs whole joy is born and dies;
Saying: she hath this way or that, this much Of grace, this little misericorde;
Ask us no further word;
If we were proud, then proud to be so wise Ask us no more of all the things ye heard;
We may not speak of them, they touch us nearly.
[Forum, N. Y., July, 1911] НЕДОСТАТОК 6 Некоторые могли бы порицать тебяЕ Пусть порицают нас, что мы молчим, О том, что мы в стихах зарифмовали, Сказав: любимый голос был таким, Сказав: глаза её полны печали, Но где родится радость, где умрет? В ней милость и жестокость, но Бог с ним: Кинжал Ч нередко жалости основа, И более не пророним ни слова Ч Не в мудрости ли гордости оплот? Не спрашивай об очевидном снова Ч Слова излишни, боль ещё живет.
FOR A BEERY VOICE ПЬЯНЫМ ГОЛОСОМ Why should we worry about to morrow, When we may all be dead and gone? Haro! Haro! Ha a ah rro! ThereТll come better men Who will do, will they not? The noble things that we forgot. If there come worse, what better thing Than to leave them the curse of our ill doing! Haro! Haro! Ha ah ah rro!
[Poetry Review, February, 1912] Что нам о грядущем печься, Коли завтра все помрём? Хо хо, чарку! и споём! Лучшие придут вослед, Чтоб творить добро, не так ли? До того нам дела нет. Если ж худшие придут, нам и в этом повезло, Отвечать придётся тут им сполна за наше зло! Хо хо, чарку! и споём!
LТINVITATION LТINVITATION Go from me. I am one of those who spoil And leave fair souls less fair for knowing them;
Go from me, I bring light that blindeth men So that they stagger. It doth ill become me. Go from me. I am life the tawdry one, I am the spring and autumn. Ah the drear Hail that hath bent the corn! The ruined gold!
Прочь, ибо я из тех, кто портит души Прекрасные, познанием разрушив, Прочь! Я несу слепящий страшный свет, Сбивая с ног. Я источаю яд. Прочь! Я лишь ряд безвкусных клоунад. Весна и осень я. Ужасный град, Погибель злаков я! Пропавший клад!
[Poetry Review, February, 1912] EPILOGUE (To my five books containing mediaeval studies, experiments and translations) ЭПИЛОГ (К пяти моим книгам, включающим работы по средневековью, опыты и переводы) I bring you the spoils, my nation, I, who went out in exile, Am returned to thee with gifts. I, who have laboured long in the tombs, Am come back therefrom with riches. Behold my spices and robes, my nation, My gifts of Tyre. Here are my rimes of the south;
Here are strange fashions of music;
Here is my knowledge. Behold, I am come with patterns;
Behold, I return with devices, Cunning the craft, cunning the work, the fashion.
[Composed 1912. Collected Shorter Poems, 1968] Я принёс тебе трофеи, моя страна, Я, уходивший в изгнание, Возвращаюсь к тебе с дарами. Я, долго трудившийся, разрывая могилы, Прихожу к тебе с сокровищами. Смотри, моя страна Ч вот одеяния и пряности, Мои дары с Востока. Вот мои рифмы с Юга, Вот чужая диковинная музыка - Вот они, мои знания. Смотри, я пришёл к тебе с образцами;
Смотри, я вернулся, полный замыслов, Опытным мастером, искушённым в трудах и ремёслах.
POEMS FROM MISCELLANEOUS MANUSCRIPTS 1902 - СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ РАЗРОЗНЕННЫХ РУКОПИСЕЙ 1902 - SWINBURNE: A CRITIQUE СУИНБЕРН: КРИТИКА Blazes of color intermingled, Wondrous pattern leading nowhere, Music without a name, Knights that ride in a dream, Blind as all men are blind, Why should the music show Whither they go? I am Swinburne, ruler in mystery. None know the ending, Blazes a blending in splendor Of glory none know the meaning on, I am he that paints the rainbow of the sunset And the end of all dreams, Wherefor would ye know? Honor the glow Of the colors care not wherefore they gleam All things but seem. Out from Caerleon Into the world unknown, Young knights be riding. Know they love sorrow, Death comes tomorrow. Priest of the old Gods I, Priest of the Gods that die, Swinburne.
Сполохи цвета, красок вихрь, Вязь чудес, ведущих в никуда, Музыка без названья;
Рыцари мчат во сне, Слепы, как слепы все. Скажет ли струнный лад, Куда они мчат? Я Ч Суинберн, тайны властелин. Конец неведом, Сполохи следом блистают Во славе, которой никто не познал;
Я тот, кто пишет радугу заката И мерцанье мечты;
А познает ли взгляд? Чтите закат Красок не вопрошайте, зачем светел он: Всё Ч только сон. Из Кэрлеона В мир незнакомый Рыцари мчатся Ч Им полюбилась тоска, И гибель уже близка. Идолов древних жрец, Коим грядет конец, Ч Я, Суинберн.
TO E. B. B.
(Elizabeth Barrett Browning, Sonnets from the Portuguese) К Э. Б. Б.
(Элизабет Барретт Браунинг, Сонеты с португальского) Poor wearied singer at the gates of death Taking thy slender sweetness from the breath Of the singers of old time, With all thy sweet youthТs dreaming come to naught Save to find those same dreams fraught With bitterness, as is to them that fare Forth with good hope, and find despair: When, as sun unto a leaden sea He came, thy Poet, Gilding each separate wave crest With splendor of the orient and dawn, Making that grey soul of thine One golden shimmer, with clear deeps And pearled fastnesses beneath the tides.
Ворота смерти пред собой узрев, Ты, скорбная, переняла напев У поэтов прошлых дней. Мечты былые рухнули во прах;
Разочарованье, страх И горечь подступили, чтоб замкнуть Тобой не завершённый путь. Но, словно солнце над морем хмурым, Поэт сверкнул Ч И воссияли гребни волн Рассветной позолотою востока... Душу сирую твою Он озарил Ч и в ясной глуби Чертоги сотворил из жемчугов.
THE SUMMONS ПРИЗЫВ I can not bow to woo thee With honey words and flower kisses And the dew of sweet half truths Fallen on the grass of old quaint love tales Of broidered days foredone. Nor in the murmurous twilight May I sit below thee, Worshiping in whispers Tremulous as far heard bells. All these things have I known once And passed In that gay youth I had but yester year. And that is gone As the shadow of the wind. Nay, I can not woo thee thus;
But as I am ever swept upward To the centre of all truth So must I bear thee with me Rapt into this great involving flame, Calling ever from the midst thereof, Follow! Follow! And in the glory of our meeting Shall the power be reborn. And together in the midst of this power Must we, each outstriving each, Cry eternally: I come, go thou yet further. And again, Follow, For we may not tarry.
Тебя прельщать не стану Ни медовым словом, ни лобзаньем томным, Ни росою нежных полуправд, Упавших на траву легенд любовных В былые времена. И в сумерках безмолвных Шёпотом не буду О тебе молиться Ч Тихим, словно дальний звон. Всё это знал я прежде, И прожил Ч Совсем недавно, в юности весёлой. И всё прошло, Подобно тени ветра. Тебя прельщу не так;
Но, устремляясь вечно ввысь, К самой сердцевине истины, Я должен взять тебя с собой, Упоённую, в бескрайний пламень, Ч И взывать без устали оттуда: За мной! За мной! И в ликовании нашей встречи Ч Пыл душевный родится вновь... И, две пылких, жаждущих души, Состязаясь, мы начнем Звать без устали: Я здесь, гряди же дальше! И снова: За мной!, Ч Ибо медлить нельзя.
BALLAD OF THE SUNТS HUNTING БАЛЛАДА ОБ ОХОТЕ ЗА СОЛНЦЕМ I hang from the horn of the crescent moon To watch the sun out ride. HeТs a riding oТ the boundries By creationТs tТother side. I left myself a weeping For a love that would not smile. My soul hath rode a hunting With the star dogs for a while. I hang from the horn of the crescent moon To watch the hunt out ride. There rings shrill cry and horning From creationТs tТother side. My soul hath caught the sun out riding By creationТs tТother side. The sun hath kissed her lips out right And hath my soul to bride.
Ezra Pound, Milligan Place, Crawfordsville, Ind.
Я повис на роге ущербной луны, Ч Слежу за солнцем я. А оно летит галопом Ч Там, за гранью бытия. Простился я с любовью, Что не знала нежных слов. Душа стремится нынче Вслед за сворой звёздных псов. Я повис на роге ущербной луны, Ч Охочусь нынче я. Ловчие трубят и кличут Ч Там, за гранью бытия. И солнце настигла моя душа, Ч Там, за гранью бытия. И любовью слитно они дышали, Лобзаний жар лия.
Эзра Паунд, Миллиган Плэйс, Крофордсвилл, Индиана.
QUIA AMORE LANGUEO QUIA AMORE LANGUEO Tho I steal sweet words from long ago, Tho I sing in the sun and the rain, I bid thee come where the west winds blow Quia Amore langueo And forget the world and the old world pain Quia Amore langueo. Tho I can not sing with the organТs note, Still I use the best that I know, Tho my song were the cry of a broken rote Quia Amore langueo I bid thee come where the west winds blow In the land of the warm spring rain. Tho I wander far in the rain and the wind That rose strewn land I may not find Quia Amore langueo Unless you call thru the forest dim Quia Amore langueo, Come! O heart to the utmost rim Of the worlds beyond the sea, Quia Amore langueo, Bear thou thy love unto me. Many a voice my ear hath heard Thru the soft green shadow oТ pine Quia Amore langueo For false loves know many a luring word Ere one hath won unto thine, Ere one hath come where the west winds blow Quia Amore langueo To the land of the sweet spring rain.
Ezra Pound, Crawfordsville, Ind. Вторую сладость давних строф, Напеваю в жару и стынь... Приди на запад, в страну ветров, Quia Amore langueo, Мир оставь, и боль мировую отринь, Quia Amore langueo. Не умею органной звучать трубой, Но петь, как умею Ч готов;
Я пою, как рыдает усталый прибой, Quia Amore langueo. Приди на запад, в страну ветров, Под неба весеннюю синь. Сквозь дождь и сумрак не вижу вдали Цветущей западной земли, Quia Amore langueo;
Но внемлю призыву в лесной глуши;
Quia Amore langueo, В края далекие спеши, Пересеки простор морей, Quia Amore langueo, Приди на зов любви моей! Много слышится речей, И глубок зеленый бор, Quia Amore langueo, И ложь струится, журча как ручей Ч Но ты позвала! С тех пор Стремлюсь на запад, в страну ветров, Quia Amore langueo, Под неба весеннюю синь.
CAPILUPUS SENDS GREETING TO GROTUS * Mantua, КАПИЛУП Ч ГРОТУ. ПРИВЕТСТВИЕ Мантуя, To Giles Grotus, vir amplissimus, Man to the full, whoТll take: My saying for what itТs worth And for its directness. Straight From the shoulder will I speak And strike. For know ye I care no more for the tumble of an ictus Or the tinkle of a rime Than thou dost for the color Of the paper my brief words Be printed on, So to GodТs glory they be strong, With all a manТs good feeling And contempt of sneers. And know ye that I will not bend To rime yoke nor to time yoke, Nor will I bow to Baal Nor weak convention That the crawlers think is law. An ye read me not for my hard thinking And strong feeling, and for my love of beauty That is strong above them all (and is as hill dew to the grass and as starlight to the waters of the ford) Then read me not. Thou Grotus lovest flowers And this beauty that I follow as the stars the sun;
Therefor wilt thou read me. Thou too canst think and feel and therefor Wilt thou read me, that thou mayst know * Capilupus, latin poet of early renaissance. His Song to the night is among [the] masterpieces [of] late latin. Grotus imaginary. This is accompaniment thereto, when sending same to his friend. Ezra Pound. Wyncote.
Жилю Гроту, vir amplissimus, Достойнейший муж, Что ценит речь мою По заслугам. Напрямик И наотмашь изреку И ударю. Ведай: Не более на размах удара я взираю, Или на размер стиха, Чем ты на цвет бумаги, Где слова моей рукой Начертаны, Ч Крепки, к вящей славе Божьей, Добры и недоступны Суетным насмешкам. Ты ведаешь, я не склонюсь Под игом и пред мигом, Не покорюсь Ваалу И предрассудкам, Что поставлены в закон. Не читай меня, чтоб мысли черпать, Силы подкрепить, красотой упиться, Красотою, что для чувств Ч Как росы для стеблей травы, Как звёздный свет над переправой водной, Ч О, не читай! Но любишь ты цветы, И красу, лечу за коей, как за солнцем Ч звёзды;
А посему Ч прочти. Ты чувствуешь и мыслишь: посему Прочти меня, дабы уведать, What I think and feel And thereby add to thy knowledge of mankind One grain more fact and One strain more of fancy. Mayhap some quaintness or some odd Crotchet of my mannerТll make Thee aТsmile to keep some cold half hour Only half frozen. Mayhap some half hundred Other half things. Know thou to end this much, That I do love thee and respect thee, That I send thee first my poem And after thee, such others as may choose To scoff or smile or be content therewith As may best suit their temper Or their mood or state of being. And lastly to such others Whose heads are like A store box, where Kings And misers put their treasure, And GodТs trash, May such find herein some fact Or thought and put it in that Store box head of theirs Ч To keep six months and rot. But unto thee Grotus and them like thee Who make each new thought and fact A tool to make their newer thought Or light to find new fact, To thee GodТs greeting and my poem With right good will, love and VALE. There will be ever some to say He hath no novelty, this is of one man And this from that old tome you know well, On the fourth shelf third from end. For this, know you that I would Make my poem, as I would make my self, Как чувствую и мыслю. Прочтёшь Ч и прибавишь к сужденью о ближних Песчинку знаний, Крупинку раздумий. Пускай причуда иль извив Слога моего Тебе поможет хоть на полчаса Полуоттаять, принесёт полсотни Полуулыбок. Ты ведаешь, о, Грот: Тебя люблю и почитаю, Первому сию поэму Тебе я шлю, а после остальным Ч Презреть, иль заучить, иль ухмыльнуться, Как боле им по нраву, По духу, или положенью. И, наконец, таким, Чьи головы Ч шкатулки, где король Иль нищий прячут злато Либо мусор. Какой нибудь отыщут факт Или же мысль Ч и положат Бережно в шкатулку эту, И там оставят гнить. Но тебе, о, Грот, и тебе подобным, Кто каждую мысль и факт Кладёт в подножье новой мысли, В основу новых фактов, Ч Во имя Божье шлю стихи, Пожеланья добрые и VALE. Всегда отыщется такой, Что скажет: Сотворённое не ново. Заимствовал поэт, списал из тома На четвёртой полке слева. Ведай же: творю созвучья Я точно так же, как себя творю, Ч From all the best things, of all good men And great men that go before me. Yet above all be myself. The test tubes of your alchemy give me the figure For, some fluid that you call a certain long equation, Plus some new substance, Is no longer the same fluid but a new, Though all the elements thereof Be known unto thy fatherТs father in thine art. Yet as ever by some new combination of old elements Ye do seek the gold, so seek I perfection;
And as in your searching, ye find not gold But have found and will find through coming cycles Many new things of old elements, All for manТs use and mayhap better for some use And present purpose than the very gold. So make I rimes Seeking ever gold, yet happy If by chance break of syphon Or some slip of flame I fall on some new color To delight the eye, as Caponlani At his glass furnace yesteryear, Or some new perfume, as WhatТs his name ThatТs been ten years courting Guido, for his daughterТs dowry.
Из наилучших, и величайших, И мудрейших, бывших прежде. Но пребуду я собой. В ретортах у тебя кипят, родятся числа;
Ты жидкость наречёшь длиннейшим уравненьем, Прибавишь новой Ч И мигом обретёшь неведомый раствор, Хотя все части составные Алхимик распознал уже давным давно. Составные части ты сочетаешь по иному, Золота взыскуешь;
я же Ч совершенства. И, как ты не золото обретаешь, Но старых составных частей Иные сочетания находишь, Ч Для наших целей, для употребленья нами Ценней они, чем золото, намного. Так я рифмую, Ч Алчу золота, но счастлив, Коль, уронивши колбу, Пламя упустив, Открою новый цвет, Ч Как совсем недавно Капонлани В стеклодувной мастерской, Ч Иль благовонье, Ч как имярек, Что десять лет ухаживал за Гвидо, Соблазнясь приданым дочки.
THE HILLS WHENCE ХОЛМЫ ОТКОЛЕ I will get me up unto the hills: Unto the great bare mountains of my birth. And the winds shall be keen upon my lips And I will be free of the damp And twining mist of the low land. I will get me up unto the hills: Unto the great bare mountains. And I will stand me a shadow Тgainst the blue metal of the sky at even.
Я взойду на голые холмы, На горные вершины, где рождён. И ветер опалит мои уста, И освобожусь от сырой И вьющейся дымки низин. Я взойду на голые холмы, На горные вершины. И я восстану тенью Над сталью голубой небес закатных.
FROM CHEBAR ОТ ХОВАРЫ Before you were, America! I did not begin with you, I do not end with you, America. You are the present veneer. If my blood has flowed within you, Are you not wrought from my people! Oh I can see you, I with the maps to aid me, I can see the coast and the forest And the corn yellow plains and the hills, The domed sky and the jagged, The plainsmen and men of the cities. I did not begin aboard The Lion, I was not born at the landing. They built you out of the woods And my people hewed in the forest, My people planned the rails And devised your ways for water. Before they found you with ships They knew me in Warwick and Cornwall, They knew me at Crecy and Poictiers, my name was aloud in the East. Out of the old I was, I held against the Romans, I am not afraid of the dark, I am he who is not afraid to look in the corners.
Я старше, о, Америка! И возник я не с тобой, И кончусь не с тобой, Америка. Ты возблистала ныне. Кровь моя текла в тебе, Мой народ тебя восставил! Тебя увижу, И карта мне поможет, И увижу берег и лес, И поля кукурузы, и небо, Пронзённое горами, И фермеров, и горожан. И возник я не на деке Льва, 14 И родился не на сходнях. И мой народ среди лесов Возводил тебя из брёвен, Народ мой рельсы клал, Углублял речное ложе. Меня узнали до тебя При Варвике и Корнуолле, Узнали при Креси и Пуатье, и мне поклонился Восток. Я древностью рождён, я не страшился римлян, Я не убоюсь темноты, Я тот, кому не страшно искать по углам.
I have seen the dawn mist Move in the yellow grain, I have seen the daubed purple sunset;
You may kill me, but I do not accede, You may ignore me, you may keep me in exile, You may assail me with negations, or you may keep me, a while, well hidden, But I am after you and before you, And above all, I do not accede. I do not join in the facile praises, In the ever ready cries of enthusiasms. I demand the honesty of the forest, I am not To be bought with lies. I am He who demands the perfect, I am he who will not be put off, I came with the earliest comers, I will not go till the last. Your personal ambition is not enough, Your personal desire for notoriety is insufficient. There is only the best that matters. Have done with the rest. Have clone with easy contentments. Have done with the encouragement of mediocre production. I have not forgotten the birthright. I am not content that you should be always a province. The will is not enough, The pretence is not enough, The satisfaction in ignorance is insufficient. There is no use your quoting Whitman against me, His time is not our time, his day and hour were different.
Я туман рассветный Видел встающим над нивой, Видел я закат в огне пунцовом;
Убейте Ч и всё же я не уступлю, Сошлите Ч и, сослав, забвенью обреките, Кляните беспощадно и, кляня, до времени сокройте, Но я Ч и Омега, и Альфа, И, конечно, я не уступлю. Я петь не стану в хвалебном хоре, Я не приемлю воплей воодушевления. Я взыскую первобытной честности, меня Не подкупишь ложью. И я жажду лишь совершенства, И я тот, кого не избыть, И пришел я сюда меж первых, И не исчезну до конца. Твоих деяний славных Ч не довольно, Твое стремленье к вящему почету Ч неплодоносно. Лишь наилучшее имеет цену. Покончено с прочим. Покончено с лёгкой радостью. Покончено с поощрением творчества средней руки. Я помню о праве рожденья. Довольно тебе оставаться провинцией вечной. А воли Ч не довольно, А дерзаний Ч не довольно, А отрадное невежество Ч неплодоносно. Незачем сопоставлять меня с Уитменом, Его время не было нашим, его день и час были иными.
The order does not end in the arts, The order shall come and pass through them. The state is too idle, the decrepit church is too idle, The arts alone can transmit this. They alone cling fast to the gods, Even the sciences are a little below them. They are Those who demand the perfect, They are Not afraid of the dark, They are after you and before you. They have not need of smooth speeches, There are enough who are ready to please you. It is I, who demand our past, And they who demand it. It is I, who demand tomorrow, And they who demand it. It is we, who do not accede, We do not please you with easy speeches.
Правила не кончаются на искусствах, Правила приходят и проходят сквозь них. Государство никчёмно, и церковь тоже никчёмна, Лишь искусства всесильны. Лишь искусства любезны богам, Даже науки стоят ступенью ниже. Лишь искусства жаждут совершенства, Лишь им не страшна темнота, Лишь искусства Ч Омега и Альфа. Чужды им гладкие речи, И в толпу льстецов не стремятся искусства. Это я призываю Вчера, И они призывают. Это я призываю Завтра, И они призывают. Это мы, и мы не уступим, И тебя не тешим речью сладкой.
CHOMMODA et hinsidias Arrius insidias Catullus CHOMMODA et hinsidias Arrius insidias Catullus For two years I had observed this impeccable Mycennienne profile, I had observed the wave patterns in her chevelure, At the end of that time she spoke. I said (she was drawing the blind), and I said, The closing regulations say you should close at 8:30;
She replied: Hno heyghte oТklok. На протяженье двух лет сей классический профиль микенский Я созерцал, и волос вьющихся блеск созерцал;
Пробил час Ч и она глаголет. Я сказал Ч она задергивала занавеску, и я сказал: По правилам вы должны закрывать в 8 30;
Она ответила: Не а, в восемь.
IT IS A SHAME Ч WITH APOLOGIES TO THE MODERN CELTIC SCHOOL Or PТtiТcruЧa Ballad I have heard the yap of the fairy dog PТtiТcru Of the pearl white pup PТtiТcru His hide is an incandescent light His every whisker gloweth bright PТtiТcru His yap is like the seaТs soft sound PТtiТcru His grave is six feet underground PТtiТcru His whine is like a horseТs bark PТtiТcru He calleth people after dark PТtiТcru To chase the wind to hullabaloo PТtiТcru My heart is filled with pain For Blutwurst is my boozum fain To masticate and gastricate PТtiТcru Alas his nose is underground And his chop bones may not be found PТtiТcru Wherefor alas forsooth must I Of counternecine hunger die PТtiТcru Alas he yappeth in the wind СИЕ Ч ПОЗОР (ПРИНОШУ ИЗВИНЕНИЯ НЫНЕШНИМ ИССЛЕДОВАТЕЛЯМ КЕЛЬТОВ) Или ПТтиТкру Ч Баллада 16 Да, я слышу, лает волшебный пёс ПТтиТкру Снежно белый пёс ПТтиТкру И всякий волосок на нём Горит мерцающим огнём ПТтиТкру Он лает, как шумит волна, ПТтиТкру Его могила холодна, ПТтиТкру Он воем гонит лошадей, ПТтиТкру Он по ночам зовёт людей, ПТтиТкру Но те встают лишь поутру. ПТтиТкру Я в сердце боль несу, Сколь кровяную колбасу Отрадно съесть, в утробу ввесть, ПТтиТкру Увы, сокрыла нос земля, Котлеты позабыть веля, ПТтиТкру И скорбен есмь, и больно мне От голода умру зане. ПТтиТкру Увы, он лает, ветер носит, PТtiТcru yappeth in the wind He chases the chickens in the barnyard of the winds PТtiТcru In the impassioned rehash of the mystically beautiful Celtic mythology, I find one touching figure neglected. My Lords: justice for the fairy dog. He came from Avalon. The olde frenche booke says one could not tell his qualities or beauty, and his color was historically as I have described it.
ПТтиТкру лает, ветер носит, ПТтиТкру ловит цыплят на подворье всех ветров ПТтиТкру Лихорадочно роясь в таинственной и прекрасной кельтской мифологии, я обнаружил, что некий трогательный образ позабыт. Господа, будьте справедливы к волшебному псу. Он происходит из Авалона. Старая французская книга сказывает, будто свойства и краса его неизрекомы, а цвет был в точности таков, как я описал (примеч. Паунда).
THE LOGICAL CONCLUSION ЛОГИЧЕСКОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ When earthТs last thesis is copied From the theses that went before, When idea from fact has departed And bare boned factlets shall bore, When all joy shall have fled from study And scholarship reign supreme;
When truth shall baaa on the hill crests And no one shall dare to dream;
When all the good poems have been buried With comment annoted in full And art shall bow down in homage To scholarshipТs zinc plated bull, When there shall be nothing to research But the notes of annoted notes, And BaalamТs ass shall inquire The price of imported oats;
Then no one shall tell him the answer For each shall know the one fact That lies in the special ass ignment From which he is making his tract. So the ass shall sigh uninstructed While each in his separate book Shall grind for the love of grinding And only the devil shall look.
Against the germanic system of graduate study and insane specialization in the Inanities.
И трактат составят последний Ч Из трактатов минувших лет;
Распрощается с фактом идея, Скучный факт обратится в скелет. И безрадостная учёность Захватит престол, как тать, И правда заблеет на взгорьях, И мир не дерзнёт мечтать;
Стихи погребёт в примечаньях И сносках рука мудреца;
Учёность почтят поэты, Как цинкового тельца. И только толкованья толкований Чтец усердный примет всерьёз;
И спросит осёл Валаамов, Почём привозной овёс. А мудрый не даст ответа, Владея лишь фактом одним, Который постиг, ослабив Вниманье к фактам иным. И вздохнёт осёл безутешно... А мудрая величина Продолжит зубрить прилежно,Ч Но взглянет лишь сатана.
Писано против германской системы высшего образо вания и безумной специализации в безмозглогии.
UNCOLLECTED MISCELLANEOUS POEMS 1913 - СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 1913 - PAX SATURNI OnceЕ the round world brimmed with hate,..........................and the strong Harried the weak. Long past, long past, praise God In these fair, peaceful, happy days.
A Contemporary PAX SATURNI Кода то... вся земля переполнилась ненавистью................Еи сильный Разорял слабого. Давным давно, давным давно... Благодарите Господа За наше прекрасное, мирное, счастливое время.
Современник.
O smooth flatterers, go over sea, go to my country;
Tell her she is Mighty among the nations Ч do it rhetorically! Say there are no oppressions, Say it is a time of peace, Say that labor is pleasant, Say there are no oppressions, Speak of the American virtues: And you will not lack your reward. Say that the keepers of shops pay a fair wage to the women: Say that all men are honest and desirous of good above all things: You will not lack your reward. Say that I am a traitor and a cynic, Say that the art is well served by the ignorant pretenders: You will not lack your reward.
О, лукавые льстецы, отправляйтесь за океан, отправляйтесь в мою страну;
Скажите ей, что она средь стран других могучая держава Ч и сделайте это красноречиво! Скажите, что там нет угнетения, Скажите, что там царят мир и благоденствие, Скажите, что там тяжёлый труд доставляет радость, Скажите, что там вовсе нет угнетения;
Говорите во весь голос об американских добродетелях - И вам воздастся. Скажите, что владельцы магазинов честно расплачиваются с продавщицами, Скажите, что все там живут по совести и превыше всего ставят стремление ко благу Ч И вам воздастся. Скажите, что я циник и предатель, Скажите, что искусство может обходиться невежественными имитаторами Ч И вам воздастся. Прославляйте их, прославленных многими Ч И вам воздастся. Называйте всё это порой мира и благоденствия, Помяните добрым словом любительскую проституцию, Praise them that are praised by the many: You will not lack your reward. Call this a time of peace, Speak well of amateur harlots, Speak well of disguised procurers, Speak well of shop walkers, Speak well of employers of women, Speak well of exploiters, Speak well of the men in control, Speak well of popular preachers: You will not lack your reward. Speak of the profundity of reviewers, Speak of the accuracy of reporters, Speak of the unbiased press, Speak of the square deal as if it always occurred. Do all this and refrain from ironic touches: You will not lack your reward. Speak of the open mindedness of scholars: You will not lack your reward. Say that you love your fellow men, O most magnanimous liar! You will not lack your reward.
[Poetry, April, 1913] Помяните добрым словом тайных сводников, Помяните добрым словом администраторов универмагов, Помяните добрым словом нанимателей женщин, Помяните добрым словом эксплуататоров, Помяните добрым словом стоящих у власти, Помяните добрым словом модных проповедников Ч И вам воздастся. Говорите о глубокомыслии обозревателей, Говорите о чистоплотности репортёров, Говорите о непредвзятости прессы, Говорите, что там в ходу только честные сделки. Говорите всё это и воздержитесь даже от намёка на иронию Ч И вам воздастся. Говорите о широком кругозоре учёных Ч И вам воздастся. Скажите, наконец, о, великодушные жецы, Что вы любите своих сограждан Ч И вам воздастся!
XENIA КСЕНИИ I THE STREET IN SOHO Out of the overhanging gray mist There came an ugly little man Carrying beautiful flowers. II The cool fingers of science delight me;
For they are cool with sympathy, There is nothing of fever about them.
[Poetry, November, 1913] I УЛИЦА В СОХО Из тяжёлого серого тумана Вышел некрасивый человек, С букетом прекрасных цветов. II Меня радуют прохладные пальцы знания, Потому что их прохлада доброжелательна. В них нет ничего лихорадочного.
THE CHOICE [PREFERENCE] ВЫБОР It is true that you say the gods are more use to you than fairies, But for all that I have seen you on a high, white, noble horse, Like some strange queen in a story. It is odd that you should be covered with long robes and trailing tendrils and flowers;
It is odd that you should be changing your face and resembling some other woman to plague me;
It is odd that you should be hiding yourself In the cloud of beautiful women who do not concern me. And I, who follow every seed leaf upon the wind? You will say that I deserve this.
[Poetry, November, 1913, Lustra, 1916, Personae, 1926] Вы правы были, когда утверждали, что боги нужнее волшебников вам, Однако я видел, как вы восседали На благородном белом статном коне, Как странная та королева из сказки. Странно, что вы были в длинном платье и цветы украшали ваши волнистые пряди, Странно, что ваше лицо могло измениться, напомнив другую, чтоб мучать меня;
Странно, что вы решили укрыться В облаке тех красавиц, что мне безразличны. А как же я, кто за каждым листком следит на ветру? Скажете вы, что я обращенье такое сам заслужил.
XENIA КСЕНИИ IV Come let us play with our own toys, Come my friends, and leave the world to its muttons, You were never more than a few, Death is already amongst you. V She had a pig shaped face, with beautiful coloring, She wore a bright, dark blue cloak, Her hair was a brilliant deep orange color So the effect was charming As long as her head was averted.
[Smart Set, December, 1913] IV Давайте жить, игрушками играя, А этот мир вернём его баранам. Быть в меньшинстве Ч привычнее для вас, А смерть уже свой выбирает час. V Лицо свиньи, но макияж прекрасен, Блистающее платье на плечах, Оранжевый парик Ч великолепен. Она очаровательна, пока Не разглядишь копыт и пятачка.
[Декабрь, 1913] LEGEND OF THE CHIPPEWA SPRING AND MINNEHAHA, THE INDIAN MAIDEN ЛЕГЕНДА ОБ ИСТОЧНИКЕ ЧИППЕВЫ И О МИННЕГАГЕ, ИНДЕЙСКОЙ ДЕВЕ If you press me for the legend, For the story of this maiden, Of this laughing Indian maiden, Of this radiant Minnehaha Who was won by Hiawatha, I will answer, I will tell you Briefly of her courtship, And how Hiawatha won her. She, of all Chippewa maidens, Was the most fascinating, And her charms were captivating;
Of the braves who sought this maiden, And with passion almost frenzied Led the chase and made hot battle, Hiawatha was the bravest, But his arrow was quite aimless, And his game gave little heed to Smiles of braves, or cupidТs weapon. Faint one day in early autumn, Picking berries from the marshes, And thirsting for a gourd of water, She reclined upon the hillside, Where a spring made merry laughter. Hiawatha, from chase returning, Saw the maiden thus reclining, And, catching swift the inspiration, Straightway brought the gourd of water, Placed it to the lips so parching, And bade her drink of СLaughing Water,Т Scarcely had her lips been moistened, By this fascinating nectar, When she raised, with arms outstretching, Утаю ли я легенду Об индейской юной деве, О смеющейся, прелестной, Лучезарной Миннегаге, Покорённой Гайаватой, Безыскусное преданье О войне за сердце девы И победе Гайаваты. Дева ж гордая в Чиппеве Всех затмила красотою, Всех умом живым пленила;
Смельчаков, что в жарких схватках, Воспылав безумной страстью, Домогались тщетно девы, Всех храбрей был Гайавата, Но стрела его ни разу Нежной не достигла цели Ч И добыча ускользала. Раз сентябрьским днём морошку Собирая на болотах, Дева, мучимая жаждой, Прилегла без сил на склоне, Где смеялся ключ весёлый. Там её смятенным взором И приметил Гайавата И, охваченный желаньем, Поспешил к устам иссохшим Поднести бутыль из тыквы Со Смеющейся Водою. И, живительным нектаром Омочив сухие губы, Встала дева, призывая Bade her lover come and kiss her. Thus it was that Hiawatha, On the ChippewaТs southern slope, Where the fountain still is flowing, And a city is fast growing, Won and wed our Minnehaha, Won and wed this beauteous maiden. ***** Above, from happy hunting grounds, Looking down, their watch theyТre keeping On this rippling, laughing fountain, Which gives health to all who drink it, And with health, gives joy and gladness. [Chippewa County: Wisconsin Past and Present, 1914, dated 1913] Заключить её в объятья. Так счастливец Гайавата На Чиппевы южном склоне, Где всё так же бьёт источник И разросся мощно город, Покорил и взял там в жёны Недотрогу Миннегагу. ***** С высоты полей блаженных Зорок взгляд их стерегущий Свой смеющийся источник, Укрепляющий всечасно Всех, кто страждет исцеленья.
(Графство Чиппева: Висконсин, прошлое и настоящее, 1914, стихотворение датировано 1913 г.) HOMAGE TO WILFRID SCAWEN BLUNT ПРИНОШЕНИЕ УИЛФРЕДУ СКОУВЕНУ БЛАНТУ Because you have gone your individual gait, Written fine verses, made mock of the world, Swung the grand style, not made a trade of art, Upheld Mazzini and detested institutions;
We, who are little given to respect, Respect you, and having no better way to show it, Bring you this stone to be some record of it.
[The Times, January 20, 1914] Вы шли всегда своим путём, Прекрасные стихи писали, смеясь над миром, Высокий штиль поколебали, не торговали лирой, Мадзини защищали вы и презирали учрежденья, И мы, кто мало унаследовал достойного почтенья, Вас чтим, и не найдя другого способа для выраженья, Сей камень дарим вам в знак памяти о том.
PASTORAL The Greenest Growth of MaytimeЕ Ч A. C. S.
ПАСТОРАЛЬ Расцвет зелёный мая... Ч A. C. S.
The young lady opposite Has such beautiful hands That I sit enchanted While she combs her hair in decollete. I have no shame whatever In watching the performance, The bareness of her delicate Hands and fingers does not In the least embarrass me, BUT God forbid that I should gain further acquaintance, For her laughter frightens even the street hawker And the alley cat dies of a migraine.
[Blast, June, 1914] У молодой женщины в окне напротив Такие красивые руки, Что я зачарованно смотрю, Как она причёсывается, сидя в decollete. Мне вовсе не стыдно Наблюдать за этим представлением. Обнажённость её изящных рук Не вызывает во мне Ни малейшей неловкости. Но Боже сохрани меня искать малейшего знакомства, Потому что её смех пугает даже уличного разносчика, И кошка на углу умирает от мигрени.
GNOMIC VERSES ГНОМИЧЕСКИЕ СТИХИ When the roast smoked in the oven, belching out blackness, I was bewildered and knew not what to do, But when I was plunged in the contemplation Of Li PoТs beautiful verses, This thought came upon me, Ч When the roast smokes, pour water upon it.
[Blast, July, 1915] Когда в духовке начинал дымиться ростбиф, Смущался прежде я, не зная, как мне быть. А нынче, погрузившись в изученье Ли Бо стихов прекрасных, Я понял мысль одну: Коль ростбиф пригорает, полей его водой!
OUR RESPECTFUL HOMAGES TO M. LAURENT TAILHADE НАША ДАНЬ ГЛУБОЧАЙШЕГО ПОЧТЕНИЯ М. ЛОРАНУ ТАЙАДУ OM MANI PADME HUM LET US ERECT A COLUMN, an epicene column, To Monsieur Laurent Tailhade! It is not fitting that we should praise him In the modest forms of the Madrigale or the Aubade. Let us stamp with our feet and clap hands In praise of Monsieur Laurent Tailhade, Whose Poemes Aristophanesques are So very odd. Let us erect a column and stamp with our feet And dance a Zarabondilla and a Kordax, Let us leap with ungainly leaps before a stage scene By Leon Bakst. Let us do this for the splendour of Tailhade. Et Dominus tecum, Tailhade.
[Blast, July, 1915] ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ! Ч ДАВАЙТЕ ВОЗДВИГНЕМ БЕСПОЛУЮ КОЛОННУ В честь славного Месье Лорана Тайада! Чем нам его без устали хвалить В убогих мадригалах, серенадах,Ч Давайте лучше топать, бить в ладоши, Плясать, притопывать Ч Чтобы восславить Лорана Тайада, В чьих Аристофанических стихах Так много странного. Воздвигнем же колонну и станцуем Сарабандилью в честь него и Кордакс И станем в честь него скакать козлами На сцене, что оформил Лео Бакст Ч Всё это сделаем во славу Тайаду И Бог с тобою навсегда, Тайад.
ET FAIM SALLIR LES LOUPS DES BOYS ET FAIM SALLIR LES LOUPS DES BOYS I cling to the spar, Washed with the cold salt ice I cling to the spar Ч Insidious modern waves, civilization, civilized hidden snares. Cowardly editors threaten: If I dare Say this or that, or speak my open mind, Say that I hate my hates, Say that I love my friends, Say I believe in Lewis, spit out the later Rodin, Say that Epstein can carve in stone, That Brzeska can use the chisel, Or Wadsworth paint;
Then they will have my guts;
They will cut down my wage, force me to sing their cant, Uphold the press, and be before all a model of literary decorum. Merde! Cowardly editors threaten, Friends fall off at the pinch, the loveliest die. That is the path of life, this is my forest.
[Blast, July, 1915] Я вцепился в мачту, И льдом меня солёным окатило, Но я вцепился в мачту Мой коварный враг Ч культура, цивилизации ловушки и капканы. Редактор трус грозит: А ну, попробуй! Сказать то или это, только прямо, Сказать, что ненавижу я врагов, Сказать, что я друзей своих люблю, Что верю в Льюиса, на позднего ж Родена Ч Плюю, но верю, что Эпстайну Послушен камень, и резец послушен Бржеске, Что Уодсворт Ч живописец;
чтоб потом меня сожрать, Заставить жить на медные гроши, в их дудку дуть;
И прессу защищать, стать образцом приличья Ч Merde! Редактор трус грозит, друзей Ч ушли, А самые любимые Ч убиты Вот жизни путь, вот сумрачный мой лес.
LOVE SONG TO EUNOЁ ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ К ЭВНОЕ Be wise: Give me to the world, Send me to seek adventure. I have seen the married, I have seen the respectably married Sitting at their hearths: It is very disgusting. I have seen them stodged and swathed in contentments. They purr with their thick stupidities. O Love, Love, Your eyes are too beautiful for such enactment! Let us contrive a better fashion. O Love, your face is too perfect, Too capable of bearing inspection;
O Love, Launch out your ships, Give me once more to the tempest.
[Smart Set, July, 1915] Будь мудрой, Миру возврати меня, Пошли меня на поиск приключений. Я видел их, женатых, Я видел их, женатых по всем правилам, Сидящих у очагов Ч О, это так ужасно! Я видел, как они мурлыкают от счастья, Довольные тупой и сытой жизнью. Любовь, Любовь, Твоим глазам не нужно это видеть. Я покажу тебе чего нибудь получше. Любовь, ты так прекрасна, что нельзя Тебе позволить эту мерзость видеть. Любовь, Пусти меня на твой корабль, Отдай меня ещё раз урагану!
ANOTHER MANТS WIFE ЧУЖАЯ ЖЕНА She was as pale as one Who has just produced an abortion. Her face was beautiful as a delicate stone With the sculptorТs dust still on it. And yet I was glad that it was you and not I Who had removed her from her first husband.
[Others, November, 1915] Она была так бледна, Как будто только что сделала аборт. Её лицо было прекрасно, как благородный камень, Что весь ещё в пыли от резца скульптора. И всё же я был рад, что это ты, а не я Увёл её от первого мужа.
POEM: ABBREVIATED FROM THE CONVERSATION OF MR. T. E. H.
CТИХИ, ПОЧЕРПНУТЫЕ ИЗ БЕСЕДЫ С М РОМ Т. Э. Х. Over the flat slope of St. Eloi A wide wall of sandbags. Night, In the silence desultory men Pottering over small fires, cleaning their mess tins: To and fro, from the lines, Men walk as on Piccadilly, Making paths in the dark, Through scattered dead horses, Over a dead BelgianТs belly. The Germans have rockets. The English have no rockets. Behind the lines, cannon, hidden lying back miles. Before the line, chaos:
Как спустишься с холма Сент Элуа Ч Широкая стена мешков с песком. Ночь, В тишине испуганные люди Склонившись у костров, едят из котелков: Туда сюда слоняются по тихим переулкам, Прогуливаясь, как по Пиккадилли, Дорожки пролагая в темноте, По трупам лошадей, и через брюхо Бельгийца мёртвого. У немцев есть мощные пушки. У англичан мощных пушек нет. В тылу Ч за линией огня, за много миль отсюда Ч там пушки спрятаны, А здесь, на линии огня Ч разброд и хаос. Мой разум Ч словно коридор. И разум каждого Ч такой же коридор. Нет выбора. И ничего не остаётся Ч лишь держаться.
[Католическая Антология, 1915] My mind is a corridor. The minds about me are corridors. Nothing suggests itself. There is nothing to do but keep on.
[Catholic Anthology, 1915] REFLECTION РАЗМЫШЛЕНИЕ I know that what Nietzsche said is true, And yet Ч I saw the face of a little child in the street, And it was beautiful.
[Smart Set, January, 1916] Я знаю: то, что говорил Ницше Ч это правда. И всё же, Я видел лицо ребёнка на улице И оно было прекрасно.
TO A CITY SENDING HIM ADVERTISEMENTS ГОРОДУ, ПРИСЛАВШЕМУ СВОИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ But will you do all these things? You, with your promises, You, with your claims to life, Will you see fine things perish? Will you always take sides with the heavy;
Will you, having got the songs you ask for, Choose only the worst, the coarsest? Will you choose flattering tongues? SforzaЕ Baglione! Tyrants, were flattered by one renaissance, And will your Demos, Trying to match the rest, do as the rest, The hurrying other cities, Careless of all thatТs quiet, Seeing the flare, the glitter only? Will you let quiet men live and continue among you, Making, this one, a fane, This one, a building;
Or this bedevilled, casual, sluggish fellow Do, once in a life, the single perfect poem, And let him go unstoned? Are you alone? Others make talk and chatter about their promises, Others have fooled me when I sought the soul. And your white slender neighbor, a queen of cities, A queen ignorant, can you outstrip her;
Can you be you, say, As PaviaТs Pavia Но будешь ли ты делать это всё? С твоими обещаньями, С твоею жаждой жизни? Смотреть, как погибает красота? Всегда стоять на стороне сильнейших;
Услышав звуки песен по заказу, Довольствоваться самой злой и грубой? Ты выберешь язык льстецов твоих? О Сфорца... Баллионе! Тираны, льстил которым Ренессанс, Как будет твой Народ, Стараясь быть как все, всем угодить, Спеша сейчас же в города иные, О тишине ничуть не беспокоясь, И видящий лишь вспышки, только блеск? Позволишь ли ты этим тихим людям по прежнему жить тихо среди вас, Творя, ну этот, как его там, храм, Вот этот храм, Или тому вон путанику, увальню, Создать, раз в жизни, вечные стихи И удалиться, избежав кнута? Ты одинок? Зато другие могут болтать и обещанья раздавать, Они меня дурачили, пока искал я душу. И безупречная твоя соседка, царица городов, Невежественная Ч посмеешь ли её опередить;
И быть собой при этом Ч скажем, Как Павия Ч лишь Павия всегда, And not Milan swelling and being modern despite her enormous treasure? If each Italian city is herself, Each with a form, light, character, To love and hate one, and be loved and hated, never a blank, a wall, a nullity;
Can you, Newark, be thus, setting a fashion But little known in our land? The rhetoricians Will tell you as much. Can you achieve it? You ask for immortality, you offer a price for it, a price, a prize, an honour? You ask a life, a lifeТs skill, bent to the shackle, bent to implant a soul in your thick commerce? Or the GodТs foot struck on your shoulder effortless, being invoked, properly called, invited? I throw down his ten words, and we are immortal? In all your hundreds of thousands who will know this;
Who will see the GodТs foot, who catch the glitter, The silvery heel of Apollo;
who know the oblation Accepted, heard in the lasting realm? If your professors, mayors, judgesЕ? Reader, we think notЕ А не Mилан, надутый, современный, на все свои богатства несмотря? И если каждый итальянский город Имеет образ свой, характер, свет, Способен ненавидеть и любить, вовек не станет пустотой, стеной, ничем. Ньюарк, ты можешь точно так же законы устанавливать и моды, Но оставаться столь же горд и скромен? Ораторы Нам всякого наскажут, ну а ты? Бессмертья просишь ты, и предлагаешь цену и ценности, и даже честь свою? Взываешь к жизни ты, к её искусству, чтобы она сама залезла в кандалы, вложила душу в твою торговлю жирную? Или к стопе создателя, легко твоё плечо задевшей, тобою призванной, желанной, званной? Лишь десять слов Его я набросал Ч и что же Ч мы бессмертны? Из сотен тысяч жителей твоих, кто будет это знать;
Стопу кто узрит Бога, заметит, как она в лучах сияет, Серебряная Фебова пята, и кто из них поймет, что жертву Бог принял, все слова твои услышав? Твои профессоры, правители и судьи...? Не верь, читатель мой...
Some more loud mouthed fellow, slamming a bigger drum, Some fellow rhyming and roaring, Some more obsequious back, Will receive their purple, be the townТs bard, Be ten days hailed as immortal, But you will die or live By the silvery heel of Apollo.
[The Newark Anniversary Poems, 1917] Лишь несколько горластых мужиков, в свой барабан огромный громко бьющих, Да несколько орущих рифмоплётов, Подобострастно прячущихся сзади, Получат мантии твоих певцов На десять дней Ч бессмертье, Но ты умрешь Ч или сумеешь выжить Под Фебовой серебряной пятойЕ UNCOLLECTED POEMS 1912 - СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ 1912 - TO WHISTLER, AMERICAN On the loan exhibit of his paintings at the Tate Gallery.
УИСТЛЕРУ, АМЕРИКАНЦУ На открытие выставки его живописи в галерее Тейт.
You also, our first great, Had tried all ways;
Tested and pried and worked in many fashions, And this much gives me heart to play the game. Here is a part thatТs slight, and part gone wrong, And much of little moment, and some few Perfect as Drer! In the Studio and these two portraits,* if I had my choice! And then these sketches in the mood of Greece? You had your searches, your uncertainties, And this is good to know Ч for us, I mean, Who bear the brunt of our America And try to wrench her impulse into art. You were not always sure, not always set To hiding night or tuning symphonies;
Had not one style from birth, but tried and pried And stretched and tampered with the media. You and Abe Lincoln from that mass of dolts Show us thereТs chance at least of winning through..
[Poetry, 1912] Ты тоже, первый наш великий, Сквозь всё прошел, Во всех манерах испытать себя сумел, И в такт с твоим моё забилось сердце. Там слабовато вышло, здесь неточно, В одном деталей многовато, но зато другое Ч Как Дюрер, совершенно! Из всех полотен я назвал бы эти Ч Картину В студии, и два ещё портрета*, Да те рисунки в эллинской манереЕ Ты мучился, искал и находил, Но что всего сейчас для нас важнее, Для тех, кто за Америку в ответе Ч Сумел понять и выразить её. Нет, не всегда ты знал наверняка, Как тьму сокрыть, как музыку зажечь. Не получив в наследство ничего, Ты мучился, старался и искал. Линкольн и ты Ч из множества тупиц Ч Вы показали нам, как побеждать.
* Brown and GoldЧde Race. Grenat et OrЧLe Petit Cardinal. * Коричневый и золотой Ч де Рейс, Гранат и золото Ч маленький Кардинал.
MIDDLE AGED A Study in an Emotion ТTis but a vague, invarious delight. As gold that rains about some buried king. As the fine flakes, When tourists frolicking Stamp on his roof or in the glazing light Try photographs, wolf down their ale and cakes And start to inspect some further pyramid;
As the fine dust, in the hid cell Beneath their transitory step and merriment, Drifts through the air, and the sarcophagus Gains yet another crust Of useless riches for the occupant, So I, the fires that lit once dreams Now over and spent, Lie dead within four walls And so now love Rains down and so enriches some stiff case, And strews a mind with precious metaphors, And so the space Of my still consciousness Is full of gilded snow, The which, no cat has eyes enough To see the brightness of. [Poetry, 1912] ДОСТИГНУВ СРЕДНИХ ЛЕТ Опыт изучения чувств Неясное, прекрасное на вид, Как дождь из золота над прахом короля, Как капель чудных рать Ч Её не соскоблить Туристам, лезущим к вершинам пирамид Ч Сфотографироваться, голод утолить, И к пирамиде следующей мчать. Как пыль прекрасная, сокрытая в щели, Чтобы не чувствовать их праздные шаги И глупый смех, Ч по воздуху летя Из гроба в новый гроб, туда, Где злато бесполезное лежит Ч Так я, когда мечты огонь угас, Лежу, покойник, в четырёх стенах;
Так и любовь сейчас Дождём роскошным мумию живит, Мозг наполняет золотом метафор, А всё пространство Застывшего сознанья моего, Засыпанное снегом золотым, Блистает незаметно Ч зоркий кот, Его не различит в ночи и тот.
IN A STATION OF THE METRO НА СТАНЦИИ МЕТРО (первый вариант) The apparition of these faces in the crowd : Petals on a wet, black bough.
[First version: Poetry, 1913] Прорастанье этих лиц в толпе : Лепестки на чёрной влажной ветке.* Перемещенье этих лиц в толпе : Листья на влажной, чёрной ветке.** * Перевод И. Вишневецкого. ** Перевод Ю. Орлицкого.
IKON ИКОНА It is in art the highest business to create the beautiful image;
to create order and profusion of images that we may furnish the life of our minds with a noble surrounding. And if Ч as some say, the soul survives the body;
if our consciousness is not an intermittent melody of strings that relapse between whiles into silence, then more than ever should we put forth the images of beauty, that going out into tenantless spaces we have with us all that is needful Ч an abundance of sounds and patterns to entertain us in that long dreaming;
to strew our path to Valhalla;
to give rich gifts by the way.
[The Cerebralist, 1913] В искусстве главное Ч создать прекрасный образ;
создать богатство образов и строй, чтоб разум жил в достойном окруженье.
И если, как принято считать, душа переживает тело в самом деле, сознанье же не прерывается мелодией скрипичной, обрушиваясь в тишину,Ч тогда тем более должны мы образы прекрасные растить, которые возьмём с собою в необжитые пространства,Ч у нас есть всё для этого: и звуков, и узоров изобилье, чтобы развлечь нас в этом долгом сновиденье;
украсить путь в Валгаллу;
богатыми дарами одаряя по дороге.
ABU SALAMMAMM Ч A SONG OF EMPIRE Being the sort of poem I would write if King George V should have me chained to the fountain before Buckingham Palace, and should give me all the food and women I wanted.
To my brother in chains Bonga Bonga.
ИМПЕРСКАЯ ПЕСНЬ АБУ САЛАММАММА Подобное стихотворение я бы написал, если бы король Георг V приковал меня цепями к фонтану перед Букингемским дворцом и дал бы мне любую еду и женщин, которых бы я пожелал.
Моему брату в цепях Бонга Бонга.
Great is King George the Fifth, for he has chained me to this fountain;
He feeds me with beef bones and wine. Great is King George the Fifth Ч His palace is white like marble, His palace has ninety eight windows, His palace is like a cube cut in thirds, It is he who has slain the Dragon and released the maiden Andromeda. Great is King George the Fifth;
For his army is legion, His army is a thousand and forty eight soldiers with red cloths about their buttocks, And they have red faces like bricks. Great is the King of England and greatly to be feared, For he has chained me to this fountain;
He provides me with women and drinks. Great is King George the Fifth and very resplendent is this fountain. It is adorned with young gods riding upon dolphins And its waters are white like silk. Great and Lofty is this fountain;
And seated upon it is the late Queen, Victoria, The Mother of the great king, in a hoop skirt, Like a woman heavy with child. Oh may the king live forever! Oh may the king live for a thousand years!
Велик король Георг пятый, ибо к фонтану сему он приковал меня;
Он кормит меня говяжьими костями и поит вином. Велик король Георг пятый Ч Дворец его бел, как мрамор, Во дворце Ч девяносто восемь окон, Дворец его точно куб, рассечённый на трети, Это он поразил дракона и деву Андромеду освободил. Велик король Георг пятый, Ибо войск у него легион, В войске его тысяча сорок восемь солдат, красной тканью обтянуты их ягодицы, И лица у них багровы, как кирпичи. Велик король Георг пятый и страх великий внушает, Ибо к фонтану сему он приковал меня;
Он даёт мне женщин и выпивку. Велик король Георг пятый, И фонтан его полон всклянь. Он украшен юными богами верхом на дельфинах, И воды его словно шёлк. Велик и высок сей фонтан, И покойная королева Виктория восседает на нём, Мать великого короля, в кринолине, Словно она на сносях. Да здравствует вечно король! Да живет он тысячу лет!
For the young prince is foolish and headstrong;
He plagues me with jibes and sticks, And when he comes into power He will undoubtedly chain someone else to this fountain, And my glory will Be at an end.
[Poetry, 1914] Ибо юный принц глуп и упрям, Он донимает меня скалками и палками, А когда придёт к власти, То непременно ещё кого нибудь прикуёт к фонтану, И славе моей наступит конец.
WAR VERSE (1914) ВОЕННЫЕ СТИХИ (1914) O two penny poets, be still! Ч For you have nine years out of every ten To go gunning for glory Ч with pop guns;
Be still, give the soldiers their turn, And do not be trying to scrape your two penny glory From the ruins of Louvain, And from the smouldering Lige, From Leman and Brialmont.
Застыньте двухгрошовые поэты! Ч Ибо вы девять лет из десяти Хлопушками сражаетесь за славу,Ч Умолкните, пусть говорят солдаты, Копеечную славу соскрести Не тщитесь вы с руин Лувена, Пожарищ Льежа, Лемана и Бриальмона.
1915: FEBRUARY ФЕВРАЛЬ The smeared, leather coated, leather greaved engineer Walks in front of his traction engine Like some figure out of the sagas, Like Grettir or like Skarpheddin, With a sort of majestical swagger. And his machine lumbers after him Like some mythological beast, Like Grendel bewitched and in chains, But his ill luck will make me no sagas, Nor will you crack the riddle of his skull, O you over educated, over refined literati! Nor yet you, store bred realists, You multipliers of novels! He goes, and I go. He stays and I stay. He is mankind and I am the arts. We are outlaws. This war is not our war, Neither side is on our side: A vicious mediaevalism, A belly fat commerce, Neither is on our side: Whores, apes, rhetoricians, Flagellants! in a year Black as the dies irae. We have about us only the unseen country road, The unseen twigs, breaking their tips with blossom.
Механик в грязной кожанке, как в латах, Идёт пред тягачом своим, Как будто он герой из саг Ч Греттир иль Скарфеддин, Он важен, точно маг. Его машина грохает за ним, Как зверь из мифа или Как Грендель заколдованный в цепях, Не вдохновит меня на сагу его удача злая, А вам, сверхобразованные утончённые писаки, Загадку черепа его не разгадать! Ни вам, производители романов, Вам, доморощенные реалисты! Идёт он, я иду за ним, Он встанет, я стою. Он Ч человечество, а я Ч искусства. Изгои оба мы. Война сия не наша, Не принимаем мы сторон. Порочное средневековье И толстобрюхая торговля, Не принимаем мы сторон Шлюх, обезьян, фанатиков, витий И садомазохистов! Через год, Как Dies irae, чёрный, Останутся незримые проселки, Незримые ростки и взрывы почек.
[The two preceding poems, written shortly after the outbreak of World War I, were first published in James LongenbachТs Stone Cottage: Pound, Yeats, and Modernism (New York: Oxford University Press, 1988), p. 115Ц120] 760 LТHOMME MOYEN SENSUEL * I hate a dumpy woman Ч George Gordon, Lord Byron.
LТHOMME MOYEN SENSUEL * Унылых женщин ненавижу Джордж Гордон, лорд Байрон ТTis of my country that I would endite, In hope to set some misconceptions right. My country? I love it well, and those good fellows Who, since their witТs unknown, escape the gallows. But you stuffed coats whoТre neither tepid nor distinctly boreal, Pimping, conceited, placid, editorial, Could I but speak as Тtwere in the Restoration I would articulate your perdamnation. This year perforce I must with circumspection Ч For Mencken states somewhere, in this connection: It is a moral nation we infest. Despite such reins and checks IТll do my best, An art! You all respect the arts, from that infant tick WhoТs now the editor of The Atlantic, From ComstockТs self, down to the meanest resident, Till up again, right up, we reach the president, Who shows his taste in his ambassadors: A novelist, a publisher, to pay old scores, A novelist, a publisher and a preacher, ThatТs sent to Holland, a most particular feature, Henry Van Dyke, who thinks to charm the Muse you pack her in A sort of stinking deliquescent saccharine.
* (Note: It is through no fault of my own that this diversion was not given to the reader two years ago;
but the commercial said it would not add to their transcendent popularity, and the vers libre fanatics pointed out that I had used a form of terminal consonance no longer permitted, and my admirers (jТen ai), ever nobly desirous of erecting me into a sort of national institution, declared the work unworthy of my mordant and serious genius. So a couple of the old gentlemen are dead in the interim, and, alas, two of the great men mentioned in passing, and the reader will have to accept the opusculus for what it is, some rhymes written in 1915. I would give them now with dedication To the Anonymous Compatriot Who Produced the Poem СFanny,Т Somewhere About 1820, if this form of centennial homage be permitted me. It was no small thing to have written, in America, at that distant date, a poem of over forty pages which one can still read without labour. E. P.) Я обращусь сейчас к моей стране В надежде, что часть заблуждений мне Удастся устранить. Люблю господ, Которых не дождался эшафот Лишь потому, что остроумье их Осталось втуне. И о вас, пустых, Напыщенных, ни тёплых, ни горячих, Редакторишках жалких и незрячих, Как в Реставрации хотел бы написать я, Чтоб рассказать о вашем же проклятье. Писать с оглядкой должен я про это, Ибо заметил Генри Менкен где то: Мы развращаем нравственный народ. Готов я, не жалея сил, вперёд, Преодолев преграды и препоны, Идти ради искусства непреклонно Ч Оно рождает почитанья дрожь В таком, как Комсток, маленькая вошь, И в президенте нашем, кто ослов Послал в Еропу в качестве послов Ч Издателя, пророка, романиста, Ч Ван Дайк прельщая Музу, в сахаристый * Человек Ч как средство чувственности (франц.) Ч выражение Мэтью Арнольда из его эссе о Жорж Санд. Перевод примечания Паунда см. в комментариях в конце тома.
The constitution of our land, O Socrates, Was made to incubate such mediocrities, These and a taste in books thatТs grown perennial And antedates the Philadelphia centennial. Still IТd respect you more if you could bury Mabie, and Lyman Abbot and George Woodberry, For minds so wholly founded upon quotations Are not the best of pulse for infant nations. Dulness herself, that abject spirit, chortles To see your forty self baptized immortals, And holds her sides where swelling laughter cracks Тem Before the Ars Poetica of Hiram Maxim. All one can say of this refining medium Is Zut! Cinque lettres! a banished gallic idiom, Their doddering ignorance is waxed so notable ТTis time that it was capped with something quotable. Here Radway grew, the fruit of pantosocracy, The very fairest flower of their gynocracy. Radway? My hero, for it will be more inspiring If I set forth a bawdy plot like Byron Than if I treat the nation as a whole. Radway grew up. These forces shaped his soul;
These, and yet God, and Dr. ParkhurstТs god, the N. Y. Journal (Which pays him more per week than The Supernal). These and another godlet of that day, your day (You feed a hen on grease, perhaps sheТll lay The sterile egg that is still eatable: Prolific Noyes with output undefeatable). From these he (Radway) learnt, from provosts and from editors unyielding And innocent of Stendhal, Flaubert, Maupassant and Fielding. They set their mind (itТs still in that condition) Ч May we repeat;
the Centennial Exposition At Philadelphia, 1876? What it knew then, it knows, and there it sticks. And yet another, a charming man, sweet nature, but was Gilder, De mortuis verum, truly the master builder?
Сироп облёк вонючий. О, Сократ, В стране моей бездарностей плодят, Способствует тому и конституция, Литература ценится там куцая, Но в Филадельфии в канун столетия Всё ж больше уважал бы вас, поверьте, я, Когда бы Мэйби, Эббота и Вудберри Похоронили вы, чёрт их бери, Ибо основываться на цитации Ч Негоже для развитья юной нации. Там даже Тупость ухмыльнулась, глядя, Как сонм бессмертных ваших смеха ради Читает Ars Poetica Максима, Невежество их впрямь неколебимо, На это Zut! Cinque lettres! * им отвечу я Забытой фразой галльского наречия. Возрос здесь Рэдвей, плод пантосократии И лучший цвет на древе женократии. Рэдвей? Герой мой Ч лучше чрезвычайно Сюжет избрать вульгарный в стиле Байрона, Чем всех судить. Его сформировало Ч Бог Паркхерста, статейки из Н. Й. Журнала, (Что прибыльней гораздо, чем Небесное), Другой божок Ч явление чудесное (Корми несушку пищею обильной, Съедобны яйца будут и стерильны) Ч Обильный Нойес плодовит без меры, У них учился Рэдвей, ни Флобера, Ни Филдинга не ведал, ни Стендаля, Редакторы его сформировали, И к выставке той в семьдесят шестом Так и остановился он на том. Ещё был Гилдер, он, De mortuis verum **, Неужто душка душ был инженером?
* Эх (междометие), пять писем (франц.). ** О мёртвых Ч только правду Ч лат. (парафраз известного изречения О мёртвых только хоро шо или никак.
From these he learnt. Poe, Whitman, Whistler, men, their recognition Was got abroad, what better luck do you wish Тem, When writing well has not yet been forgiven In Boston, to Henry James, the greatest whom weТve seen living. And timorous love of the innocuous Brought from Gt. Britain and dumped down aТtop of us, Till you may take your choice: to feel the edge of satire or Read Bennett or some other flaccid flatterer. Despite it all, despite your Red Bloods, febrile concupiscence Whose blubbering yowls you take for passionТs essence;
Despite it all, your compound predilection For ignorance, its growth and its protection (Vide the tariff), I will hang simple facts Upon a tale, to combat other tracts, Message to Garcia, MosherТs propagandas That are the nationТs bolts, collicks and glanders. Or from the feats of Sumner cull it? Think, Could Freud or Jung unfathom such a sink? My hero, Radway, I have named, in truth, Some forces among those which formed his youth: These heavy weights, these dodgers and these preachers, Crusaders, lecturers and secret lechers, Who wrought about his soul their stale infection. These are the high brows, add to this collection The social itch, the almost, all but, not quite, fascinating, Piquante, delicious, luscious, captivating: Puffed satin, and silk stockings, where the knee Clings to the skirt in strict (vide: Vogue) propriety. Three thousand chorus girls and all unkissed, O state sans song, sans home grown wine, sans realist! Tell me not in mournful wish wash LifeТs a sort of sugared dish wash! Radway had read the various evening papers And yearned to imitate the Waldorf capers As held before him in that unsullied mirror The daily press, and monthlies nine cents dearer.
Лишь за границей получили славу Уитмен, По, Уистлер Ч и по праву, В ту пору Генри Джеймсу не простили Величие и совершенство стиля, Когда любовь и робкие мечтания Открыла всем нам Великобритания, Что ж, выбирайте: остриё сатиры Иль Беннетт, иль другой писака сирый. Но вопреки горячке полнокровья, Которую вы спутали с любовью, И стойкое к невежеству пристрастье (Тариф его хранит), дабы напасти Другие победить, простые факты Я выложу на стол пред вами, как то: Послание Гарсии, пропаганда Эстета Мошера, глисты и гланды. Иль Самнера деянья? Разве б мог Фрейд или Юнг такой открыть поток? Рэдвей Ч герой мой, я назвал едва ли Все силы, что его сформировали, Ч Тяжеловесы, ловкачи, пророки И лекторы, погрязшие в пороке, Болезнью заразили застарелой, К высоколобым сим добавьте смело Общенья зуд, где все так восхитительны, Пленительны, пикантны, соблазнительны: Чулочек шёлковый под юбочкой к колену Прильнул Ч в согласье с нормой непременно (К журналу Вог внимание приковано). Три тысячи хористок не целованы, Народ без песни, без вина страна, Без реалиста правда не видна! Не говорите мне с тоскою, Что жизнь есть сладкие помои! Рэдвей читал вечерние газеты, В них черпая заветы и советы, They held the very marrow of the ideals That fed his spirit;
were his mental meals. Also, heТd read of Christian virtues in That canting rag called EverybodyТs Magazine, And heard a clergy that tries on more wheezes Than eТer were heard of by Our Lord ChЕ JЕ So he faced life with rather mixed intentions, He had attended country Christian Endeavour Conventions, Where one gets more chances Than Spanish ladies had in old romances. (Let him rebuke who neТer has known the pure Platonic grapple, Or hugged two girls at once behind a chapel.) Such practices diluted rural boredom Though some approved of them, and some deplored Тem. Such was he when he got his motherТs letter And would not think a thing that could upset herЕ Yet saw an ad. To night, THE HUDSON SAIL, With forty queens, and music to regale The select company: beauties you all would know By name, if named. So it was phrased, or rather somewhat so I have mislaid the ad., but note the touch, Note, reader, note the sentimental touch: His motherТs birthday gift. (How pitiful That only sentimental stuff will sell!) Тогда как о высоких идеалах Читал он в ежемесячных журналах, (Они на девять центов подороже), И Волдорфской стремился молодежи Он подражать в желании утех. Читал он также и Журнал для всех, Где призывая Господа в свидетели, Ханжи вопили так о добродетели, Как не кричал и сам ИЕ ХЕ Итак, знакомство с жизнью началось С намерений весьма диаметральных, Он в съездах христиан провинциальных Участвовал, где много больше шансов, Чем у сеньор испанских из романсов. (Кому неведом платонизма дух, Тот, кто не тискал в церкви сразу двух, Пусть укоряет.) Так он сельской скуки Унылые разнообразил муки. От матушки письмо пришло затем (Он не расстраивал её ничем)Е И вот Рэдвей увидел объявление: Ночной Круиз Гудзонский Ч развлечение, Красавицы для избранной компании, Достойны имена упоминания, Ч Так приблизительно оно звучало, Давно то объявление пропало, Но как сентиментален без сомнения Подарок матушкин ко дню рождения Ч Таков, читатель, вывод мой печальный: Здесь нарасхват товар сентиментальный. И он пошёл. Какой практичный хлыщ! Там женщина, похожая на свищ, Им завладела, право, завладела, Такой был жар, что всё заледенело. (Гречанка говорила: Я в огне, В ознобе, Ч парадокс простите мне.) Итак, Рэдвей не робок был нимало, Yet Radway went. A circumspectious prig! And then that woman like a guinea pig Accosted, thatТs the word, accosted him, Thereon the amorous calor slightly frosted him. (I burn, I freeze, I sweat, said the fair Greek, I speak in contradictions, so to speak.) IТve told his training, he was never bashful, And his pockets by maТs aid, that night with cash full, The invitation had no need of fine aesthetic, Nor did disgust prove such a strong emetic That we, with MasefieldТs vein, in the next sentence Record OddТs blood! Ouch! Ouch! a prayer, his swift repentance.
Стараниями матушки шуршало В карманах, и не нужно быть эстетом, Чтоб приглашение принять, при этом, И отвращенья не было. И всё же, В манере Мэйсфилда напишем: Боже! Ой, Господи!, запечатлев отчаянье, Молитву и мгновенное раскаянье. Нет, танцевали. Музыка всё громче, Как ложь под пудрой. И другие ночи Затем последовали, так что впору Над ними опустить стыдливо штору, Тем более, что велики сомнения Насчёт издания произведения. Нам дал редактор Века указание: Храни молчанье или воздержание, Но всё же будем ближе к жизни, что ли, Как к добродетелям в Воскресной школе. Позволить раз в неделю развлеченья Он мог, хотя не дали повышенья И не было в конторе недостачи, Он научился действовать иначе: Дешёвых мест нашёл он массу, прыткий Ч Свободный вход и всяческие скидки, Где истине прикрыться бы от срама, Но старикам на истине пижама Милей, чем нагота. (Морали дух Прокис, но всё ж чуть меньше у старух.) No, no, they danced. The music grew much louder As he inhaled the still fumes of rice powder. Then there came other nights, came slow but certain And were such nights that we should draw the curtain In writing fiction on uncertain chances Of publication;
Circumstances, As the editor of The Century says in print, Compel a certain silence and restraint. Still we will bring our fiction as near to fact as The Sunday school brings virtues into practice. Soon our hero could manage once a week, Not that his pay had risen, and no leak Was found in his employerТs cash. He learned the lay of cheaper places, And then Radway began to go the paces: A rosy path, a sort of vernal ingress, And Truth should here be careful of her thin dress Ч Though males of seventy, who fear truths naked harm us, Must think Truth looks as they do in wool pyjamas. (My country, IТve said your morals and your thoughts are stale ones, But surely the worst of your old women are the male ones.) Why paint these days? An insurance inspector For fires and odd risks, could in this sector Furnish more data for a compilation Than I can from this distant land and station, Unless perhaps I should have recourse to One of those firm faced inspecting women, who Find pretty Irish girls, in Chinese laundries, Зачем живописать те дни? Инспектор Гораздо лучше знает этот сектор, Страхуя от пожаров и напастей, Кроме инспекторш строгих тех отчасти, Кто юных дев ирландских обнаружив В китайских прачечных, в поту к тому же, Не могут разрешить недоуменье, Upstairs, the third floor up, and have such quandaries As to how and why and whereby they got in And for what earthly reason they remainЕ Alas, eheu, one question that sorely vexes The serious social folk is just what sex is. Though it will, of course, pass off with social science In which their mentors place such wide reliance. De Gourmont says that fifty grunts are all that will be prized. Of language, by men wholly socialized, With signs as many, that shall represent Тem When thoroughly socialized printers want to print Тem. As free of mobs as kings? IТd have men free of that invidious, Lurking, serpentine, amphibious and insidious Power that compels Тem To be so much alike that every dog that smells Тem, Thinks one identity is Smeared oТer the lot in equal quantities. Still we look toward the day when man, with unction, Will long only to be a social function, And even ZeusТ wild lightning fear to strike Lest it should fail to treat all men alike. And I can hear an old man saying: Oh, the rub! I see them sitting in the Harvard Club, And rate Тem up at just so much per head, Know what they think, and just what books theyТve read, Till I have viewed straw hats and their habitual clothing All the same style, same cut, with perfect loathing. Как те попали в это положеньеЕ Один вопрос, увы, нас гложет очень, Что соцработник сексом озабочен, Но менторы найдут ему решенье С развитьем соцнауки без сомненья. Гурмон сказал: образовать бы надо Лишь пятьдесят ослов, и в том награда. Для языка, чтоб воплотили мысли Те, кто развился в социальном смысле, Когда те знаки воплотят реально Издатели, развившись социально. Свободен от толпы, как царь? Людей Освободить от гнусных бы идей, От скользкой, вероломной, тёмной силы, Которая их так поработила, Что все они похожи стали, други, И полагают даже псы в округе, Что личность лишь одна, сие доказано, Раз поровну по всем она размазана, Но верит человек, как в благодать, В соцфункцию и жаждет ею стать, Нарушить равноправье побоится Сам Зевс, боясь метнуть свою громницу. У старика сорвалось как то с губ: Я в Гарвардский зашёл однажды клуб Узнать, что думают, но все надежды Оставил, увидав покрой одежды, Один и тот же, те же шляпы, лица, Такое лишь в кошмарном сне приснится. Другим подобно, выходил Рэдвей Смотреть сквозь сумрак на парад огней, Глазел на городские развлечения И зрел Манхэттен в блеске облачения, А топот ног на авеню Восьмой So Radway walked, quite like the other men, Out into the crepuscular half light, now and then;
Saw what the city offered, cast an eye Upon ManhattanТs gorgeous panoply, The flood of limbs upon Eighth Avenue To beat Prague, Budapesht, Vienna or Moscow, * Such animal invigorating carriage * Pronounce like respectable Russians: Mussqu.
As nothing can restrain or much disparageЕ Still he was not given up to brute enjoyment, An anxious sentiment was his employment, For memory of the first warm night still cast a haze oТer The mind of Radway, wheneТer he found a pair of purple stays or Some other quaint reminder of the occasion That first made him believe in immoral suasion. A temperate man, a thin potationist, each day A silent hunter off the Great White Way, He read The Century and thought it nice To be not too well known in haunts of vice Ч The prominent haunts, where one might recognize him, And in his daily walks duly capsize him. Thus he eschewed the bright red walled cafs and Was never one of whom one speaks as brazenТd. Some men will live as prudes in their own village And make the tour abroad for their wild tillage Ч I knew a tourist agent, one whose art is To run such tours. He calls ТemЕ house parties. But Radway was a patriot whose venality Was purer in its love of one locality, A home industrious worker to perfection, A senatorial jobber for protection, Especially on books, lest knowledge break in Upon the national brains and set Сem achinТ. (ТTis an anomaly in our large land of freedom, You can not get cheap books, even if you need Тem). Radway was ignorant as an editor, And, heavenly, holy gods! I canТt say more, Though I know one, a very base detractor, Who has the phrase As ignorant as an actor. But turn to Radway: the first night on the river, Running so close to hell it sends a shiver Down RodyheaverТs prophylactic spine, Let me return to this bold theme of mine, Of Radway. O clap hand ye moralists!
Был несравним ни с Веной, ни с Москвой, Звериная здесь так играла сила, Что ничего б её не укротило, Но не любил он грубых развлечений, Лишь область чувств предмет его влечений, А память первой ночи Ч как туман, И розовый корсет был, как дурман, Или внушал другой предмет сакральный Ему, что все стремленья аморальны. Непьющ, воздержан, каждый день Рэдвей Шёл, как немой охотник на Бродвей, Читал он Век и почитал за счастье, Что обвинить его в порочной страсти Никто не мог бы: обходили ноги Известных злачных мест пороги. Одни живут в деревне, как святые, А за границею во все тяжкие Пускаются Ч знал турагента как то, Он их возил и называл ихЕ акты. Но Рэдвей патриотом был Ч без чести И продавался он в родимом месте, Был труженик великий без сомненья И выполнял сената порученья: Очистить книги он хотел от знаний, Храня мозги народа от страданий, (В стране, где так свободен человек, Дешёвых книг не сыщете вовек). Хоть был своей работой упоён, Редактор был невежественный он, Но клеветник знакомый с давних пор Твердит: Невежественный, как актёр. Но к Рэдвею вернёмся: ночью той Он чуть не оказался за чертой Ч В аду, но пусть ликует моралист: Стараниями Господа был чист Рэдвей, когда встречал его, столпом And meditate upon the LordТs conquests. When last I met him, he was a pillar in An organization for the suppression of sinЕ Not that heТd changed his tastes, nor yet his habits, (Such changes donТt occur in men, or rabbits). Not that he was a saint, nor was top loftical In spiritual aspirations, but he found it profitable, For as Ben Franklin said, with such urbanity: Nothing will pay thee, friend, like Christianity. And in our day thus saith the Evangelist: Tent preachinТ is the kind that pays the best. ТTwas as a business asset pure anТ simple That Radway joined the Baptist Broadway Temple. I find no moral for a peroration, He is the prototype of half the nation.
[The Little Review, 1917] Он общества стал по борьбе с грехомЕ Не изменил ни вкусам, ни привычкам (Не свойственно такое даже птичкам), Он духом не вознёсся и святым Не стал, сведя всё к выгодам простым: Изрёк Бен Франклин: Отыскать нельзя Нам христианства выгодней, друзья. И молвил проповедник наших дней: В палатке проповедовать верней.
И бизнесом занявшись, прост и прям, Пошёл к баптистам он в Бродвейский Храм. Нравоученья вряд ли здесь нужны: Таких, как он, едва ль не полстраны.
LOVE LYRICS OF ANCIENT EGYPT ИЗ ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКИ ДРЕВНЕГО ЕГИПТА Diving and swimming with you here Gives me the chance IТve been waiting for: To show my looks Before an appreciative eye. Ч My bathing suit of the best material, The finest sheer. Now that itТs wet Notice the transparency, How it clings. Let us admit, I find you attractive. I swim away, but soon IТm back, Splashing, chattering, Any excuse at all to join your party. Look! a redfish flashed through my fingers! YouТ11 see it better If you come over here, Near me II Nothing, nothing can keep me from my love Standing on the other shore. Not even old crocodile There on the sandbank between us Can keep us apart. I go in spite of him, I walk upon the waves, Her love flows back across the water, Нырять и плавать здесь, с тобой Ч Вот случай, которого я дожидалась: Покажу мою красоту Благодарному взгляду. Купальный наряд мой из лучшей ткани, Из тончайшего полотна, Оно намокло Ч заметил: Как просвечивает, Как облепило. Не спорю, ты и правда хорош собою. Я уплываю прочь, но скоро вернусь обратно, Вскрикивая, поднимая брызги. Как бы нам оказаться вместе? Смотри! Рыбка малютка сверкнула у меня в пальцах! Ты разглядишь её лучше, Если подойдёшь поближе, Сюда, ко мне. II Ничто, ничто не остановит меня, о, любовь моя, Стоящая на другом берегу! Даже старый аллигатор, Крокодил на отмели между нами, Даже он меня не остановит. Я иду, на него не глядя, Я прохожу по волнам, Любовь её стелет мне путь через воду, Turning waves to solid earth For me to walk on. The river is our Enchanted Sea. III To have seen her To have seen her approaching Such beauty is Joy in my heart forever. Nor time eternal take back What she has brought to me. IV When she welcomes me Arms open wide I feel as some traveller returning From the far land of Punt. All things change;
the mind, the senses, Into perfume rich and strange. And when she parts her lips to kiss My head is light, I am drunk without beer. V If I were one of her females Always in attendance (Never a step away) I would be able to admire The resplendence Of her body Entire. If I were her laundryman, for a month, I would be able to wash from her veils The perfumes that linger. I would be willing to settle for less And be her ring, the seal on her ringer.
Обращая волны в надёжную землю У меня под ногами. Эта река Ч наше Зачарованное Море. III То, что я видел её, То, что я видел её приближенье То, что она прекрасна Ч вот Радость сердцу моему навеки. И вечные времена не отнимут Того, что она принесла мне. IV Когда она встречает меня Широко раскинув руки Я как странник на дороге к дому Из дальних стран, с чужбины Пунта. Всё превращается: разум мой и чувства В один аромат, глубокий и странный. И когда она уходит, поцеловать её в губы Ч О, голова моя идёт кругом, я пьян без пива. V Сделаться бы её служанкой Верной, усердной, всегда под рукой (Ни на шаг не отлучиться) Тогда то бы я налюбовался На всё сияние Тела её Золотого. Наняться бы к ней в прачки на месяц, Смывать бы с её покрывал Остатки благоуханий. Но и меньшего мне довольно: Буду перстнем её, печаткой на безымянном пальце.
CONVERSATIONS IN COURTSHIP РАЗГОВОРЫ ВЛЮБЛЕННЫХ HE SAYS: Darling, you only, there is no duplicate, More lovely than all other womanhood, luminous, perfect, A star coming over the sky line at new year, a good year, Splendid in colours, with allure in the eyeТs turn. Her lips are enchantment, her neck the right length and her breasts a marvel;
Her hair lapis lazuli in its glitter, her arms more splendid than gold. Her fingers make me see petals, the lotusТ are like that. Her flanks are modeled as should be, her legs beyond all other beauty. Noble her walking (vera incessu) My heart would be a slave should she unfold me. Every neck turnsЧthat is her faultЧ to look at her. FortuneТs who can utterly embrace her;
he would stand first among all young lovers. Deo mi par esse Every eye keeps following her even after she has stepped out of range, A single goddess, uniquely.
ОН ГОВОРИТ: Ты единственная, любовь моя, нет тебе подобной, Милее всех женщин, всего своего рода, сияющая, святая, Звезда, восходящая на горизонте в начале года, благого года, Сверкающая всеми цветами, с длинным влекущим оком. Губы её как заклинанья, шея её высока и соразмерна и сосцы её Ч диво;
Волосы её камень лазурит во всем блеске плечи её ослепительней золотого слитка. Пальцы её лепестки у меня в глазах, лепестки лотоса перед моими глазами. Бедра её выточены без изъяна, ноги её прекраснее всей красоты. Благородна поступь её (vera incessu). Сердце моё продалось бы в рабство, если б она отпустила. Каждый повернёт шею Ч она виною Ч чтоб проводить её взглядом. О, счастливец тот, кто её обнимет;
Первым он встанет среди всех любовников юных. Deo mi par esse Все взгляды следуют за нею, Даже когда она уходит из виду, Истинная, единственная богиня, нет подобных.
SHE SAYS: His voice unquiets my heart, ItТs the voiceТs fault if I suffer. My motherТs neighbor! But I canТt go see him, Ought she to enrage me? MOTHER: Oh, stop talking about that fellow, the mere thought of him is revolting. SHE: I am made prisoner Тcause I love him. MOTHER: But heТs a mere kid with no brains. SHE: So am I, I am just like him and he donТt know I want to put my arms round him. THAT would make mama talkЕ May the golden goddess make fate, and make him my destiny. Come to where I can see you. My father and mother will then be happy Because everyone likes to throw parties for you And they would get to doing it too. SHE SAYS: I wanted to come out here where itТs lovely and get some rest, Now I meet Mehy in his carriage with a gang of other young fellows, How can I turn back Can I walk in front of him as if it did not matter?
ОНА ГОВОРИТ: Голос его тревожит моё сердце, По вине голоса его я страдаю. Сосед моей матери! Но мне нельзя его видеть, Что же она так на меня бранится? МАТЬ: Ох, не говори мне об этом шалопае, И думать о нём противно. ОНА: Я пленница, мама, я его полюбила. МАТЬ: Но он Ч всего лишь глупый мальчишка. ОНА: И я такая, я точно как он, и он не знает, Как хочу я обвить его руками. НА ЭТО мама бы сказала... Пусть золотая богиня решит мою долю и сделает его моим наречённым. Приходи туда, где мне позволено тебя увидеть. Отец и мать мои сами потом будут рады, Ведь каждому приятно тебя приветить, И им от этого никуда не деться. ОНА ГОВОРИТ: Хотела я выйти куда нибудь, в приятное место, немного передохнуть, А навстречу Мехи в своей повозке со всей ватагой приятелей, Как же мне повернуть обратно? Или пройти перед ним как ни в чём не бывало?
Oh, the river is the only way to get by and I canТt walk on the water. My soul you are all in a muddle. If I walk in front of him my secret will show, IТll blurt out my secrets;
say: Yours! And he will mention my name and hand me over to just any one of them who merely wants a good time. SHE SAYS: My heart runs out if I think how I love him, I canТt just act like anyone else. It, my heart, is all out of place It wonТt let me choose a dress or hide back of my fan. I canТt put on my eye make up or pick a perfume. DonТt stop, come into the house. ThatТs what my heart said, one time, And does, every time I think of my beloved. DonТt play the fool with me, oh heart. Why are you such an idiot? Sit quiet! keep calm and heТll come to youЕ And my alertness wonТt let people say: This girl is unhinged with love. When you remember him Stand firm and solid, donТt escape me. HE SAYS: I adore the gold gleaming Goddess, and I praise her. I exalt the Lady of Heaven, I give thanks to the Patron. She hears my invocation and has fated me to my lady, Ах, одна дорога в обход: река, а по воде я ходить не умею. Душа моя, ты вся перепуталась, как пряжа. Если пройти перед ним, тайна моя выйдет наружу, Все тайны мои я выболтаю, скажу: Я твоя! И он назовёт моё имя и пустит по рукам, передаст кому угодно, а им то, известно, только бы поразвлечься. ОНА ГОВОРИТ: Сердце моё мчится прочь, только вспомню, как я люблю его, Не могу я жить, как все другие, Сердце моё, сердце не находит места не пороешься, говорит, в нарядах, не поиграешь веером. Не могу я тушь положить на веки, подобрать притиранье. Не стой на пороге, входи, не медли. Вот что сердце сказало мне однажды, И говорит всякий раз, как я вспомню о любимом. О, сердце! Полно меня дурачить. Почему ты так одурело? Тихо сиди! Оставайся себе в покое, и он придёт к тебе самЕ И тревога меня не выдаст, и люди не скажут: Девочка то совсем от любви рехнулась. Когда вспомнишь о нём, Держись, мужайся, не убегай от меня. ОН ГОВОРИТ: Я почитаю златоблещущую Богиню я пою ей хвалы. Я ублажаю Царицу Небес Покровительнице воздаю благодаренье. Внимает она моему моленью она вручила мне мою госпожу, Who has come here, herself, to find me. What felicity came in with her! I rise exultant in hilarity and triumph when I have said: Now, And behold her. Look at it! The young fellows fall at her feet. Love is breathed into them. I make vows to my Goddess, because she has given me this girl for my own. I have been praying three days, calling her name. For five days she has abandoned me. SHE SAYS: I went to his house, and the door was open. My beloved was at his maТs side with brothers and sisters about him. Everybody who passes has sympathy for him, an excellent boy, none like him, a friend of rare quality. He looked at me when I passed and my heart was in jubilee. If my mother knew what I am thinking she would go to him at once. O Goddess of Golden Light, put that thought into her, Then I could visit him And put my arms round him while people were looking And not weep because of the crowd, But would be glad that they knew it and that you know me What a feast I would make to my Goddess, My heart revolts at the thought of exit, If I could see my darling tonight, Dreaming is loveliness.
И та пришла навестить меня. О, какое блаженство вошло с ней вместе! Я вознёсся душой, ликуя и празднуя, как триумфатор, и я сказал: Вот, Это она. Любуйтесь! Юноши падают к её ногам. Любовь их испепеляет. Я даю обеты моей Богине, ибо она вручила мне эту девицу в обладанье. Три дня я молился, имя её призывая. Пять дней, как я её не видел. ОНА ГОВОРИТ: Я подошла к его дому, дверь была открыта. Мой возлюбленный под крылом у мамы, вокруг него братья и сестры. Каждый, кто взглянет, сразу его похвалит, превосходный юноша, таких немного, редкостный друг. Он взглянул, когда я проходила, И сердце моё заиграло от счастья. Если б мама знала мои мысли, тут же бы к нему прибежала. О Богиня Золотого Света, вложи ей этот помысел в сердце, Тогда я смогу навещать его И обовью руками, пускай себе люди смотрят И не заплачу от того, что толпа глазеет, Но порадуюсь, что они это узнали и что ты меня знаешь Какой пир я устроила бы моей Богине, Сердце моё бунтует при мысли о прощанье, Если суждено мне увидеть его под вечер Сон мой чуден.
HE SAYS: Yesterday. Seven days and I have not seen her. My malady increases;
limbs heavyТ I know not myself any more. High priest is no medicine, a disease beyond recognition. I said: She will make me live, her name will rouse me, Her messages are the life of my heart coming and going. My beloved is the best of medicine, more than all pharmacopoeia. My health is in her coming, I shall be cured at the sight of her. Let her open my eyes and my limbs are alive again;
Let her speak and my strength returns. Embracing her will drive out my malady. Seven days and she has abandoned me.
ОН ГОВОРИТ: Вчера. Семь дней и я её не видел. Недуг мой крепнет, тело моё, как камень, Я сам не узнаю себя больше. Храмовый жрец Ч не исцеленье, Болезнь, которой никто не знает. Я сказал: Она одна вернёт меня к жизни, имя её меня поднимет, Записки от неё Ч жизнь моего сердца, приходы его, уходы. Возлюбленная моя Ч лучшее лекарство, Лучше всех снадобий фармакопеи. Здоровье моё в её приходе, Я исцелюсь от одного её взгляда. Пусть она мне глаза откроет и оживёт моё тело Заговорит она Ч и сила моя вернётся. Обниму её Ч и недуг меня покинет. Семь дней Ч и она обо мне забыла.
ДОПОЛНЕНИЯ THE COMPLETE POETICAL WORKS OF T. E. HULME First published at the end of Ripostes СТИХИ ТОМАСА ЭРНЕСТА ХЬЮМА Впервые опубликованные в конце Ответных выпадов 1912 г. и включённые Паундом в книгу Personae 1883 - 1883Ц1917 AUTUMN ОСЕНЬ A touch of cold in the Autumn night Ч I walked abroad, And saw the ruddy moon lean over a hedge Like a red faced farmer. I did not stop to speak, but nodded, And round about were the wistful stars With white faces like town children.
Тронул холод осеннюю ночь, Я ушёл за межу И увидел, как над плетнём склонилась Рыжая луна с лицом краснощёкого фермера. Я лишь кивнул на ходу, не останавливаясь поболтать, А вокруг роились грустные звёзды, Бледные, как городские дети.
МANA ABODA Beauty is the marking time, the stationary vibration, the feigned ecstasy of an arrested impulse unable to reach its natural end.
MANA ABODA Красота есть метка времени, движение на месте, притворный восторг застывшего импульса, который не может достичь своего естественного завершения.
Mana Aboda, whose bent form The sky in archd circle is, Seems ever for an unknown grief to mourn. Yet on a day I heard her cry: I weary of the roses and the singing poets Ч Josephs all, not tall enough to try. Mana Aboda, чья дуга В аркаду неба вписана, как в круг, Казалось бы, скорбит от неизвестных мук, Но днём я слышал, как она рыдала: От роз и пения поэтов я устала, Ч Иосифы они, им не хватает высоты.
ABOVE THE DOCK НАД ДОКОМ Above the quiet dock in mid night, Tangled in the tall mastТs corded height, Hangs the moon. What seemed so far away Is but a childТs balloon, forgotten after play.
Запутавшись меж строп в затишии высоком, Висит луна в ночи, застыв над тихим доком Средь мачт. Что кажется далёким, как миры,Ч Лишь детский шарик, что забыт после игры.
THE EMBANKMENT (The fantasia of a fallen gentleman on a cold, bitter night) НАБЕРЕЖНАЯ (Фантазии падшего джентльмена в холодную колючую ночь) Once, in finesse of fiddles found I ecstasy, In the flash of gold heels on the hard pavement. Now see I That warmthТs the very stuff of poesy. Oh, God, make small The old star eaten blanket of the sky. That I may fold it round me and in comfort lie.
Когда то в изяществе скрипок я черпал восторг, В искрах из под золотых каблучков на мостовой. Но мне открылось теперь, Что тепло есть поэзии плоть. Опусти пониже, Господь, Изъеденное звёздами покрывало небес, чтоб я смог Лечь, завернувшись в него с головой.
Pages: | 1 | ... | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | Книги, научные публикации