Книги, научные публикации
Pages: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 7 | EZRA POUND Collected Early Poems ЭЗРА ПАУНД Стихотворения. Избранные Cantos. T. I Под редакцией Яна Пробштейна Составление Яна Пробштейна при участии Марка Фрейдкина УДК 82/821 ББК 84 5 П 21 ...
-- [ Страница 3 ] --ГРАФИНЕ BIANZAFIOR (XIV ВЕК) 3 (Прощальное оправдание) I И кто бы не прочёл сих странных строк, Привержен ей, когда моя хвала Для сердца моего не тяжела, Хоть стих мой, спотыкаясь, изнемог, И как бы суд к поэту не был строг, Покуда рукопись моя цела, Какая бы эпоха ни пришла, Сердца другие вторят ладу строк. Воспел я славу Белому Цветку, Не чая никаких других даров, Священны для меня твои врата. Гордись любовью бедного шута! Свободной песнью на пиру ветров Поверь! К тебе я души привлеку! II Не так уж этот парень даровит! Пыль на путях певца, над ними мгла. Клад плачущий - любви моей хвала. Чьё имя славой песнь мою живит? Пусть приговор суда меня язвит, Но Лесбия ужели не светла, Тогда как тень Катулла обрела Врата слоновой кости и Аид. Певцу навек ты дерзость разреши! Елена, Дейрдре, Беатриче, к ним, Воспетым, страстью каждый одержим.
Be not these other hearts, when his is cold, That seek thy soul with ardor manifold, A better thing than were the husk of his? III * Whose is the gift of love? Tell me, whose is The right to give or take? The thing is mine? Think ye, O fools! It is not mine nor thine Though I should strive, and I might strive y wis, Though I should strive what would we make oТ this Love for her soul, a love toward the divine, A might within what heart that seeks such wine As is the love betwixt her lips and his? Were I to stand alone and guard this drink To shut it off from such as come to pray, What were the gueredon I bid ye think To one that strove to hold the sun in goal? Know ye first love, then come to me and say, Thou art inconstant and hast shamed thy soul. Неужто в поисках твоей души Сожжённые сердца нехороши, Золой которых мы не дорожим? III Кому же мы в любви принадлежим? Даянье? Дар? Где двое заодно, Подумайте, глупцы: давным давно Я бьюсь, но кто томит, а кто томим? Я бьюсь, порывом движимый таким., Как будто божество затаено Лишь в ней, и вверено моё вино Её устам, а не губам людским. Храню напиток этот я один, Его неукоснительно ценя Превыше наилучших в мире вин. Но кто удержит солнце взаперти? Приди ко мне и, пристыдив меня, Душе непостоянство запрети. IV И ночь, и воск воскурены. Так суд Над сердцем тщетен? Как я честь воздам Венчанной среди тысяч, если там Средь серафимов праведницу ждут? И остается ли хотя бы труд Курить благоговейно фимиам Мне в роговых вратах правдивым снам?
IV Night and the wax wanes. Night, and the text grows dim. Who hath more love? Who brings more love? Speak strait. Sung? Or unsung? Wedded? Or maid to wait A thousand hearts who at the rune of him That saw thy soul amid the Seraphim Shall bear their incense to the horny gate Whereby true dreams arise and hold their state? Ye mock the lines. Pardon a poor foolТs whim. I, that have seen amid the dreams so much, Speak dimly, stumble and draw forth your scorn.
* [This, and part IV following, were omitted from A Quinzaine for This Yule, perhaps because of space limitations. They are printed here from the San Trovaso Notebook, thus explainingЧand eliminatingЧthe cryptic III and IV that appeared below part II on page 14 of the original printing.] Тебе смешны стихи моих причуд. Приглядываюсь к снам я без конца;
Туманной песнью вызываю тень Whether availeth more one prisoned man Giving such labor as a bonds man can, Or a host of vagrants crying the morn With Hail and DayТs grace from the hearts oТ such. queren lo jorn Презренья твоего, пока в плену Я, труженик, влачу мою вину;
Кричать бродягам поутру не лень: Привет! Бог помощь! И велят сердца: Лови свой день! PARTENZA DI VENEZIA PARTENZA DI VENEZIA NeТer felt I parting from a woman loved As feel I now my going forth from thee, Yea, all thy waters cry out Stay with me! And laugh reflected flames up luringly. O elf tale land that I three months have known, Venice of dreams, if where the storm wrack drave As some uncertain ghost upon the wave, For cloud thou hidest and then fitfully For light and half light feignТst reality, If first we fear the dim dread of the unknown Then reassured for the calm clear tone I am no spirit. Fear not me! As once the twelve storm tossed on Galilee Put off their fear yet came not nigh Unto the holier mystery. So we bewildered, yet have trust in thee, And thus thou, Venice, showТst thy mastery.
И никогда я с женщиной любимой Не расставался, как теперь с тобой, Все воды твои мне кричат: Постой! И смех в них плещет, как огонь двойной. Земля легенд, Венеция, виденье, И если остов, потерпевший крах, Как некий призрак, брезжил на волнах, Внезапным облаком укрыв его, Ты в полусвет и свет рядила вещество, И, в первый миг пугаясь наважденья, Мы слышали твое спокойное внушенье: Нет, я не дух. Не бойтесь ничего! Как некогда двенадцать рыбарей, Утешенные в робости своей, Не приближались к тайне животворной, Так мы, дивясь, доверились тебе, И ты, Венеция, вставала в силе чудотворной.
LUCIFER CADITURUS LUCIFER CADITURUS By service clomb I heaven And the law that smites the spheres, Turning their courses even, Served me as I serve God. And shall all fears Of chaos or this hell the Mover dreams Ч Because he knows what is to me yet dim Ч Bid me to plod An huckster of the sapphire beams From star to star Giving to each his small embraced desire, Shall I not bear this light Unto what far Unheavened bourne shall meet my fire With some toward sympathy That wills not rule? By service clomb I heaven And the Law served me, even As I serve God;
but shall this empery Bid me restrict my course, or plod A furrow worker in a space set sod Or turn the emeralds of the empyrean Because I dread some pale remorse Should gnaw the sinews of mТ effulgent soul Deigned I to break His bonds That hold the law?
Полз наверх я в служебном раже, И закон, так планеты заковывая, Что с орбит их выталкивал даже, Мне служил, как Господу я служил. Но если все ужасы непустяковые Хаоса и преисподней, которые Движущий Миром Замыслил Ч он знает Ч всё то, что я вижу с трудом, Заставят меня, вылезая из жил, Торговцем сапфира, лучей ювелиром Брести от звезды к звезде, Безделушками яркими всех одаряя, Не возьму ль я с собой Это сиянье туда, Где граница, не ровня родным небесам подступает, горя, Как заря моя, с дружелюбием, чуждым Всякого рвенья к владычеству надо мной? Полз наверх я в служебном раже И Закон мне служил;
так же, Как Господу я служил. Но если верховная власть Направит доро гой тернистой и тесной, Или заставит брести, словно Сеятель, зябью небесной, Или вращать изумруд ампиреев всласть,Ч Потому что Ч боюсь я Ч и слабых раскаяний стон Подорвать может силы моей лучезарной души,Ч Не порву ль я скорее те долговые оковы, На которых держался твердый Его закон?
SANDALPHON * SANDALPHONE * And these about me die, Because the pain of the infinite singing Slayeth them. Ye that have sung of the pain of the earth hordeТs age long crusading, Ye know somewhat the strain, the sad sweet wonder pain of such singing. And therefore ye know after what fashion This singing hath power destroying. Yea, these about me, bearing such song in homage Unto the Mover of Circles, Die for the might of their praising, And the autumn of their marcescent wings Maketh ever new loam for my forest;
And these grey ash trees hold within them All the secrets of whatso things They dreamed before their praises, And in this grove my flowers, Fruit of prayerful powers, Have first their thought of life And then their being. Ye marvel that I die not! forsitan! Thinking me kin with such as may not weep, Thinking me part of them that die for praising Ч yea, thoТ it be praising, past the power of manТs mortality to dream or name its phases, * Note on Sandalphon. The angel of prayer according to the Talmud stands unmoved among the angels of wind and fire, who die as their one song is finished;
also as he gathers the prayers they turn to flowers in his hands. Longfellow also treats of this, but as a legend rather then reality.
Все вокруг умирают, Ибо муки рожденья бессмертного пенья Убивают их. Вам, кто мучался песней вековечных крестовых походов орд и полчищ земных, Вам отчасти знакомы натяжения струн, эти звуки Ч эта сладкая боль, эти светлые муки подобного пенья. Значит, знаете вы, отчего Разрушающей силой такие напевы полны. Да, вокруг меня те, кто вынашивал песни из чувства Преклонения перед Творцом, Перводвижущим Сферы, И они умирают за мощь восхвалений своих, И печальная осень их увядающих крыльев Насыщает подзол моих рощ перегноем,Ч Где пепельно серый ясень Сокровенные в ясности тайны хранит, Что пригрезились им, И соцветья мои, Плод молитв и любви, Здесь впервые проклюнулись мыслью о существованье, И о своём существе. Как чудесно, что я не умру! forsitan! 6 Я из племени тех, кто права рыдать не имеет, Я из рода таких, кто погиб за свои славословья Ч да, хотя бы то были хвалы свыше сил этих смертных: не назвать, не понять, и во сне не увидеть фрагмента, * Об ангеле по имени Sandalphone. По Талмуду, это Еангел молитв, стоящий недвижно меж ангелов ветра и пламени, которые умирают, лишь только допоют свою песнь;
он же собирает молитвы, которые в его руках превращаются в цветы. Как известно, Лонгфелло тоже писал на эту тему, но видел в ней, ско рее, легенду, а не реальность (примеч. Э. Паунда).
Ч yea, thoТ it chaunt and paean past the might of earth dwelt soul to think on, Ч yea, thoТ it be praising as these the winged ones die of. Ye think me one insensate else die I also Sith these about me die, and if I, watching ever the multiplex jewel, of beryl and jasper and sapphire Make of these prayers of earth ever new flowers;
Marvel and wonder! Marvel and wonder even as I, Giving to prayer new language and causing the works to speak of the earth hordeТs age lasting longing, Even as I marvel and wonder, and know not, Yet keep my watch in the ash wood.
Ч да, хотя бы то гимн и пеан, сверх возможности даже помыслить о них обитающей землю душе, Ч да, хотя бы то были хвалы, за которые смертью крылатые ангелы платят. Вы считаете, так я безжизнен, что будто бы гибну Вслед за теми, кто умирает вокруг, но если я всё ж сторожу дух несметных сокровищ Ч яшму, берилл и сапфир, из молений земли этих вновь сотворяя цветы,Ч Диво дивное! Диво дивное именно я, прививающий новую речь этим вечным желаньям, вековечной алчбе орд земных, Диво дивное я! хотя и не знаю, Всё ль ещё их сторожу в серо пепельном ясене.
FORTUNATUS FORTUNATUS Resistless, unresisting, as some swift spear upon the flood followТth the riverТs course and tarries not But hath the streamТs might for its on sped own, So towards my triumph, and so reads the will, ТGainst which I will not, or mine eyes grow dim, And dim they seem not, nor are willed to be. For beauty greetТth them through your London rain, That were of Adriatic beauty loved and won, And though I seek all exile, yet my heart Doth find new friends and all strange lands Love me and grow my kin, and bid me speed.
Безвольно, как теченьем острога Подхвачена, невольно с быстриной Соперничает в скорости всё большей,Ч Несусь к триумфу, так неволит воля, Не против Ч я, иль замутится зренье, Но зорок зрак и отвергает муть. Да, и сквозь лондонский ваш дождь ему Из Адриатики сияет красота, И пусть ищу изгнания, душа Полна друзьями новыми, и любит Меня чужбина, и несёт быстрее.
Иногда тебя настигает поток странного счастья, по рожденного теми ветрами, которые, по наблюдению Данте, носят бледные тени грешников в мраке Ада;
* та кое же чувство овладевает нами и здесь, в сердцевине сол нечного света или над прохладными, росисто зелеными пастбищами и в пещерах волшебной лазури.
Caught sometimes in the current of strange happiness, borne upon such winds as Dante beheld whirling the passion pale shapes in the nether gloom*;
so here in the inner sunlight, or above cool, dew green pasture lands, and again in caves of the azure magic.
Weston St. Llewmys Уэстон Сент Лльюмис *лE paion si at vento esser leggieri. Ombre portate dalla delta briga. *лE paion si al vento esser leggieri. Ombre portate dalla dette briga.
BEDDOESQUE В ДУХЕ БЕДДОУЗА ЧЧЧ and going heavenward leaves An opal spray to wake, a track that gleams With new old runes and magic of past time Caught from the sea deep of the whole man soul, The mantra of our craft, that to the sun, New brought and broken by the fearless keel, That were but part of all the sun smit sea, Have for a space their individual being, And do seem as things apart from all TimeТs hoard, The great whole liquid jewel of GodТs truth.
ЧЧЧ взлетая, за собой Он оставляет бледный след, свеченье Заклятий, древне новых рун, добытых Из бездны человеческой души, Как мантра нашей силы;
ныне, с солнцем Соединясь, они бесстрашным килем Рассечены, как световое море, Их область Ч собственное бытие. Их Время не упрячет в закрома. Горящее сокровище воды, величье Божье.
GREEK EPIGRAM ГРЕЧЕСКАЯ ЭПИГРАММА Day and night are never weary, Nor yet is God of creating For day and night their torch bearers The aube and the crepuscule. So, when I weary of praising the dawn and the sunset, Let me be no more counted among the immortals;
But number me amid the wearying ones, Let me be a man as the herd, And as the slave that is given in barter.
День и ночь неутомимы. Зажигает Демиург День и ночь, и тех, кто с ними: Факелы зари и сумерек. Потому, когда устану воспевать восходы и закаты, Не ищи меня ты больше средь бессмертных;
Называй меня душой безвольной Пусть я буду, словно скот, безмолвный, Словно раб, что взят в обмен на рынке.
CHRISTOPHORI COLUMBI TUMULUS (From the Latin of Hippolytus Capilupus, Early Cent. MDC) ЭПИТАФИЯ ХРИСТОФОРУ КОЛУМБУ (Ипполит Капилуп, начало XVII века, перевод с латыни) Genoan, glory of Italy, Columbus thou sure light, Alas the urn takes even thee so soon out blown, Its little space. Doth hold thee, whom Oceanus had not the might Within his folds to hold, althoТ his broad embrace Doth hold all lands. Bark borne beyond his boundries unto Hind thou wast Where scarce FameТs volant self the way had cast.
Ты, гений Генуи, блистательнейший план Осуществил. Но, погребальной урной Объят, покоишь душу. А ведь тебя не мог сдержать и Океан, Сжимающий в объятьях крепких сушу Волной лазурной. Туда, за грань его, стремился ты зайти, Где Слава лишь могла путь в небесах найти.
HISTRION ГИСТРИОН No man hath dared to write this thing as yet, And yet I know, how that the souls of all men great At times pass through us, And we are melted into them, and are not Save reflexions of their souls. Thus am I Dante for a space and am One Franois Villon, ballad lord and thief Or am such holy ones I may not write, Lest blasphemy be writ against my name;
This for an instant and the flame is gone. ТTis as in midmost us there glows a sphere Translucent, molten gold, that is the I And into this some form projects itself: Christus, or John, or eke the Florentine;
And as the clear space is not if a formТs Imposed thereon, So cease we from all being for the time, And these, the Masters of the Soul, live on.
Никто не смел сказать об этом вслух, Но знаю, что порой великий дух На время входит в нас Ч по капле Переплавляемся в великих мы, Не став простыми слепками их душ. Так, я на срок в ином пространстве Ч Дант Или король баллад и вор Вийон, Или таким я назван из имён, Что страшно осквернить его своим, Но миг один Ч и вновь огонь потух. Так наше Я Ч пылающая сфера Расплавленного золота. И там Внезапно в новой форме возникают То Данте, то Креститель, то Христос. Так нет пустого места, если форма Применена. Мы лишь на время обретаем жизнь, Навек дана Владыкам Душ она.
NEL BIANCHEGGIAR NEL BIANCHEGGIAR Blue grey, and white, and white of rose, The flowers of the WestТs fore dawn unclose. I feel the dusky softness whirr of color, as upon a dulcimer Her dreaming fingers lay between the tunes, As when the living music swoons But dies not quite, because for love of us Ч knowing our state How that Тtis troublous Ч It wills not die to leave us desolate.
With thanks to Marco Londonio for his delightful Italian paraphrase of these lines appearing in La Bauta for Aug. 9th.
Голубо синий, розовый и бледный, Рассвет на Западе цветы раскрыл победно. И красок их я слышал разговор, Как будто на цимбалах перебор Прелестных пальчиков Ея, Как будто музыка звучит из забытья, Но вся не умерла, жалея нас Ч И зная, как нам было б тяжело Одним, покинутым в сей сумеречный час Ч Осталась жить, и стало нам светло.
Приносим нашу благодарность Марко Лондонио за восхитительный парафраз этих строк на итальянском языке, появившийся в La Bauta (примеч. Э. Паунда).
TO T. H.
THE AMPHORA К Т. Х. 12 АМФОРА Bring me this day some poet of the past, Some unknown shape amid the wonder lords! Yea of such wine as all timeТs store affords From rich amphorae that nor years can blast With might of theirs and blows down rained fast, ` Falernian and Massic of the Roman hoards, IТve drunk the best that any land accords, Yet dread the time that I shall drink the last. Bring me this day from out the smoky room Some curved clay guardian of untasted wine, That holds the sun at heart. Search iТ the gloom Boy, well, and mark you that the draught be good. Then as an answer to this jest of mine, Luck brought thТ amphora, and the clasp was HOOD. Пришли мне днесь безвестного в веках Поэта, призрака среди владык! Вино времён, к которому привык, Из амфор, сохранённых в тайниках Святого Рима. Я им весь пропах! Ч Фалернской горечью, струёй Массик;
Чем освежить негнущийся язык? Всё высохло на битых черепках. Пришли мне днесь из закопчённых стен Когорту неопробованных вин, Что солнцем дышат. Там, где мрак и тлен, Ищи получше, мальчик. Есть резон! И амфора явилась из руин, До наших запечатана времён.
PERSON PERSON Make strong old dreams lest this our world lose heart Без древних грёз исчезнет сердце мира THIS BOOK IS FOR MARY MOORE OF TRENTON, IF SHE WANTS IT ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ МЭРИ МОР ИЗ ТРЕНТОНА, ЕСЛИ ОНА ЭТОГО ХОЧЕТ PRAISE OF YSOLT ХВАЛА ИЗОЛЬДЕ In vain have I striven to teach my heart to bow;
In vain have I said to him There be many singers greater than thou. But his answer cometh, as winds and as lutany, As a vague crying upon the night That leaveth me no rest, saying ever, Song, a song. Their echoes play upon each other in the twilight Seeking ever a song. Lo, I am worn with travail And the wandering of many roads hath made my eyes As dark red circles filled with dust. Yet there is a trembling upon me in the twilight, And little red elf words crying A song, Little grey elf words crying for a song, Little brown leaf words crying A song, Little green leaf words crying for a song.
О, смирись мое гордое сердце, Ч твердил я, Ч найдутся певцы познатней, С чьим величьем твоё не сравнится, Куда уж и песне твоей. Шорох ветра ответом мне был и литания лютни, Голос, чуть различимый впотьмах, Не дающий покоя мне, повторяющий без конца: Песнь, о песнь. Отзвук на отзвук бежал, это за эхом Ч в тёмных ночах, В поисках песни Ч зовущие песнь. Вот Ч я истерзан путями, как путами, Пыль в глаза мне швыряют дороги, Превращая их в тёмно багровые диски. И всё ещё трепетом полон я в тёмных ночах И словами Ч в шёпоте красного сильфа, зовущего: Песнь!, И словами Ч в шёпоте серого сильфа, зовущего: Песнь!, И словами Ч в шорохе жёлтых листьев, взывающих: Песнь!, И словами Ч в шорохе листьев зелёных, зовущих песнь. И слова эти были Ч прошлогодние бурые листья в весеннюю пору, Гонимые ветром невесть куда, в поисках песни Ч зовущие песнь. И слова эти были Ч белые, словно снежинки, и холодные, как они, Шелест мха, шёпот губ, шорох медленного ручейка. О, душа моя, надо смириться,Ч The words are as leaves, old brown leaves in the spring time Blowing they know not whither, seeking a song.
White words as snow flakes but they are cold Moss words, lip words, words of slow streams. In vain have I striven to teach my soul to bow, In vain have I pled with him, There be greater souls than thou. Тщетно я говорил ей,Ч найдутся певцы познатней. С чьим величьем твое не сравнится, Куда уж и песне твоей. Ибо в утро дней моих юных вошла прекрасная дама, Словно лунный блик, Да, словно луна, окликающая прилив и отлив: Песнь, о, песнь. Почему, сколько бы я ей ни пел, всё она бы ушла от меня, Как луна побережье морское к утру покидает. Но шуршали отцветшие сильфы, словно сор прошлогодних листьев, Говоря: Нас послала душа твоя. О песнь, песнь. Напрасно я отзывался: Отзвучала моя песнь, Ибо та, которую я воспевал, ушла от меня. И послала душа мне прекрасную даму из страны фей. Была она Ч страстный костер из сосновых поленьев, взывавший: Песнь, о песнь!, Да, к сосновой смоле воззывавшее пламя. Песнь моя воспыла любовью, но фея ушла от меня, Как огонь покидает истлевшие угли, так ушла она в новые чащи, Лишь слова оставались со мной, зовущие: Песнь, о, песнь! И опять отзывался я: Отзвучала моя песнь, Пока не послала душа мне прекрасную, словно солнце. Да, словно солнце, взывающее к зерну. Как прекрасна весна над рисунком ветвей, Так она хороша, та, что во мне поселила песнь, Та, у которой в глазах оживает чудесный шёпот, Слова сильфы, да, крошечных сильфов слова, повторяющих без конца: Песнь, о песнь.
For in the morn of my years there came a woman As moon light calling As the moon calleth the tides, Song, a song. Wherefore I made her a song and she went from me As the moon doth from the sea, But still came the leaf words, little brown elf words Saying The soul sendeth us. A song, a song! And in vain I cried unto them I have no song For she I sang of hath gone from me. But my soul sent a woman, a woman of the wonderfolk, A woman as fire upon the pine woods crying Song, a song. As the flame crieth unto the sap. My song was ablaze with her and she went from me As flame leaveth the embers so went she unto new forests And the words were with me crying ever Song, a song. And I I have no song, Till my soul sent a woman as the sun: Yea as the sun calleth to the seed, As the spring upon the bough So is she that cometh the song drawer She that holdeth the wonder words within her eyes The words little elf words that call ever unto me Song, a song. ENVOI ПОСЫЛКА In vain have I striven with my soul to teach my soul to bow. What soul boweth while in his heart art thou?
О, душа моя, надо смириться, Ч тщетно я разговаривал с ней. Но смирится ль душа, если в сердце ты с бессмертною песней своей?
TALLY O TALLY O What ho! the wind is up and eloquent. Through all the WinterТs halls he crieth Spring. Now will I get me up unto mine own forests And behold their bourgeoning.
В ударе ветер Ч он Весну зовёт, В дворцах Зимы крича красноречиво, И мне в леса пора идти в поход И почек наблюдать разрывы.
AT THE HEART OТ ME A. D. В СЕРДЦЕ МОЁМ Anno Domini 751 With ever one fear at the heart oТ me Long by still sea coasts coursed my Grey Falcon, And the twin delights of shore and sea were mine, Sapphire and emerald with fine pearls between. Through the pale courses of the land caressing in streams Glided my barge and the kindly strange peoples Gave to me laugh for laugh, and wine for my tales of wandering. And the cities gave me welcome and the fields free passage, With ever one fear at the heart oТ me. An thou shouldТst grow weary ere my returning, An they should call to thee from out the borderland, What should avail me booty of whale ways? What should avail me gold rings or the chain mail? What should avail me the many twined bracelets?
Одного лишь боялся я в сердце моём, Когда вдоль безмолвного побережья мчался мой Серый сокол И двойное блаженство Ч земли и воды Ч принадлежало мне, Как сапфир и смарагд с пенными перлами посередине. Сквозь размытую бледную линию лижущей пляжи вольной волны Проносилась ладья моя, и дружелюбные чужестранцы Дарили мне смех за смех и подносили вино за рассказы и вымыслы. Города открывались передо мной и поля приглашали пройтись, Но одного лишь боялся я в сердце моём. Ведь если устанешь ты прежде, чем я возвращусь, И если тебя окликнут лони из мглы порубежной, Что толку мне будет в кольчуге и золотых колечках, Что толку мне будет в браслетах, сдвоенных многократно, Что толку мне будет, возлюбленная моя, What should avail me, O my beloved, Here in this Middan gard * what should avail me Здесь, в средиземье* 2, Ч что толку мне будет В трофеях, удаче, успехах славных походов моих?
Out of the booty and gain of my goings?
* Anglo Saxon, Earth.
* Middangard (англосакс.) Ч Срединный мир (прим. Паунда).
XENIA XENIA And Unto thine eyes my heart Sendeth old dreams of the spring time, Yea of wood ways my rime Found thee and flowers in and of all streams That sang low burthen, and of roses, That lost their dew bowed petals for the dreams We scattered oТer them passing by.
И Сердце лишь твоим глазам Шлёт древние мечты весны. Мои напевы, рифм полны, Нашли тебя средь троп лесных, ручьёв, Рокочущих напевы, среди роз, Чьи чаши лепестки из рос опали под потоком грёз, Которые мы пролили на них.
OCCIDIT OCCIDIT Autumnal breaks the flame upon the sun set herds. The sheep on Gilead as tawn hair gleam Neath MithraТs dower and his slow departing, While in the sky a thousand fleece of gold Bear, each his tribute, to the waning god. Hung on the rafters of the effulgent west, Their tufted splendour shields his decadence, As in our southern lands brave tapestries, Are hung king greeting from the ponticells And drag the pageant from the earth to air, Wherein the storied figures live again, Wind molden back unto their lifeТs erst guise, All tremulous beneath the many fingered breath That Aufidus * doth take to house his soul.
Огонь осенний над закатным стадом. Рыжеет шерсть овец на Гилеаде Под скиптром Митры в час его ухода, И в небе сотни златорунных стад В честь бога уходящего горят. Свисая с балок запада, их кисти Хранят его распад великолепьем Ч Так в наших южных землях гобелены Приветствовали королей с балконов И увлекали шествие на небо, Где их герои снова оживали, Дрожа от многорукого дыханья, Им Ауфидус *5 дарил их прежний облик, Забрав в свои чертоги душу бога.
* The West Wind.
* Западный ветер (лат.) (прим. Паунда).
AN IDYL FOR GLAUCUS Nel suo aspetto tal dentro mi fei Qual si feТ Glauco nel gustar dellТ erba Che il feТ consorto in mar degli altri dei.
Paradiso, I, 67Ц9.
ИДИЛЛИЯ ДЛЯ ГЛАВКА Nel suo aspetto tal dentro mi fei Qual so feТ Glauco nel gustar dellТ erba Che il feТ consorto in mar degli altri dei.
Paradiso, I, 67Ц9 6.
As Glaucus tasting the grass that made him sea fellow with the other gods. Как только Главк попробовал траву, она превратила его в морское существо, равное другим богам.
I Whither he went I may not follow him. His eyes Were strange to day. They always were, After their fashion, kindred of the sea. To day I found him. It is very long That I had sought among the nets, and when I asked The fishermen, they laughed at me. I sought long days amid the cliffs thinking to find The body house of him, and then There at the blue cave mouth my joy Grew pain for suddenness, to see him Тlive. Whither he went I may not come, it seems He is become estranged from all the rest, And all the sea is now his wonder house. And he may sink unto strange depths, he tells me of, That have no light as we it deem. EТen now he speaks strange words. I did not know One half the substance of his speech with me. And then when I saw naught he sudden leaped And shot, a gleam of silver, down, away. And I have spent three days upon this rock And yet he comes no more. He did not even seem to know I watched him gliding through the vitreous deep.
I Куда б он ни пошёл, не повлекусь за ним. Его глаза сегодня были странны. Они Всегда такие, родственные морю. Сегодня я нашла его. Искала долго, Среди сетей, расспрашивая рыбарей;
Они смеялись надо мной до колик. Искала долго среди скал, найти боясь Лишь плоти дом, когда ж мелькнула радость Свиданья в устье голубой пещеры уст, Внезапно стало больно зреть его живым. Куда б он ни пошёл, не повлекусь за ним;
Казалось, он давно чужой для всех;
И ныне море лишь его волшебный дом. Ныряет он в престранные глубины, Где света нет, как полагаем мы. Вот и сейчас речёт он странные слова. Речей не поняла и половины. Потом не уследила, как он прыгнул вдруг, Как выстрелил серебряным лучом, и Ч вглубь ушёл. Я провела три дня под той скалой, Он больше не пришёл. Казалось, он не ведал даже, Что я следила, как скользил он меж витражей глубин.
II They chide me that the skein I used to spin Holds not my interest now, They mock me at the route, well, I have come again. Last night I saw three white forms move Out past the utmost wave that bears the white foam crest. I somehow knew that he was one of them. Oime Oime! I think each time they come `, ` Up from the sea heart to the realm of air They are more far removed from the shore. When first I found him here, he slept EТen as he might after a long nightТs taking on the deep. And when he woke some whit the old kind smile Dwelt round his lips and held him near to me. But then strange gleams shot through the grey deep eyes As though he saw beyond and saw not me. And when he moved to speak it troubled him. And then he plucked at grass and bade me eat. And then forgot me for the sea its charm And leapt him in the wave and so was gone. III I wonder why he mocked me with the grass. I know not any more how long it is Since I have dwelt not in my motherТs house. I know they think me mad, for all night long I haunt the sea marge, thinking I may find Some day the herb he offered unto me. Perhaps he did not jest;
they say some simples have More wide spanned power than old wives draw from them. Perhaps, found I this grass, heТd come again. Perhaps Тtis some strange charm to draw him here, ТThout which he may not leave his new found crew That ride the two foot coursers of the deep, And laugh in storms and break the fishersТ nets. Oime, Oime! ` ` II Они пеняли мне, что пряжу больше не сучу, Утратив вовсе интерес, И насмехались, что хожу на берег. Что ж, я пришла опять. Вечор я видела три белые фигуры За гранью волн, вздымавших белопенный крест. Я догадалась, что он был одним из них. Ойме, Ойме! Я думаю, что каждый раз, когда они Из сердца моря в царство воздуха выходят, От берега всё дальше. Когда впервые Нашла его, он спал, как будто отдыхал Он после долгого ночного лова средь глубин. Когда ж очнулся, отблеск старой дружеской улыбки У губ его забрезжил, и ближе стал он мне. Но вспыхнули пугающие блики В глазах сероглубинных, словно Он сквозь меня смотрел, меня не видя. Когда ж заговорил, то с мукой. Затем нарвал травы и повелел мне съесть. И вновь меня оставил ради моря, Враз ухватился за волну и скрылся с глаз. III Не ведаю, зачем траву он есть велел. Не помню, сколько не жила в родимом доме. Они меня считают сумасшедшей, Ночами долгими по берегу бродила, Ища траву, что предлагал мне он. Он не шутил, быть может;
говорят, У той травы магическая власть, О чём не знают старые ведуньи. Найди я заповедную траву, он снова бы пришел, Быть может, чары завлекли б его, Иначе никогда он не покинет Друзей, что мчатся на два фута в глубине, Смеются в штормы, рвут рыбачьи сети. Ойме, Ойме!
SONG ПЕСНЯ Voices in the Wind. We have worn the blue and vair, And all the sea caves Know us of old, and know our new found mate. ThereТs many a secret stair The sea folk climbЕ Out of the Wind. Oime Oime `, `! I wonder why the wind, even the wind doth seem To mock me now, all night, all night, and Have I strayed among the cliffs here. They say, some day IТll fall Down through the sea bit fissures, and no more Know the warm cloak of sun, or bathe The dew across my tired eyes to comfort them. They try to keep me hid within four walls. I will not stay! Oime `! And the wind saith;
Oime! ` I am quite tired now. I know the grass Must grow somewhere along this Thracian coast, If only he would come some little while and find it me.
ENDETH THE LAMENT FOR GLAUCUS Голоса на ветру: Наш наряд из горностая, Здесь нас знает каждый грот. И тебя, наш новый друг. Потайные тропы зная, Мы идём, морской народ. Вне ветра: Ойме, Ойме! Почему же ветер, даже ветер Надо мной смеётся вновь всю ночь, Заблудилась я среди утесов. Мне пророчат, что однажды Упаду в расщелину морскую, Солнечный покров навек утратив И глаза росой не исцелив. В клетке стен меня не удержать, Не останусь я вовек! Ойме! И ветер вторит мне: Ойме! Я изнурена. Но верю, что трава Где то на фракийском берегу Сыщется, коль он меня найдёт.
ОКОНЧАНИЕ СТЕНАНИЯ ПО ГЛАВКУ IN DURANCE В ЗАТОЧЕНИИ I am homesick after mine own kind, Oh I know that there are folk about me, friendly faces, But I am homesick after mine own kind. These sell our pictures! Oh well, They reach me not, touch me some edge or that, But reach me not and all my lifeТs become One flame, that reacheth not beyond Mine heartТs own hearth, Or hides among the ashes there for thee. Thee? Oh thee is who cometh first Out of mine own soul kin, For I am homesick after mine own kind And ordinary people touch me not. Yea, I am homesick After mine own kind that know, and feel And have some breath for beauty and the arts. Aye, I am wistful for my kin of the spirit And have none about me save in the shadows When come they, surging of power, DAEMON, Quasi KALOUN. S. T. says, Beauty is most that, a calling to the soul. Well then, so call they, the swirlers out of the mist of my soul, They that come mewards bearing old magic.
Соскучился я по себе подобным. Их много здесь, я знаю... добрых лиц... Но я тоскую по себе подобным. Картины наши продают! Так что ж, Они меня не трогают, касаясь Той или этой грани, жизнь моя Ч Кармин во мраке, рокот струн в камине, В кармане каменном пылающего сердца, И в тёплом пепле ждёт тебя. Тебя? О, этот ты Ч тот, кто приходит первый Из родственной мне, близкой мне души, Ведь по себе подобным я тоскую, Не трогают меня простые люди. Да, я соскучился По тем, кто мне подобен, тем, кто знает, Кто чувствует в творенье красоту. Да, по родству, по духу я томлюсь, В безвестности, в тени мои собратья, Когда они приходят, колебатели энергий, Quasi KALOUN, DAEMON. Как говорит S. T.: 7 Прекрасное Ч то, что к душе взывает. Так и они взывают, смерч из мрака моей души, По душу древнюю мою идущие волхвы. Но всё ж соскучился я по себе подобным, И встречусь Ч родственник Ч с соравными себе, С завёрнутою в саван тела тайной. Все те, кто в наваждении печали Смееётся над землёй, но сердцем добр, But for all that, I am homesick after mine own kind And would meet kindred eТen as I am, Flesh shrouded bearing the secret. All they that with strange sadness Have the earth in mockТry, and are kind to all, My fellows, aye I know the glory Of thТ unbounded ones, but ye, that hide As I hide most the while And burst forth to the windows only whiles or whiles For love, or hope, or beauty or for power, Then smoulder, with the lids half closed And are untouched by echoes of the world. Oh ye, my fellows: with the seas between us some be, Purple and sapphire for the silver shafts Of sun and spray all shattered at the bows Of such a Veltro of the vasty deep As bore my tortoise house scant years agone: And some the hills hold off, The little hills to east us, though here we Have damp and plain to be our shutting in. And yet my soul sings Up! and we are one. Yea thou, and Thou, and THOU, and all my kin To whom my breast and arms are ever warm, For that I love ye as the wind the trees That holds their blossoms and their leaves in cure And calls the utmost singing from the boughs That Тthout him, save the aspen, were as dumb Still shade, and bade no whisper speak the birds of how Beyond, beyond, beyond, there liesЕ Собратья милые, я знаю славу Бесплотного. Но вы то не бесплотны, Лишь прячетесь, как я, по большей части, Да в некий час кидаетесь к окну Ч К любви, надежде, силе, красоте, И Ч снова Ч в пепел: тлеть, глаза прикрыв, Ни отзвуком мир не коснется вас. Но кое что есть между нами в море, Сапфир, багрянец, солнечных лучей Серебряные брызги Ч волн Ч в форштевень, И Veltro 8, как наитье, мчит над бездной, Мой черепаший дом над скудным прошлым: С холма на холм, и всё равно Ч ни с места, Холмы, холмы Ч к востоку;
сыро, душно Как в заточеньи, в прошлом было б нам. Но Вверх! Ч поет душа, и вновь едины И ты, и Ты, и ТЫ, и все подобья, Кому тепло от рук моих и губ, Ведь я люблю вас, как деревья Ч ветер, Который гладит листья, исцеляя, И пенье извлекает из ветвей, Что без него молчат (о, лишь осина...) И немотой взывают, тенью звука К беспечным птицам: ТамЕ тудаЕ за крайЕ GUILLAUME DE LORRIS BELATED A Vision of Italy Wisdom set apart from all desire, A hoary Nestor with youthТs own glad eyes, Him met I at the style, and all benign He greeted me an equal and I knew, By this his lack of pomp, he was himself. Slow Smiling is companion unto him, And Mellow Laughter serves, his trencherman. And I a thousand beauties there beheld. And he and they made merry endlessly. And love was rayed between them as a mist, And yet so fine and delicate a haze It did impede the eyes no whit, Unless it were to make the halo round each one Appear more myriad jewelled marvellous, Than any pearled and ruby diadem the courts oТ earth haТ known. Slender as mist wrought maids and hamadryads Did meseem these shapes that ministered, These formed harmonies with lake deep eyes, And first the cities of north Italy I did behold, Each as a woman wonder fair, And svelte Verona first I met at eve;
And in the dark we kissed and then the way Bore us somewhile apart. And yet my heart keeps tryst with her, So every year our thoughts are interwove As fingers were, such times as eyes see much, and tell. And she that loved the master years agone, That bears his signet in her Signor Square, Che lo glorifico.* ЗАПОЗДАЛЫЙ ГИЛЬОМ ДЕ ЛОРРИС 9 Видение Италии Премудрость, непричастная желаньям, Белоголовый Нестор с юным взглядом Над хартией;
завидев, благосклонно Он мне кивнул, как равному. Я понял По простоте величья: это он. С ним Тихая Улыбка, экономка, И Мягкий Смех, слуга и приживал. И тысячи красавиц: вместе с ними Он продолжал свой бесконечный пир. Любовь вилась меж ними, как туман, Как испаренье, тонкое настолько, Что зренью не препятствует ничуть, Но каждую венчает ореолом Мерцающим мирьядом самоцветов, Которые затмят рубин и жемчуг земных венцов.
Стройны, как гостьи воздуха, дриады, Предстали мне прислужницы его. И Северной Италии селенья Я первыми увидел. Каждый город Был женщиной чудесной красоты. И первой вышла гибкая Верона: Мы в темноте поцеловались;
дальше Нас что то друг от друга увело. Но в сердце я ей назначал свиданья, И каждый год сходились наши мысли, Как пальцы с пальцами, глаза с глазами. Она, в иные годы Любившая того, чей знак доныне На Piazza dei Signori: да, того, Сhe lo glorifico*.
She spread her arms, And in that deep embrace All thoughts of woe were perished And of pain and weariness and all the wrack Of light contending thoughts and battled gleams, (That our intelligence doth gain by strife against itself) Of things we have not yet the earned right to clearly see. ` And all, yea all that dust doth symbolize Was there forgot, and my enfranchised soul Grew as the liquid elements, and was infused With joy that is not light, nor might nor harmony, And yet hath part and quality of all these three, Whereto is added calm past earthly peace. Thus with VeronaТs spirit, and all time Swept on beyond my ken, and as the sea Hath in no wise a form within itself, Cio, as liquid hath no form save where it bounden is By some enshrouding chalice of hard things Ч As wine its graven goblet, and the sea Its wave hewn basalt for a bordering, So had my thought and now my thoughtТs remembrance No information of whatso there passed For this long space the dream kingТs horny gate. And when that age was done and the transfusion Of all my self through her and she through me, I did perceive that she enthroned two things: Verona, and a maid I knew on earth;
And dulled some while from dream, and then become That lower thing, deductive intellect, I saw How all things are but symbols of all things,** And each of many, do we know But the equation governing. And in my rapture at this visionТs scope I saw no end or bourn to what things mean, So praised Pythagoras and once more raised By this said rapture to the house of Dream, Она простерла руки, И всё в её объятии глубоком Исчезло: все воспоминанья горя, Вся боль, вся немощь, жалкие обломки Злых помыслов, разбитых озарений (Душа их копит, мучая себя), Чего мы разгадать не заслужили. И всё, что означала эта персть, Забылось;
облегчённая душа Вошла в стихию влаги, и прониклась Не светом, не гармонией, не мощью, Но тем, что этой троице причастно, И больше: тишиной послеземной. Таков был дух Вероны;
время шло, Превосходя мой разум: как моря В себе самих не обладают формой, Cio, как жидкость обретает форму Лишь схваченная формой твёрдых тел, Вино Ч своим гранёным кубком, море Ч Базальтовою чашей берегов, Так мысль моя и память этой мысли Не даст вам формы знания о том, Что шло ко мне из роговых ворот. Когда кончалась эра претворенья Всего меня в неё, её в меня, Я понял: в ней увенчаны две вещи: Верона Ч и старинная любовь. Тут сновиденье смерклось, я очнулся И низшее начало, рассужденье, Мне подсказало: вещи Ч только знаки ** Других вещей, все Ч всех, одна Ч любых, Владей мы только правилом пропорций. Я, в исступленье, на краю виденья Знал, что значенью вещи нет границ. Так, честь воздавши Пифагору, вновь Я возвратился к дому сновиденья Beheld Fenic as a lotus flower Drift through the purple of the wedded sea And grow a wraith and then a dark eyed she, And knew her name was All forgetfulness, And hailed her: Princess of the Opiates, And guessed her evil and her good thereby. And then a maid of nine Pavia hight, Passed with a laugh that was all mystery, And when I turned to her She reached me one clear chalice of white wine, Pressed from the recent grapes that yet were hung Adown her shoulders, and were bound Right cunningly about her elfish brows;
So hale a draught, the life of every grape Lurked without ferment in the amber cloud. And memory, this wine was, of all good. And more I might have seen: Firenza, Goito, Or that proudest gate, Ligurian Genoa, Cornelia of Colombo of far sight, That, man and seer in one, had well been twain, And each a glory to his hills and sea;
And past her a great band Bright garlanded or rich with purple skeins, And crimson mantles and queynt fineries That tarnished held but so the more Of dim allurement in their half shown folds: So swept my vision oТer their filmy ranks, Then rose some opaque cloud, Whose name I have not yet discerned, And music as I heard it one clear night Within our earthly nightТs own mirroring, Cio, San? ЧЧЧ San Pietro by Adige,*** Where altar candles blazed out as dim stars, And all the gloom was soft, and shadowy forms Made and sang God, within the far off choir. And in a clear space high behind И увидал Фениче: лотос плыл По пурпуру обвенчанной воды И духом стал, и черноокой девой. И я узнал: ей имя Ч Все забвенье, Её зовут Владычицей Дурманов, И зло её и благо угадал. И Павия высокая вошла, Смеясь таинственным чудесным смехом, И подошла ко мне, и поднесла Прозрачный кубок светлого вина Из только что отжатых гроздьев;
грозди Лежали на плечах её, и пышным Убором увенчали дивный лоб. Я отпил, вкус был чист: как бы не хмель, А жизнь лозы таилась в янтаре. И был он Ч память обо всем, что мило. И далее: Флоренция и Гоито, И Генуя, Лигурии отрада, Корнелия Колумба своего: Муж и провидец, в нём едином Ч двое, И каждый Ч честь и слава отчих мест;
За нею пышная толпа В венках, гирляндах, пурпурных нарядах, В плащах пунцовых, в тканях драгоценных, В поблекшем, но тем более чудесном Очаровании глубоких фалд: Мой взгляд скользил по их сквозным рядам, Но тут: как будто облако тугое, Чьё имя я ещё не угадал, И музыка, какую ясной ночью Я слышал в зеркале земных ночей, Cio? San? ЧЧЧ Сан Пьетро у Адидже,*** Где свечи алтаря горят, как звёзды, И мягкий сумрак лепит формы тени, И славит Бога в глубине, на хорах, А наверху, в пространстве освещённом, Them and the tabernacle of that place, Two tapers shew the master of the keys As some white power pouring forth itself. And all the church rang low and murmured Thus in my dream of forms the music swayed. And I was lost in it and only woke When something like a mass bell rang, and then That white foot wind, pale DawnТs annunciatrice, Me bore to earth again, but some strange peace I had not known so well before this swevyn Clung round my head and made me hate earth less.
Над ними и над ракой, в высоте Две свечки озаряют ключаря, И сила света хлещет, как вода. Весь храм позванивал и лепетал: Так музыка влилась в мои виденья;
Я в ней терялся;
и пришел в себя, Когда, как слышалось, звонят к обедне, И ветер, белоногий вестник Утра, Вернул меня земле. Но странный мир, Какого прежде я почти не знал, Звучал в уме и примирял с землёй.
IN THE OLD AGE OF THE SOUL В СТАРОСТИ ДУШИ I do not choose to dream;
there cometh on me Some strange old lust for deeds. As to the nerveless hand of some old warrior The sword hilt or the war worn wonted helmet Brings momentary life and long fled cunning, So to my soul grown old Ч Grown old with many a jousting, many a foray, Grown old with many a hither coming and hence going Ч Till now they send him dreams and no more deed;
So doth he flame again with might for action, Forgetful of the council of the elders, Forgetful that who rules doth no more battle, Forgetful that such might no more cleaves to him So doth he flame again toward valiant doing.
Я не хочу мечтать Ч мной овладела Странная старая страсть к делам. Как меча рукоять иль в боях изрубленный шлем Силы вселяет и ловкость былую В уставшую длань старого воина, Так и моя душа, Состарясь в поединках, набегах, Состарясь в походах и переходах, Ч Пусть ныне кормят её мечтами, а не делами, Ч Вновь воспылала мощной тягой к деянью, Забыв о совете старейшин, Забыв, что правитель сам в поединках не бьётся, Забыв, что сила в руках уж не та, Вновь воспылал я жаждою подвигов ратных.
ALBA BELINGALIS ALBA BELINGALIS Phoebus shineth ere his splendour flieth Aurora drives faint light athwart the land And the drowsy watcher crieth, ARISE. Ref.
Прежде Феб сияет, чем луч его блистает, Слабый свет Аврора на землю посылает, Сонный страж нас будит: Проснитесь, скорее! Рефрен OТer cliff and ocean the white dawn appeareth It passeth vigil and the shadows cleareth. They be careless of the gates, delaying, Whom the ambush glides to hinder, Whom I warn and cry to, praying, ARISE. Ref.
Над скалой и океаном стал рассвет белее, Стража, сумрак разгоняя, идёт по аллее. Скрипнули ворота Ч что ты медлишь, что ты? Ты, которую засада ждёт в извивах сада, Ты, которую прошу я: О, проснись скорее! Рефрен OТer cliff and ocean the white dawn appeareth It passeth vigil and the shadows cleareth. Forth from out Arcturus, North Wind bloweth The stars of heaven sheathe their glory And sun driven forth goeth Settentrion.
Ref.
Над скалой и океаном стал рассвет белее, Стража, сумрак разгоняя, идёт по аллее. От Арктура веет Норд и суровеет. Ореол звезды небесной бледно индевеет. Солнцем запряжен, Грядёт Settentrion Рефрен OТer sea mist, and mountain is the dawn displayТd It passeth watch and maketh night afraid.
Над скалой Ч заря, над морем Ч дымка показалась, Нет, не зря ночная мгла дозора испугалась.
From a tenth century ms.
(Из манускрипта десятого века).
FROM SYRIA The song of Peire Bremon Lo Tort that he made for his Lady in Provena: he being in Syria a crusader.
ИЗ СИРИИ Песнь Пейре Бремона Lo Tort, которую он сочинил в бытность свою крестоносцем в Сирии для своей Дамы из Прованса 12.
In April when I see all through Mead and garden new flowers blow, And streams with ice bands broken flow, Eke hear the birds their singing do;
When springТs grass perfume floateth by Then Тtis sweet song and birdletТs cry Do make mine old joy come anew. Such time was wont my thought of old To wander in the ways of love. Burnishing arms and clang thereof, And honour services manifold Be now my need. Whoso combine Such works, love is his bread and wine, Wherefore should his fight the more be bold. Song bear I, who tears should bring Sith ire of love makТth me annoy, With song think I to make me joy. Yet neТer have I heard said this thing: He sings who sorrowТs guise should wear. Natheless I will not despair That sometime IТll have cause to sing. I should not to despair give way That somewhile IТll my lady see. I trust well He that lowered me Hath power again to make me gay. But if eТer I come to my LoveТs land And turn again to Syrian strand, God keep me there for a fool, alway!
В апреле, когда всё цветёт, Благоухают все сады, Когда идут по рекам льды, И птаха каждая поёт И травы пахнут по лугам, Ч В апреле нежном птичий гам С души моей снимает гнёт. В такие дни отрадно мне Бродить дорогами любви, Начистив латы. Призови К себе в далёкой стороне Оруженосцев чести. Где б И кто б ни пел Ч вино и хлеб Суть песнь любви, а меч Ч вдвойне. Я ту пою, что все года В слезах являлась, как назло. Пою, чтоб нынче повезло. Противник скорого суда, Мол, тот поёт, чей жалок вид, Тем менее я тем убит, Что повод петь найду всегда. Я не отчаялся попасть В страну, где страсть сильней огня. Ведь Тот, кто вечно гнал меня, Всё мне вернуть имеет власть. Но если путь к Любви найду, Я снова в Сирию приду Ч Сия пусть минет нас напасть.
God for a miracle well should Hold my coming from her away, And hold me in His grace alway That I left her, for holy rood. An I lose her, no joy for me, Pardi, hath the wide world in fee. Nor could He mend it, if He would. Well did she know sweet wiles to take My heart, when thence I took my way. Thout sighing, pass I neТer a day For that sweet semblance she did make To me, saying all in sorrow: Sweet friend, and what of me to morrow? Love mine, why wilt me so forsake? ENVOI Являя чудо, неспроста Творец употребляет власть: Чтоб мог для милой я пропасть И зреть распятого Христа. И я же здесь ложусь костьми За мир в награду, чёрт возьми! Ч Безмолвны Божии уста. Дарила мне улыбку? Ч что ж, Она уловка только, часть Коварств жеманных. Хватит, страсть, Не смей вздыхать, не проведёшь Подобием любви таким: А завтра будешь ли моим? А от меня не улизнёшь? ПОСЫЛКА Beyond sea be thou sped, my song, And, by God, to my Lady say That in desirous, grief filled way My nights and my days are full long. And command thou William the Long Seer To tell thee to my Lady dear, That comfort be her thoughts among.
Лети, мой стих, над лоном вод, Чтоб к ушку милому припасть. Скажи ей: и тоска, и страсть Все дни и ночи напролёт Ведут меня. Пусть Уильям плут Иль кто другой Ч пусть ей споют, Утешив Даму в свой черёд.
The only bit of Peire BremonТs work that has come down to us, and through its being printed with the songs of Giraut of Bornelh he is like to lose credit for even this. Ч E. P.
Единственное произведение Пейре Бремона, которое дошло до нас, и, хотя оно было опубликовано с песнями Гираута Борнеля, ему, кажется, не воздано даже за это (примеч. Паунда).
FROM THE SADDLE DТAubigne to Diane НЕ ПОКИДАЯ СЕДЛА ДТОбинье Ч Диане Wearied by wind and wave death goes With gin and snare right near alway Unto my sight. Behind me bay As hounds the tempests of my foes. Ever on ward against such woes, Pistols my pillowТs service pay, Yet Love makes me the poet play. Thou knowТst the rime demands repose, So if my line disclose distress, The soldier and my restlessness And teen, Pardon, dear Lady mine, For since mid war I bear loveТs pain ТTis meet my verse, as I, show sign Of powder, gun match and sulphur stain.
Снова смерь идёт волной, Ветер ставит мне силки, Вихрей снежные полки С лаем гонятся за мной. Взял постельничий с собой И мушкеты и клинки, Рифма лёгкой ждёт руки, Передышки, но игрой Здесь командует Любовь. Милая, не хмурьте бровь, Если строчек этих тон Вам покажется больным, Всё в стихах: любовный стон, Порох, прах, огонь и дым.
MARVOIL МАРЕЙЛЬ A poor clerk I, Arnaut the less they call me, And because I have small mind to sit Day long, long day cooped on a stool A jumbling oТ figures for Maitre Jacques Polin, I haТ taken to rambling the South here. The Vicomte of BeziersТs not such a bad lot. I made rimes to his lady this three year: Vers and canzone, till that damnТd son of Aragon, Alfonso the half bald, took to hanging His helmet at Beziers. Then came what might come, to wit: three men and one woman, Beziers off at Mont Ausier, I and his lady Singing the stars in the turrets of Beziers, And one lean Aragonese cursing the seneschal To the end that you see, friends:
Я бедный клирик, Арнаут меньшой, Но мало видел проку в том я, чтобы Просиживать весь долгий день Ч днём долгим У Мэтра Жака путаясь в ногах. Нет, веселей бродяжничать на юге! К виконту де Безье претензий нет. Три года я кропал стишки жене его Ч Канцоны и стихи, покуда арагонский Щенок, Альфонсо, в плешь его, не взял за правило Шлем оставлять в гостях у де Безье. Зане случилось то, что и случилось Ч Три рыцаря, а дама лишь одна: Безье, отбывший в Монт Озье, и мы с женой его, Поющие о звёздах, И тощий Арагонец, зло клянущий В финале этой сцены сенешаля. Арагон, ругающийся в Арагоне, и Безье, Безумствующий в Безье, Здесь обрекли меня на угасанье (Злорадствовала Тиборс в Монт Озье!). Меня! В этом грязном трактире под Авиньоном, Где плету бесконечные вирши любимой моей. И всё из за полуплешивого и козлоногого короля Арагонского, Альфонсо Четвертого 15, всюду сующего нос. Но если по смерти моей Разберут эту грязную стену, То больше узнают об Арнауте Марейле, Чем было известно из прежних его канцон.
Aragon cursing in Aragon, Beziers busy at Beziers Ч Bored to an inch of extinction, Tibors all tongue and temper at Mont Ausier, Me! in this damnТd inn of Avignon, Stringing long verse for the Burlatz;
All for one half bald, knock kneeТd king of the Aragonese, Alfonso, Quatro, poke nose.
And if when I am dead They take the trouble to tear out this wall here, TheyТll know more of Arnaut of Marvoil Than half his canzoni say of him.
As for will and testament I leave none, Save this: Vers and canzone to the Countess of Beziers In return for the first kiss she gave me. May her eyes and her cheek be fair To all men except the King of Aragon, And may I come speedily to Beziers Whither my desire and my dream have preceded me.
Ибо нечего мне по себе в этом мире оставить, Как только Канцоны и песни в честь милой моей де Безье В награду за первый её поцелуй. Когда б я мог в Безье перенестись Скорей, чем страсть моя и грёзы. О, верный мой тайник! Жонглёром 16 будь моим! Другого не было жонглёра у меня, и если ветер Один поёт, томись и ты по милой де Безье. Как ты был пуст, покуда я тебя стихами не наполнил, Так пусто н сердце, коль взор не полон ею, а Так голова моя пуста, пока любимой не полнятся все помыслы мои.
O hole in the wall here! be thou my jongleur As neТer had I other, and when the wind blows, Sing thou the grace of the Lady of Beziers, For even as thou art hollow before I fill thee with this parchment, So is my heart hollow when she filleth not mine eyes, And so were my mind hollow, did she not fill utterly my thought. Wherefore, O hole in the wall here, When the wind blows sigh thou for my sorrow That I have not the Countess of Beziers Close in my arms here. Even as thou shall soon have this parchment. O hole in the wall here, be thou my jongleur, And though thou sighest my sorrow in the wind, Keep yet my secret in thy breast here;
Even as I keep her image in my heart here. Mihi pergamena deest.
А посему, тайник в стене, когда лишь ветер Один поёт, и ты вздыхай о том, Что никогда в объятия свои Не заключу графиню де Безье, Хоть был бы ты и доверху наполнен! О, верный мой тайник, жонглёром будь моим! Томись моей тоской, когда поёт лишь ветер... Но тайну сердца моего храни, Как в сердце тайну милую храню... Mihi pergamena deest 17.
REVOLT Against the Crepuscular Spirit in Modern Poetry I would shake off the lethargy of this our time, and give For shadows Ч shapes of power For dreams Ч men. It is better to dream than do? Aye! and, No! Aye! if we dream great deeds, strong men, Hearts hot, thoughts mighty. No! if we dream pale flowers, Slow moving pageantry of hours that languidly Drop as oТer ripened fruit from sallow trees. If so we live and die not life but dreams, Great God, grant life in dreams, Not dalliance, but life! Let us be men that dream, Not cowards, dabblers, waiters For dead Time to reawaken and grant balm For ills unnamed. Great God, if we be damnТd to be not men but only dreams, Then let us be such dreams the world shall tremble at And know we be its rulers though but dreams! Then let us be such shadows as the world shall tremble at And know we be its masters though but shadow!
БУНТ Против сумеречных настроений в современной поэзии 18 Я бы хотел отбросить прочь унынье наших дней и дать Теням Ч подобье силы, Грёзам Ч жизнь. Но грёзы лучше жизни? Да! и Нет! Да! Ч если в грёзах мощные идеи, Сердца горячие, великие дела. Нет! Ч если в грёзах бледные цветочки, Да созерцанье медленных минут, что томно Опадут, как перезревшие плоды с деревьев слёзных. Что ж, жить и умирать не наяву, а в грёзах? Всесильный Бог! Пошли нам жизни в грёзы! Не праздности, но жизни! Да будем мы людьми, что грезят жизнью! А не слюнтяями, что малодушно ждут, Чтоб умершее время излечило Немые скорби их. Всесильный Бог! Уж если суждено нам жить лишь в грёзах, Пусть этих грёз трепещет мир и знает, Что мы им будем властвовать и в грёзах! Уж если суждено нам быть тенями, Пусть тех теней трепещет мир и знает, Что мы им будем править и тенями! Всесильный Бог! Коль выродились люди В убогие созданья, для которых Great God, if men are grown but pale sick phantoms That must live only in these mists and tempered lights And tremble for dim hours that knock oТer loud Or tread too violent in passing them;
Great God, if these thy sons are grown such thin ephemera, I bid thee grapple chaos and beget Some new titanic spawn to pile the hills and stir This earth again.
Опасен свет дневной и страшен шум Неумолимых лет;
Всесильный Боже! Коль выродились дети твои в виденья чахлые Ч молю: Восстань на хаос и яви на свет Титанов новых, громоздящих горы, и заново Перетряхни наш мир.
AND THUS IN NINEVEH И ПОЭТОМУ В НИНЕВИИ Aye! I am a poet and upon my tomb Shall maidens scatter rose leaves And men myrtles, ere the night Slays day with her dark sword. Lo! this thing is not mine Nor thine to hinder, For the custom is full old, And here in Nineveh have I beheld Many a singer pass and take his place In those dim halls where no man troubleth His sleep or song. And many a one hath sung his songs More craftily, more subtle souled than I;
And many a one now doth surpass My wave worn beauty with his wind of flowers, Yet am I poet, and upon my tomb Shall all men scatter rose leaves Ere the night slay light With her blue sword. It is not, Raama, that my song rings highest Or more sweet in tone than any, but that I Am here a Poet, that doth drink of life As lesser men drink wine. Так! Я поэт, и к моему надгробью Девушки будут складывать розы И мужи мирт, пока ночь Не занесёт над светом свой синий меч. Что же, этого ни я, Ни ты не отменишь. Уж очень древний это обычай. И здесь, в Ниневии, сколько раз я глядел, Как уходили певцы, как занимали места В этих смутных домах, где никто не мешает Их сну или песни. И многие, многие пели Искусней, чем я, и одушевлённей, чем я;
Многие и теперь превосходят Волнообразную мою красоту своим ветром цветущим. Но я поэт, и моё надгробье Каждый осыплет розами, Пока ночь не занесёт над светом Свой синий меч. Не то что, Раама, песня моя выше Или слаще звучит, чем чья нибудь ещё, но я Здесь поэт: я пил жизнь, Как мало кто пьёт вино.
THE WHITE STAG БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ I haТ seen them Тmid the clouds on the heather. Lo! they pause not for love nor for sorrow, Yet their eyes are as the eyes of a maid to her lover, When the white hart breaks his cover And the white wind breaks the morn. ТTis the white stag, Fame, weТre a hunting, Bid the worldТs hounds come to horn! Я их видел: в облаках душистых вереска Незамедленны любовь с тоской и неизменны. А глаза оленьи, как у девушки, глядящей на возлюбленного, В час, когда обман развеет белая душа загубленная, В час, когда развеет белым дуновеньем полутьму. Вот он, Слава: белый, гордый Ч наша цель излюбленная, Выпусти собак Вселенной, в громкий рог труби ему! PICCADILLY ПИККАДИЛЛИ Beautiful, tragical faces, Ye that were whole, and are so sunken;
And, O ye vile, ye that might have been loved, That are so sodden and drunken, Who hath forgotten you? O wistful, fragile faces, few out of many! The gross, the coarse, the brazen, God knows I cannot pity them, perhaps, as I should do, But, oh, ye delicate, wistful faces, Who hath forgotten you?
Прекрасные, трагические лица! 20 Всегда ль вы были так мерзки и грязны? О вы, что быть возлюблены могли, А нынче так пьяны и безобразны, Кем позабыты вы? О, жалкие, немногие из многих! Холёным, сытым, наглым Я б тоже должен сострадать, но не могу, увы. Но вы, трагические лица, Кем позабыты вы?
EXULTATIONS ТОРЖЕСТВА I am an eternal spirit and the things I make are but ephemera, yet I endure: Yea, and the little earth crumbles beneath our feet and we endure.
Я вечный дух и то, что я создаю, эфемерно, но я пребываю: Да, и маленькая земля крошится под нашей стопой, и мы пребываем.
TO CARLOS TRACY CHESTER КАРЛОСУ ТРЕЙСИ ЧЕСТЕРУ amicitiae longaevitate amicitiae longaevitate GUIDO INVITES YOU THUS * ГВИДО ПРИГЛАШАЕТ ТАК Lappo I leave behind and Dante too, Lo, I would sail the seas with thee alone! Talk me no love talk, no bought cheap fiddlТry, Mine is the ship and thine the merchandise, All the blind earth knows not thТ emprise Whereto thou calledst and whereto I call. Lo, I have seen thee bound about with dreams, Lo, I have known thy heart and its desire;
Life, all of it, my sea, and all menТs streams Are fused in it as flames of an altar fire! Lo, thou hast voyaged not! The ship is mine. Лаппо я брошу здесь, и Данте с ним, С тобой одной мы выйдем в это море! Не затевай любовной болтовни, Решаем: мой корабль, твой товар. Слепая ли земля предложит дар, Какого ищешь ты, и я ищу? Слушай, я видел дух твой в глубине, Слушай, я знаю: сны твои жестоки;
Жизнь Ч моё море;
вся;
людей потоки Смешались в нём, как в жертвенном огне! О, ты не знала странствий! Вот корабль.
* The reference is to DanteТs sonnet Guido vorreiЕ SESTINA: ALTAFORTE LOQUITUR: En Bertrans de Born. Dante Alighieri put this man in hell for that he was a stirrer up of strife. Eccovi! Judge ye! Have I dug him up again? The scene is at his castle, Altaforte. Papiols is his jongleur. The Leopard, the device of Richard (Cur de Lion).
CЕСТИНА: АЛЬТАФОРТЕ 3 По Бертрану де Борну LOQUITUR: Эн Бертран де Борн. Данте Алигьери поместил этого человека в Ад как разжигателя брани. Eccovi! Судите сами! Не выкопал ли я его? Место действия Ч замок Бертрана, Альтафорте. Папьоль Ч его менестрель, Леопард Ч боевой клич Ричарда (Львиное Сердце).
I Damn it all! all this our South stinks peace. You whoreson dog, Papiols, come! LetТs to music! I have no life save when the swords clash. But ah! when I see the standards gold, vair, purple, opposing And the broad fields beneath them turn crimson, Then howl I my heart nigh mad with rejoicing. II In hot summer have I great rejoicing When the tempests kill the earthТs foul peace, And the lightnings from black heavТn flash crimson, And the fierce thunders roar me their music And the winds shriek through the clouds mad, opposing, And through all the riven skies GodТs swords clash. III Hell grant soon we hear again the swords clash! And the shrill neighs of destriers in battle rejoicing, Spiked breast to spiked breast opposing! Better one hourТs stour than a yearТs peace With fat boards, bawds, wine and frail music! Bah! thereТs no wine like the bloodТs crimson!
I Весь этот чёртов Юг воняет миром. Эй, сукин сын Папьоль! Валяй музы ку! Жить можно там, где сталь о сталь гремит. О да! Где стяги рвутся к верной встрече, А поле впитывает свежий пурпур, Там воет во мне сердце от восторга. II Я душным летом жду себе восторга: Сверкнёт гроза, как лезвие над миром, И молнии во мрак забросят пурпур, И гром сыграет славную музы ку, И ветер Ч в тучи, в брюхо им, навстречу, И божья сталь сквозь рваный свод гремит. III Услышим, чёрт возьми, как сталь гремит! И кони ржут, шалея от восторга, Грудь в грудь, сталь в сталь, шип в шип идут навстречу! Час урагана слаще года мира Ч Обжорства, своден, вин, пустой музы ки! Но где вино, как крови нашей пурпур!
IV And I love to see the sun rise blood crimson. And I watch his spears through the dark clash And it fills all my heart with rejoicing And pries wide my mouth with fast music When I see him so scorn and defy peace, His lone mignt Тgainst all darkness opposing. V The man who fears war and squats opposing My words for stour, hath no blood of crimson But is fit only to rot in womanish peace Far from where worthТs won and the swords clash For the death of such sluts I go rejoicing;
Yea, I fill all the air with my music. VI Papiols, Papiols, to the music! ThereТs no sound like to swords swords opposing, No cry like the battleТs rejoicing When our elbows and swords drip the crimson And our charges Тgainst The LeopardТs rush clash. May God damn for ever all who cry Peace! VII And let the music of the swords make them crimson! Hell grant soon we hear again the swords clash! Hell blot black for alway the thought Peace! IV И я люблю восход: кровавый пурпур Светила: меч его сквозь мрак гремит, Переполняя грудь мою восторгом, А глотку воплем радостной музы ки, Когда, гнушаясь малодушным миром, Оно одно идёт всей тьме навстречу. V Тот, кто дрожит войны, шипя навстречу Моим хвалам Ч уж у того не пурпур Течёт по жилам. Нежась бабьим миром, Он не слыхал, как честь, как сталь гремит. Смерть этих тварей встречу я восторгом;
ки! О, да! Всем громом сладостной музы VI Папьоль, Папьоль, музы ки! Есть лучший звук: клинков с клинками встреча. Есть лучший вопль: вопль бранного восторга, Когда с локтей, с клинков закаплет пурпур И ввстречу Леопард! наш клич гремит. Пусть в ад идет любой охотник мира! VII Пусть музыка клинков найдет в нём пурпур! Услышим, чёрт возьми, как сталь гремит. Позор тому, кто умоляет: Мира!.
PIERE VIDAL OLD It is of Piere Vidal, the fool par excellence of all Provence, of whom the tale tells how he ran mad, as a wolf, because of his love for Loba of Penautier, and how men hunted him with dogs through the mountains of Cabaret and brought him for dead to the dwelling of this Loba (she wolf) of Penautier, and how she and her Lord had him healed and made welcome, and he stayed some time at that court. He speaks:
ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ В СТАРОСТИ Это слова Пейре Видаля, прославившегося безумием на весь Прованс;
о нём рассказывают, что он сошёл с ума, уподобляясь вол ку, из за своей любви к Лобе де Пуэйнаутьер, и его травили собака ми на горах Кабарет и принесли его замертво в жилище Лобы (вол чицы) де Пуэйнаутьер, где она и её супруг излечили его и привети ли, и он провел некоторое время у них при дворе. Он говорит:
When I but think upon the great dead days And turn my mind upon that splendid madness, Lo! I do curse my strength And blame the sun his gladness;
For that the one is dead And the red sun mocks my sadness. Behold me, Vidal, that was fool of fools! Swift as the king wolf was I and as strong When tall stags fled me through the alder brakes, And every jongleur knew me in his song, And the hounds fled and the deer fled And none fled over long. Even the grey pack knew me and knew fear. God! how the swiftest hindТs blood spurted hot Over the sharpened teeth and purpling lips! Hot was that hindТs blood yet it scorched me not As did first scorn, then lips of the Penautier! Aye ye are fools, if ye think time can blot From Piere VidalТs remembrance that blue night. God! but the purple of the sky was deep! Clear, deep, translucent, so the stars me seemed Set deep in crystal;
and because my sleep Ч Rare visitor Ч came not, Ч the Saints I guerdon For that restlessness Ч Piere set to keep Припомнив мёртвые былые дни, Манящие великолепным бредом, Я проклял мощь мою, Располагавшую к победам;
За мёртвым в небесах Глумящееся солнце следом. Видаль, опомнись, из глупцов глупец. Царь волк, могуч я был в расцвете лет, Оленей гнал я в зарослях ольхи, Искусными жонглёрами воспет;
Не успевал простыть передо мной Олений след. Я был грозой для серых волчьих стай, Но как оленья кровь ни горячит Рать белую зубов и пурпур губ, Гораздо горячее вкус обид От гордой доны де Пуэйнаутьер, Но быстротечный век не помрачит В душе Видаля голубую ночь. Как был глубок пурпурный небосклон, Глубок и ясен, Боже;
в звёздах весь Хрусталь небес;
не приближался сон, Редчайший гость, ко мне;
благодарю Святых за бденье, как велит закон One more foolТs vigil with the hollyhocks. Swift came the Loba, as a branch thatТs caught, Torn, green and silent in the swollen Rhone, Green was her mantle, close, and wrought Of some thin silk stuff thatТs scarce stuff at all, But like a mist wherethrough her white form fought, And conquered! Ah God! conquered! Silent my mate came as the night was still. Speech? Words? Faugh! Who talks of words and love?! Hot is such love and silent, Silent as fate is, and as strong until It faints in taking and in giving all. Stark, keen, triumphant, till it plays at death. God! she was white then, splendid as some tomb High wrought of marble, and the panting breath Ceased utterly. Well, then I waited, drew, Half sheathed, then naked from its saffron sheath Drew full this dagger that doth tremble here. Just then she woke and mocked the less keen blade. Ah God, the Loba! and my only mate! Was there such flesh made ever and unmade! God curse the years that turn such women grey! Behold here Vidal, that was hunted, flayed, Shamed and yet bowed not and that won at last. And yet I curse the sun for his red gladness, I that have known strath, garth, brake, dale, And every run way of the wood through that great madness, Behold me shrivelled as an old oakТs trunk And made menТs mockТry in my rotten sadness!
Глупцу, который бодрствовал средь мальв;
Как ветвь, знаменовавшая весну, Над Роной Лоба близилась в тиши, Одетая в зелёную волну Из шёлка, затаившего едва Обворожительную белизну, Завоевав меня, завоевав! Моя волчица молча шла ко мне. Слова? Но для чего любви слова? Любовь пылает молча, Как и судьба молчит в своей броне, И всё, захватывая, отдаёт.
Прелестной смерти я принадлежал. Она белее мрамора гробниц. Уже последний вздох мне угрожал, Когда сподобился увидеть я Наполовину в ножнах сей кинжал, Который тотчас весь был обнажён. Она смеялась над моим клинком, А я, царь волк, был к ней одной влеком. Неужто красоте распад знаком, И женщины седеют в ходе лет? Затравлен волк Видаль, избит он в кровь, Но восторжествовал в конце концов. Несущийся всегда за мною следом, Будь проклят, солнце, твой глумливый смех. Беглец, в лесах гонимый диким бредом, Принять меня готов за ветхий дуб, Хоть я терял когда то счёт победам.
No man hath heard the glory of my days: No man hath dared and won his dare as I: One night, one body and one welding flame! What do ye own, ye niggards! that can buy Such glory of the earth? Or who will win Such battle guerdon with his prowesse high? O Age gone lax! O stunted followers, That mask at passions and desire desires, Behold me shrivelled, and your mock of mocks;
And yet I mock you by the mighty fires That burnt me to this ash.
.......................................................
А кто слыхал о подвигах моих? Их повторить не смеет жалкий сброд. Едино пламя и едина плоть! Куда вам, скряги, до моих щедрот. И до подобной славы не земле, Где прозябанье Ч вечный ваш оплот? Не может подражать мне хилый век, Личинами вы дразните меня, Смеётесь вы над ветхостью моей. Послушайте смех моего огня, Чей пепел я теперь.
..............................................
Ah! Cabaret! Ah Cabaret, thy hills again!
.......................................................
Ах, Кабарет! Опять холмы твои.
..............................................
Take your hands off me!.. (Sniffing the air.) Ha! this scent is hot!
Прочь руки!.. (Нюхает воздух.) Я горячий чую след.
BALLAD OF THE GOODLY FERE * Simon Zelotes speaketh it somewhile after the Crucifixion.
БАЛЛАДА ДОБРОГО ДРУГА (Так говорил Симон Зилот вскоре после Голгофы) HaТ we lost the goodliest fere oТ all For the priests and the gallows tree? Aye lover he was of brawny men, OТ ships and the open sea. When they came wiТ a host to take Our Man His smile was good to see, First let these go! quoТ our Goodly Fere, Or IТll see ye damned, says he. Aye he sent us out through the crossed high spears And the scorn of his laugh rang free, Why took ye not me when I walked about Alone in the town? says he. Oh we drank his Hale in the good red wine When we last made company, No capon priest was the Goodly Fere But a man oТ men was he. I haТ seen him drive a hundred men WiТ a bundle oТ cords swung free, That they took the high and holy house For their pawn and treasury. TheyТll noТ get him aТ in a book I think Though they write it cunningly;
No mouse of the scrolls was the Goodly Fere But aye loved the open sea.
Он добреньким не был, наш Добрый Друг Ч Мой друг Иисус Христос. Не зря он в товарищи выбрал нас Ч Властителей волн и гроз. Когда стража пришла, а за ней толпа, Он сказал нам: Не надо слёз, Я возвращусь к вам, мои друзья, И незачем вешать нос! Он и пленный казался свободней всех Ч Выше всех он голову нёс. Почему же я в городе не был взят? Ч Услыхал я его вопрос. Он не звал нас Ч мы сами пошли за ним, Был он строен, темноволос, По вечерам мы вкушали мёд Среди виноградных лоз. А книжных червей не любил наш друг Ч Не хотел принимать всерьёз, Только нас, рыбарей, он позвал в друзья, Властителей волн и гроз. И таких, чтоб статью сравняться с ним, На земле немного б нашлось, Когда же он проповедь говорил, С каждым словом он словно рос.
* Fere Ч Mate, Companion.
If they think they haТ snared our Goodly Fere They are fools to the last degree. IТll go to the feast, quoТ our Goodly Fere, ТThough I go to the gallows tree. Ye haТ seen me heal the lame and blind, And wake the dead, says he, Ye shall see one thing to master all: ТTis how a brave man dies on the tree. A son of God was the Goodly Fere That bade us his brothers be. I haТ seen him cow a thousand men. I have seen him upon the tree. He cried no cry when they drave the nails And the blood gushed hot and free, The hounds of the crimson sky gave tongue But never a cry cried he. I haТ seen him cow a thousand men On the hills oТ Galilee, They whined as he walked out calm between, WiТ his eyes like the grey oТ the sea. Like the sea that brooks no voyaging With the winds unleashed and free, Like the sea that he cowed at Genseret WiТ twey words spokeТ suddently. A master of men was the Goodly Fere, A mate of the wind and sea, If they think they haТ slain our Goodly Fere They are fools eternally. I haТ seen him eat oТ the honey comb SinТ they nailed him to the tree.
Он сказал: Увидите, оживу! Ч И поправил волну волосЕ Ч А красиво смелый идет на смерть! Ч С улыбкой он произнёс. Лучше всех меня слышит, кто слеп и слаб, Оклеветан, голоден, бос: Ибо только страдавший имеет власть Ч Так говорил Христос. И многие тысячи шли за ним Ч Сыном Божиим был Христос, Но по крови своей человек он был Ч Человека же нет без слёз. Он плакал от боли, и кровь лилась, Обагряя черный утёс. Но, как счастье, принял он эту боль, И, как жизнь, её перенёсЕ На холмах Галилеи я видел его Ч Он тянул с рыбаками трос, Отплыть готовясь в Генисарет Ч Загорел и наг, как матрос. Я помню глаза Ч то как пена волн, То как тихий, бесшумный плес. И недаром друзьями он сделал нас, Властителей волн и грозЕ Я видел тебя вкушающим мёд Ч Я зрел твою казнь, Христос.
HYMN III From the Latin of Marc Antony Flaminius, sixteenth century ГИМН III Перевод с латыни из Марка Антония Фламиния, шестнадцатый век.
As a fragile and lovely flower unfolds its gleaming foliage on the breast of the fostering earth, if the dew and the rain draw it forth;
So doth my tender mind flourish, if it be fed with the sweet dew of the fostering spirit, Lacking this, it beginneth straightway to languish, even as a floweret born upon dry earth, if the dew and the rain tend it not.
Как милый хрупкий цветок развернёт, засветит венчик свой на груди земли кормилицы, если роса и дождь его напоили;
Так мой кроткий ум расцветает, отведав чистой росы кормильца духа, Без него же быстро чахнет он, вянет, как убогий цветок на сухой земле, ни дождя, ни росы не видавший.
SESTINA FOR YSOLT СЕСТИНА ИЗОЛЬДЕ There comes upon me will to speak in praise Of things most fragile in their loveliness;
Because the sky hath wept all this long day And wrapped menТs hearts within its cloak of greyness, Because they look not down I sing the stars, Because Тtis still mid March I praise MayТs flowers. Also I praise long hands that lie as flowers Which though they labour not are worthy praise, And praise deep eyes like pools wherein the stars Gleam out reflected in their loveliness, For whoso look on such there is no greyness May hang about his heart on any day. The other things that I would praise to day? Besides white hands and all the fragile flowers, And by their praise dispel the eveningТs greyness? I praise dim hair that worthiest is of praise And dream upon its unbound loveliness, And how therethrough mine eyes have seen the stars. Yea, through that cloud mine eyes have seen the stars That drift out slowly when night steals the day, Through such a cloud meseems their loveliness Surpasses that of all the other flowers. For that one night I give all nights my praise And love therefrom the twilightТs coming greyness. There is a stillness in this twilight greyness Although the rain hath veiled the flowТry stars, They seem to listen as I weave this praise Of what I have not seen all this grey day, And they will tell my praise unto the flowers When May shall bid them in in loveliness.
Я не хочу откладывать хвалу Всему, что хрупко: лучшей красоте;
Поскольку небо плакало весь день И перепеленало сердце хмурью, Не видящие нас я славлю звёзды, Я в марте славлю майские цветы. Я славлю руки, тихие цветы, Чья праздность Ч не помеха для хвалы;
Я похвалю озёра глаз, где звёзды Сияют углублённой красотой;
Кто видел их, уже не видит хмури, Гостящей в сердце каждый божий день. Но что ещё прославить в этот день? Что дальше, руки, хрупкие цветы, Хвала которым Ч снадобье от хмури? Я славлю пряди, облака хвалы, За их рассыпанную красоту, За то, что я сквозь них увидел звёзды. Сквозь облака их я увидел звёзды, Кочевье звёзд в ночи, укравшей день. Там, в облаках, цвела их красота Так, что померкли для меня цветы. Той ночи Ч всех ночей моих хвала И сумерек моих с их бледной хмурью. О, есть отрада в сумеречной хмури, Пускай завесил дождь живые звёзды, Они улышат: я плету хвалу Тому, чего не видел целый день;
От них её послушают цветы, Когда воскреснут в майской красоте.
O ye I love, who hold this loveliness Near to your hearts, may never any greyness Enshroud your hearts when ye would gather flowers, Or bind your eyes when ye would see the stars;
But alway do I give ye flowers by day, And when dayТs plucked I give ye stars for praise. But most, thou Flower, whose eyes are like the stars, With whom my dreams bide all the live long day, Within thy hands would I rest all my praise.
Вы, души милые, вы, красоте Не чуждые сердца! Досадной хмури Не тронуть рук, сбирающих цветы, И глаз, когда они глядят на звёзды. Вам все цветы мои Ч на всякий день, На всякий день Ч созвездья для хвалы. Но ты, Цветок мой, чьи глаза, как звёзды, В чьей памяти вся жизнь моя, как день, В твоих руках почит моя хвала.
PORTRAIT From La Mere Inconnue ` Now would I weave her portrait out of all dim splendour. Of Provence and far halls of memory, Lo, there come echoes, faint diversity Of blended bells at evenТs end, or As the distant seas should send her The tribute of their trembling, ceaselessly Resonant. Out of all dreams that be, Say, shall I bid the deepest dreams attend her? Nay! For I have seen the purplest shadows stand Always with reverent chere that looked on her, Silence himself is grown her worshipper And ever doth attend her in that land Wherein she reigneth, wherefore let there stir Naught but the softest voices, praising her.
ПОРТРЕТ 7 Из La Mere Inconnue 8 ` Я свил бы облик из туманной славы. С далёких гор преданья, из Прованса Приходит эхо: чудный разнобой Колоколов в конце вечерни, или Ей посылают дальние моря Дань трепетанья своего, немолчный Свой рокот. Из собранья сновидений Пошлю ли к ней мой глубочайший сон? Нет! Я видал, как пурпурные тени Следят за ней в почтенье неотступном, Молчанье Ч набожный её служитель Ч Настороже, и посему страны, Где царствует она, достигнуть может Лишь лучший голос, славящий её.
FAIR HELENA BY RACKHAM What I love best in all the world? ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА РЭКЕМА Что мне милее всего? When the purple twilight is unbound, To watch her slow, tall grace and its wistful loveliness, And to know her face is in the shadow there, Just by two stars beneath that cloud Ч The soft, dim cloud of her hair, And to think my voice can reach to her As but the rumour of some tree bound stream, Heard just beyond the forestТs edge, Until she all forgets I am, And knows of me Naught but my dreamТs felicity.
Когда раскроется лиловый сумрак, Наблюдать её тихие руки, высокие плечи и печальное их очарованье. И знать, что лицо её там, в тени, Там, где две звезды за облаком Ч Нежным дымным облаком волос, И думать: мой голос слышен ей не иначе, Как шум какого то глухого потока Далеко, за краем леса, Пока она вовсе про меня не забудет, Ведая обо мне Одно: счастье моего сновиденья.
LAUDANTES DECEM PULCHRITUDINIS JOHANNAE TEMPLI LAUDANTES DECEM PULCHRITUDINIS JOHANNAE TEMPLI I When your beauty is grown old in all menТs songs, And my poor words are lost amid that throng, Then you will know the truth of my poor words, And mayhap dreaming of the wistful throng That hopeless sigh your praises in their songs, You will think kindly then of these mad words. II I am torn, torn with thy beauty, O Rose of the sharpest thorn! O Rose of the crimson beauty, Why hast thou awakened the sleeper? Why hast thou awakened the heart within me, O Rose of the crimson thorn? III The unappeasable loveliness is calling to me out of the wind, And because your name is written upon the ivory doors, The wave in my heart is as a green wave, unconfined, Tossing the white foam toward you;
And the lotus that pours Her fragrance into the purple cup, Is more to be gained with the foam Than are you with these words of mine.
I Когда ты станешь чудом песнопений, Слова мои смешаются с толпой, И ты поверишь правде бедных слов. И, может быть, утомлена толпой, Ты вспомнишь среди многих песнопений То давнее безумье бедных слов. II Я ранен, ранен твоей красотой, О, Роза с лютым шипом! О, Роза, пунцовой твоей красотой Зачем ты будишь сновидца? Зачем ты сердце будишь во мне, О, Роза с лютым шипом? III Безответное очарованье говорит мне из ветра, И, как имя твоё начертано на вратах слоновой кости, В сердце моём зелёные бесконечные волны Гонят белую пену к тебе;
И лотос, когда он точит Благоуханье в багровую чашу, Легче собрать этой пеной, Чем тебя моими словами.
IV He speaks to the moonlight concerning the Beloved.
IV Он говорит лунному свету, имея в виду Любимую Pale hair that the moon has shaken Down over the dark breast of the sea, O magic her beauty has shaken About the heart of me;
Out of you have I woven a dream That shall walk in the lonely vale Betwixt the high hill and the low hill, Until the pale stream Of the souls of men quench and grow still. V Voices speaking to the sun.
Бледные пряди луна рассыпает На тёмное лоно морей, О, колдовство красоты осыпает Сердце жизни моей;
Из тебя я спряду сновиденье О дороге в долине пустой Между низким холмом и высоким холмом, Где неяркий поток Человеческих душ утихает и меркнет в сиянье ночном. V Голоса, говорящие солнцу Red leaf that art blown upward and out and over The green sheaf of the world, And through the dim forest and under The shadowed arches and the aisles, We, who are older than thou art, Met and remembered when his eyes beheld her In the garden of the peach trees, In the day of the blossoming. VI I stood on the hill of Yrma when the winds were a hurrying, With the grasses a bending I followed them, Through the brown grasses of Ahva unto the green of Asedon. I have rested with the voices in the gardens of Ahthor, I have lain beneath the peach trees in the hour of the purple:
Красный лист, будто по ветру носимый, Над зелёным стогом земли И сквозь тусклую чащу и в нижнюю тьму, Под тенистые арки и своды, Мы, которые старше тебя, Помним глаза его, обращённые к ней В персиковом саду, В день цветенья. VI Я стоял на вершине Ирмы, когда ветры поторопили И как травы клонились, так я пошёл за ними По бурым травам Ахвы к зелени Аседона. Я отдыхал с толпой голосов в садах Антора, Я лежал среди персиковых стволов в час вечернего пурпура.
Because I had awaited in the garden of the peach trees, Because I had feared not in the forest of my mind, Mine eyes beheld the vision of the blossom There in the peach gardens past Asedon. O winds of Yrma, let her again come unto me, Whose hair ye held unbound in the gardens of Ahthor! VII Because of the beautiful white shoulders and the rounded breasts I can in no wise forget my beloved of the peach trees, And the little winds that speak when the dawn is unfurled And the rose colour in the grey oak leafТs fold When it first comes, and the glamour that rests On the little streams in the evening;
all of these Call me to her, and all the loveliness in the world Binds me to my beloved with strong chains of gold. VIII If the rose petals which have fallen upon my eyes And if the perfect faces which I see at times When my eyes are closed Ч Faces fragile, pale, yet flushed a little, like petals of roses: If these things have confused my memories of her So that I could not draw her face Even if I had skill and the colours, Yet because her face is so like these things They but draw me nearer unto her in my thought And thoughts of her come upon my mind gently, As dew upon the petals of roses.
И за то, что я ждал в персиковом саду, И за то, что я страха не знал в чаще ума моего, Мне открылось виденье цветка Там, в аседонских садах. О, ветры Ирмы, пришлите мне снова Ту, чьи волосы бьются по ветру в садах Ахтора! VII Ради прекрасных белых плеч, ради округлой груди Как я забуду любовь мою в персиковом саду? И тонкий ветер, оповестивший начало заката, И розовый свет, пригретый серой дубовой корой, И тихое сияние на трепещущем блюде Вечерней воды;
всё, что здесь и чего я жду, Всё зовёт меня к ней, и всей вселенной отрада Куёт меня к любимой цепью золотой. VIII Если розовые лепестки засыплют мне веки И совершенные лица, которые вижу порой, Когда закрываю глаза, Хрупкие, бледные, но чуть румянясь, как светлые розы: Если всё это вдруг смешает память мою о ней Так, что я не смог бы изобразить её, Даже будь у меня краски и уменье, Но, поскольку лицо её так им подобно, Они меня вовлекают дальше и глубже к ней, И мысль о ней приходит в разум мой кротко, Как роса на розовые лепестки.
IX He speaks to the rain.
IX Он говорит дождю O pearls that hang on your little silver chains, The innumerable voices that are whispering Among you as you are drawn aside by the wind, Have brought to my mind the soft and eager speech Of one who hath great loveliness, Which is subtle as the beauty of the rains That hang low in the moonshine and bring The May softly among us, and unbind The streams and the crimson and white flowers and reach Deep down into the secret places. X The glamour of the soul hath come upon me, And as the twilight comes upon the roses, Walking silently among them, So have the thoughts of my heart Gone out slowly in the twilight Toward my beloved, Toward the crimson rose, the fairest.
О, жемчужины на серебряных цепочках, Голоса, которые шепчут и шепчут Среди вас, и как вы, уносятся ветром, Вложили в мой разум нежную жадную речь О великом очарованье. Оно высоко, как прелесть дождя, Висящего в лунном свете И несущего Май, раскрывая Реки и пунцовые и белые розы, и проникая Глубоко, до самых тайных глубин. Х Сиянье души посетило меня, И как сумерки опускаются к розам, Медленно проходя между ними, Так мысли моего сердца В сумерках медленно уходят К моей любимой, К пунцовой розе, к чудесной.
AUX BELLES DE LONDRES AUX BELLES DE LONDRES I am aweary with the utter and beautiful weariness And with the ultimate wisdom and with things terrene, I am aweary with your smiles and your laughter, And the sun and the winds again Reclaim their booty and the heart oТ me.
Я утомлён последним нежным утомленьем И мудростью запредельной и перстью земной, Я утомлён улыбками вашими и смехом, А солнце и ветер снова Требуют себе дани и сердца моего.
FRANCESCA ФРАНЧЕСКА You came in out of the night And there were flowers in your hands, Now you will come out of a confusion of people, Out of a turmoil of speech about you. I who have seen you amid the primal things Was angry when they spoke your name In ordinary places. I would that the cool waves might flow over my mind, And that the world should dry as a dead leaf, Or as a dandelion seed pod and be swept away, So that I might find you again, Alone.
Ты выходила из ночи И были цветы в руках твоих. Теперь ты придёшь из толпы и шума, Из болтовни о тебе. Я, видевший тебя среди начальных вещей, Как я злился, когда о тебе судачили В заурядных местах. Но если холодные волны окатят мой ум И мир унесётся, как мёртвый листок, Или разлетится, как одуванчик по ветру, Вдруг да я снова найду тебя Одну.
NILS LYKKE НИЛЬС ЛЮККЕ Beautiful, infinite memories That are a plucking at my heart, Why will you be ever calling and a calling, And a murmuring in the dark there? And a reaching out your long hands Between me and my beloved? And why will you be ever a casting The black shadow of your beauty On the white face of my beloved And a glinting in the pools of her eyes?
Долгие прекрасные воспоминанья, Пожива моего сердца, Зачем вам звать и звать И бормотать в темноте, И протягивать длинные руки Между мной и подругой? Зачем вам кидать и кидать Чёрную тень чужой красоты На белое лицо моей любимой И сверкать в озерах её глаз?
A SONG OF THE VIRGIN MOTHER In the play Los Pastores de Belen From the Spanish of Lope de Vega ПЕСНЯ ДЕВЫ МАТЕРИ В пьесе Los pastores de Belen 12 С испанского, из Лопе де Вега As ye go through these palm trees O holy angels;
Sith sleepeth my child here Still ye the branches. O Bethlehem palm trees That move to the anger Of winds in their fury, Tempestuous voices, Make ye no clamour, Run ye less swiftly, Sith sleepeth the child here Still ye your branches. He the divine child Is here a wearied Of weeping the earth pain, Here for his rest would he Cease from his mourning, Only a little while, Sith sleepeth this child here Stay ye the branches. Cold be the fierce winds, Treacherous round him. Ye see that I have not Wherewith to guard him, O angels, divine ones That pass us a flying, Sith sleepeth my child here Stay ye the branches.
О, веющие в пальмах Вы, ангелы святые;
Дремлет мой младенец, Не тревожьте ветки. О пальмы Вифлеема, Вы бьётесь под гневом Неистового ветра, Ревущего ненастья, Полно, не шумите, Тихо, тихо стойте, Дремлет мой младенец, Успокойте ветки. Божественный младенец Задремал, забылся От плача, от страданья По горю всего мира. Пусть передохнёт он Самую малость;
Дремлет мой младенец;
Не шумите, ветки. Идёт к нему ветер Ледяной и грозный. Видите, мне негде, Негде его спрятать, О ангелы, духи, Летящие над нами, Дремлет мой младенец, Не тревожьте ветки.
PLANH FOR THE YOUNG ENGLISH KING That is, Prince Henry Plantagenet, elder brother to Richard Cur de Lion. From the Provenal of Bertrans de Born Ч Si tuit li dol elh plor elh marrimen. ПЛАЧ ПО МОЛОДОМУ АНГЛИЙСКОМУ КОРОЛЮ То есть, по принцу Генриху Плантагенету, старшему брату Ричарда Львиное Сердце. С провансальского, из Бертрана де Борна Ч Si tuit li dol elh plor elh marrimen.
If all the grief and woe and bitterness, All dolour, ill and every evil chance That ever came upon this grieving world Were set together they would seem but light Against the death of the young English King. Worth lieth riven and Youth dolorous, The world oТershadowed, soiled and overcast, Void of all joy and full of ire and sadness. Grieving and sad and full of bitterness Are left in teen the liegemen courteous, The joglars supple and the troubadours. OТer much hath taТen Sir Death that deadly warrior In taking from them the young English King, Who made the freest hand seem covetous. ТLas! Never was nor will be in this world The balance for this loss in ire and sadness! O skilful Death and full of bitterness, Well mayst thou boast that thou the best chevalier That any folk eТer had, hast from us taken;
Sith nothing is that unto worth pertaineth But had its life in the young English King, And better were it, should God grant his pleasure That he should live than many a living dastard That doth but wound the good with ire and sadness. From this faint world, how full of bitterness Love takes his way and holds his joy deceitful, Когда бы все рыданья, вопли, скорбь, Всю боль, всё зло, все чёрные злочастья, Прошедшие над нашим скорбным миром, Сложить в одно Ч всё это было б шуткой Пред смертью молодого Короля. Достоинство в руинах, Юность в горе, Тягчайшей тенью мир обременён. Где утешенье? где предел печали? Рыданья, вопли, тяготы и скорбь Ч Теперь удел простых и благородных, Жонглёров, и льстецов, и трубадуров. Смерть Госпожа! ты многих поразила, Ударив в молодого Короля, Перед которым и щедрейший Ч скряга. Увы! не знал и не узнает мир, Чем исцелиться от такой печали. О, Смерть, умело строящая скорбь! Теперь хвались: бывал ли лучший рыцарь Тобой сражён? Всё, чем гордился мир, Всё это мы увидели, любуясь Делами молодого Короля. Уж лучше бы судил Господь пожить Ему, а не оравам негодяев, Вводящих нас в напасти и печали. Неверный мир! как через эту скорбь Идёт Любовь оплакивать Надежду!
Sith no thing is but turneth unto anguish And each to day Тvails less than yestereТen, Let each man visage this young English King That was most valiant mid all worthiest men! Gone is his body fine and amorous, Whence have we grief, discord and deepest sadness. Him, whom it pleased for our great bitterness To come to earth to draw us from misventure, Who drank of death for our salvacioun, Him do we pray as to a Lord most righteous And humble eke, that the young English King He please to pardon, as true pardon is, And bid go in with honoured companions There where there is no grief, nor shall be sadness.
Здесь нет того, что бы не стало прахом, И каждым утром больше, чем вечор. Гляди на молодого Короля, Вот он лежит, достойнейший достойных! Разрушена прекраснейшая плоть, И потому мы стонем от печали. Того, Кто соизволил нашу скорбь Утешить воплощеньем от Марии, Кто смерть вкусил для нашего спасенья, Того умолим: Боже правосудный, Помилуй молодого Короля! Прости его, но истинным прощеньем, Да внидет он в сообщество святое, Где нет болезни, скорби и печали.
ALBA INNOMINATA From the Provenal In a garden where the whitethorn spreads her leaves My lady hath her love lain close beside her, Till the warder cries the dawn Ч Ah dawn that grieves! Ah God! Ah God! That dawn should come so soon! Please God that night, dear night should never cease, Nor that my love should parted be from me, Nor watch cry СDawnТ Ч Ah dawn that slayeth peace! Ah God! Ah God! That dawn should come so soon! Fair friend and sweet, thy lips! Our lips again! Lo, in the meadow there the birds give song! Ours be the love and JealousyТs the pain! Ah God! Ah God! That dawn should come so soon! Sweet friend and fair take we our joy again Down in the garden, where the birds are loud, Till the warderТs reed astrain Cry God! Ah God! That dawn should come so soon! Of that sweet wind that comes from Far Away Have I drunk deep of my BelovedТs breath, Yea! of my LoveТs that is so dear and gay. Ah God! Ah God! That dawn should come so soon! ENVOI ALBA INNOMINATA 14 С провансальского В садах под жимолостью золотой Владычица моя играла с другом, Но бьют: Заря! Ч Заря, гонец лихой! Господь! Господь! Заря спешит нещадно! О ночь, зачем ты кончилась? И вы, Любовь моя, отрадные объятья Покинете? Заря! Ч Заря, увы! Господь! Господь! Заря спешит нещадно! Друг милый, верный друг, уста! Уста! Уже в долине запевают птицы! Безумна ревность и любовь чиста! Господь! Господь! Заря спешит нещадно! Друг милый, нежный друг, мы вновь придём Сюда, в сады, где птицы распевают, Покуда сторож на рожке своем Не известит: заря спешит нещадно! Дух дивных стран, невиданных морей Я пил в дыхании моей Любимой, Моей Любимой, радости моей! Господь! Господь! Заря спешит нещадно!
ПОСЫЛКА Fair is this damsel and right courteous, And many watch her beautyТs gracious way. Her heart toward love is no wise traitorous. Ah God! Ah God! That dawn should come so soon! Учтива дама, вежества полна, И многие красе её дивятся. Своей любви не предаёт она. Господь! Господь! Заря спешит нещадно!
PLANH It is of the white thoughts that he saw in the Forest.
ПЛАЧ Из белых мыслей, виденных им в Лесу.
White Poppy, heavy with dreams, O White Poppy, who art wiser than love, Though I am hungry for their lips When I see them a hiding And a passing out and in through the shadows Ч There in the pine wood it is, And they are white, White Poppy, They are white like the clouds in the forest of the sky Ere the stars arise to their hunting. O White Poppy, who art wiser than love, I am come for peace, yea from the hunting Am I come to thee for peace. Out of a new sorrow it is, That my hunting hath brought me. White Poppy, heavy with dreams, Though I am hungry for their lips When I see them a hiding And a passing out and in through the shadows Ч And it is white they are Ч But if one should look at me with the old hunger in her eyes, How will I be answering her eyes? For I have followed the white folk of the forest. Aye! ItТs a long hunting And itТs a deep hunger I have when I see them a gliding And a flickering there, where the trees stand apart. But oh, it is sorrow and sorrow When love dies down in the heart.
Белый Мак, беременный виденьями, О, Белый Мак, ты мудрее любви. Пусть я голодаю по губам их - Они прячутся, они мелькают И пропадают и являются в тенях - В этой роще пиний, И белы они, Белый Мак, Белы, как облака в лесах небесных, Прежде чем звёзды выйдут на охоту. О Белый Мак, ты мудрее любви. Я пришёл за миром, да, с охоты Пришёл я к тебе за миром. Из новой печали пришёл, В какую эта охота меня завела. Белый мак, беременный виденьями, Пусть я голодаю по губам их - Они прячутся, они мелькают И пропадают и являются в тенях - И белы они Ч Но если б одна из них на меня взглянула со старым голодом в глазах, Что я отвечу глазам её? Я ведь ушёл за белым лесным народом. Да! Долгая охота И глубок мой голод, когда я вижу, как они прячутся, И вспыхивают там, где стволы расступились. Но о! Есть печаль и печаль, Когда любовь умирает в сердце.
CANZONI ИЗ КНИГИ CANZONI Quos ego Persephonae maxima dona feram. Propertius Quos ego Persephonae maxima dona feram. Propertius TO OLIVIA AND DOROTHY SHAKESPEAR ОЛИВИИ И ДОРОТИ ШЕКСПИР THE YEARLY SLAIN (Written in reply to ManningТs Kore) ` Et huiusmodi stantiae usus est fere in omnibus cantionibus suis Arnaldus Danielis et nos eum secuti sumus.
Dante, De Vulgari Eloquio, II. 10.
КАНЦОНА: ЕЖЕГОДНАЯ ЖЕРТВА (Написано в ответ на Ко ру Мэннинга) 3 Et huiusmodi stantiae usus est fere in omnibus cantionibus suis Arnaldus Danielis et nos eum secuti sumus. Dante, De vulgari eloquio, II, 10.
I Ah! red leafed time hath driven out the rose And crimson dew is fallen on the leaf Ere ever yet the cold white wheat be sown That hideth all earthТs green and sere and red;
The Moon flowerТs fallen and the branch is bare, Holding no honey for the starry bees;
The Maiden turns to her dark lordТs demesne. II Fairer than EnnaТs field when Ceres sows The stars of hyacinth and puts off grief, Fairer than petals on May morning blown Through apple orchards where the sun hath shed His brighter petals down to make them fair;
Fairer than these the Poppy crowned One flees, And Joy goes weeping in her scarlet train. III The faint damp wind that, ere the even, blows Piling the west with many a tawny sheaf, Then when the last glad wavering hours are mown Sigheth and dies because the day is sped;
This wind is like her and the listless air Wherewith she goeth by beneath the trees, The trees that mock her with their scarlet stain.
I Когда не терпит время алых роз, Когда листва багрянцем залита, Когда поблекнет зелень там, где сев Пшеницы белой не минует нив, А луноцвет отцвёл, и был таков Мёд, и пропала звёздная пчела, Тогда во мраке деву ждёт супруг. II Прекрасней Хенны, где весной возрос Церерин гиацинт, чья красота Не уступает звёздам, посветлев В саду на майском солнце, хоть ревнив Луч, затерявшийся средь лепестков, Она царицу маков превзошла, Хоть слёзы ярко красные вокруг. III А ветер тучи гонит под откос. Без кряжистых снопов земля пуста. Часы косить выходит, осмелев, Смерть;
умер день, а только что был жив, Ветшает над богиней летний кров И в кущах листопада дразнит мгла Слезами ярко красными разлук.
IV Love that is born of Time and comes and goes! Love that doth hold all noble hearts in fief! As red leaves follow where the wind hath flown, So all men follow Love when Love is dead. O Fate of Wind! O Wind that cannot spare, But drivest out the Maid, and poorest lees Of all thy crimson on the wold again, V Kore my heart is, let it stand sans gloze! ` LoveТs pain is long, and lo, loveТs joy is brief! My heart erst alway sweet is bitter grown;
As crimson ruleth in the good greenТs stead, So grief hath taken all mine old joyТs share And driven forth my solace and all ease Where pleasure bows to all usurping pain. VI Crimson the hearth where one last ember glows! My heartТs new winter hath no such relief, Nor thought of Spring whose blossom he hath known ` Hath turned him back where Spring is banished. Barren the heart and dead the fires there, Blow! O ye ashes, where the winds shall please, But cry, Love also is the Yearly Slain. VII Be sped, my Canzon, through the bitter air! To him who speaketh words as fair as these, Say that I also know the Yearly Slain. IV Любовь Ч дочь времени из рода гроз, Владычица сердец, их правота;
Как листья гонит вихрь, летучий гнев, Так мёртвая любовь, живых пленив, Их за собой влечёт, как властный зов, И Дева среди них пока цела, Хоть окроплён кроваво красным луг. V Моё ты сердце, Кора, и допрос Напрасен, если мучает мечта, А в сердце скорбь Ч язвительный напев, Чей властный угрожающий мотив Кроваво красный в зелени дубров, И радость, разорённую дотла, Сменяет повелительный недуг. VI Алеет уголь, гаснущий в мороз. Для сердца моего зима Ч тщета. Нет больше ни весны, ни юных дев, Томлюсь я, в сердце пламень схоронив, А век, утративший весну, суров, Когда любовь убита, ты, зола, Скажи, кто ежегодной жертвы друг. VII Рассейся, песнь моя, средь облаков. Пусть возвестит певцу моя хвала: Я этой жертвы ежегодной друг.
CANZON: THE SPEAR КАНЦОНА: КОПЬЁ I ТTis the clear light of love I praise That steadfast gloweth oТer deep waters, A clarity that gleams always. Though manТs soul pass through troubled waters, Strange ways to him are opened. ` To shore the beaten ship is sped If only love of light give aid. II That fair far spear of light now lays Its long gold shaft upon the waters. Ah! might I pass upon its rays To where it gleams beyond the waters, Or might my troubled heart be fed Upon the frail clear light there shed, Then were my pain at last allayТd. III Although the clouded storm dismays Many a heart upon these waters, The thought of that far golden blaze Giveth me heart upon the waters, Thinking thereof my bark is led To port wherein no storm I dread;
No tempest maketh me afraid. IV Yet when within my heart I gaze Upon my fair beyond the waters, Meseems my soul within me prays I Я свет любви пою;
он свят Над глубочайшими водами;
Вознаграждён сияньем взгляд, Омрачена душа водами. А странные пути светлей Для повреждённых кораблей;
Которым свет любви помог. II Небесный свет Ч копьё;
блестят Златые древки над водами;
В лазури зоркого прельстят Лучи, сияя над водами, А сердцу скорбному милей Средь голубеющих полей Целебный свет, небесный ток. III Лавины туч сердцам грозят Над омрачёнными водами, Но копья света отразят Их дикий натиск над водами. Мой барк бежит среди зыбей Туда, где небо голубей, Где нет ни страха, ни тревог. IV А в сердце множество утрат От бурь, нависших над водами, Но я в душе моей крылат:
To pass straightway beyond the waters. Though I be alway banished From ways and woods that she doth tread, One thing there is that doth not fade, V Deep in my heart that spear print stays, That wound I gat beyond the waters, Deeper with passage of the days That pass as swift and bitter waters, While a dull fire within my head Moveth itself if word be said Which hath concern with that far maid. VI My love is lovelier than the sprays Of eglantine above clear waters, Or whitest lilies that upraise Their heads in midst of moated waters. No poppy in the May glad mead Would match her quivering lipsТ red If Тgainst her lips it should be laid. VII The light within her eyes, which slays Base thoughts and stilleth troubled waters, Is like the gold where sunlight plays Upon the still oТershadowed waters. When anger is there mingled There comes a keener gleam instead, Like flame that burns beneath thin jade. VIII Know by the words here mingled ` What love hath made my heart his stead, Glowing like flame beneath thin jade.
Моя молитва над водами. Я изгнан был в теченье дней Из чащ, где сросся сердцем с ней, Чей образ в бурях не поблёк. V Но я не сам ли виноват, Что ранен в сердце над водами, Копьём, которое закат Пронзить готово над водами, В то время, как среди огней И среди сумрачных теней Я с красотой не одинок. VI Любовь Ч тончайший аромат, Любовь Ч шиповник над водами;
Любовь Ч благоуханный сад, Оберегаемый водами;
Мак ярок, но любовь алей, Чистейшая среди лилей;
Чей свеж и нежен лепесток. VII Любовь лучом казнит разврат Над возмущёнными водами, Просвечивает сквозь гагат Над омрачёнными водами Жар сердца в ярости углей, Но этот жаркий луч смелей;
Отрадный в пламени залог. VIII Слова горят среди углей, А сердце в пламени смелей, Во тьме пылающий залог!
CANZON To be sung beneath a window КАНЦОНА для пения под окном I Heart mine, art mine, whose embraces Clasp but wind that past thee bloweth? EТen this air so subtly gloweth, Guerdoned by thy sun gold traces, That my heart is half afraid For the fragrance on him laid;
Even so loveТs might amazes! II ManТs love follows many faces, My love only one face knoweth;
Towards thee only my love floweth, And outstrips the swift streamТs paces. Were this love well here displayed, As flame flameth Тneath thin jade Love should glow through these my phrases. III Though IТve roamed through many places, None there is that my heart troweth Fair as that wherein fair groweth One whose laud here interlaces Tuneful words, that IТve essayed. Let this tune be gently played Which my voice herward upraises.
I Дверца сердца, зов живого. Не тебя ли шлют мне дали, Где бы ветры не блуждали Ради следа золотого. Схож с любовью аромат. Сердце в чаянье услад Дрогнуть в ужасе готово. II Много милых для мужского Сердца женских лиц, но я ли К ним качнусь в моей печали? Мне твоё милей любого;
Так любовь, мой тайный клад, Словно пламя сквозь гагат, Сквозь моё мерцает слово. III Пусть мне жить любовью ново, Как бы нас ни услаждали Те, кого предугадали Звуки пенья неземного, Лишь одну я славить рад;
Ей стихи мои звучат, Избегая остального.
IV If my praise her grace effaces, Then Тtis not my heart that showeth, But the skilless tongue that soweth Words unworthy of her graces. Tongue, that hath me so betrayed, Were my heart but here displayed, Then were sung her fitting praises.
IV Зла хвала в плену мирского. Как слова ни угождали, Красоту лишь повреждали Бредни мнения людского. Только сердце наугад В похвалах являет лад Средь разлада рокового.
CANZON: OF INCENSE КАНЦОНА: ФИМИАМА I Thy gracious ways, O Lady of my heart, have OТer all my thought their golden glamour cast;
As amber torch flames, where strange men at arms Tread softly Тneath the damask shield of night, Rise from the flowing steel in part reflected, So on my mailed thought that with thee goeth, Though dark the way, a golden glamour falleth. II The censer sways And glowing coals some art have To free what frankincense before held fast Till all the summer of the eastern farms Doth dim the sense, and dream up through the light, As memory, by new born love corrected Ч With savour such as only new love knoweth Ч Through swift dim ways the hidden pasts recalleth. III On barren days, At hours when I, apart, have Bent low in thought of the great charm thou hast, Behold with musicТs many stringed charms The silence groweth thou. O rare delight! The melody upon clear strings inflected Were dull when oТer taut sense thy presence floweth, With quivering notesТ accord that never palleth.
I Путём святым я, Госпожа, ведом был, Вверяя мысль мою твоим лучам, Где при янтарных факелах войска И ночь для рыцаря Ч надёжный щит В предчувствии почти зеркальной стали;
С тобою мысль моя в своей кольчуге, Пока сияет золото ночное. II Кадильный дым чудесным облачком был, Над углями струился фимиам;
С востока лето шло, издалека, Покуда спящих грёза не прельстит, Любовью новой утолив едва ли Любовь былую в сумрачной округе, Где золотым дождём живёт земное. III Но дням пустым, когда к тебе влеком был, Как до сих пор, я песней честь воздам;
И музыкой в молчании строка Редчайшую отраду возвестит, Чтобы мелодиями трепетали Живые струны в сладостном испуге, Присутствие твоё тая родное.
IV The glowing rays That from the low sun dart, have Turned gold each tower and every towering mast;
The saffron flame, that flaming nothing harms Hides KhadeethТs pearl and all the sapphire might Of burnished waves, before her gates collected: The cloak of graciousness, that round thee gloweth, Doth hide the thing thou art, as here befalleth. V All things worth praise That unto KhadeethТs mart have From far been brought through perils over passed, All santal, myrrh, and spikenard that disarms The pardТs swift anger;
these would weigh but light ТGainst thy delights, my Khadeeth! Whence protected By naught save her great grace that in him showeth, My song goes forth and on her mercy calleth. VI O censer of the thought that golden gloweth, Be bright before her when the evening falleth. VII Fragrant be thou as a new field one moweth, O song of mine that Hers her mercy calleth.
IV Так огневым охвачен вдруг лучом был Град с башнями, подобными свечам, А пламени шафранного река, Где Кадиса жемчужина гостит, Течёт, струясь, в сапфировые дали, Где ты вверяешься своей подруге, Чьё платье голубеет водяное. V Дары почтим! Для них построен дом был: Сокровищница Кадис или храм, Где леопард Ч заложник цветника, Где воздух благовония растит, Мой Кадис, где мне душу нагадали, Мой скрытый дар не по моей заслуге, И в песне благодать, не что иное. VI Кадило мысли, золото в лачуге, Где блещет к вечеру всё остальное. VII А песнь моя, как жница на досуге, Взывает к ней в благоуханном зное.
CANZONE: OF ANGELS I He that is Lord of all the realms of light Hath unto me from His magnificence Granted such vision as hath wrought my joy. Moving my spirit past the last defence That shieldeth mortal things from mightier sight, Where freedom of the soul knows no alloy, I saw what forms the lordly powers employ;
Three splendours, saw I, of high holiness, From clarity to clarity ascending Through all the roofless, tacit courts extending In ther which such subtle light doth bless As neТer the candles of the stars hath wooed;
Know ye herefrom of their similitude. II Withdrawn within the cavern of his wings, Grave with the joy of thoughts beneficent, And finely wrought and durable and clear, If so his eyes showed forth the mindТs content, So sate the first to whom remembrance clings, Tissued like batТs wings did his wings appear, Not of that shadowy colouring and drear, But as thin shells, pale saffron, luminous;
Alone, unlonely, whose calm glances shed FriendТs love to strangers though no word were said, Pensive his godly state he keepeth thus. Not with his surfaces his power endeth, But is as flame that from the gem extendeth. III My second marvel stood not in such ease, But he, the cloudy pinioned, winged him on КАНЦОНА: АНГЕЛОВ 7 I Царящий в сферах света властелин Явил мне полноту своих щедрот, Видением обрадовав меня, Так что мой дух преодолел оплот, Которым скрыт от смертных глаз притин, Где для души свобода Ч лишь броня В прообразах первичного огня. Три светоча священных я узрел. Сияние к сиянью восходило, Сквозь кров несуществующий будило Эфир и с ним того, кто духом цел;
Тончайший в звёздах проявлялся свет, И для него сравнений в мире нет. II Возникший из пещеры светлых крыл, Весельем вес явив отрадных дум, Невозмутимо в ясности паря, Так что в очах его лучился ум, Таков, насколько помню, первый был, Сказал бы я, крыла нетопыря, Но в них не тень, а вечная заря, Прозрачней хрупких раковин шафран;
В уединении не одинок, Любвеобильный излучал он ток, Целительный для всех душевных ран. И вне себя сиял он, совершенный, Как пламенеет камень драгоценный. III Другой не столь величественно тих С крылами, походившими на мглу, Then from my sight as now from memory, The courier aquiline, so swiftly gone! The third most glorious of these majesties Give aid, O sapphires of thТ eternal see, And by your light illume pure verity. That azure feldspar hight the microcline, Or, on its wing, the Menelaus weareth Such subtlety of shimmering as beareth This marvel onward through the crystalline, A splendid calyx that about her gloweth, Smiting the sunlight on whose ray she goeth. IV The diver at Sorrento from beneath The vitreous indigo, who swiftly riseth, By will and not by action as it seemeth, Moves not more smoothly, and no thought surmiseth How she takes motion from the lustrous sheath Which, as the trace behind the swimmer, gleameth Yet presseth back the ther where it streameth. To her whom it adorns this sheath imparteth The living motion from the light surrounding;
And thus my nobler parts, to griefТs confounding, Impart into my heart a peace which starteth From one round whom a graciousness is cast Which clingeth in the air where she hath past. V Ч TORNATA Canzon, to her whose spirit seems in sooth Akin unto the feldspar, since it is So clear and subtle and azure, I send thee, saying: That since I looked upon such potencies And glories as are here inscribed in truth, New boldness hath oТerthrown my long delaying, And that thy words my new born powers obeying Voices at last to voice my heartТs long mood Ч Are come to greet her in their amplitude.
Исчез уже из памяти моей;
Он скрылся, уподобившись орлу, Но третье чудо, высшее из них. Вообразите синеву морей Сапфирную;
её крыла светлей, Чем синий шпат, в себя вобравший даль, И плащ не из такой ли тонкой ткани Царь Менелай носил на поле брани? И не таков ли царственный хрусталь Великолепной чаши, чьё сиянье, Как солнце, греет мир на расстоянье. IV Как под Сорренто движет глубина Ныряльщиком, когда смельчак всплывает, Когда лазурь знакомая всё шире, И не плывёт он, только уповает, Так, помнится, явилась мне она Из ярких лат, сверкающих в эфире, Свой след, как в море, оставляя в мире, Где ярче блещут латы, чем блистали, И воцарился свет во мне всецело, Так что прошло всё, что во мне болело, Последние тревоги и печали, Которые сменяет благодать, Когда её дано мне увидать. V Ч ТОРНАТА Ты, песнь моя, к ней, чей спокойный нрав Мне шпат напоминает полевой, Я шлю тебя. Ступай, моё созданье, И возвести ты ей, что сам не свой Правдив я был, когда я пел, воздав Ей честь в благоговейном ожиданье, В котором разве только оправданье Тех скрытых сил, чей выдал я секрет, Ей передав с тобою мой привет.
TO OUR LADY OF VICARIOUS ATONEMENT (Ballata) I Who are you that the whole worldТs song Is shaken out beneath your feet Leaving you comfortless, Who, that, as wheat Is garnered, gather in The blades of manТs sin And bear that sheaf? Lady of wrong and grief, Blameless! II All souls beneath the gloom That pass with little flames, All these till time be run Pass one by one As Christs to save, and die;
What wrong one sowed, Behold, another reaps! Where lips awake our joy The sad heart sleeps Within. No man doth bear his sin, But many sins Are gathered as a cloud about manТs way.
МАТЕРИ БОЖИЕЙ ИСКУПЛЕНИЯ ГРЕШНЫХ 8 (Баллада) I Кто ты, что пенье всей вселенной У ног твоих лежит, как прах, И оставляет безутешной? Кто ты, одна в пустых полях, Когда зерно свезли, тиха, Солому нашего греха Сбирающая в тяжкий сноп, Царица бедствий и хвороб, Сосуд безгрешный! II И каждая душа, сквозь мрак Бредущая со слабым светом,Ч Доколе этот мир стоит, Идут, одна другой вослед, Спасти, как Иисус, и умереть;
Один посеял зло, гляди: Другому жать! Где радость на губах, Печали мертвая печать В груди. Никто свой грех не донесёт, Но множество грехов Висит, как туча, над его путём.
TO GUIDO CAVALCANTI К ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ Dante and I are come to learn of thee, Ser Guido of Florence, master of us all, Love, who hath set his hand upon us three, Bidding us twain upon thy glory call. Harsh light hath rent from us the golden pall Of that frail sleep, His first light seigniory, And we are come through all the modes that fall Unto their lot who meet him constantly. Wherefore, by right, in this LordТs name we greet thee, Seeing we labour at his labour daily. Thou, who dost know what way swift words are crossed O thou, who hast sung till none at song defeat thee, Grant! by thy might and hers of San Michele, Thy risen voice send flames this pentecost.
И Дант, и я пришли к стопам твоим, Сер Гвидо, о искуснейший меж нас. Амур, торивший тропы нам троим, Обрёк двоих воспеть твой мощный глас. Он разорвал покровы нежных фраз И сладких грёз развеял легкий дым, Чтоб мы, придя к тебе, прошли в свой час Всё то, что ждёт познавших встречи с Ним. Вот почему в твоих деяньях славных Его деяний отблеск мы узрели. Ты, что постиг, как властвовать словами И долго пел, не зная в песнях равных, Пусть голос твой и Донны в Сан Микеле Зажжёт сегодня Троицыно пламя!
SONNET IN TENZONE СОНЕТ В ТЕНЦОНЕ LA MENTE LA MENTE * O Thou mocked heart that cowerest by the door And durst not honour hope with welcoming, How shall one bid thee for her honour sing, When song would but show forth thy sorrowТs store? What things are gold and ivory unto thee? Go forth, thou pauper fool! Are these for naught? Is heaven in lotus leaves? What hast thou wrought, Or brought, or sought, wherewith to pay the fee? IL CUORE Осмеянное сердце, у дверей Способно ли надеяться ты впредь? Осмелишься ли ты её воспеть, Когда вся песнь твоя в тоске твоей? Где золото и где иворий твой? Прочь, нищий дурень! Или твой товар Лишь небо в листьях лотоса? Твой дар Жар чар, платить же следует с лихвой!
IL CUORE ** If naught I give, naught do I take return. ТRonsard me celebroit!Т behold I give The age old, age old fare to fairer fair And I fare forth into more bitter air;
Though mocked I go, yet shall her beauty live Till rimes unrime and Truth shall truth unlearn. Дар на товар нисколько не похож. Ронсар меня воспел,*** и предпочту Я старости святую старину;
Горчайшую затрону я струну, И тот смешон, кто предал красоту, Кто, рифму обезрифмив, сложит ложь.
* La mente: ум (итал.). ** Il cuore: сердце (итал.). *** Ронсар меня воспел (лRonsard me celebroit) Ч цитата из Ронсара (сонет из цикла К Елене).
SONNET: CHI QUESTA?
СОНЕТ: CHI QUESTA? Who is she coming, that the roses bend Their shameless heads to do her passing honour? Who is she coming with a light upon her Not born of suns that with the dayТs end end? Say is it Love who hath chosen the nobler part? Say is it Love, that was divinity, Who hath left his godhead that his home might be The shameless rose of her unclouded heart? If this be Love, where hath he won such grace? If this be Love, how is the evil wrought, That all men write against his darkened name? If this be Love, if thisЕ O mind give place! What holy mystery eТer was noosed in thought? Own that thou scanТst her not, nor count it shame!
Но кто она, прекрасная, когда Не солнечный над нею свет и в грозы И головы пред ней склоняют розы, В свой краткий век не знавшие стыда? Что если в ней сама Любовь, чей дом, Достойный неземного божества Ч Безоблачное сердце существа, Чьё сердце незнакомо со стыдом? Любовь? Тогда откуда благодать? Любовь? Тогда откуда столько зла, Что за любовь любви влюблённый мстит? Пускай любовьЕ Как тайну разгадать? Связала тайну мысль верней узла, Но разве не судить её Ч не стыд?
BALLATA, FRAGMENT БАЛЛАТА, ОТРЫВОК II Full well thou knowest, song, what grace I mean, EТen as thou knowТst the sunlight I have lost. Thou knowest the way of it and knowТst the sheen About her brows where the rays are bound and crossed, EТen as thou knowest joy and knowТst joyТs bitter cost. Thou knowТst her grace in moving, Thou dost her skill in loving, Thou knowТst what truth she proveth, Thou knowest the heart she moveth, O song where grief assoneth!
II Ты знаешь, песнь, чью милость я воспел;
Ты знаешь солнце, чей утрачен свет, Лишь над бровями царственными цел, Где луч лучу соперник и сосед, И средь очаровательных примет Ты знаешь милость милой, Ты дышишь вещей силой Ты, как любовь, правдива, Ты дух живого дива, Ты песнь, в которой горе.
CANZON: THE VISION КАНЦОНА: ВИДЕНИЕ I When first I saw thee Тneath the silver mist, Ruling thy bark of painted sandal wood, Did any know thee? By the golden sails That clasped the ribbands of that azure sea, Did any know thee save my heart alone? O ivory woman with thy bands of gold, Answer the song my luth and I have brought thee! II Dream over golden dream that secret cist, Thy heart, O heart of me, doth hold, and mood On mood of silver, when the dayТs light fails, Say who hath touched the secret heart of thee, Or who hath known what my heart hath not known! O slender pilot whom the mists enfold, Answer the song my luth and I have wrought thee! III When new love plucks the falcon from his wrist, And cuts the gyve and casts the scarlet hood, Where is the heron heart whom flight avails? O quick to prize me Love, how suddenly From out the tumult truth has taТen his own, And in this vision is our past unrolled. Lo! With a hawk of light thy love hath caught me. IV And I shall get no peace from eucharist, Nor doling out strange prayers before the rood, To match the peace that thine handsТ touch entails;
I Кто знал тебя, когда я в первый раз Тебя в твоём сандаловом челне В серебряном тумане увидал, Знакомую лишь сердцу моему? Забрезжил мне твой ненаглядный цвет Слоновой кости с золотом вдали И с лютней песнь мою внушила мне ты. II Над грёзой грёза для бессонных глаз, Твоё же сердце, как моё, во мне, Как день бы, серебрясь, не увядал, Сердечную затрагиваю тьму, Где вверен мне заветный твой секрет. О, нежный кормчий! В лютню мне всели Ответ на песнь, что разрешила мне ты. III Как сокол, чтобы с длани взмыть в свой час, Рвёт путы, так любовь наедине Со мною, с дичьюЕ Как я угадал Опасную не мне ли самому? Заранее полёт её воспет, И сердцу сострадают журавли. Ты свет скопа! С небес грозила мне ты. IV Когда священник таинством не спас Меня перед распятьем на стене, От рук твоих я исцеленья ждал, Nor doth GodТs light match light shed over me When thy caught sunlight is about me thrown, Oh, for the very ruth thine eyes have told, Answer the rune this love of thee hath taught me. V After an age of longing had we missed Our meeting and the dream, what were the good Of weaving cloth of words? Were jewelled tales An opiate meet to quell the malady Of life unlived? In untried monotone Were not the earth as vain, and dry, and old, For thee, O Perfect Light, had I not sought thee? VI Calais, in song where word and tone keep tryst Behold my heart, and hear mine hardihood! Calais, the wind is come and heaven pales And trembles for the love of day to be. Calais, the words break and the dawn is shown. Ah, but the stars set when thou wast first bold, Turn! lest they say a lesser light distraught thee. VII O ivory thou, the golden scythe hath mown NightТs stubble and my joy. Thou royal souled, Favour the quest! Lo, Truth and I have sought thee!
Надеясь, что телесную тюрьму Мою преобразит Господень свет;
Глаза твои земной превыше тли: И в тайных письменах светила мне ты. V За веком век в свидании отказ. Не по моей ли пристальной вине Ткань слов я многократно повреждал, Дурманом беспокойному уму В непережитом причиняя вред? Но разве, озарив тщету земли, Свет совершенный не сулила мне ты? VI Кале, со словом звук вне тщетных фраз Песнь образуют в жалобном огне! Кале, где б только ветер не блуждал, Твой пламенник любви я восприму. Кале, заря в словах Ч горячий след, Откуда сонмы звёзд произошли, Пока светить не запретила мне ты. VII В слоновой кости золотой стилет. В родстве с твоей душою короли: Свет Истины предвозвестила мне ты.
OCTAVE ОКТАВА Fine songs, fair songs, these golden usuries Her beauty earns as but just increment, And they do speak with a most ill intent Who say they give when they pay debtorТs fees. I call him bankrupt in the courts of song Who hath her gold to eye and pays her not, Defaulter do I call the knave who hath got Her silver in his heart, and doth her wrong.
Прекрасных песен лепта золотая Ч Её красы заслуженный доход, Не выплата, но плата наперёд, Злословят, должниками их считая. Но тот на песенном суде банкрот, Кто золото красы узрел без платы, Кто ж в сердце затаив, алчбой объятый, Скрыл серебро её,Ч мошенник тот.
SONNET СОНЕТ If on the tally board of wasted days They daily write me for proud idleness, Let high Hell summons me, and I confess, No overt act the preferred charge allays. To day I thought Ч what boots it what I thought? Poppies and gold! Why should I blurt it out? Or hawk the magic of her name about Deaf doors and dungeons where no truth is bought? Who calls me idle? I have thought of her. Who calls me idle? By GodТs truth IТve seen The arrowy sunlight in her golden snares. Let him among you all stand summonser Who hath done better things! Let whoso hath been With worthier works concerned, display his wares!
Когда напишут на доске растрат Мне счёт за праздность гордую, за лень, Готов держать ответ за каждый день Ч Пусть призовёт на суд высокий Ад. Я думал Ч но пред кем держать ответ? О золоте и маках! Но к чему Болтать? Как именем волшебным тьму Глухих дверей пробить, где правды нет? Ленив я? Но я думал лишь о ней. Ленив я? Но тому свидетель Бог: В её златых силках видал зарю. Пусть тот, кто сделал что нибудь ценней, Меня к ответу призовёт, кто смог Создать, работу пусть несёт свою.
BALLATETTA BALLATETTA The light became her grace and dwelt among Blind eyes and shadows that are formed as men;
Lo, how the light doth melt us into song: The broken sunlight for a healm she beareth Who hath my heart in jurisdiction. In wild wood never fawn nor fallow fareth So silent light;
no gossamer is spun So delicate as she is, when the sun Drives the clear emeralds from the bended grasses Lest they should parch too swiftly, where she passes.
Свет стал её красой и жил среди Слепцов, теней, устроенных, как люди;
Pages: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 7 | Книги, научные публикации