С. Б. Борисов Человек. Текст Культура Социогуманитарные исследования Издание второе, дополненное Шадринск 2007 ббк 71 + 83 + 82. 3(2) + 87 + 60. 5 + 88

Вид материала

Документы

Содержание Феномен интеллигента

Подобный материал:

• К. С. Гаджиев введение в политическую науку издание второе, переработанное и дополненное, 7545.88kb.
• К. Г. Борисов Международное таможенное право Издание второе, дополненное Рекомендовано, 7905.27kb.
• Культура, 1654.22kb.
• Головин Е. Сентиментальное бешенство рок-н-ролла. (Второе издание, исправленное и дополненное), 1970.65kb.
• Учебник издание пятое, переработанное и дополненное проспект москва 2001 Том 3 удк, 11433.24kb.
• Учебник издание пятое, переработанное и дополненное проспект москва 2001 Том 3 удк, 11230.01kb.
• Практические рекомендации 3-е издание, переработанное и дополненное Домодедово 2007, 710.08kb.
• Зумный мир или как жить без лишних переживаний издание второе, дополненное Издательство, 7377.47kb.
• Учебное пособие (Издание второе, дополненное и переработанное) Казань 2005 удк 616., 1987.56kb.
• Методические рекомендации Издание второе, дополненное и переработанное Тверь 2008 удк, 458.58kb.

Феномен интеллигента

в контексте русской культуры


Как известно, русская интеллигенция – это специфическое явление, не имеющее аналогов в западном мире. Вот почему мне показалось интересным высказать некоторые соображения о некоей духовно-исторической преемственности данного феномена по отношению к довольно неожиданному, на первый взгляд, явлению Древней Руси, как юродство.

Прежде чем говорить о юродстве, отмечу те черты интеллигента, которые мне представляются принципиальными, отличающими его от западного интеллектуала. Это, на мой взгляд, верно отмеченная участниками дискуссии совестливость и способность на совестливый поступок, это труд быть совестью народа в условиях, когда принятым является этически адаптированное поведение, поведение «в рамках возможного». Именно такое поведение было и является, как мне представляется, продолжением юродивого жизнедействования. Здесь речь идет именно о способе жизнедействования (жизнетворчества), а не об объеме знаний или даже уровне культуры. С.С. Аверинцев пишет: «Только русские переняли тип христианский, известный Византии, но, в общем, неизвест­ный Западу (хотя аналогии ему можно найти в поведении некоторых западных святых, от ранних францисканцев до Бенуа Лабре): речь идет о так называемых юродивых, во имя радикально понятого евангельского идеала выходивших из всякого истеблиш­мента, в том числе и монашеско­го...». И далее, разъясняя суще­ственное различие между византийским и русским юродивым, отмечает, с одной стороны, безразличие византийцев «к социаль­ной этике», а, с другой стороны, тот факт, что «русские юро­дивые в дни народных бедствий болеют душой за народ, они пользуются своей выключенностью из обычных связей, чтобы сказать в лицо свире­пому и упоенному своей безнаказанностью носителю власти – хотя бы это был сам Иоанн Грозный – ту правду, которой больше никто сказать не посмеет» (Аверинцев С.С. Крещение Руси и путь русской культуры // Контекст. Литературно-теоретические исследования. 1990. – М., 1990. – С. 71-72). Подробный анализ древнерусского юродства имеется в книге Д.С. Лихачева, А.М. Панченко и Н.В. Понырко «Смех в Древней Руси» (Л., 1984). Безусловно, как внешнее «оформление», так и существенные черты юродства и интеллигентности как моделей жизнедействия, значительно различаются. Но сам факт наличия в двух разных эпохах немногочисленных (по удельному весу) маргиналь­ных образований, отличающихся аскетическим образом жизни и внесением своими поступками и словом высшей правды-справед­ливости в мир людей, говорит о внутреннем сродстве и преемствен­ности этих явлений. Специфически русское юродство в изменившихся социальных условиях преобразовалось в интелли­гентность как черту, «конечный предел» поведения человека, усматривающего правду и имеющего мужество отождествлять свою жизнь с праведными представле­ниями о ней.


«Философские науки». 1991, № 3


Военные баллады в современном Шадринске


Когда-то, в 1920-е – 1930-е годы, по дворам ходили бро­дячие певцы, исполняя своеобраз­ные песни-баллады. Это время ка­нуло в Лету – казалось бы, долж­ны кануть в Лету и песни. Однако знакомство с современными дво­ровыми песнями заставило меня прийти к удивительному выводу: некогда взрослый городской фоль­клор стал детским. Некоторые пес­ни изменились прямо до неузнава­емости. Так, ленинградский писа­тель Вадим Шефнер в своих мему­арных произведениях приводит строки популярного городского ро­манса: «Дочь рудокопа, Джэн Грей, / Прекрасней ценных камней. / С шах­тером в паре, без слов, / Танцует “Танго цветов”». В 1980-е же годы об­наруженный нами вариант этой пес­ни вместо угледобывающей тема­тики содержал уже морскую: «Дочь капитана Джонель, / Вся извиваясь как змей, / С матросом Гарри, без слов, / Танцует “Танго цветов”».

Впрочем, меня куда больше уди­вили сохранившиеся в девичьем дворово-лагерном фольклоре 1980-х годов песни любовно-военной те­матики, явно бытовавшие в первые послевоенные годы, когда множе­ство инвалидов путешествовало по поездам, песнями зарабатывая на жизнь. Ниже публикуется песня «Офицер», записан­ная у ученицы шадринской школы № 10 в декабре 1987 года:

«Это было совсем вот недавно, / В Ленинграде вот этой весной. / Офицер с Украинского фронта / Пишет в письмах жене дорогой:

“Дорогая жена, я – калека, / Нету ног, нету правой руки, / Они верно и честно служили / Для защиты советской страны.

И страна меня наградила, / С честью встретила Родина-мать. / Дорогая жена, напиши мне, / Как ты будешь калеку встречать”.

Вот жена то письмо получила, / Прочитала и дала ответ. / И в письме том она написала, / Что “калека, не нужен ты мне;

Мне всего только 23 года, / И мне хочется петь, танцевать. / Ты же этого делать не сможешь ­/ На кровати лишь будешь лежать”.

А пониже – еще каракульки, / Это почерк совсем уж другой, / Это почерк любимой дочурки. / И зовет она папу домой.

“Милый папа, не слушай ты маму, / Приезжай поскорее домой! / Ты приедешь, и я буду рада / ­Буду знать, что мой папа живой”.

Поезд мчится чрез реки-озера. / Поезд мчится на Дальний Восток./ В этом поезде радость и горе / ­Офицер возвратился домой.

Скорый поезд к вокзалу подходит, / Скорый поезд с Алтая спешит. / Дочь, не веря, глазами поводит, / “Папа, ты или нет?” – говорит.

“Милый папа, о что же я вижу? / Руки целы и ноги целы, / Орден Ленина ярко сияет, / Расположен на правой груди”.

“Здравствуй, милая, славная дочка!” / Он на руки ее приподнял / И, с горячей слезой на реснице, / Долго-долго он молча стоял.

“Ничего ты, дочурка, не знаешь. / Видишь, мама не вышла встре­чать. / Мама стала совсем нам чужая, / Так не будем её вспоминать”.

На другой день жена лишь узнала, / Что приехал советский герой. / Она дочь и его потеряла ­/ И терзалась ошибкой такой».


«Шадринская новь». 1991, 5 июля.