Geum.ru

Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается

Вид материалаДокументы

Содержание


Ея! – подсказал кто-то. - О! Благодаря ея
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   19

8


Роман Шулькин в стародавние времена начинал, как журналист, в «Пионерской правде» и, по слухам, не шибко на этом поприще преуспел. Но разве теперь это имело значение? Важно было то, что сегодня он, (помимо всего прочего, ещё и владелец полудюжины газет), готовился вспахивать новые гуманитарные нивы. Год от году кино в России становится всё более прибыльным бизнесом, не говоря уже о том, что и слава киномагната куда шумнее и притягательнее прочих иных. А Роман любил произвести эффект. Он ездил в черном “майбахе” в сопровождении охранника, вооруженного автоматом Калашникова.

- У каждого купца должен быть свой Калашников, - шутил он, перефразируя шутку папы про администрацию.

Однако кино было далеко не единственным и не главным направлением, в котором устремлялась его кипучая энергия. За последние два десятилетия он занимался многим, в том числе – и весьма успешно – нефтью и газом. Построил морской порт в Петербурге. И, наконец, занялся электричеством. На этом поприще он пока утвердился не вполне – тем более, что, как водится, сходу вошел в хитросплетённые конкурентные отношения, существующие в этой отрасли, - как, впрочем, и в любой другой. Роман вёл себя, как обычно, напористо, но деликатно, продвигался вперед энергично, но мягко, избегая острых углов. Его пухлое, гуттаперчевое лицо никогда не оставалось неподвижным, одна легкая гримаска сменяла другую, и рот по временам на короткое время складывался в улыбку, но это скорее походило на замедленный тик, - ничего особенно приятного он при этом не испытывал.

В описываемое утро в уютной переговорной комнате его московского офиса сидели четверо: по одну сторону стола - Курбатов и Витницкий, молодые, но уже вполне матёрые волки отечественного бизнеса, (которых Роман сходу определил про себя как Шустрика и Мямлика); по другую – сам Шулькин и его исполнительный директор Олег Орехов.

Если бы неосведомленный свидетель, не слыша того, о чем идет речь, мог наблюдать за этой встречей, то он бы наверняка принял эти деловые переговоры за милую встречу старых школьных друзей. На самом же деле двухчасовое пребывание в закупоренной и уже основательно прокуренной комнате не продвинуло их отношений хоть сколько-нибудь серьезно.

Сохраняя безукоризненную непринуждённость и доброжелательность тона, Роман говорил так:

- Ваше предложение – при всём к вам уважении – принять не могу. Вы ставите нас в заведомо невыгодные условия. По сути, это означает - уступить вам этот сегмент рынка. Причём, за бесценок…

Шустрик и Мямлик переглянулись. Они также безукоризненно владели искусством делать хорошую мину - при любой игре.

- Поляна у нас большая, Роман Борисович, - миролюбиво отвечал Шустрик. - Зачем толкаться? Всем места хватит – и вашим, и нашим. Да и какие мы вам конкуренты? Даже смешно…

- Действительно, - широко улыбнувшись, поддержал партнёра Мямлик. - Как говорится, бодался телёнок с дубом…

Роман с сожалением развёл руками.

- Мне очень жаль, но на этих условиях сделка не состоится.

И тут неожиданно в разговор вступил молчавший до поры Орехов.

- В общем, это самое, вы подумайте, - важно произнёс он. - И мы подумаем…

Гости переглянулись и оживились. Обещание подумать меняло расстановку сил: оно означало, что мнение шефа не единственное и не окончательное, и потому возродило в гостях совсем, было, истаявшие надежды.

Роман стиснул в руке карандаш, с трудом удерживаясь от желания запустить им в своего заместителя.

- Олег Сергеич у нас из породы мыслителей, - с улыбкой ответил он. - А я человек практический, приземлённый…

Орехов счёл своим долгом поддержать игру.

- У меня, как у партнера, есть право вето. Но я им практически никогда не пользуюсь…

Гости вновь переглянулись - и, довольные, засобирались уходить.

- Вот у кого надо учиться, - проговорил Мямлик, похлопывая Шустрика по плечу. - А ты мне на каждом шагу перечишь: то не так, это не этак…

Шустрик, подыгрывая, с шутливой сокрушенностью покачал головой.

- Да, ты прав, мыслитель из меня никакой, - он протянул руку хозяину кабинета. - Роман Борисович, спасибо, что нашли время…

- Ну, что вы, это вам спасибо…

Все четверо обменялись рукопожатиями.

- Удачи вам, и всего хорошего, - напутствовал Роман.

- До свидания, - присовокупил Орехов.

Когда за гостями закрылась дверь, Роман вскочил.

- Ты что, совсем дурак? – рявкнул он. - Или у тебя недержание?.. Сколько раз тебе говорить - молчи! Молчи и раздувай щёки!

- А что я такого сказал?

- Ты сказал: «может быть», после того, как я сказал: «нет». А это значит, что нас можно брать по одному. Неужели не ясно?!

- Я только сказал, что я твой партнёр, и имею право на своё мнение…

- Почему же ты не рассказал, что ты – мой бывший шофёр? Которого я вытащил из дерьма? И вывел в люди?!

- А я тебя просил? Ты сам сказал – падай в долю!

Роман, словно натолкнувшись на что-то невидимое, внезапно умолк,

- Да, ты прав, - кивнул он. - Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным…

Роман подошёл к окну. Увидел выходящих из офисного – стекло и бетон – здания Витницкого и Курбатова. Он не мог слышать, о чём они сейчас говорили, но содержание диалога представить было не трудно.

- Я-то думал, этот орешек просто зам, - садясь в машину, рассмеялся Шустрик. - А если он партнёр, да ещё с преимущественным правом на выкуп доли, так мы их…

- Как там, у дедушки Крылова? – Мямлик сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, с удовольствием затянулся. - «Когда в товарищах согласья нет…»

- Забей с ним стрелку, - сказал Шустрик. - И побыстрей…

Примерно через сутки партнеры в компании Орехова уже сидели за одним из столиков ресторана «Штольц».

- Доля вашего участия в этом предприятии – три процента, - говорил Шустрик. - Вашего компаньона Шулькина – девяносто семь…

- Откуда вам это известно? – растерянно спросил Орехов.

Мямлик широко улыбнулся.

- Хотите, я расскажу, в какую клетку любимый халат вашей жены?

Орехов вытер салфеткой взмокший лоб.

- Мы предлагаем вам тридцать три процента, - сказал Шустрик.

Орехов посмотрел сначала на одного из конкурентов, потом на другого.

- Не понимаю…

- Согласно договору, у вас – преимущественное право выкупа доли вашего партнера…

- Но это же… это самое…. на случай, если…

Шустрик кивнул.

- Да. Если он заболеет, или, не дай бог…

- Так вот, если с ним случится что-нибудь из разряда «не дай бог», - мягко произнёс Мямлик, - вы сможете выкупить долю вашего патрона.

- Но у меня нет таких денег…

- Мы их тебе дадим, - лучезарно улыбаясь, пояснил Шустрик, уверенно переходя на приятельский тон.

- И честно поделим это дело на нас троих, - добавил Мямлик, - каждому по тридцать три процента.

Орехов почему-то оглянулся, в замешательстве отправил в рот кусок мяса с кровью, активно заработал челюстями. Мямлик подлил в его рюмку, поднял свою.

- Ну, давайте… за что? За успех не пьют…

- За здоровье Ромы Шулькина! - предложил Шустрик.

Мямлик рассмеялся, Орехов поперхнулся, багровея, закашлялся. Шустрик с размаху шлепнул его по спине.

- Ну-ну-ну, - снисходительно сказал он. - Ты не о том думаешь. Ты думай о том, что тридцать три в десять раз лучше, чем три.

Орехов сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась вымученной.

- Ну, чего смотришь? – усмехнулся Шустрик. - Гляди веселей! Это же такое весёленькое дело – бизнес!..


9


Илюша Чекунов пил от восторга, который внушала ему жизнь. Он пил от восхищения и нежности, которые вызывали в нем окружающие его люди. В каждом он видел нечто, трогающее его до слёз. Всех особ женского пола он называл мамочками, а мужского - дядьками. И те, и другие, кроме того, были роднулечками.

Илюшу оставляла равнодушной материальная сторона жизни. Ему было всё равно, во что одеваться и что есть. Его гардероб был непритязателен, как у советского туриста: смахивающая на штормовку куртка, просторные потрепанные штаны, мятые футболки. Из мало-мальски ценных вещей на нем имелся лишь серебряный крест - Илюша самозабвенно верил в Бога.

Перед принятием пищи он всегда читал молитву, и присутствующим приходилось пережидать в неловком, но почтительном изумлении. Он считал необходимым помолиться даже на пляже, перед тем, как окунуться в воду.

Актёр Илюша был первоклассный. Хотя и не слишком избалованный популярностью – сниматься он начал поздно, когда возник сериальный бум, а до того роман с кино всё как-то не складывался.

По слухам, талантом он спервоначалу отнюдь не блистал, был нормальным середняком, но после того, как однажды по пьяному делу ненароком выпал из электрички и что-то такое себе стряхнул, вышел в первачи. Ну, и как водится, попахивать от него после этого случая водочкой стало всё чаще и чаще. Пить один он не любил и не умел. Пьёт ведь не тело, считал Илюша, а дух. А мыслимое ли это дело - воспарять в одиночку?

Жена Илюши, тоже актриса, страдала от обилия приводимых в дом гостей, и выставляла непутевого мужа вместе с собутыльниками за дверь. Но способов борьбы с этой стихией не было, и Варя ушла к другому - успешному, денежному, умеренно пьющему Васе Фролову, их бывшему сокурснику. Варю Фрол обожал, а Илюшу смертельно боялся, - в пьяном виде тот впадал в буйство. Когда в подпитии Илюша являлся в хмельной надежде увести жёнку домой, Фрол прятался в платяном шкафу. После серии таких заходов - душераздирающие сцены, пламенные заверения впасть в трезвость до конца дней своих - сердце Вари преисполнилось жалостью, и она вернулась к Илюше, что Фролом было воспринято с тайным облегчением.

Пережитые катаклизмы, а в особенности Варин «левак» укрепили брак. Пить Илюша совсем не перестал, но значительно умерился, вошел в берега.

Илюша тоже поговаривал о том, чтобы уйти из профессии, но кому-то надо было думать о пропитании, и прощание с этой, по его словам, суетой и бестолочью всё откладывалось - и хорошо, что откладывалось. Если и вправду не стоит село без праведника, то Илюша был одним из тех, кто спасает легкомысленное и грешное актёрское племя...

Майя с Илюшей не соглашалась, - что греховного в том, чтобы развлекать, радовать, трогать людей, к тому же, учитывая их театральные зарплаты, практически бескорыстно? Поищите нынче дураков работать за один лишь интерес - а любой актёр готов денно и нощно вкалывать почти бесплатно, лишь бы заниматься любимым делом. Пусть лицедей примеряет на себя множество личин, но ни одной из них не дано прирасти к лицу; шагнув в кулису, он моментально перестает быть другим. Разглагольствования о самозабвенной актёрской игре - байки для непосвященных; ни на одно мгновение актёр не забывается, напротив, постоянно видит и оценивает себя со стороны, - сам себе и музыкант, и инструмент. «Когда я стою перед камерой, то уже вижу себя на экране», - признался однажды Майе её знаменитый коллега. Любая роль - это рисунок, состоящий из десятков задач и мизансцен; невменяемый актёр - потенциальный пациент клиники Кащенко...

Профессия лицедея - не более, (но и не менее!) чем игра; искусственная реальность так же мало имеет общего с подлинной жизнью, как бенгальский огонь - с настоящим. Личная жизнь актёра - строительный материал для его ролей, она питает его ремесло, которое, в свою очередь, есть утешение его жизни...

Актёр - это некто с зеркалом? Нет, это само зеркало. Придёт человек в театр, увидит что-то очень для себя важное - глядишь, и утешится, и очистится... Но если люди уходят из театра очищенными, куда девается сошедшая с них грязь? Никуда? Может, так в театральных стенах и остаётся? И на стенах, и... на самом зеркале?


…- Раз в месяц надо давать встряску организму - не пить, - говорил Илюша, разливая кофе. - Но нельзя же трясти его до бесконечности…

Спиров, единственный пока свидетель этого откровения, сидел в плетеном кресле на веранде илюшиной дачи.

- Давно ты уже на просушке?

- Давно, - вздохнул хозяин. - Второй месяц. Живу, как в летаргии... прямо на ходу засыпаю. Даже слова забывать начал... Но ничего, мы это безобразие сегодня прекратим... Имею я право в свой день рождения развязать?

Зазвонил телефон, Илюша схватил трубку.

- Алло, говорите! - закричал он. - Нет, это не Борис Иваныч, это гораздо... Нет-нет, погодите, не вешайте, никогда не слыхал такого музыкального голоса... Как вас зовут, прелестница? Ирина? Ириша! Дивное имя! Как это - кто я? Неужто не узнали? Нет?! Я - Чекунов! Че-ку-нов! Да! Звезда экрана! Не слыхали? И не видели?! А по описанию? Рост - метр сорок семь... в ширину… Да! Вес? Сто семь килограммов... без костей! Да, чистый! Нет, остальное при встрече!.. Ах, шалунья, ах, чаровница! Где? На том же месте! У памятника Грум-Гржимайло! Не знаете Грум-Гржимайло?! Он на планере перелетел Памир... И Памир не знаете?! В словаре на букву «пэ!» Нет, наша встреча откладывается... Будем развиваться... Да! Здоровья! Всех благ!

Звякнула брошенная трубка.

- Совсем меня не знают в народе, - вздохнул Илюша, - сороковник стукнул, а славы всё нет. Не то, что у тебя... Хотя, как говорится, лучше деньгами... Пей кофе-то. Баранки вон... Сейчас мы с тобой чего-нибудь покрепче... Варежка!

Отворилась дверь, показалась Варя - маленькая русоволосая женщина со следами былой красоты на лице.

- Принеси нам по чуть-чуть... Ну, как там праздник живота? Полным ходом?

- Всё по плану, не беспокойся... Там Вовчик приехал...

- Один? - Илюша встал, направился к выходу.

- Обижаешь, - улыбнулась Варя. - Когда это он один приезжал?

Вовчик прибыл с очередным «котёнком» - так он величал юных почитательниц, которые водили вокруг него бесконечные хороводы. Несмотря на возраст, недостатка в них всенародный любимец не испытывал ни малейшего; более того, после пятидесяти, поседев и похудев, он стал ещё импозантнее и желаннее - и в таком виде «законсервировался» до своих теперешних шестидесяти с хвостиком.

«Котёнок» с любопытством осматривал дом, похожий на терем, - Илюша, хворавший славянофильством, выстроил его на древнерусский манер, - петух-флюгер на крыше, казалось, вот-вот разинет клюв и запоёт, - и стоящую отдельно баню, на которой, во избежание всяких сомнений, так и было по дереву вырезано: «Банька».

Спиров и хозяин вышли к гостям.

- Ты, Илюха, прямо царь Салтан, - хохотнул между поцелуями Вовчик. - Хоромы такие, что хоть сказку снимай... Привет, Кирилл!

- Главное - роли хорошо разойдутся, - кивнул Илюша. – Своей семьей обойдёмся...

- Это - Лиза, - представил Вовчик, покровительственно гладя спутницу по русой голове. - Знакомься, Лизанька - лучшие люди, соль земли.

- Ой, я вас всё время смотрю, - порозовев от удовольствия, сообщила Лиза Спирову.

- И как не надоест, - посочувствовал тот.

- Как тут у вас славно, - оглянулась гостья. - Воздух и всё такое...

- Особенно воздух, - согласился Спиров. - Я прямо дышу.

- Ну, показывай дом, - пробасил Вовчик, выпячивая грудь. - Хвастайся, брат, хвастайся...

Наибольшее восхищение вызвал камин, сложенный рукастым хозяином собственноручно. Над камином на ковре висела небольшая коллекция холодного оружия.

- А это что за сабли? - вежливо поинтересовалась Лиза.

- Подарки, - пояснил Илюша, и в его глазах запрыгали чертенята. - Историческая реликвия. Вот эта - от Чапаева, а это - от Махно...

- Чапаев и Махно - какое странное сочетание, - отметил «котенок».

- Всегда стоял над схваткой, - пояснил Спиров. - Такой человек.

- Одна-то проржавела, - вгляделась гостья.

- Это от Чапаева, - развел руками хозяин. - Зато та, что от Махно - хоть бы хны.

- Оригинально, - также не теряя серьёза, подмигнул ему Вовчик. - Вообще у вас тут очень как-то… русопято.

Перешли в мастерскую, посреди которой стояло нечто, накрытое холщовой тряпицей.

- Вот здесь и рождаются нетленки, котенок, - Вовчик широким жестом указал на полки с инструментами. - Какие - страшно вымолвить...

«Котёнок» тем временем продолжал во все глаза глазеть на Спирова.

- Главным украшением садового участка станет памятник неизвестному актёру Чекунову, - похвастался Илья.

- Как это - неизвестному, если известно, что он - Чекунов?

- Неизвестно, был ли он актером, - задумчиво произнес Спиров. - Дивный монумент. Натуральная величина...

- А кто это - Чекунов? - заинтересовалась гостья.

Вовчик вытаращил глаза.

- Котя, ты меня поражаешь...

- Вот об этом я и говорю, - горько отозвался Илюша. - Да вот, пожалте бриться, - и жестом иллюзиониста сдернул с неизвестного предмета тряпицу.

Фигурка являла собой обнаженного Илюшу, сидящего в позе роденовского “Мыслителя”.

- Ого, - сказала Майя - никто не заметил, как она вошла. - В этом что-то есть... То есть, так оно и будет? Как бы в натуре?

- На случай гостей предусмотрены шальвары, - успокоил Илюша. - Но прозрачные. Восточный стиль...

Тут он развел руками, показывая своё бессилие перед суровыми требованиями восточного стиля.

- Ещё одна победа искусства над разумом, - кивнула Майя. - Всем привет!

Через час съехались практически все, по улочке перед Илюшиной дачей от обилия машин было не протолкнуться. Рассаживались за накрытым посреди двора столом, Илья хлопотал у дымящегося гриля, раскладывая на решетке гору телячьих стейков, от стола кричали:

- Илюха, давай сюда, плевать на закусь, душа горит! – и звенели стаканами.

Хозяина от готовки оттеснили, повлекли к столу, усадили с торца. Место у гриля, закрутив на голове в виде чалмы полотенце, занял кто-то из молодых. Все тут, кроме Романа Шулькина, были свои, театральные, редко мелькало незнакомое лицо; в театре Илюшу очень любили, одних корифеев, народных приехало - небывалое дело! – аж четверо. Один из них, дядя Фока, встал со стаканом в руке:

- А где Варя? Подвиньтесь, черти, дайте хозяйке сесть... да налейте ей, не видите, у ней пусто!.. Илья Афанасьевич, - обратился он к виновнику торжества, - я хочу...

- Вот так теперь будем? - закричали за столом.

- А вплоть до этого! - подтвердил дядя Фока, напрягая слабые свои голосовые связки. - Никакого сегодня панибратства!

Илюша в смущении улыбался и невпопад кивал.

- Илья Афанасьевич, - продолжал дядя Фока, - я пью за тебя, как за последнего русского актёра - и называю я тебя так не только за душу твою и сердце, которыми ты... не играешь, нет, - живёшь на сцене, не только за твой могучий темперамент, но и за твою небывалую скромность...

За столом одобрительно загудели.

- Да, скромность! Талант бывает разным - бывает больше человека, бывает равен ему и - меньше его. Это уж как повезёт. Божественный огонь возжигается порой в убогом светильнике, а иногда крошечный огонек мерцает в несоответственно роскошной лампе... Так вот, Илюша... все мы ценим тебя именно за то, что сам ты не знаешь себе цены... Но мы-то знаем, верно? А почему? Потому, что ты - божий человек, и я за это целую тебя - в самое сердце!

За столом восторженно заревели, вокруг Илюши образовалось завихрение, каждый хотел чокнуться, обнять, поцеловать...

- Фока, ты сказал, как книга! - пробасил Сева Слесарев, ровесник дяди Фоки, приземистый, кряжистый, с лицом упорно пьющего человека.

Илюша переводил влюблённый взор с лица на лицо. Каждого здесь он знал целую вечность, каждый был - отдельная страница в его биографии, страница тем более дорогая, что неповторимая.

Вот дядя Фока, широко известный в узких кругах клептоман, гроза реквизиторов и продавцов универсальных магазинов. Именно в его карманах исчезали и впоследствии бывали с большими или малыми скандалами оттуда извлечены всякие приятные мелочи в виде серебряных часов, шарфов и так далее. Конфузы случались и за границей, когда дядя Фока выносил из магазина очередную вещицу, чтобы «рассмотреть при дневном свете». Покойному Мэтру всякий раз приходилось употреблять всё своё влияние и связи, чтобы замять инцидент, однако в ответ на возмущения и призывы достойно наказать виновного он только улыбался: ну, что вы, братцы, клептомания - всего лишь невинная болезнь, а Фока – артист, равного которому пойди, поищи…

Вот носатый увалень Саша Арнольдов, настоящий буйный, которых, как известно, мало. Это сейчас, перевалив за пятьдесят, он слегка подостыл, а что отчебучивал раньше – любо-дорого вспомнить. Мог, к примеру, по ходу спектакля выйти на авансцену, сорвать с себя усы и парик и, протянув обличительный перст в сторону «играющего тренера» - директора театра, прогреметь: товарищи, все беды наши – от него, постылого! Лет до тридцати шести Саша не пил – то есть, вообще ни капли. А когда попробовал, то полюбил это занятие до такой степени, что предавался ему с редкими остановками лет десять кряду. Осознав, что гибнет, он уступил неистовым настояниям жены и одномоментно куролесить прекратил. Уверяют, что крыша у Саши съехала именно по этой причине – известная максима по поводу того, что резко завязывать нельзя, у нас имеет повсеместное хождение, в этом вас убедят и слесарь, и интеллектуал.

А вот Волик Чудин, - между прочим, не только заслуженный артист, но и известный пиит, автор нескольких сборников, и режиссёр, за чьей спиной – несколько завиральных постановок по поэтическим произведениям. Покойный Мэтр, ценя его, как актёра, к режиссёрским его причудам (так его в театре и звали – Причудин, или просто Чудо) относился снисходительно: чем бы дитя не тешилось… Когда же Мэтра не стало, постановки Чудину на официальной основе давать перестали. Чудин подбивал братьев-актёров на самостоятельные работы, и поначалу вроде удачно, но после второго – третьего полу-успеха – полу-провала интереса в труппе к чудинским экзерсисам резко поубавилось. «Чтоб ты опять меня стилизовал?! Ну, нет…» Зато Чудо прославился как автор «Оды кипятильнику». Как известно, кипятильник – в прошлом неотъемлемая и даже базисная принадлежность актерского гастрольного быта – впрочем, кое-где – и в настоящем. «О кипятильник, кормилец и поилец наш, гениальное дитя цивилизации, бич коридорных...» В «Оде» последовательно и с потрясающей художественной силой описывается процесс приготовления пищи (суп-письмо) в раковине с заткнутой пробкой (вместо кастрюльки), приход нетрезвого коллеги, который заскакивает в ванную и, не разглядев впотьмах изготовленного пиршества, в упомянутый суп опрометчиво сморкается. Кульминация трагического сюжета - перегоревшие от перегрузки (шутка ли, по кипятильнику в каждом номере!) пробки на гостиничном этаже. Лирические герои поэмы ложатся спать голодными вследствие невозможности добыть пищу иным путём…

Вот Люся Скоропад по прозвищу Люся Невпопад, прозванная так за свою потрясающую способность бухнуть что-нибудь не к месту, хотя при этом всегда – точно по смыслу. Вот, к примеру, гастроли в Югославии. Труппа на экскурсии на берегу чудесного озера. Гид: воды этого замечательного озера обладают поразительной способностью возвращать молодость. Достаточно один раз искупаться, для того, чтобы снова почувствовать себя юным. В следующее мгновение Люся поворачивается к сморщенной от возраста народной артистке и бухает: «Нина Петровна, вот бы вам здесь умыться!..»

И как чуден Твой зверинец, Господи, так неповторим и удивителен каждый член этой прославленной труппы – как, впрочем, и любой театральной труппы, с любого меридиана, любой параллели…

Чудной народец эти актёры. И может, самое чудное в них – это то, что в массе своей жизнь они воспринимают как игру, а игру – как жизнь. Такой вот перевёртыш, выворот сознания. Реальность - не так важна и серьезна, поскольку серьезно и важно лишь то, что имеет отношение к вымыслу…


…Активная часть застолья во дворе илюшиной дачи тем временем уже миновала, и гости развлекались, как могли – кто с упоением раскачивался на качелях, кто метал дротики дартса, кто хлопотал у мангала; большинство, впрочем, не расставалось со столом.

На старинном патефоне крутилась старая пластинка, сквозь шум помех едва слышался поющий словно издалека женский голос.

- А давайте-ка, братцы, всех обманем! – поднявшись с места, заговорщицки проговорил Вовчик. - Все думают, что мы больше выпивать не будем, а мы возьмем, да и выпьем!

- За что? – подняв палец, строго осведомился дядя Сева. - Без тоста нельзя. Иначе получается - богема.

- Ха! Как же без тоста?! – усмехнулся Вовчик. - За хозяйку! – провозгласил он, обводя глазами уставленный разнообразной снедью стол. – За испытанные нами, благодаря ей… или ней?..

- Ея! – подсказал кто-то.

- О! Благодаря ея испытанные нами многочисленные гастрономические оргазмы! – закончил Вовчик.

Варя зарделась, потянулась к пустой рюмке.

- Безобразие! Налейте даме водки! – загремел дядя Сева. – А теперь выпьем за то, чтобы однажды на нас напали большие деньги - и мы не смогли бы от них отбиться...

Майя не любила долгих застолий, её деятельная натура требовала движения; она взяла фотоаппарат и направилась к калитке; Роман Шулькин произносил в честь актёрской братии витиеватый тост, и на её исчезновение вряд ли кто обратил внимание.

Сразу за забором начинался настоящий подмосковный лес; где-то совсем рядом свистал соловей; Майя с наслаждением вдохнула аромат хвои. Держа на изготовку фотоаппарат и стараясь двигаться бесшумно, она всматривалась в кроны деревьев, в поисках поющей птицы.

- Ну, где же ты прячешься? – снимая со лба паутину, тихонько бормотала она. - Выгляни на секундочку…

Видоискатель скользнул по листве, - и вдруг в поле его зрения попал притаившийся на ветке дерева человек в камуфляже; не замечая ни Майи, ни направленного на него объектива, он целился из винтовки куда-то в направлении дачи.

Майя не могла видеть, как в перекрестье прицела попал лоб Романа Шулькина, как палец мягко лёг на курок и плавно его нажал; она услышала лишь сухой щелчок выстрела.

Мгновением раньше Роман нагнулся вслед за оброненной зажигалкой, и пуля угодила в стоящий за его спиной граммофон, от которого отлетела труба.

Всё дальнейшее происходило, как это бывает в жизни, одномоментно. Быстрее всех среагировали стоящие в стороне охранники – двое из них подскочили к боссу и, не дав распрямиться, прикрывая собой, прижали его к земле; трое других, выхватив пистолеты, оглядывались по сторонам, пытаясь определить местонахождение стрелявшего.

Майя, не успев даже испугаться, нажимала на затвор, и камера, выставленная на репортажную съёмку, со звуком, отдаленно напоминающим автоматную очередь, делала целую серию моментальных снимков. Через тот же видоискатель она увидела, как человек в камуфляже повернул голову в её сторону, и следом – развернул в её сторону винтовку, с явным намерением немедленно избавиться от ненужного свидетеля; Майя мгновенно присела, отпрянула в сторону и, скрытая кустарником, побежала в сторону дачи.

Человек в камуфляже быстро и ловко спустился с дерева. Прыжок на землю – и вот он уже бежит между деревьев наперерез Майе; краем глаза отметив этот маневр и понимая, что ей не удастся его опередить, она громко выкрикнула:

- Илья! Я здесь! Илья!

Из ворот дачи ей навстречу уже бежали охранники Шулькина, и впереди всех – Спиров; человек в камуфляже бросился в противоположном направлении и мгновенно исчез за деревьями; охранники бросились за ним; что было дальше, Майя не видела, её уже с разбегу, испуганно дыша, обнимал и оглядывал Спиров:

- Господи, боже мой… Ты цела?

Во дворе её окружили; никто толком не понимал, что произошло, всё только что происшедшее напоминало дурацкий телесериал; но факт – простреленная граммофонная труба - был налицо. Пока Илюша отпаивал ещё не вполне пришедшую в себя Майю чаем, рассмотрели и кадры, снятые ею на цифровик. – «Вот он, тварь какая, - держа камеру на отлёте, произнёс начальник охраны, - хорошо вышел, да? Хоть сейчас на паспорт». – Роман Шулькин специально для Майи, сделал попытку пошутить: «Так кто снимал? Не хухры-мухры, всё-таки дочь ведущего оператора страны». – «Но кому понадобилось? – не мог успокоиться Илюша. Шулькин на объект неудавшегося покушения похож никак не был, вполне естественно разыгрывал беззаботность. «Ерунда, - улыбался он, - это какая-то ошибка».

Но позже, когда первая волна всеобщего возбуждения улеглась, Роман подошёл к сидящей в кресле Майе, опустился перед ней на корточки – улыбочный тик при этом отпечатался на его лице особенно отчётливо - и тихо сказал:

- Спасибо, Маечка. Я теперь твой должник. По жизни…