Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается
| Вид материала | Документы |
- Книга памяти, 11757.15kb.
- Плотникова В. И., заместитель директора по воспитательной работе мбоу многопрофильный, 211.21kb.
- О. Ю. Дыхание на каждый день или Учимся дышать правильно Светлой памяти удивительного, 2569.8kb.
- Автобиография йога посвящается памяти Лютера Барбанка, американского святого, 6716.77kb.
- Сияющая пустота Эта книга посвящается памяти Чогьяма Трунгпы Ринпоче, несравненного, 12391.07kb.
- Владимир Щербаков – Асгард – город богов (история открытия), 3133.08kb.
- Сергей Лукьяненко, 4074.17kb.
- Хозяйственный механизм общественных формаций. Избранное, 464.7kb.
- Всероссийская научно-техническая конференция «Повышение эффективности механообработки, 59.91kb.
- Дэвид Дойч. Структура Реальности, 4999.94kb.
5
- Ещё вина? Помню, пацаном читал Дюма, так это звучало, как из параллельного мира, - анжуйское там, бургундское… А теперь – пожалуйста, любой бредешник – в ассортименте!
Тигран, ухвативши бутылку, разлил по бокалам. Вечеринка в его шестикомнатной квартире на Большой Бронной шла к концу.
- Никогда ещё так хорошо не было, - и вот опять повторилось! Коба, неси кофе!
Повар, - багроволицый, усы щеткой, крепыш-грузин, - несмело улыбаясь, разносил мороженое и фрукты. Он робел в присутствии знаменитостей, сидевших под старинной бронзовой люстрой, вкруг просторного стола, уставленного бутылками и блюдами с остатками изысканных закусок. Щёлкающая попеременно затворами трех аппаратов и обнаружившая превосходное знание русской матерщины вертлявая англичанка-фотограф. Известный поэт, непременный атрибут любой светской тусовки, в непременном своём кожаном лайковом костюме и шарфе с искрой. Популярный сатирик и юморист, гривастый малый с опасливым и в то же время нахальным выражением лица. Бывалая, с прокуренным боцманским голосом, женщина – театральный антрепренёр. Драматург в дымчатых очках, - остроумец и златоуст, пьяница и бабник. Красноносый, шумный, до отказа набитый анекдотами богач-бизнесмен. Думец, - простоватый, с вологодским выговором парень, тщетно пытающийся выглядеть значительно. Женственный, томный модный кутюрье. Именитый, убелённый сединами актёр - ясные, как у младенца, бирюзовые глаза, сочная, вкусная речь, - которого, несмотря на возраст, все звали просто Вовчиком. Прославленный, с розовыми пальцами-шпикачками, толстяк-хирург. Парочка пребывающих в вечном споре, беспокойных тележурналистов. Чьи-то незначительные, молчком сидящие жены. И так далее...
В распахнутую балконную дверь веяло запахами зелени и недавно пролившегося дождя. Из соседней комнаты слышались музыка и смех, – там танцевали и играли в живые шарады.
Майя приехала после вечерней репетиции позже всех, ей налили «штрафную», Коба принес огромную тарелку разнообразных, - всего понемножку, - яств. Запоздавшая гостья хлопнула рюмку водки, да с таким смаком, что за столом невольно зааплодировали.
- Ты, главное, закусывай, - шепнул сидящий рядом Спиров.
- Мы же никогда не знали, что такое деньги, - продолжал драматург. - То, что нам выдавали в совковые времена в виде зарплаты, деньгами никак назвать нельзя, - это были просто талоны на выживание. И вдруг мы очутились в мире, где всё имеет совершенно конкретный денежный эквивалент, - от таланта до девочек с Тверской. Плюнуть – и то нельзя бесплатно! Все перевернулось с ног на голову, полная катавасия и неразбериха. Появились принцы и нищие. Раньше по своим кухням все были равны, а теперь…
- Ну, хорошо, а критерии? - окая и поднимая бровь, кому-то возражал в параллельном разговоре думец, - где критерии? Я уже не говорю – справедливость…
- А что – водка?! - кричал на другом конце стола разгоряченный актёр. – Водка, если хотите знать, вообще спасла русскую интеллигенцию! Да если бы не она, родимая, где бы мы все тогда были? Или в лагере, или за бугром! А так пережили все передряги, как под наркозом… Да я б ей, родимой, - памятник!..
Антрепренёрша, подцепив вилкой кусок кальмара, рассуждала вслух:
- Где-то недавно прочитала, что осьминоги такие же разумные существа, как и дельфины. У них даже свой социум имеется… А мы их трескаем! Чего ж после этого удивляться, что и мы друг друга – поедом?.. И нас инопланетяне не пощадят?
У кутюрье запел мобильник, он поднес трубку к уху, послушал; чувственно раздув ноздри, произнес: «Сейчас буду», встал, раскланялся, (при этом обнаружилось, что одет он, на шотландский манер, в клетчатый килт), - тысяча извинений, но ему необходимо немедленно отправиться по неотложному делу, - и тут же милостиво был отпущен.
- Как Даша, девочки? – повернувшись к Спирову, пустила поверх голов стрелу Ксюша, жена одного из журналистов, - мрачноватая смуглая особа, стриженная под мальчика.
Она явно метила в Майю. Спиров, скрывая досаду, отхлебнул из бокала, пожал плечами.
- Твоими молитвами.
Майя, не удостоив её и взглядом, отвернулась к поэту, подписывающему для неё экземпляр своей новой книжки.
- Кирилл у нас - последний романтик, - собирая внимание, Ксюша с улыбкой оглядела присутствующих. – Мало кто знает, что свою жену он украл. Как злой чечен.
- Интересно, - произнес хирург.
- Украл? – прогудела антрепренёрша. – Каким образом?
- Очень просто. Даша была замужем, жила в Питере. А Кирилл приехал туда в командировку. Шёл себе по улице, вдруг видит - у открытого окна первого этажа - девушка. Полумесяцем бровь. Ну, и всё…
- Что – всё? – рассмеялся актёр Вовчик. – А поподробнее?
- Ну, поднялся по лестнице, позвонил в дверь. Вышел Дашин муж, такой очкарик, потом сама Даша. Кирилл взял её за руку и увел...
- Как?!
- Так. Прямо в халатике и тапочках. Посадил в «стрелу» и увёз в Москву.
- Безумству храбрых поём мы нечто, - вздохнул поэт, поправляя на впалой кожаной груди шарф.
- Минуточку, - уточнил драматург. – А как же очкарик? Он что, не возражал?
- Ну, как это – не возражал? Но Кирилл его убедил. Он же у нас мастер разговорного жанра.
- Кто б мог подумать…
- Кирюш, это правда?
Спиров увидел со всех сторон устремлённые на него глаза, - одна Майя смотрела в тарелку, - откинулся на спинку стула.
- При чем тут я? Тут есть специалист по фольклору…
- Правда, правда, - подтвердил длинноволосый, носатый муж Ксюши. – Чего уж там…
- Вот я и говорю, - Спиров опрокинул рюмку, хрустнул огурчиком. - Народное творчество – это стихия. Ничего не поделаешь, процесс вышел из-под контроля…
Он покосился на Майю, но та, словно не слыша, что-то тихо говорила поэту, машинально передвигая перед собой на столе то тарелку, то бокал, то вилку.
- А что это никто десерт не пробует? – заполнил паузу Тигран. – А ну, навались, черти, не то я выброшу всё это на помойку!
За кофе принялись толковать о политике, - через пару месяцев предстояли выборы, - и, как всегда, о том, что выбирать, собственно, не из кого: среди кандидатов были чем-то получше прочих, а стоящего - ни одного.
- Какая разница, кто будет насиловать эту несчастную страну? – сопя и морщась, махнул рукой драматург.
- Народ стосковался по кованому каблуку, - вставил поэт, жуя лимонную дольку и морщась. – Причем сладострастно. Задницы чешутся, до того поджопника хочется. Весь наш женственный, если верить философам, этнос…
- А тебе не хочется? – поинтересовался Вовчик.
- Нет… но заодно и я получу, и ты. Если что, разбирать-то не будут. Всем достанется…
- Так ему и надо, этому сраному этносу, - угрюмо сказал до поры молчаливо сидевший сатирик. – Насиловали его семьдесят лет, как хотели, в особо извращённой форме, - и всё равно до сих пор каждый третий голосует за красножопых. Ненавижу…
- Тирания в наше время? Абсурд, - просипела сквозь кашель антрепренёрша. – В век Интернета… Попробуют закрутить гайки – сразу Запад отвернется, а нам без помощи – сами знаете… а им без Запада, где все бабульки по банкам заныканы, житья нету…
Всё, как всегда, ничего нового. При всей теплоте и порой даже горячности общения никто из этих людей по-настоящему не нуждался друг в друге, никто не никого не слушал, не работал на прием. Человек творящий зациклен на самом себе - вот почему в гостиной витает печальный дух одиночества. Зачем съезжаться и часами говорить обо всём на свете, - а, в сущности, ни о чём, - неужто из одной только тщеславной потребности посидеть на Олимпе, равным среди великих?
А, может, она просто разлюбила эти сборища? Год от году, захваченная стремительным исходом собственной жизни, она всё больше жалела времени на тусовки, от которых прежде получала удовольствие. Но дело было не только в ней. Исчезла новизна и то, что классик, а вслед за ним и Петруччио называли энергией заблуждения.
В своё время Майе стоило немалого труда привыкнуть к тому, что эти небожители, чьи имена в упоении твердит страна, в обыденной жизни так же обыкновенны и суетны, как самый дюжинный человек, - и часто даже куда обыкновенней и суетней: «Покуда не призвал поэта к священной жертве Аполлон, в событья суетного света он малодушно погружён...» Первым и самым большим разочарованием для неё был Мэтр и его окружение; что уж тут говорить об актёрах, этой гремучей, экзотической смеси аристократизма и плебейства? Да, актёры – дети. Сукины дети. Да, они - краткая энциклопедия своего времени. Болеют всеми его болезнями. Очаровательные и неверные, они идут за тем, кому улыбается фортуна. Простят всё, кроме поражения. Победы, победы! Сегодня, сейчас, любой ценой. Театр не знает «вчера», он живёт только сегодня – и сегодня же умирает, вместе с опустившимся занавесом…
Майя вынула из сумочки сигарету, встала, пошла к двери. Выходя, услышала голос Спирова:
- Да, эта страна безнадёжна… Жаль, возраст уже не тот, а то бы непременно куда-нибудь свалил, ей-богу…
На кухне повар, облаченный в нарядный пластиковый передник, складывал тарелки в посудомоечную машину. Увидев Майю, расплылся в улыбке, чиркнул спичкой. Майя закурила.
- Как дела, Коба?
- Спасибо, хорошо, - с готовностью ответил повар. – Очень хорошо. Работа есть – что ещё надо?
- Да, ты прав. Чего ещё?
Коба недавно приехал из Тбилиси. Привез семью, - жену и троих детей. Теперь он за них относительно спокоен, - кусок хлеба есть, остальное как-нибудь приложится.
- Вы покушали?
- Да, спасибо. Всё было очень вкусно. Особенно сациви. Как ты его делаешь?
Коба принялся, было рассказывать, как в прихожей раздался звонок, короткий всплеск восклицаний: «Я открою!» - «Сиди, я сама…» - «Кто бы это к самому разбору?» - и вслед за тем - тоненький голосок: «Вот, ехала мимо, решила заглянуть на огонёк!» - и смех, и гомон гостей. Даша, жена Спирова! Господи, этого ещё не хватало…
Майя прошла в кабинет; в одном углу бренчала гитара, в другом о чем-то спорили.
- Для женщины в принципе есть два пути, - либо ты Анна Каренина, либо Наташа Ростова, - говорила незнакомая девица с волосами, загубленными перманентом. – Либо страсть, и в этом иди до конца, либо ты самка, производительница детей, что тоже по-своему неплохо. Но надо выбрать, нельзя же сидеть на двух стульях, даже с такой жопой, как у неё…
- Женщина – друг человека, - усмехнулся вошедший следом за Майей Тигран.
- Я ей так и сказала – нет ничего выше любви! - запальчиво продолжила незнакомка.
- Есть кое-что повыше любви, - оторвавшись от журнала, возразил пожилой человек в очках с толстыми стеклами, - его Майя тоже видела впервые.
- Что, например?
- Жизнь другого человека.
- Выше любви – только пуп, - сказал Тигран. – И не надо усложнять. Как говорил один знаменитый артист, у меня с дамами разговор один - ложись!
Пожилой вздохнул и вновь погрузился в чтение; он был похож на человека, коротающего на перроне время в ожидании своей электрички. Майя вышла в коридор, наткнулась на Вовчика, который, приобняв за талию, тут же увлек её в сторонку.
- Котёнок, прости, это, конечно, не моё дело, - заговорщицки зашептал он, - но позволь тебе кое-что по-свойски… Я всегда обо всём узнаю последним, наверняка это уже далеко зашло…
- Вы о чем?
- … и этот сексуальный бронтозавр тебя уже закогтил…
- Эй, - сказала весело Майя. - Осторожней на поворотах!
- Не тронь чужого, - Бог накажет, - закончил актёр.
- Вот именно. Не лезь в чужое, - в тон ему повторила Майя. – Бог накажет…
Веселье, на короткое время взметнувшись, снова быстро пошло на убыль, начался разъезд; вечеринка, как свеча, оплывала и таяла на глазах, гости толклись в прихожей в поисках своих вещей. - «Значит, завтра в шесть на выставке у Житовского, 4-я Тверская-Ямская, 12, строение 2, вход со двора!» Кто-то уронил сумочку, по полу, гремя, покатилась пудреница. - «Чёрт, зеркальце кокнула!» - «Дрянь примета!» - «Тьфу, тьфу, тьфу…» - «Ты смотри, Тигран, опять у тебя обожрался, нагнуться не в состоянии!»
Майя, в окружении самых стойких, тех, кто всегда уходит последними, курила на балконе, сатирик мрачно рассказывал о поездке на Кубу; в дверной проем выглянул Спиров попрощаться с уходящими; улучив момент, поймал её взгляд и развел руками: вот такие вот пирожки с котятами, ничего не попишешь; она на мгновение устало прикрыла глаза: всё нормально.
Через пять минут Спиров и Даша уже сидели в машине. «Давай, я поведу, ты же выпил», - предложила она. - «Ничего страшного, пара бокалов вина…» - «Но мне же надо практиковаться, я специально приехала, чтобы отвезти тебя домой…» - «Ну, хорошо, - нехотя уступил Спиров, - только поаккуратней». Даша перебралась за руль, включила приемник, неожиданно громко грянул Джордж Майкл, Спиров сделал потише, машина вырулила со двора. «Тебе Майя Нечаева нравится?» - вдруг спросила Даша. – «В каком смысле?» - «В прямом». - «С чего ты взяла?» - «Ты на неё смотрел, как мужчина. На меня ты уже давно так не смотришь». – «Ну, что за глупости, - сказал Спиров, - включи поворотник».
6
Нечаевы жили в уютном, зеленом месте в двух шагах от киностудии. Потрепанная “тойота” Майи въехала во двор, образуемый стоящими покоем “сталинскими” домами, с трудом припарковалась, - похоже, машин в белокаменной скоро будет по числу её обитателей, - извлекла из багажника два объемистых пакета с провизией: когда отец запивал, все заботы по дому ложились на неё.
Видимо, избегая появляться среди своих в не должном виде, собутыльников он находил, главным образом, среди самого обыкновенного люда, населявшего их дом: Васильича хорошо знали, несмотря на сумрачный характер, любили, и “накатить” с ним почитали за честь. Вот и сейчас он, скорее всего, сидел у кого-нибудь на кухне за покрытым газетой или драной клеенкой столом, чокался граненым стаканом, закусывал добытым из банки огурцом и жареной, прямо со сковородки, картошкой - во всяком случае, дома его не было. В гостиной Майя обнаружила приметы холостяцкой трапезы, утыканные окурками пустые консервные банки и бутылки...
Не успела запихнуть продукты в холодильник, частыми гудками зазвонил телефон; на ходу опрокинув стул, подбежала к телефону.
- Алло!.. А, это ты, мама... Что у тебя? Да? Я очень рада...
Мамин голос, как всегда в последнее время, звенел: у неё всё хорошо, просто замечательно, но за этой жизнерадостностью Майя ощущала её тревогу за брошенных мужа и дочь. Мама вышла замуж. Мама счастлива. Но может ли она быть счастлива вполне, зная, какой ценой добыта её поздняя свобода жить, как заблагорассудится?
- У нас всё по-прежнему... Да, пьёт... Нет, не работает... Предлагали опять, но первый раз он явился пьяным, а второй вообще не пошёл... Что? Мама, он оператор, и если у него трясутся руки... Ну, хорошо, давай не будем... С чего ты взяла, что я тебя осуждаю?.. Нет, ты уж извини, отцов, в отличие от мужей, не выбирают... О чём ты говоришь? Да как он без меня? Если я не кладу ему в кофе сахар, он пьёт его несладким...
Внезапно спохватившись, Майя бросила взгляд на часы, поспешно включила телевизор.
- Ладно, не будем о грустном... Да, репетирую. Снимаюсь... Надо же кому-то зарабатывать! Мам, ты прости, тут начинается Кирина передача, я хочу... Я тебе перезвоню... Да... Пока!
На телеэкране раскрутилась компьютерная заставка с размашистым титром: “Плеер”, возник Спиров.
- Добрый вечер!..
- Здравствуй, здравствуй, Кир мордастый, - приветствовала его Майя.
- В эфире - очередной выпуск передачи “Плеер”...
- А то мы сами не догадались! Чем сегодня удивлять будете?
- У нас в студии - Нурлан Сейтахметов, гость из Казахстана, мы в прямом эфире ждем ваших звонков...
- Да уж позвоним, не сумлевайтесь, - заверила Майя.
Стукнула входная дверь, Майя вышла в прихожую.
- Привет, Толясик.
С детства она называла его не папой, а по имени, - так уж повелось. Отец безучастно кивнул и молча прошел на кухню: набрякшее, отяжелевшее лицо, на щеках - трехдневная щетина.
Майя полезла в холодильник, смастерила бутерброды, вынула из сумки бутылочку, наполнила рюмку. Толясик выпил, потянулся за добавкой.
- Хорошо, - Майя налила и убрала водку в холодильник. - Ещё половиночку - и всё...
Отец выпил, не закусывая, закурил, посмотрел в окно, - да так и остался сидеть, неподвижно и немо. Майя подсела поближе, положила ему руку на плечо.
- Толь, хватит квасить, притормозись, - заговорила она тихо. - Ну, что ты, ей-богу, как маленький? Все бабы такие, у всех после сорока крыша едет, что уж тут поделаешь?
Отец скрипнул зубами, - на скулах сыграли желваки, - хрипло, недобро рассмеялся.
- Нет, но ты-то хоть понимаешь, что он - осёл, ничтожество? Правда, осёл золотой...
Всегда виноваты те, от кого уходят. Жестокая, неприглядная истина, не каждый её примет, подумала Майя. Если ты в состоянии заменить собою весь мир - кто тебя покинет?
- Не надо... Тут никто не виноват. Считай, что мы с тобой просто попали под трамвай. И ещё дешево отделались, поскольку руки-ноги на месте. Это надо забыть, как дурной сон... Давай я тебе супчику...
Майя встала, поставила кастрюльку на огонь.
- Она меня предала, - упрямо произнес отец.
- При чем здесь предательство? Просто каждый индивидуй идёт в свою сторону, один - сюда, другой - туда, вот и получается врозь, поскольку все ищут-то разного. Вырастают из своих браков, как из детских штанишек. Пожилых женщин, детей, больных бросать неприлично, это так... Но ты ведь ни под одну из этих категорий, кажется, не подходишь? Ты у меня ещё о-го-го! О чём тут жалеть? Эту жизнь ты уже жил, есть возможность попробовать другую - разве не интересно?
Отец встал, прошелся по кухне.
- Она сделала большую ошибку...
- Имеет право! Помнишь? Человек за всё платит сам, и потому он свободен...
- Опять ты её защищаешь?! Твоя мать - просто дрянь с калькулятором вместо сердца! Знаешь, что она мне сказала на прощание? “Мы всё сделали правильно даже с точки зрения простой арифметики - теперь будут счастливы хотя бы двое, в противном случае были бы несчастны все четверо!”
Кажется, отец завёлся не на шутку. Майя достала из шкафчика скляночку валокордина, накапала в стакан.
- На, выпей...
- К черту! - оттолкнул он её руку. - Налей водки!
Майя покачала головой.
- Пап, ты меня прости, но, мне кажется, в тебе сейчас говорит не столько любовь, сколько задетое самолюбие... Конечно, обидно, когда от тебя уходят. Но тут ведь...
- Что мне делать? - перебил отец.
- Заведи себе молоденькую любовницу... Ты же у меня парень хоть куда, ещё и шестидесяти нет. Наплюй на всё и живи в своё удовольствие. Что, на ней свет клином сошелся? А главное - начинай работать... работа лечит, - ты это сам не хуже меня знаешь.
В дверь позвонили.
- Господи, кого это на ночь глядя?..
Отец посмотрел на часы.
- Это за мной.
Майя распахнула дверь - на пороге стояла... Виктоша - “Три эклера”.
- Вика? Привет... Что-нибудь случилось?
- Нет… я, собственно, к Анатолию Васильевичу.
В прихожую вышел отец, снял с вешалки куртку, наткнулся на недоуменный взгляд дочери.
- Фотографии получились - что надо, - неловко буркнул гостье. - Ты фотогенична... - и, глядя куда-то в угол, добавил:
- Буду поздно... Пока!
Хлопнула дверь. Майя невольно тихонько рассмеялась. Вот так номер! Я ему только подкидываю тему “клин клином”, а он, оказывается, уже... Но с какого боку тут Виктоша? Ведь у неё есть этот богатенький Буратинка, как его... Роман? А может, здесь что-то другое? Что?
Некоторое время Майя стояла, озадаченно уставившись в красочный плакат последнего отцовского фильма - гран-при в Венеции, приз в Локарно, - потом встряхнула головой, пошла в гостиную.
На телеэкране рядом со Спировым сидел молоденький лопоухий казах.
- Принято считать, - говорил он, заметно волнуясь, - что дикая природа эгоистична, однако известны случаи, когда отдельные особи жертвуют собой в интересах вида. В качестве примера можно взять брачный период маленьких степных антилоп-сайгаков. Он необычайно интересен и по-своему трагичен...
7
В павильоне, где в течение дня без перерывов шли съёмки, стояла тропическая духота. Пожилой, апоплексического склада оператор, отдуваясь, то и дело промокал багровую лысину, пока не догадался утвердить носовой платок на голове, завязав его уголки узелками, как обыкновенно поступают в наших широтах мужчины на пляжах. Его юный коллега в джинсовой кепочке, подняв руку, показал Спирову два пальца: до конца передачи осталось две минуты.
- Самцы схлёстываются в яростных поединках, - продолжал тем временем гость, - пока не определится сильнейший. Победитель кроет в одиночку всё стадо, - а это обычно около тысячи самок! - и, принесенный в жертву естественному отбору, от истощения гибнет...
- Потрясающе! - оживился Спиров. - Конечно, тут опасно проводить параллели с человеческим обществом, и всё же... Мы привыкли думать, что Дон-Жуан - это плохо. Но, может быть, он - не развратитель и не охальник, а, так сказать, благодатный дождь в засуху? И разве он, лучший из лучших, не кладёт свою голову на алтарь естественного отбора? И разве этот поступок не исполнен альтруизма?..
Гость вежливо кивнул, хотя было видно, что он несколько сбит с толку столь неожиданным поворотом темы; Спиров развернулся к камере.
- Было бы интересно узнать, что по этому поводу думают наши телезрители... А пока мы с вами прощаемся, всего хорошего, до встречи в следующую пятницу. Пока!
Тигран по лестнице сбежал в павильон.
- Размечтался, как же! Будут тебе писать, заказные бандероли высылать, держи карман шире. О чем тут спорить? Сайгак - это сайгак, а Дон-Жуан - это Дон-Жуан. Зачем тормошить людей, выбивать из-под них привычные понятия? Они терпеть этого не могут. Публика не любит познавать, она жаждет узнавать. Сколько раз говорить?
- Да, - устало кивнул Спиров, расстегивая взмокшую рубашку. - Ты прав. Каждому, кто хочет добиться успеха на телевидении, надо бы делать лоботомию.
- Не умничай, - поморщился Тигран, - мы работаем не для яйцеголовых, а для Марь Иванны и Иван Иваныча, которые с надеждой смотрят вверх.
- Так может, хватит уже прогибаться, а? - вспылил Кирилл. - И перед теми, и перед другими?!
Удивительное дело, которое уже перестало удивлять: давление сверху - его даже цензурой не назовешь! - под крики о реформах не только не исчезло, но и стало ещё более жлобским. Прежде правила бал идеология, теперь прессует рейтинг. Идеологию можно перехитрить, обойти, нащупать брешь в стене, поднимаясь вверх, от чиновника к чиновнику. Власть рейтинга тотальна, управы на него никакой, он - синоним денег, за которые покупают всё, - вплоть до самого же рейтинга, который теперь тоже товар.
Тигран и Кирилл искренне симпатизировали друг другу; если им и приходилось схватываться, они всегда четко ощущали черту, которую ни в каком случае не следует переступать. Спирова то и дело тянуло в поднебесье, - Тигран терпеливо возвращал его на землю: не журавль в небе, так синица в руке.
- Отстань, - отмахнулся Спиров, выходя из павильона. - Ты просто завидуешь моей красоте, уму и таланту…
- Особенно тому, что ты у баб нарасхват, - добавил Тигран. - Эта овечка - случайно, не по твою душу?
Пересекая многолюдное пространство коридора, преувеличенно раскованной походкой к ним направлялась подружка Илоны, Лёля, хрупкая особа в короткой “распашонке”, открывавшей, согласно последней моде, таинство девического пупка, - стиль “неглиже с отвагой”.
- Салют! – приветствовала их девица, натянуто улыбаясь. - Как жизнь?
- Удалась, - ухмыльнулся Тигран. – Поскольку мы снова вместе.
Лёля ухватила Кирилла за рукав, отвела в сторонку.
- Ну, - спросил Спиров. - Что случилось?
- Ты только не волнуйся, - произнесла девушка, дрожащей рукой прикасаясь к волосам, отчего продуманный беспорядок на её голове стал ещё очевиднее. - Дело в том, что Илона пропала…
…Илона свалилась на Спирова полгода назад, - случай, (идеальная сводня), свел их в спальном вагоне “Красной стрелы”. Войдя в купе, при виде телевизионного кумира Илона обомлела, мгновенно осознав, что ей выпал неслыханный выигрыш в практически беспроигрышной лотерее. “Какое счастие, и ночь, и мы одни”, - страстно пропел по радио тенор.
- Не желаете поменяться местами? – заглянула к ним седовласая женщина из соседнего купе. - У меня тоже сосед мужчина…
Спиров задумчиво поднял бровь.
- Нет, нет, - поспешила с ответом Илона. - Мне и тут, знаете ли, хорошо…
Им и в самом деле было не плохо в ту ночь, и ритм колес, уносивших поезд всё дальше от Петербурга, постепенно становился их собственным, и стаканчик на столике, вздрагивая, позвякивал о бутылочку виски, и звук этот становился всё тоньше, по мере того, как бутылочка опустошалась и они приближались к Москве. Нет, это не было первым путешествием Карениной и Вронского. Спиров ни на чем не настаивал; предупреждая его желания, Илона позволяла ему всё, - даже то, о чем он ещё не успевал подумать. Она была восхищена, он - очарован: юность попутчицы волнующе сочеталась с искушенностью, если не сказать - опытностью, хотя кого этим нынче удивишь? В моменты кульминаций Илона - редкий случай - плакала, чем поначалу сбивала с толку, а потом смешила Спирова; забавным казался и её дар словесного аккомпанемента, умение сплести воедино стихии грубоватой чувственности и юмора: “Ах, милый, чем выше интеллект, тем ниже поцелуй!..”
Встречи их до поры, до времени имели регулярный характер и происходили на квартире у Лёли, находящейся, в свою очередь, на содержании у некого состоятельного господина, обремененного обширным семейством, - в благодарность за что Лёля в скором времени была определена, с подачи Спирова, на телевидение, на не слишком хлопотную должность секретарши.
Между тем Илона, одержимая фантастической идеей прибрать Спирова к рукам, чем дальше, тем отчетливее сознавала, как мало это ей удаётся средствами, отпущенными природой, пока не решилась прибегнуть к хитростям и уловкам. Их небогатый арсенал в течение нескольких вечеров был подвергнут подругами строгой ревизии и целиком отвергнут, как негодный. План, на котором в конце концов остановились заговорщицы, выглядел наивным до глупости, но, за неимением лучшего - и ввиду возникновения Майи, о чьём существовании Илона до поры не подозревала, - был утвержден и принят к действию. Таким манером, пружина интриги уже стремительно распрямлялась: Лёля летела по городу в спировской “ауди” и, испытывая самое неподдельное волнение, говорила:
- Все эти дни после вашей встречи в казино у неё было жуткое настроение. Жаловалась, что сон пропал, потом пару раз видела её пьяной…
- Она же не пьёт, - удивился Спиров.
- В том то и дело! А сегодня позвонила её мама, говорит, вчера вечером за ней заехал на “бэхе” какой то мужик с огромным букетом роз…
- Кто такой?
- Не знаю! Мама его тоже видела впервые… Так вот, с тех пор о ней ни слуху, ни духу, дома не ночевала, ни звоночка, - ничего!
- А на работу ей звонили?
- У них ничего не добьешься, ни на какие вопросы не отвечают...
- Где их офис?
- Тут, недалеко, на проспекте Мира.
Лёля, оставленная поджидать во дворе офисного здания, в котором в качестве референта работала Илона, так и не узнала, какие усилия употребил Спиров для того, чтобы проникнуть на объект, охраняемый не менее ревностно, чем Пентагон, но уже через пять минут и она, и Кирилл, - Тот, Перед Кем Открываются Двери, - были допущены внутрь.
Илона вышла, как ни в чем не бывало, улыбчивая и словно даже слегка удивлённая: не понимаю, из-за чего, собственно, переполох, лично я цвету и пахну, чего и вам от всей души желаю.
- Выйдем, - негромко сказал Спиров, - так во времена его юности парни на танцах вызывали друг друга на улицу или в прокуренный сортир, - приглашение, чреватое неминуемым мордобоем, - и, повернувшись, первым двинулся к выходу.
- Никого я на уши не ставила, - пожала плечами Илона, когда они вышли на лестницу. - Зачем ты устроила этот хипеж? Что за дела? - повернулась она к подруге.
- Не отвлекайся, - ласково сказал Спиров. – Лучше скажи, где ты была всю ночь?
Илона вызывающе вздернула подбородок.
- Гуляла!
- С кем?
- А тебе-то что?
- С кем - ты - была? – не утрачивая безмятежного выражения лица, раздельно повторил Спиров. - Ну?
- С кем надо! Ты свою жену ревнуй, а я перед тобой не обязана отчитываться!
Не закончив фразу, ещё до лёлиного запоздалого “Илона!”, она уже явственно почувствовала перебор; мгновение помедлив, Спиров, полнясь удовлетворением, покивал и, пробормотав себе под нос: “в самом деле”, развернулся и побежал по ступенькам вниз.
Подруги переглянулись.
- Я, может, замуж выхожу! - пытаясь спасти положение, бросила вдогонку Илона.
Кирилл остановился, оглянулся; на его губах цвела улыбка.
- Детка, - сказал он мягко. – Кого ты грузишь? Я же старый воробей…
- Ты о чем? – зябко передернула плечиками Илона, уже понимая бессмысленность вопроса и предчувствуя разверзающуюся бездну.
- О том! Нет никакого жениха. И “бэхи” нет. И букетов роз – тоже... Решили дядю освежить?
- Но я, правда, замуж выхожу…
- И выходи! - осенил он девушку благословляющим жестом. – Выходи, чижик мой ласковый… Перо тебе в попку – и попутного ветра! Адье!
Спиров хулигански свистнул, сделал ручкой и, рассыпав каблуками звонкую дробь, слетел по ступенькам вниз, хлопнул дверью - и исчез.
Сглотнув слюну, Илона взглянула на подругу, та – на неё.
- Ты что, ему сказала?
- С ума сошла!? - учащенно моргая, вскинулась Лёля. - Конечно, нет!
- А как он понял? Как?! - глаза Илоны наполнились слезами.
-“Как!” - досадливо передразнила её Лёля. - Тоже мне, устроила лохотрон… Я тебе говорила, дура: Спиров – это Спиров!