Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается
| Вид материала | Документы |
СодержаниеКсения Сергеевна разливала чай, пытливо рассматривая дочь. Из маминых рук выскользнула чашка и грохнулась об пол. |
- Книга памяти, 11757.15kb.
- Плотникова В. И., заместитель директора по воспитательной работе мбоу многопрофильный, 211.21kb.
- О. Ю. Дыхание на каждый день или Учимся дышать правильно Светлой памяти удивительного, 2569.8kb.
- Автобиография йога посвящается памяти Лютера Барбанка, американского святого, 6716.77kb.
- Сияющая пустота Эта книга посвящается памяти Чогьяма Трунгпы Ринпоче, несравненного, 12391.07kb.
- Владимир Щербаков – Асгард – город богов (история открытия), 3133.08kb.
- Сергей Лукьяненко, 4074.17kb.
- Хозяйственный механизм общественных формаций. Избранное, 464.7kb.
- Всероссийская научно-техническая конференция «Повышение эффективности механообработки, 59.91kb.
- Дэвид Дойч. Структура Реальности, 4999.94kb.
Ксения Сергеевна разливала чай, пытливо рассматривая дочь.
- Что-то я только радости у тебя на челе не вижу. Ты что, из-под палки за него идешь?
- Ты же сама говорила: любовь и брак – это как божий дар и яичница…
- Ну, мало ли я глупостей говорила! Теперь-то я так не думаю. И тебе, кстати, тоже не советую… - Ксения Сергеевна подсела совсем близко, приобняла дочь. - Помнишь, как мы с тобой в детстве?.. «А если честно»?
- Если честно, мам, мне как-то всё равно.
- А ему? Андре твоему?
- Ему, естественно, не всё равно.
- Тогда это нечестно. С твоей стороны.
- Я от него ничего не скрываю. Всё говорю, как есть.
- Ну. А он что говорит?
- Ну, типа, стерпится – слюбится…
Ксения Сергеевна вздохнула, встала, принялась убирать со стола.
- Ну, что ты, мама? А как в старые времена было? Выдавали девочек замуж – согласия не спрашивали. А через год-другой, глядишь, и чувства появлялись. И семьи, между прочим, не в пример нынешним, крепче были…
- Ты сейчас кого убеждаешь – меня или себя?
Мама всегда безошибочно угадывала в её обороне самые уязвимые точки, и Майя всегда в таких случаях начинала вскипать.
- Я всё потеряла! Любовь, театр… Ни черта не осталось! Что же мне теперь, и от этого отказываться? Совсем на бобах прикажешь остаться?!
- Ну, что ж, поезжай, - помолчав, произнесла Ксения Сергеевна, и у её губ пролегла горькая складка. - Только ты не от страны, не от бед своих, а от самой себя бежишь. А от самой себя разве скроешься?..
Майя, нахмурившись, складывала – уголок к уголку – салфетку, сворачивала и разворачивала вновь.
- Какая же ты упрямая, - вздохнула мама. – Вылитая баба Аня. По три года со мной, бывало, не разговаривала… Вот и ты - ничего слышать не хочешь. Чужой опыт ничему не учит. Непременно надо собственный лоб разбить…
Ксения Сергеевна вплотную приблизилась к теме, которая весь день витала в воздухе, но ни разу затронута не была. Майя понимала это, однако упрямо продолжала молчать.
- Что же ты про отца-то ничего не расскажешь? – решилась, наконец, Ксения Сергеевна. - Как он там?
- Ты будешь смеяться, но он тоже женится!
Из маминых рук выскользнула чашка и грохнулась об пол.
- Да вы там сговорились, что ли?!
26
Служащая ЗАГСа – пышнотелая женщина лет тридцати с небольшим – была явно заинтригована появлением в её кабинете известного кинооператора, да ещё в столь пикантном сочетании с юной невестой; сам же известный кинооператор, к такого рода узнаваниям не привыкший, кажется, ничуть этим обрадован не был, а был даже, напротив, отчетливо раздосадован и испытывал неловкость. Перебрав поданные на регистрацию документы, пышка подняла глаза на сидящих напротив Анатолия Васильевича и Виктошу, приветливо улыбнулась.
- Так, с этим всё в порядке. Теперь нам остаётся только назначить дату регистрации.
Виктоша взглянула на Анатолия Васильевича, предоставляя возможность высказаться по этому поводу, но жених, как бы уступая инициативу, молчал.
- Не могли бы вы поставить нас где-нибудь, скажем, через недельку? Дело в том, что у Толеньки запланирован выезд на съемки, и мы бы хотели зарегистрироваться до его отъезда.
- Вообще, это у нас не поощряется, но, учитывая, так сказать, заслуги брачующегося, мы можем, в порядке исключения…
Пышка послала брачующемуся взгляд, исполненный восхищения.
- Мы до привилегий не унижаемся, - поморщился Анатолий Васильевич. – И вообще, куда нам спешить? Вернемся из экспедиции – распишемся. А то, знаете…
Но Виктоша, спеша закрепить успех, перебила:
- Большое спасибо. Нам все-таки, знаете, чем раньше, тем лучше…
- Отлично. – Служащая, пряча улыбку, сделала пометку на лежащем перед ней листе бумаги. – Через неделю, так через неделю… Как много у вас будет гостей? От этого зависит, какой зал заказывать – большой или малый…
Анатолий Васильевич и Виктоша ответили одновременно:
Анатолий Васильевич: Малый. Виктоша: Большой.
Пышка озадаченно перевела взгляд с жениха на невесту.
- Извините… Так, всё-таки, большой или малый?
Анатолий Васильевич и Виктоша переглянулись, взгляды скрестились, и в этой мимолетной дуэли победила молодость.
- Большой, - уверенно, смягчая победительный нажим улыбкой, повторила Виктоша.
- Что будете заказывать?
- Всё, - мгновенно выдала невеста заранее заготовленный ответ. – Весь пакет. По прейскуранту.
Анатолий Васильевич, отвернувшись, вздохнул. Средств борьбы с разбушевавшейся стихией он явно не видел.
Пышка, удовлетворённо кивнув, сделала у себя соответствующую пометку.
- И автомобиль? – уточнила она. - Есть лимузины представительского класса…
- Это которые с куклой на радиаторе? – испугался Анатолий Васильевич. - Не надо.
- Ну, Толенька…
- Не надо, - твердо повторил жених. И для верности добавил: - Я сказал – нет, значит, нет.
Виктоша капризно оттопырила пухленькую нижнюю губу, однако сочла за благо промолчать. Служащая протянула жениху какую-то бумажку:
- В таком случае, прошу пройти в кассу – и на этом все формальности можно считать законченными.
- Премного вам благодарны... – пробормотал тот.
Брачующиеся встали, направились, было, к выходу.
- Анатолий Васильевич, - неожиданно вслед им взволнованно произнесла пышка, - я хочу сказать, что для меня – большая честь, так сказать, участвовать в вашем… в вашей… Ведь на ваши фильмы я бегала ещё девочкой. Можно сказать, на них росла и формировалась…
В глазах Виктоши рассыпались искры удовлетворения – это была компенсация за не заказанный лимузин. Видя по лицу жениха, что говорит что-то не вполне уместное, пышка сбилась и умолкла; Анатолий Васильевич иронически оглядел её пышные формы, вежливо кивнул.
- Ну, что же, неплохо сформировались… - И с лёгким наклоном туловища добавил: - Будьте здоровы…
Когда вышли на залитое солнцем пространство перед ЗАГСом, жених неожиданно рассмеялся. Виктоша взглянула на него с недоумением.
- Это ещё что, - пояснил Анатолий Васильевич. – После одного из концертов к Макаревичу подошла группа лилипутов. Преподнесли цветы и сказали: «Спасибо вам огромное, Андрей. Мы на ваших песнях выросли…»
27
Спировский запой обычно длился не больше недели – но неделя миновала, а возвращаться домой он по-прежнему не хотел. Запершись в родительской квартире, он никуда не выходил – тем более, что в такие моменты в нём разыгрывались разного рода фобии – от вполне мизантропического нежелания кого-либо видеть до какой-то странной, необъяснимой боязни солнечного света, - и всё глубже погружался в состояние, как он это для себя определял, дрейфа. В такие моменты он испытывал ни с чем не сравнимое отвращение к самому себе; всё, чего он добился, достиг за годы и годы напряжённого труда, всё, что, наконец, сам он представлял из себя, казалось ему невыразимо жалким и мелким, - да, это было мучительное ощущение собственного ничтожества.
В глубине души Спиров сознавал, что не обладает подлинной оригинальностью. И, чтобы восполнить этот пробел, ему приходилось прилагать усилия для того, чтобы избранный им имидж парадоксально мыслящего и чувствующего плейбоя выглядел как можно естественнее - так фанат бодибилдинга истово наращивает мышцы, которые какой-нибудь деревенский парнишка владеет без всяких усилий, от рождения. И всё же - он знал, что маска не всегда плотно прилегает к лицу, что тонкий глаз безошибочно отмечает зазор. Но подлинный вкус – то, чем, благодаря отцу, обладала Майя - большая редкость, к тому же фон, на котором блистал его поддельный камень, не изобиловал драгоценностями, и уж, во всяком случае, умом он мало кому из коллег уступал.
С уходом Майи в его жизни разверзлась пустота, которой, должно быть, ха-ха, позавидовал бы сам синьор Торричелли, - и он, внутренне холодея, заранее предчувствовал, что заполнить её будет нечем. Отказаться можно от чего угодно – при условии, что взамен получаешь нечто лучшее, или хотя бы равноценное. Эрзацы в виде разнообразного, но невыносимо банального тусовочного набора тут не годились, - он уже прошёл этот недлинный путь вдоль и поперёк; тут требовалось что-то истинное, подлинное – но где его было взять?
Что было делать? Вернуть её? Но как? Для этого был только один способ - явиться к ней с чемоданом: я твой, и только твой, отныне и навсегда, - но и это было невозможно. И не только потому, что он не мог оставить свою семью даже в воображении, а главным образом потому, что в том же воображении не был состоянии составить из осколков их с Майей общего вчера мозаику их завтра. Спиров смутно чувствовал, почти знал, что в чем-то главном Майя его придумала, сотворила из него то, чем он на самом деле не являлся - и чем бы, вероятно, мог бы стать, при условии, что дух его сделал бы тройное сальто, - а вот сил на это он как раз в себе и не ощущал. Он никогда не переоценивал своих способностей к внутренним переменам.
Вот и сейчас, лежа на тахте и уставившись в потолок, Спиров вовсе не пребывал в прострации, а то ли продолжал свой непрекращающийся спор с Майей, то ли репетировал будущую встречу с ней. «У нас разные биологические задачи, - мысленно обращался к ней он. - Ты, как женщина, стремишься к тому, чтобы исполнить своё предназначение, произвести на свет дитя. А в меня природа, как в того сайгака, вложила другую программу - покрыть как можно большее стадо. Природа или Бог? Так почему Он должен меня осудить, коли сам меня таким создал? При чем здесь моральные категории?» – «Но, в отличие от сайгака, Бог послал тебе душу и интеллект, - возражала ему незримо присутствующая Майя, – должен ты от него чем-то отличаться?» - «Мы оба охотники - и ты, и я. Только охотимся на разное...»
Недельная небритость на его лице скрывала уже подзажившие следы драки. Из-за наглухо зашторенных окон трудно было определить, день сейчас или ночь. Собственно, какая разница? То тревожное и зыбкое, во что он время от времени погружается, давно уже не назовешь сном. Пространство вокруг усеяно пустыми бутылками из-под водки. Хорошо бы сейчас сдохнуть. Ах, как хорошо… Но так, чтобы не доставить хлопот ближним. А то приедут мама с папой, а тут издохший я, со всеми вытекающими… – здрассьте, пожалуйста! Даша, одинаковки – в рёв… Кто о них позаботится? Вот если бы без всего этого негатива – взять и аннигилироваться. Превратиться в какой-нибудь без цвета и запаха газ – и вылететь через вентиляционную решетку в пространство… Телефон звонит. Ну и чёрт с ним. Он всё время звонит. Даша, дочки… Дочки, Даша… Вот, опять трезвонит. Ага, теперь уже в дверь. В дверь уже – теперь…
Спиров отхлебнул из бутылки какие-то остатки - остатки - сладки! - и отвернулся к стене. Звонки в дверь сменились стуком, который по мере того, как стучащему изменяло терпение, становился всё громче; наконец, послышался отдалённый, усиленный эхом лестничной клетки голос Тиграна:
- Открывай, слышишь?! Открывай! Я знаю, что ты дома. Открывай, скотина!
Гневные крики также не произвели на Спирова никакого впечатления, и после короткой паузы продюсер сменил тактику.
- Я принес тебе выпить, - склонившись почему-то к замочной скважине, громко произнес он. - Я знаю, у тебя кончилась выпивка. Слышишь? Эй! Добавка пришла! Открывай!
Спиров секунду помедлил, нехотя встал, вышел в прихожую, открыл дверь, и в неё ворвался раскалённый добела Тигран. Ещё с порога он выдал длиннейшее армянское ругательство, которое Спиров также совершенно проигнорировал. Потом взял себя в руки и заговорил спокойнее.
- Ты что же это вытворяешь, паразит, а?! Сволочь такой… Убить решил, да? Зарезать?
Выражение лица Спирова ничуть не изменилось. Он молча протянул руку.
- Не дам я тебе руки, подонок. За все твои издевательства - не дам, - дрожащим голосом произнёс Тигран.
Но Спиров имел в виду совсем другое.
- Выпивка где? – хрипло спросил он.
Тигран горестно покивал, извлёк из портфеля бутылку водки.
- Ну, хорошо. Я дам тебе выпить. – Спиров протянул руку, но Тигран убрал бутылку за спину. - Только сначала я с тобой, скотина, говорить буду.
Спиров опустился на табурет, готовый ради обещанного вознаграждения переждать не слишком продолжительный монолог.
- Значит, так. Ты уже неделю пьёшь. Неделю! Знаешь, во что это мне обошлось? А, во что это обошлось Кошицу, знаешь?
Спиров молчал.
- И ты думаешь, он тебе это простит?
- Думаю, да.
- Почему это?
- Потому что он на мне неплохо заработал. И надеется заработать ещё. И ты тоже.
- Ну, хорошо. Когда ты собираешься выйти на работу?
- Никогда.
Тигран неожиданно перестал кипеть. Покоряясь неизбежности, вздохнул, достал из портфеля бутылку водки, кротко спросил:
- Стакан есть?
Спиров встал, пошел в комнату. Тигран, брезгливо оглядывая господствующий в квартире кавардак - за ним.
- Тоже мне, блин, Федя Протасов…
Сели, разлили, выпили, не чокаясь. Помолчали... Тигран искал слова – совсем другие, идущие от сердца.
- Ну, ладно, - наконец, тихо заговорил он. - В конце концов, мы с тобой не только партнёры, но и кореша. Запутался в бабах – с кем не бывает? Я всё понимаю. И не буду на тебя давить. Отдохни, разберись, кого тебе надо – эту или ту. Я подожду... Но только недолго. Три дня тебе хватит?
Спиров молчал.
- Ты же знаешь – в нашем деле надо крутить педали. Иначе упадёшь… да так, что костей не соберешь. – И добавил, стараясь говорить предельно мягко: - Хватит ребячиться, Кира. Ей-богу, взрослый человек, а ведешь себя, как пацан.
- Ты меня не понял, - сказал Спиров. - Я ухожу из ящика. Не хочу работать на телевидении. Сечешь пафос?
- Что за приколы, Кир? – растерялся Тигран. - Как это – ты уйдешь из ящика? Куда? Ты же больше ни хрена не умеешь… Почему?!
- Потому что меня это достало - выдавать на гора говно. И кормить этим говном людей. Потому что я уже и сам превратился в это самое говно! От меня уже смердит!
Тигран усмехнулся, принюхался.
- Что-то не чувствую…
- Потому, что ты и сам такое же говно!
Тигран почему-то не обиделся. Мгновение поразмыслив, вздохнул, хлопнул ладонями по коленям, встал, взял портфель.
- Так… Ну, ладно. Разговор окончен.
От двери он обернулся.
- Рефлексией твоей и прочими фокусами я уже сыт по горло, - устало проговорил Тигран. - Хочешь свалить? Вали! Приседать и хрюкать возле тебя не буду - вольному воля. Но у нас контракт, и ты его отработаешь. Иначе дело будешь иметь не со мной, а с Кошицем. Что такое Кошиц, думаю, тебе объяснять не надо? Вот и чудно… Значит, запомни: в пятницу – послезавтра, слышишь, послезавтра! - у тебя прямой эфир. Чтобы был, как штык. И трезвый! Ясно?!
Хлопнула входная дверь. Спиров лежал всё в той же позе, уставившись во что-то невидимое, - так, словно и не было у него только что никакого визитёра.
28
После расставания со Спировым, как это всегда бывало в разломные моменты её жизни, Майе снова стал являться во сне Топтыгин. Проснувшись, она снова и снова перелистывала его дневник.
8 июня.
Вот и злата Прага! Прелестный город, зеленый и старинный, тихие, спокойные, самодостаточные чехи, тепло, солнце... чего ещё желать? В гиды мне дан Игорь - милый человек, живущий здесь так давно, что от чеха совершенно неотличим.
Кладбище с русским храмом, - здесь похоронены мать В. Набокова, жена генерала Брусилова, Аркадий Аверченко, власовцы (все в одной могиле) - многие, многие русские. Весь день на ногах по жаре на двух грейпфрутах и стакане минеральной воды. Сил много, настроение легкое, мыслей (мышлёнок, как говорят чехи), почти нет.
В тридцати минутах ходьбы от меня - великолепный ботанический сад. Провожу там основное своё время.
Ездили с Игорем в Карловы Вары: прелестные места, природа девственна, (леса, поля, деревушки, маки яркие вдоль дороги, хмель, пивоварни.) Городок среди холмов малюсенький, уютный, речка посредине, косяки форели в ней. Люди большей частью пожилые, много иностранцев, в том числе и русских. Магазины, кафе, сувениры, сувениры...
По дороге Игорь рассказывал о себе. У него хорошая голова, трезвая, светлая, но безалаберен к своему организму - обжора, мясоед, брюхо отрастил к 35 годам. А душа теплая, в чем-то грустная. От него ушла жена к другому, забрала дочку и ещё родила, а Игорь, - чудак, право! - всех жалеет и подкармливает.
10 июня.
День ознаменовался посещением Пражского града. Собор св. Витта - грандиозен! Весь град удивителен - впечатляет своей 10-вековой историей, сочетанием и смешением стилей, грандиозностью построек - и событий, которые эти постройки видели. А Злата улочка! А дом, где жил Кафка, а мастеровые с их дивными поделками! Ах, Прага, Прага! Уже хорошо знаю твою Трою, Бубенек и Кампу. И всё так пестро, шумно...
Наблюдая за чехами, понял, что они не только тихие, мирные, самодостаточные люди, но также и скучные, ленивые обжиралы, - ни искры, ни огня. Сонное царство, господа чехи! (Это не критика, а констатация.) Не то, что рашен-колобашен. Но там другой перебор...
Осваиваю старый город - Старо место и Малу страну, поднимаюсь на смотровую площадку ратуши, захожу в собор св. Николая, (гуситская церковь), глазею на народные промыслы на Староместской площади, где по старинке чеканят монеты, куют чугунные поделки; где художники, керамисты, прикладники творят на потребу туриста.
Живу словно под колпаком, занимаюсь только собой, без каких бы то ни было обязанностей, (чего не было во всю мою жизнь), - и, тем не менее, занят весь день, ни минуты свободной. Сплю относительно немного - 5-6 часов, иногда и меньше. Чувствую себя весь день прекрасно, никакой тяжести в голове, (как было много лет по утрам), а ведь уже почти год обхожусь без кофе и черного чая! Иногда возникает мысль - смогу ли жить так же полноценно, если не будет времени «ломать» тело с такой тщательностью? Но, поскольку ничто тревожное во мне сейчас не задерживается, то и эта забота вскоре улетучивается, и я опять спокоен: «Будет день, будет и пища». Не припомню, чтобы когда-нибудь я жил так же светло, ровно и спокойно, не оглядываясь назад и не забегая вперед...
Ямочка звонит каждый день, она репетирует в Москве и снимается в Одессе; единственно, кого мне сейчас не хватает - это её…
Неделю подряд Майя выслушивала по телефону восторженные рассказы о прелестях чешской столицы. А потом его телефон вдруг перестал отвечать. Вначале подумала: мало ли, уехал в пригород, заночевал в отеле. Выждав два дня, забила тревогу, подняла на ноги, кого только было можно, с помощью Игоря обзвонила всё клиники Праги и, наконец, дознались: Топтыгина увезла “скорая” с острым приступом гепатита. Никто ничего не мог понять. При чем тут гепатит?!
Первым же рейсом Майя вылетела в Прагу, прямо из аэропорта примчалась в больницу. При виде неё у Топтыгина едва хватило сил на то, чтобы удивиться. Однако, через час он встал. Через два - вышел с ней во двор. Через три - уже смеялся над тридцатью тремя своими несчастьями. «Ты меня спасаешь, - твердил он. Я буквально оживаю. Может, тебе заняться экстрасенсорикой - при твоей-то энергетике?»
Гепатит анализами подтвержден не был. Узнав об опухоли, чешские врачи сразу поняли: причина в другом, - в печень пророс метастаз...
Карточный домик Полины Леопольдовны рухнул. Сама генеральша, как и следовало ожидать, осталась в стороне. Прихлопнуло только их; они снова остались вдвоем - наедине с бедой. На этот раз – неотвратимо близкой…
Человек приходит в этот мир и уходит из него один. Одиночество – главная составляющая жизни, её первоэлемент. Оно тотально и, следовательно, непобедимо, думала Майя, пока укрытый пледом Топтыгин спал рядом с ней в самолете. Единственное, что способно одолеть одиночество - это любовь. Но и любовь жива, покуда живы любящие. Она конечна, как конечен сам человек. Все обречено на поражение - торжество коснеющей плоти над некогда пламеневшим духом. Оно неизбежно, как неизбежна смерть, - худшая из неудач, постигающих всё живое...
20 июня.
Пережил десять дней, которые потрясли мой мир и рассыпали всё, что мы с бабулей строили девять долгих, тяжких месяцев: моё «выздоровление» - не более, чем затянувшийся блеф.
Вернувшись в Москву, пошёл к Стрижаку (участковому онкологу). Он меня осмотрел и сказал: рецидив, нужна срочная «химия» или можно готовиться к смерти. Поехал к Дубцеву - тот после анализа крови и УЗИ подтвердил: рецидив, быстрее «химичить». А как? Кровь плохая, печень структурно поражена, внутри - «узел». Значит, «химия» отпадает… Весело!
Паника моя, надо отметить, длилась недолго, всего несколько часов, потом взял себя в руки и ринулся в бой: пусть, несмотря ни на что, будет «химия», перенесу её сейчас легко, - ведь «чист», как никогда. Поддержали меня, как могли, все - и Ямочка, и Илья, и друзья...
Ямочка, свет мой и радость. Какие дорогие слова я от тебя услышал, - за все двенадцать лет не было такого. Нам с тобой удалось то, о чем многие только мечтают, - брак без порабощения, - ни друг другом, ни пошлой рутиной. Почему в этот жуткий час ты заговорила... о нашем венчании? И как случилось, что именно это так вдруг поддержало меня? Я - плохой христианин, верю в переселение душ и многое другое, несовместимое с православием, мне не по душе любая ортодоксия и куда ближе, симпатичнее какой-нибудь буддизм, но другой веры я никогда не хотел и не хочу, этот выбор за меня сделали мои предки, - уйду отсюда тем, кем были они. Но ТАМ, - я это теперь знаю наверняка, - когда-нибудь мы снова будем вместе...
25 июня.
Господи, как тяжело-то! Вот он - отходняк. Как муторно на душе... Где-то глубоко внутри поднимается неверие в свои силы, в правильность избранного пути, (узел на левом плече явно увеличивается).
Настоящая тоска выкрасила мир в грязно-серые тона, утратился смысл существования, захотелось выть, укрыться за чьей-то надежной спиной, уткнуться куда-нибудь и замереть... ничего больше не достигать, не преодолевать...
Да что с тобой? Все в мире совершается по справедливости, сообразно естественному порядку вещей. И тот, кто его не приемлет, будет попросту сметен. Но одно дело - понять, а другое - принять...
17 октября.
Завтра - день моего рождения. Не бог весть, какой праздник, но отчего-то всё вспоминается прошлогодний. Откуда был тогда свет, легкость, покой, эмоциональный подъем, колоссальная вера в себя, в жизнь, в хорошее, - откуда черпал силы? И куда это постепенно уходит? И почему? Неужели и в самом деле прав Хаксли и всё, в том числе и оптимизм - всего лишь химически обусловленная вещь, действующая до тех пор, пока я «кручу педали»: голодаю, двигаюсь, чищусь?! А как же дух и его сто крат воспетая способность, - и даже обязанность! - торжествовать над плотью? Выходит, плоть непобедима и, рано или поздно, торжествует над духом?! И от человека в его жизни, по большому счету, ничего не зависит? Или так происходит только со мной, потому что я - слабак?! Но разве я - слабак? Разве каждый сможет пройти мой путь, чтобы выжить?!
Бессмысленно, бессмысленно всё. Спрашивается: к чему эта жизнь, если тлен в ней первичнее духа?!
Впервые появились и стали назойливыми мысли о самоубийстве. Я их гоню - это результат слабости и неверия. Логика бессильна...
Спокойно! Что делать?
Вернуться в Марьинское, в бабушкин концлагерь - в холод, голод и пытку движением? Это приостановит рост опухоли, но, боюсь, такая жизнь горше самой смерти. Даже если силы на ещё один подобный зигзаг продолжительностью в год-другой у меня есть, - мне не нужна твоя ложь, хитрожопая бабуля, я зачеркиваю её, и вместе с ней заодно - и себя...
Ничего не делать, жить спокойно и чисто, сколько Бог даст? Красиво, благородно и, наверное, не так трудно.
Окончательно отдаться медикам? Пусть отравят лекарствами и ждут, что победит: организм или химикаты? Но безволие и пассивность - это унизительно. И ещё - я им не верю!
Что предпочесть? Думай!
Майя металась, изо всех сил ища способ помочь, и вскоре оказалась в странноватом заведении, пышно именовавшемся как Институт милосердия и целительства.
С полдюжины экстрасенсов в течение нескольких дней по очереди колдовали над Топтыгиным: загадочные пассы со свечами сменялись медовым массажем, специалистка по снятию родовых проклятий вставала на место целительницы при помощи глины, - от этого хоровода у неё у самой голова шла кругом. Топтыгин терпеливо всё сносил, но Майя видела, что ничего хорошего от хлопочущих над ним тёток он не ждет; выбрав момент, он шепнул украдкой: «Пойдем отсюда, это всё выброшенные деньги...»
И они ушли. Сколько было потом этих целителей!
Придворный лейб-медик какого-то, с утраченным именем, короля Тибета, человечек с внешностью провинциального главбуха, - он принимал их в буддистском храме Питера, снабжал какими-то таинственными травяными шариками, от которых не было ровно никакого толку.
Брутальный У-Вэй-Синь, - несколько комнаток в подвальном помещении районной поликлиники где-то в Бибирево, забитые больными стариками, взрослыми и детьми, - теми, кому, как и им, больше никто не мог помочь. Китаец общался жестко, нелицеприятно. Часто - просто непонятно, словесным пунктиром. Похоже, как врач, он что-то знал и умел. Но что именно, - узнать им так и не довелось. Методика высокодифференцированных способов мощного стимулирования сил организма с целью излечения - вот как кучеряво это называлось. Выравнивание энергий между полушариями головного мозга с помощью пяти загадочных дань-тянь (концентрация каких-то непостижимых пяти энергий). Физические упражнения по методу Тайцзы-цигун-терапия. Звуковая цигун-терапия. Императорская формула очищения кишечника. Мед и аскорбиновая кислота утром, солодка и имбирь - вечером. Грецкие орехи, жареные в растительном масле с медом. Иголки, ввинченные в ладонь. Вакуумная банка - на шейный отдел позвоночника. Прилепленные лейкопластырем на кисти и стопы крупинки гречи... Ходить больно? Очень хорошо! «Если больной ждет излечения со стороны, - от врача, кого-нибудь или чего-нибудь другого, - он не уважает себя. Сам! Только сам!..»
Китаец держался холодно, кудесничал, высказывался полунамеками, ни одну мысль не доводя до конца. Хотел разозлить и тем самым мобилизовать на борьбу с болезнью? Или понимал, что ничего объяснить невозможно? Не преодолеть пресловутой пропасти между Востоком и Западом? Но Россия - страна промежуточная между Европой и Азией, и жизнь человеческая здесь так же ничего не стоит, как и в Китае...
С Топтыгиным он вёл себя особенно жестко, в конце первого цикла не сказал, как другим: «Приходи ещё». Это означало: настоящий профи на бесперспективных больных не затрачивается...
Господи, сколько шарлатанов паразитирует на больном теле человечества!
10 ноября.
Юрасик Волков, видимо, решив как-то развлечь, потащил меня в группу психотренинга Виктора Короткова. Что это такое? Если попросту – талантливо интерпретированный и примеренный к сегодняшнему дню старина Фрейд. Коротков так Коротков. Надо же Ямочке когда-то отдыхать от меня.
Притащились в какой-то ДК. Публика самая пестрая, в основном молодняк. Сам Коротков – лысеющий хохотун слегка за пятьдесят. Сборища свои называет по-казачьи - «круг»: пришедшие усаживаются в кружок.
Что Витя (он сам настаивает, чтобы всё, независимо от возраста, обращались и к нему, и друг к другу по имени и на «ты»), делает со своими «кружковцами»? Знакомит с основами психоанализа, - как функционирует и взаимоотносится с другими человек. С типологией характеров – все мы делимся на мышечников, уретральников, анальников, кожников и т.д. Устраивает всевозможные психологические практикумы, разыгрывая те или иные житейские ситуации. И тем самым помогает избавиться от комплексов. Прошедшие коротковский «круг», как правило, делают потрясающий рывок в профессии, в личной жизни.
Интересно. И как-то забываешься. Как говорил один старичок, мой сосед по палате: «Если не можешь победить болезнь, постарайся уютненько устроиться внутри неё». Устроиться уютненько… уютненько… ненько… ко… о-о…
15 ноября.
На сегодняшнем «круге» Коротков высказал занятную мысль: болезнь иногда возникает оттого, что даёт болящему некое «привилегированное» положение. Например, жена решила расстаться с мужем. И он заболел по той лишь причине, чтобы она не могла его оставить. (Разумеется, решение происходит на подсознательном уровне. Никто не говорит: «А дай-ка я заболею, и тогда посмотрим, куда она денется!») Стало быть, если говорить об излечении, вопрос в некоторых случаях стоит так: а в состоянии ли заболевший отказаться от тех «преимуществ», которые даёт ему болезнь?
Но если это так, то подсознание человека принимает и другие решения, в том числе: «А не пора ли мне умирать?» И соответствующим образом распоряжается. Ведь сколько примеров, когда больной не «уходил» прежде, чем не заканчивал какие-то важные земные дела, связанные с близкими, детьми, работой?
В таком случае, не лучше ли смириться? Разве в этом есть что-то постыдное? Смириться – не значит капитулировать. Ведь есть же разница между смирением и тупой покорностью судьбе? Смирение - духовно осознано, избрано; покорность не подозревает о существовании выбора. В книге твоей судьбы записан именно этот финал. И другого, видимо, не будет. Ты боролся, пока были силы. И теперь имеешь право сложить оружие, - и уйти… Но не по своей воле, а когда придет твой час. Гоню от себя мысли о самоубийстве, хотя они часто так соблазнительны. Яд или пуля, - это вполне безболезненно. Но что будет с мамой? С Ямочкой? А с другой стороны, - не будет это ли для них облегчением и благом? Просто я боюсь. Боюсь, что ТАМ будет ещё хуже. В наказание за малодушие…
Пришла любопытная мысль - а не является ли наш мир адом какой-нибудь другой планеты?
7 декабря.
Стал слышать окружающее - именно слышать мир, а не то, что хочется из него услышать. Замечаю, что другие слышат только избирательно, и я такой был. А мир, оказывается, наполнен массой других звуков и смыслов. Постепенно спадает какая-то пелена с глаз, ушей, мозга...
Вчера Коротков предложил мне стать второй персоной в его центре, взять сразу «круг» и работать. Систематизировать его растрепанные наработки по 8 типам. Смотрели дискету с наработками, на прощание дал книгу З. Фрейда «Эротика и психоанализ» и «Учение о характерах» (издано в Стокгольме в 1986 году.) Я, в свою очередь, предложил ему несколько идей по части усовершенствования «круга», в том числе использование видеосъемок.
Сегодня днем голубь бился снаружи о стекло, - очень плохая примета, в народе говорят - к покойнику. Ямочка, бедная, побледнела, бросилась отгонять птицу…
Постепенно начинает спадать энтузиазм друзей. Раньше редкий день проходил без того, чтобы кто-то не забежал, а теперь по неделям – пустота и безлюдье. Никого не виню, у всех своя жизнь, а любое горе, в особенности чужое, быстро теряет остроту. С другой стороны, это даже к лучшему, - уже нет сил ни делать вид, что всё хорошо, ни рассказывать, как плохо.
Каждый вечер выпиваю по стаканчику-другому сухого красного вина. Снимает тяжесть в эпигастрии. А если ещё и зажечь свечу, то и вовсе делается легко и просто. На какое-то время…
Надо бы написать маме, которая до сих пор ничего не знает.
15 декабря.
Принять себя вчерашнего, принять себя сегодняшнего, - вот в чем мудрость. Не сравнивать, не говорить: тогда я был глупее (умнее), лучше (хуже), проще (сложнее). Не сравнивать себя и с другими, не желать походить на кого-то, даже очень хорошего. Зачем? Ты неповторим, как все люди.
Не оставлять дела незавершенными, даже мелкие. Держать в порядке вещи, архив, отношения с людьми. Каждый день жить, как последний. А назавтра радоваться ещё одному дню!
Рассказ Дубцева о его пациенте. Мужчина 75-ти лет «схватил» на работе очень высокую дозу радиации, выжил и при жестоко разрушенной «физике» живёт уже 30 лет, - на голом энтузиазме, из одного только страстного желания жить. До сих пор имеет любовниц, каждый раз рискуя не встать из постели... В перерывах между вызовами «скорой» живёт полнокровной жизнью, много и с интересом работает. А сколько людей и моложе, и здоровее его пребывают в унынии или спячке!
Топтыгин, который ночами ворочался и стонал, настоял на том, чтобы она спала отдельно. Майя подчинилась, но ночами всё равно лежала в противоположном углу комнаты без сна, чутко вслушиваясь в то, как он скрипит зубами от боли и тихо что-то бормочет, словно кому-то жалуясь. Временами её посещало зыбкое ощущение того, что всё это происходит не с ними, что это лишь какой-то дурной сон, морок, который вот-вот пропадёт, рассеется, и всё станет, как было…
6 января.
Переживаю жуткое время: самое страшное, практически непереносимое - это калейдоскоп мыслей и фантазий о том, что завтра... через неделю... через месяц... я буду всё так же сидеть и - ничего, кроме боли, боли, боли и немощи, и безысходности. Эти мысли и картины я не могу отключить ни днем, ни ночью, ни даже - во сне! Мучаюсь сам и мучаю Ямочку, что ещё тяжелее... заколдованный круг, где всё против меня.
Разумом понимаю, что спасти меня сегодня может только смирение и тишина в душе, но эти состояния сегодня для меня недостижимы. А тот вихрь, та буря, тот хаос, которые сегодня переживает моя душа, - страшнее и непереносимее этого я ничего до сих пор не знал. Пишу в слабой надежде, что это поможет мне успокоиться и смириться, посмотреть на всё с юмором - или не знаю, что ещё...
Куда делись все твои достижения: умение жить, чувствовать, радоваться сегодня, не сравнивая этот миг - с прошлым и будущим? Как смеет какая-то примитивная боль нарушать покой твоей души? Кто дал тебе право превращать жизнь твоих близких - в ад? Разве мало ты видел в жизни хорошего? Разве не жил ты сорок лет привольно и без забот - так, как тебе хотелось? Разве мало горя и бед ты видел вокруг? Разве мало доброго сделал людям? Так почему же сегодняшний день кажется тебе таким лихом, и почему ты не можешь понять простую истину: «каждому воздастся по делам его?!» Не можешь же ты отрицать, что ОТТУДА виднее, кто есть кто?!
Смирись, терпи, найди в себе силы уйти спокойно, достойно и просто.
16 января.
Господи, как много может вынести человек! Сколько раз казалось, - вот он, край возможностей, дальше терпеть нельзя, выше сил, - и всякий раз предел отодвигается, - и мукам, и терпению. И оказывается, - можно ещё и дышать, и жить. Значит, и вправду Бог не посылает крест не по силам?
Всё думаю, - что я делал не так, в чем была ошибка? Чья вина? Но разве кто-то виноват? Я сам, разочаровавшись в официальной медицине, шёл не туда и только понапрасну терял время.
По порядку. Одиннадцать месяцев моего «лечения» у генеральши. Жестокая монодиета в сочетании с ходьбой, бегом, охлаждением, купанием в проруби, йогой, отрывом от дома, семьи и работы...
Идея была своевременна и неплоха, но слишком затянулась, (думаю, на всё про всё в таком жестком варианте не должно было уйти больше 30-40 дней), - и стала антифизиологичной. Уже в октябре-декабре я в глубине души понимал, что переступил грань дозволенного. Рисковал во имя выздоровления, да и Полина Леопольдовна применила неслабую психологическую атаку. Кто из нас свалял дурака? Я, разумеется. А кто безнравственен? Она, она, богиня моя прошлогодняя!
С разных сторон всё больше и чаще слышу о хирурге Макарове. Говорят, просто чудодей, берет онкологических больных 3-4 стадии, практически безнадежных, удаляет опухолевые ткани и метастазы по максимуму, потом проводит мощную иммунотерапию сразу по нескольким направлениям. Раковые клетки больного использует для выращивания индивидуальной вакцины. Использует также два спец. вируса, которые «уродуют» раковые клетки и делают их «узнаваемыми» для клеток-киллеров. В результате происходит уничтожение метастазов с помощью иммунной системы больного.
Опыт работы - 2 года, но пациентов – хоть отбавляй. Эффект положительный в 80% случаев - это просто фантастика! Тем, от кого уже отказались медики, Макаров возвращает полноценную жизнь, - люди работают и даже занимаются спортом. При этом сам не онколог, а общий хирург. Разумеется, академическая онкология его не признает, считает шарлатаном, но ему всё это до фонаря. По слухам, это тот редкий случай, когда человек влюблен в своё дело, а не в самого себя.
Кажется, это мой последний шанс…
Конечно, они не могли им не воспользоваться.
Макаров, - крепкий, кряжистый, улыбчивый человек за сорок, - обследовав Топтыгина, сразу предупредил Майю: об излечении не может быть и речи. Процесс генерализовался и вышел из-под контроля. Но попробовать стоит, - с тем, чтобы продлить и срок, и качество жизни. «Если вашему мужу суждено прожить год, – он проживет два. И не лежа в постели, а сражаясь, как и положено мужчине…»
Сражаясь - это значит: страдая и мучаясь? Опять бессонные ночи, больничные палаты, - и боль, боль, боль… Хорошо ли, правильно ли длить всё это? Говоря так, тот же Илюша только озвучивал её собственные сомнения. Но, как бы там ни было, решать, как и в случае с генеральшей, предстояло не Майе. И опять она не сомневалась в том, каким будет его выбор…
За полгода он перенес три операции и три массированных курса химиотерапии, и объём каждой из них превышал обычную норму в несколько раз. Вынести это было практически невозможно. Но он прошел и через это. Какой ценой, - об этом знали только двое: он и она…
Вопрос о цене, - уже вполне конкретный, выраженный в твёрдой валюте, – всякий раз перед очередной операцией деликатно поднимал сам Макаров. «Наша нищенская медицина… ничего нет… лекарства дороги… всё покупаю на свои…» Майя снова безропотно вручала конверты – и видела в его глазах тот же лукавый огонёк, что прежде - в глазах старухи-генеральши. Всё, что она отчаянно зарабатывала в эти годы, исчезало в этих конвертах, ещё и в долги влезать приходилось. Но разве могла она озвучить то, что кричало в её душе: да как же можно делать бабки на человеческом горе, господа?!
3 июня.
Понимаю, что шансов пережить это лето у меня почти нет, если дотяну до осени, - это будет Чудо! Понял и то, что теперь, когда я сделал всё, что от меня зависело, и обрел покой и счастье (пусть совсем не продолжительное), мне совершенно не хочется умирать! Я жить хочу! Я люблю всё, что меня окружает, вижу и человека счастливого, и мающегося бедой, травинку вижу, она трепещет, а как по утрам птицы поют! Звонко-звонко! И эти звездные ночи! Последние в моей жизни?
Паники нет, - напротив, я ощущаю, что именно сегодня могу встретить смерть достойно, и постараюсь не омрачить перед уходом жизнь Ямочки и близких, не утратить свет и покой, которые так неожиданно дарованы мне Богом. Господи, не оставь меня...
«Легкой жизни я просил у Бога, легкой смерти надо бы просить...»
18 июня.
Все вытерплю, кроме боли, адских ночей, их бешенства и агрессии, когда я - не человек, а раненное животное. Я уже не прошу: усыпите, чтоб не услышать в ответ: терпеть надо до конца! Кому это надо!? И зачем? А если я не могу больше терпеть ни капли, - не то, что до конца?!
Майя настояла на том, чтобы мама узнала правду - сколько можно было лгать, что у них всё в порядке? Никого ни от чего не нужно отгораживать: это их общая судьба, общий путь, который и пройти надо вместе…
Наконец, приехала его мама – и, увидев всё, от ужаса потеряла речь, слегла с гипертоническим кризом. Майя металась между ними, то одному, то другому по очереди вызывая «скорую»...
Приезд мамы не помог, а только всё осложнил. Через неделю у неё восстановилась речь, но… пожилой человек – это пожилой человек. Когда Топтыгин от боли срывался на неё, бывал раздражителен или молчалив, она по-детски обижалась. Куда подевалась их душевная связь, о которой он так часто говорил?
Он вынужден был скрывать от мамы, как ему плохо, - через час это заканчивалось у неё сосудистыми спазмами, а он, - врач! - не был в состоянии при этом даже измерить ей давление. И это его истощало и опустошало …
7 июля.
Ямочка прячет от меня таблетки со снотворным. Если раньше я обходился одной инъекцией омнопона в день, то теперь и трех явно не хватает.
Жизнь уходит в песок…
Надо было как-то бороться с болью. Как? Попросту увеличивать дозы наркотиков? Но это означало медленное убийство. Майе рассказывали о враче, который давал престарелым онкологическим больным столько наркотиков, сколько они просили. И старики благополучно переселялись на тот свет в течение недели. Может, учитывая обреченность пациента, так-то оно и лучше – к чему затягивать неминуемую развязку? Но доктор должен лечить, а не убивать, пусть даже в благих целях, пусть даже по настойчивой просьбе смертельно измученного недугом больного… Хотя и тут не всё так ясно и просто, учитывая тот девятый вал дискуссий, что вызывает нынче в мире проблема эвтаназии. Да, жизнь человеку дает Всевышний, и никто иной не вправе ее отнять. Но ведь недаром говорят: «Богом забытый»… А что, если Он и впрямь не всегда и не обо всех помнит? Тогда – кто?!.
К августу друзья и знакомые разъехались отдыхать, и они остались совсем одни. Жили тесным мирком, состоящим из маленьких, убывающих радостей и больших, ежедневно растущих неприятностей.
Однако стоило Топтыгину почувствовать короткое облегчение, - и с новой силой, вопреки всему, разгорались надежды на выздоровление. И тогда он принимался строить планы открытия вегетарианского кафе или магазина здоровой пищи, составлял проекты ремонта илюшиной квартиры «под ключ», - практически без его, илюшиного, участия…
В августе проездом из Питера в Москве оказалась двоюродная сестра Майи, которая после долгой изоляции страшно обрадовалась её звонку: «Когда тебя ждать?» Сестра ответила: «Маечка, думаю, у вас проблем и без меня хватает, давай как-нибудь в другой раз…» Всё правильно. «Спящий в гробе - мирно спи, жизнью пользуйся, живущий…» Через два года у неё тоже попал в больницу муж. С тем же диагнозом. Случайность? Или кара небесная?
…В октябре, за неделю до дня его рождения, всё кончилось.
Последнюю неделю он провел в забытьи. Лежал с открытыми глазами, устремленными уже во что-то, очень далекое от суетящихся вокруг людей. Никакой еды не принимал, с трудом мог проглотить глоток-другой воды. Лежал с широко раскрытыми глазами, тяжко и хрипло дышал.
Врачи разводили руками: без сознания. Глубокая кома. Однако, когда приближалась Майя, его лицо неуловимо менялось, порой он что-то едва заметно шептал. - «Что ты сказал? – переспрашивала она, - что?!» Он снова шевелил губами, однако, понять уже было ничего невозможно.
Этот взгляд, с немой мольбою и тоской обращенный на неё... Она и сегодня видит его, словно это было вчера. День и ночь, сменяя друг друга, они с матерью сидели возле него. Майя шептала ему их слова - те, что принадлежали только им и больше никому, гладила его по щеке - и, замирая, ловила на его лице тень тени, неуловимый и печальный отзвук нежности: непостижимо, но он отзывался, откликался на её прикосновения, лицо его словно светлело… или ей казалось?
Ночами она, в приглушенном зеленом свете настольной лампы, уронив голову на руки, сидела, вслушиваясь в его хриплое, прерывистое дыхание, и у неё тупо, неповоротливо проворачивалось в голове: уходит, уходит... а я остаюсь. Как же так? Как же так?!
Он лежал с повернутой набок головой, с открытыми глазами, словно вслушиваясь и всматриваясь не то в неё, не то во что-то видимое теперь только ему одному. Под утро приходила свекровь, сменяла её. Майя падала и мгновенно проваливалась в черную пустоту…
…Он ушел ещё до рассвета.
Майя держала его за руку, как будто её тепло могло противостоять проникающему в него холоду. Его дыхание становилось всё незаметней, пока совсем не оборвалось…
Без слез и лишних слов они со свекровью обмыли и переодели его исхудавшее, ставшее почти бесплотным тело, навели в порядок в комнате, потерянно приткнулись рядом. Майя зажгла свечу, достала молитвослов, открыла псалтырь. Губы и язык едва повиновались. Свекровь тихо плакала, причитая и охая. За окном стояла непроглядная темень. Их словно придавила внезапно обрушившаяся на них пустота. Никуда не нужно было спешить, ничего не нужно было делать. Всё было кончено.
- «Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога". Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро. Бог с небес призрел на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумеющий, ищущий Бога. Все уклонились, сделались равно непотребными; нет делающего добро, нет ни одного. Неужели не вразумятся делающие беззаконие, съедающие народ мой, как едят хлеб, и не призывающие Бога? Там убоятся они страха, где нет страха, ибо рассыплет Бог кости ополчающихся против тебя. Ты постыдишь их, потому что Бог отверг их…»
Майя читала Псалтырь, и где-то совсем рядом был он, - и он знал, что она это знает. Они словно шли, рука об руку, глядя не друг на друга, а куда-то вперед, и не было в этом движении ни печали, ни скорби, а только звенящий, глубокий покой.
И тут... запели сверчки.
Месяца два назад она подарила Топтыгину японскую игрушку – коробочку с двумя игрушечными сверчками. Открываешь крышечку - и два позолоченных сверчка, подрагивая тельцем, источают хрустально-нежные звуки; закрываешь - умолкают. Никаких чудес, простой фотоэлемент. Он, помнится, обрадовался, как ребёнок, всё носился с нею, открывал, закрывал, клал на ночь под подушку. Но потом стало не до игрушек, и коробочка перекочевала на одну из полок ореховой «стенки» в гостиной. И вот теперь…
Майя медленно, не веря собственным ушам, прошла в гостиную, - комната была пуста; закрытая, задвинутая в темный угол полки, коробочка продолжала издавать всё те же звуки, теперь уже звучавшие, как мелодия, - негромкий, лишенный пафоса гимн человеческому дому, теплу и уюту…
Майя протянула руку, достала коробку. Невероятно... Сверчки продолжали петь в её руках. При закрытой крышке!
Тихонько подошла свекровь, обняла её сзади. Они долго стояли молча, не решаясь произнести вслух то, о чем каждая из них сейчас думала. Он подавал им знак - оттуда. Это значило, что смерти – нет, нет кромешного, непоправимого горя, и страшной разлуки - тоже нет. И, словно в подтверждение этого, разрезав полумрак, комнату пересек луч солнца…
На отпевание в церковь съехалось много народу, но обряд как-то не задался; конопатенький, с белёсыми бровями батюшка служил рассеянно, будто думая о чем-то другом, запинался, путался в молитвах и ронял предметы. Топтыгин лежал, словно терпеливо пережидая и плач, и всхлипывания, - всю эту докучную, но необходимую формальность, и на его лице отпечаталось совершенно новое выражение: в складке, пролегшей между бровей, в опущенных уголках губ, в заострившихся скулах, в потемневших, увеличившихся глазницах проявилась новая, скрытая до поры суть: монах, наложивший на себя суровый обет неподвижности и молчания. Вот что делает с человеком жизнь, и вот что человек делает со своей жизнью, - и самим собой…
Номер со сверчками Топтыгин повторил на собственных поминках. Когда Майя поведала эту историю притихшему застолью, все умолкли. И тогда, словно дождавшись этой тишины, и в подтверждение только что сказанных ею слов, сверчки запели вновь. В закрытой коробке, задвинутой всё в тот же темный угол темной полки…
Вмиг опять перехватило горло, придушили слёзы; Майя вышла в ванную, открыла кран, поплескала в лицо холодной водой, заглянула в зеркало… и вдруг увидела в своих глазах то самое, что было в его глазах последние дни перед смертью. Это не испугало её, это был данный ей свыше знак, что ничего не исчезает, всё пребывает и пребудет с ней во веки веков, и перейдет к другим - через бумажный лист, через игру театральных или экранных теней. Это было то самое, чему она была обязана новой свободой; никакие берега больше не манили её; бег закончился, она нашла то, что так долго искала - и этим была она сама. И это было только начало...
Пусть это дарованное ей благо не продлится долго, пусть она скатится с этой ступеньки - ничего нельзя получить раз и навсегда - но в следующее восхождение, в следующий бросок она окажется немножко выше... «Пусть не смогу победить, - писал он, стоя перед лицом хаоса и небытия. - Зато умру, как человек».
Настоящее можно оценить, лишь глядя из будущего. То, мимо чего ты проходил в суете, не замечая, из завтрашнего дня тебе увидится немыслимым, невозможным счастьем. А счастье - это только его рука в твоей руке. И всё остальное - не имеет значения…