Geum.ru

Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается

Вид материалаДокументы

Содержание


Оказавшись в своём кабинете, Робер подбежал к столу, открыл видавшую виды телефонную книжку и, отыскав нужный номер, тут же набр
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   19

Оказавшись в своём кабинете, Робер подбежал к столу, открыл видавшую виды телефонную книжку и, отыскав нужный номер, тут же набрал его.

- Соедините меня, пожалуйста, с агентом Колетт Флёри…


В ожидании ответа папаша Робер внезапно заблестевшими глазами смотрел в потолок, и сумрачный дух интриги витал над его головой…


Каждый вечер Андре спешил домой, где его ждали двое - сценарий и Майя; сценарий и Майя сливались в его сознании как бы в единое существо – сценарий был порождён ею, и развивался и рос он также исключительно благодаря ей. Андре никогда прежде не встречал женщин, подобных Майе, многого в ней не понимал, (хотя и многое – чувствовал), оттого все коллизии её реальной – а отсюда и сценарной - истории были исполнены для него самой натуральной экзотики. Андре несокрушимо верил в то, что мужчина и женщина – обитатели разных планет, и есть круг вопросов, по которым договориться им никогда не дано, и даже более того – по которым они извечно находятся по разные стороны баррикад. Но тут… тут было и нечто другое - то, что западное сознание издавна определяет для себя расхожим – «загадочная русская душа». Загадки загадками, но он – режиссёр, и не понимать того, про что придётся снимать, он не мог, не имел права, и Андре со всей дотошностью во всём пытался дойти до сути; Майя и вообразить не могла, что её жизнь когда-нибудь подвергнется такой жёсткой ревизии. В разговорах о Спирове непонимание усугубляла ревность.

- И все-таки я не понимаю, - ероша шевелюру, восклицал Андре. - Неужели ты не знала, не догадывалась, что, кроме тебя, у твоего плэйбоя есть кто-то ещё?

- Знать и догадываться – это разные вещи… И вообще, есть предел допустимого, Андре. С сектантами – это был перебор.

- А ты? Выйти на сцену вместо Елены - разве не перебор?

- Для него это был способ заработать, для меня – совсем другое… неужели не ясно?

- Ты могла доказать, что ты лучше, Май. Для этого нужно было просто немного подождать. Следующий спектакль шёл всего через день. Один день, Май! И не было бы никакого скандала…

- Вы, французы, дисциплинированные ребята. И не любите выходить за рамки… Но жизнь в России, Андре, - это игра без правил, так уж мы устроены. У нас кто силён, то и прав.

Андре сокрушенно покачал головой.

- Я не говорю, что это хорошо. Но это так, и с этим ничего не поделаешь…

Майя перелистнула сценарий.

- И ещё, Андре, – ты всё пытаешься проговорить. А часто куда важнее понимать, о чём мы умалчиваем.

- Ты имеешь в виду подтекст? Как у Чехова?

- Можно и так сказать. А можно… Чем отличается хороший режиссёр от плохого? Тем же, что и хороший мужчина - от плохого. Он не будет тратить слов, рассказывая, как хорошо иметь ребёнка, а просто возьмет женщину за руку, отведёт в спальню - и через девять месяцев она родит…

Перемахнув ещё через несколько страниц, Майя с досадой воскликнула:

- Ну, вот, опять! Я же просила тебя убрать эту сцену с групповухой!

- Она очень выигрышна, Май. Тут важен контраст между…

- Это не моя жизнь, Андре! И я не имею права пускать её в тираж! Неужели не понятно?!

- Мы не планируем прокат в России. Он никогда об этом не узнает…

- Хватит того, что об этом знаю я!

Андре умолк, после паузы глухо спросил:

- Ты до сих пор его любишь?

Майя молчала.

- Я заметил - всякий раз, когда ты говоришь о нём, ты стараешься сделать вид, что тебе всё равно, но на самом деле…

- А вот это мы с тобой обсуждать не будем, Андре. Оставь мне мой шкаф, со всеми его скелетами.… Ведь это, кажется, не имеет отношения к нашей работе?

- А к нашей жизни?..

Внезапно Андре поморщился, потянул носом воздух.

- Чем это пахнет?

- Ч-чёрт, борщ! – спохватилась Майя.

Она вскочила, по дороге опрокинув стул, выбежала на кухню, подняла крышку стоящей на плите кастрюльки, (борщ погасил газ) - её обдало ароматами огнедышащего варева - опустила в неё заготовленную на деревянной дощечке зелень. И это, в сущности, невинное бытовое действие внезапно стало ещё одним флажком, отметившим очередной поворот её судьбы. Она ощутила мгновенный спазм, покачнувшись и запечатав руками рот, на подгибающихся ногах устремилась к ванной; её вывернуло прямо в ванну с такой силой, что показалось, что в приступе рвоты она извергла из себя все внутренности. Тут же, впрочем, всё прекратилось; она подняла голову, - как сквозь туман на пороге маячил встревоженный Андре:

- Май! Май...


На следующий день явился суховатый, слегка затурканный жизнью доктор; осмотрев madam, он подтвердил её худшие предположения о причинах внезапно постигшего её нездоровья.

- И что, никаких противопоказаний? – потухшим голосом спросила пациентка. - А мой возраст?

- Ничего страшного. Рожают и куда старше вашего.

Доктор сделал, было попытку поздравить пациентку со счастливым событием в её жизни, но Майя перебила его:

- Но ведь ещё не поздно сделать аборт?

Доктор, мгновенно внутренне захлопнувшись на все дверцы, сухо ответил, что в этом случае madam придется обратиться к другому врачу. Он лишь считает своим долгом довести до madam своё мнение: эта беременность – её последний шанс…

Проводив доктора, Андре подсел к совершенно сбитой с толку Майе, поцеловал её в висок.

- Чёрт… не знаю, плакать мне или смеяться, - переваривая известие, медленно проговорила она.

- Ты не рада?

- Не рада?! Да я об этом уже и мечтать перестала! ** твою мать!! Ну почему именно сейчас, когда мне нужно сниматься?! Ни раньше, ни позже?!

- Начнём съемки немного раньше. – Андре провёл рукой по её животу. - Первые месяцы не будет заметно…

- Там – да! А лицо?! – вскинулась она снова. - Пойдут эти проклятые пятна… Что, я себя не знаю?!! Нет, ну это же надо, а?! Прикатить сюда, за тридевять земель, получить роль, за которую можно всё на свете отдать, и так феерически пролететь!! В смысле – залететь!!!

От досады у неё на глазах выступили слёзы. Вдруг на ее плечо сочувственно легла чья-то рука. Майя обернулась – перед ней стояла сопровождавшая доктора пожилая медсестра.

- Не огорчайтесь, мадам, - участливо произнесла она, неверно истолковав ее слезы. - Вы еще молоды, у вас еще всё получится…

- Давай об этом будем думать завтра, - едва удерживаясь от желания расхохотаться, проговорил довольный таким оборотом Андре и вытащил из бара бутылку шампанского. - А сегодня будем радоваться…


Загородная вилла Колетт Флёри находилась в Сан-Тропе; учитывая пятничные пробки, когда все дороги обычно забиты рвущимися из города автомобильными стадами, Робер предпочёл преодолеть это расстояние на поезде. В дороге им владело приподнятое настроение – всё складывалось наилучшим образом: Колетт оказалась настолько любезна, что не только прочла переправленный ей по электронной почте сценарий, но и охотно отозвалась на просьбу о встрече. Робер не утерпел поинтересоваться, каковы её первые впечатления, но обсуждать прочитанное по телефону звезда не пожелала, сославшись на якобы только что явившихся к ней визитёров. Однако сам факт её готовности принять Робера внушал немалые надежды – это означало, что говорить было о чём. - «Кроме того, месье… простите, - мягко проговорила она в трубку, - ах, да, Буше! Месье Буше, как актриса, я очень завишу от партнёра, а по телефону я партнёра, увы, не чувствую…»

В обстановке строжайшей, почти военной секретности в кругу детей и ближайших друзей Колетт недавно отпраздновала своё сорокапятилетие. Дети – трое родных и сладкая парочка приёмных темнокожих – оказались на этом празднике самыми дорогими подарками, которые она сумела преподнести самой себе. От своих родителей, простых крестьян из Оверни, она унаследовала баскетбольный рост, крупные черты лица, длинные ноги - и то, что весьма приблизительно именуется «здоровой патриархальностью». На самом деле Колетт не хотела обделить своё потомство тем, чем сама в своё время была наделена в избытке – обилием братьев и сестрёнок, так удачно наполнивших и украсивших её деревенское детство. Выстроить свои отношения с двумя бывшими супругами на столь же разумных началах она сначала не смогла, а потом не пожелала, – довольно было и того, что они заложили крепкий фундамент её нынешнего финансового благосостояния, позволявшего ей не зависеть от кино, которое в последние годы несколько к ней охладело.

Первым её мужем был шансонье Жан-Мишель Февре, - пожалуй, единственный мужчина, перед которым она благоговела и за которого, не раздумывая, выскочила замуж совсем ещё девчонкой. Жан-Мишель, помимо своих взрывных песенок, славился ещё и своей «безбашенностью» - алкоголь, наркотики и девочки, причудливо сочетаясь, оставляли Колетт в его жизни не слишком много места, и какое-то время она с этим мирилась, отвлекаемая хлопотами о двух явившихся без перерыва на свет ребятишках, Фабрис и Николь. Конец их браку положило одно прекрасное утро, когда, вернувшись с ночных съемок, она обнаружила в супружеской постели Жана-Мишеля, мирно спящего в компании двух «лолиток», что было явным перебором даже для того самоотверженного чувства, которое испытывала к мужу Колетт. Пострадала в этом гротескном эпизоде не столько его физиономия, (у Колетт всегда была тяжелая рука) сколько его банковские счета – с чисто французским практицизмом Колетт позаботилась о том, чтобы извлечь из своего крайне невыгодного положения максимальную выгоду – благо, что французское правосудие, как и любое другое, при разводе в первую очередь думает о детях.

Вторично Колетт вышла замуж за одну из крупнейших винодельческих компаний страны, сеть супермаркетов и три нефтеперерабатывающих завода, получив к ним в естественную нагрузку и их владельца, добрейшего Венсана Дефрана, не чаявшего в ней души и вскоре поплатившегося за свою любвеобильность, вследствие которой Колетт подарила ему сына, крошку Бенуа. Расставание с мадам Флёри, ставшей к тому времени уже звездой первой величины, обошлось месье Дефрану в называемую исключительно шёпотом кругленькую сумму; в качестве причины развода Колетт назвала несходство духовных интересов, оспорить эту версию Венсан не посмел – или не смог.

Остепенившемуся Жану-Мишелю пришлось год за годом сильно раскошеливаться, что параллельно с ростом доходов вызывало в нём и растущее раздражение; поначалу мирные, отношения бывших супругов с годами стали заметно накаляться: Жан-Мишель настаивал на уступках в виде снижения алиментного бремени, Колетт была неумолима, хотя и сознавала, что первый её благоверный, в отличие от второго, не из тех, кто отступается легко. Она теперь вообще мало думала о мужчинах. Время от времени она из чисто спортивного интереса покоряла ту или иную вершину, чтобы в очередной раз убедиться, что победы ей даются по-прежнему легко, но все её интересы теперь были сосредоточены вокруг актёрской карьеры, в которой отчетливо обозначился спад.

Колетт была хороша в своём прежнем амплуа женщины-вамп, сильно потускневшем с появлением на киношном небосводе звезды Умы Турман. Она попробовала сделать зигзаг. Заявила, что устала от кино и приняла решение уйти из иллюзорного мира в реальную жизнь, в семью, дом и друзей – в тех, кто дороже славы, аплодисментов и наград: принцесса Грёза, мадам Гармония, само Совершенство, рьяно оберегающее свою личную жизнь от вездесущих репортеров…

Пиар подогрел к ней интерес, однако последовавшие за ним две роли в новом имидже добродетельной особы обернулись неудачей – публика отвергла новацию, в которой ей не хватило перца. Публика хотела прежнюю, роковую и взбалмошную Колетт Флёри, которой по причине возрастных изменений становилось всё меньше и вскоре не осталось бы вовсе, если бы не удачная пластическая операция, вернувшая ей товарный вид и попутно обогатившая ещё одной порцией негативного жизненного опыта. И то, и другое добавили ей загадочности, но вместо прежнего лучезарного и безмятежно глянцевого блеска в глазах появилась какая-то печаль. Колетт по-прежнему светилась перед камерами в безупречной белозубой улыбке на фестивальных ковровых дорожках, но внимательный взгляд отмечал, что свет этот заметно приугас, ушла переполнявшая её прежде полнота жизни. Предложения от именитых режиссёров поступали всё реже и реже, (а на неименитых она размениваться пока не хотела); паузы между съёмками становились всё продолжительней. Что было делать?

Колетт понимала, что знамение последнего времени - сращение медийного и жизненного образов – ей игнорировать не дано. Так, амплуа мачо нынче настоятельно налагает на актёра необходимость и в обыденной жизни стать гонщиком формулы один, брить голову, иметь черный пояс каратэ или статус боксера-профессионала, передвигаться исключительно на навороченном мотоцикле, под восхищенный вой таблоидов регулярно менять именитых подружек и устраивать пьяные дебоши. Амплуа добродетельной женщины совершенно естественно и в повседневности влечёт за собой борьбу со СПИДом и папарацци, рождение и усыновление детей. Амплуа героя, - медальная внешность, рост, стать, накачанный торс и вовсе способны творить чудеса, невообразимым прежде образом катапультируя актёра аккурат в какое-нибудь, чёрт возьми, губернаторское, а потом и президентское кресло. Смысл – ничто, имидж – всё!

Образ добродетельной женщины и в жизни, и в кино провалился, на смену ему требовался новый. Какой? Определиться с этим было непросто. Нужна была роль, которая помогла бы выйти из кризиса. В разгар упорных поисков такой роли Робер и прислал ей сценарий, закрыв последнюю страницу которого Колетт поняла: выход найден! Ей нужна именно такая роль – роль ни на кого не похожей, трагически непонятой, страстной - и в то же время интеллектуально яркой женщины, противостоящей обыденности. Бунтарки! И поклялась заполучить эту роль – во что бы то ни стало…

Задача поначалу казалась не слишком сложной, - предложение исходило от мало кому известного продюсера, который, конечно же, будет на седьмом небе от счастья от одного лишь её благосклонного взгляда. Но - только поначалу…

Эту встречу Колетт заранее задумала и отрежиссировала самым отменным образом. Такси Робера подкатило к вилле, учтивая китаянка-служанка проводила его к бассейну. При виде гостя Флёри неторопливо (давая ему возможность как следует разглядеть все достоинства её по-прежнему загорелой и стройной - ежедневные массаж, хатха-йога и никаких излишеств – фигуры) выбралась из воды, накинула на плечи короткий белый купальный халатик и с простёртой для рукопожатия рукой направилась ему навстречу.

- Добро пожаловать, месье Буше…

- Можете звать меня просто Робер.

Сразу приняв игру и охотно подыгрывая, Робер припал губами к смуглой руке; прошли к скрытому листвой от солнечного света бару, хозяйка изысканным жестом указала ему на шезлонг.

- Прошу… Что-нибудь выпьете?

- Благодарю, только кофе.

По знаку хозяйки китаянка кивнула и включила кофе-машину.

Некоторое время Колетт рассматривала продюсера с таким вниманием, словно перед ней сидел полномочный представитель инопланетной цивилизации. Пауза затягивалась, Робер, поёрзав, открыл, было, рот, с тем, чтобы её нарушить, но хозяйка его опередила.

- Вам удалось то, что уже давно не удаётся другим мужчинам.

Тут она послала ему один из своих фирменных взглядов, так убойно действовавших на противоположный пол в самом разгаре её карьеры; Робер, подхватывая игру, удивленно и взволнованно приподнял брови.

- По вашей вине я сегодня не спала ночь! – внесла разъяснения Колетт.

- Надо ли мне принести свои извинения? – смиренно улыбаясь, осведомился гость.

- Напротив, я очень вам благодарна: такого сценария я не держала в руках уже давно. Поразительная женская судьба...

- Рад слышать, - с полупоклоном, словно авторство сценария принадлежало ему, ответил Робер.

- Разумеется, вещь ещё далека от совершенства. Но сюжет – блеск! А диалоги и финал мы перепишем. Эта история должна стать французской… И всё же, несмотря на недостатки, это как раз то, что я давно искала…

- И то, что может раскрыть ваш талант с самой неожиданной стороны, не так ли?.. – пустил в ход домашнюю заготовку Робер.

- Будем надеяться, - скромно молвила Колетт.

- Однако, тут есть одна проблема… - осторожно заговорил гость.

- Проблема?

- Да… и эту проблему зовут Дюро, мадам Флёри. Андре Дюро…

Примерно через час Колетт была полностью посвящена в ситуацию, (единственное, что осталось за пределами откровений месье Буше, был сюжет с обманутыми надеждами его дочери) и взаимопонимание было полностью достигнуто; при этом для Колетт Флёри не остались секретом её фотографии, в изобилии развешанные на стенах жилища её давнего обожателя Андре Дюро (глаза звезды испустили в этом месте особый мерцающий свет, как случалось всякий раз, когда она принимала прямые или косвенные объяснения в любви); максимально сократив дистанцию, хозяйка и гость обращались друг к другу по имени («дорогой Робер», «дорогая Колетт»); оставалось лишь выработать план действий, вся инициатива которых легла бы на хрупкие плечи мадам Флёри. «Предоставьте это мне, - сказала она на прощанье, многообещающе опуская ресницы, - я знаю, с какого боку здесь подступиться»…


Уже на следующий день, отправляясь на работу, Андре извлёк из почтового ящика конверт с вензелем «КФ», из конверта выпал пригласительный билет с текстом следующего содержания:

«Уважаемый месье Дюро! Если у Вас и Вашей супруги нет более интересных планов на ближайший уикенд, буду рада видеть вас у себя на скромной вечеринке по адресу… С почтением, Колетт Флёри».

Андре, не веря собственным глазам, несколько раз перечитал послание, в растерянности даже понюхал слегка надушенный конверт – похоже, приглашению на ланч к английской королеве он был бы удивлён куда меньше. Была пятница, вечеринка назначалась на субботу. Перебрав все возможные и невозможные варианты объяснения этому исключительному феномену и так ничего убедительного не надумав, он позвонил Роберу, но не застал дома; его мобильный телефон тоже не отвечал – чтобы избавиться от лишних разъяснений, Робер, распределив роли и расставив декорации, счёл за благо на время исчезнуть со сцены. Майя тоже была заинтригована и даже как будто слегка встревожена – интуитивно она почему-то не ждала от этой встречи ничего хорошего. Не оставалось ничего другого, как отправиться по указанному адресу и на месте получить все разъяснения.

«Скромная вечеринка» с участием как минимум полусотни гостей посвящалась старшей дочери Колетт, шестнадцатилетней Николь, покидавшей материнский дом и отправлявшейся для продолжения учёбы в Америку. Проститься с дочерью приехал и Жан-Мишель, в виде сюрприза захватив с собой трех старых друзей-музыкантов, знавших Николь совсем ещё крохой. Фабрис, Николь, Бенуа и две недавно взятые в семью из приюта «шоколадки», Ноэль и Роза, шести и четырех лет соответственно, устроили под предводительством по-прежнему азартного Жана-Мишеля и его друзей весёлую возню в виде скачек и работающего при них тотализатора, итогом которых стали кокнутая ваза и фингал под глазом рыдающего Бенуа. Ища музыкантам разумное применение, Колетт к всеобщему восторгу потребовала сатисфакции в виде импровизированного концерта, осложнявшегося тем, что инструментов они с собой прихватить не догадались. В ход пошли красный рояль «Ямаха», расческа, ксилофон, составленный из наполненных водой бутылок, а также игрушечная дудочка Фабриса. Под этот аккомпанемент Жан-Мишель в окружении гостей принялся распевать детские песенки, ребятня дружно ему подтягивала.

Колетт сновала по саду меж столов и гостей, никого не оставляя без внимания; наконец, ей без особого труда удалось умыкнуть Андре, любезно препоручив Майю заботам своего домашнего доктора – глуховатого старикана с манерой в ответ на всё услышанное с почти пародийной страстью восклицать «о-ля-ля!» или «оу!». Оставаясь в зоне видимости от Майи, хозяйка дома с её супругом под руку вышагивала по аллее в причудливом свете установленных в траве разноцветных ламп освещения, - прямо как в театре, невольно подумалось Майе.

- Таким образом, - говорила Колетт, - в моём лице вы получаете не только актрису, но и продюсера. Сколько стоит ваш проект?

- Пять миллионов, - немного помявшись, отвечал Андре.

- Чудесно. Я буду вашим продюсером. И дам вам пятнадцать.

Андре, сбитый с толку непривычным для него напором, не знал, что и ответить: Колетт вела наступление на наименее защищенном участке фронта. То, что она предлагала, коренным образом меняло то, что Робер называл формулой проекта, переводя его из обычного кино в разряд крупнобюджетного. Это сулило совсем другую игру, по совсем другим ставкам. Само наличие в проекте звезды уровня Флёри открывало куда более выгодные прокатные возможности – картину с её участием можно будет продать не только в Европе, но и по всему миру. Для Андре, как режиссёра, это, помимо всего прочего, ещё означало и соблазнительнейшую возможность – впервые в его карьере - получить продвинутую, дорогостоящую съемочную технику, а уж с ней можно показать, на что ты способен!

- Почему бы нам не отчебучить что-нибудь этакое… под Канны? - продолжала Колетт. - В этой истории – такие страсти… Метания души опять входят в моду, Андре.

- Колетт, я…

- Сожалею, что когда-то отказалась сниматься у вас… Но я посмотрела все ваши фильмы. Они чудесны. Вы поёте своим голосом… и так набрали обороты…

- Тогда я не смог убедить вас…

- Зато я теперь смогу убедить вас! Мы сделаем такую картину, что все ошалеют. Считайте, что если не «Оскар», то «Феликс» у вас уже в кармане!

- Но, дело в том, что я…

Андре невольно оглянулся на занятую разговором Майю; на его руку в следующее мгновение легла рука Колетт.

- Знаю! – мягко ответила она. – И потому не тороплю с ответом. Хорошенько подумайте. Потом мы встретимся и всё, как следует, обсудим…

Пуская в ход тяжёлую артиллерию, Колетт послала ему один из своих так безотказно действующих на мужчин беззащитно-невинных взглядов, пожала руку, задержав её в своей чуть дольше того, что позволяют приличия; Андре снова оглянулся - и на этот раз натолкнулся на взгляд Майи, от которой этот жест не укрылся.

- Ну, не смею вас больше задерживать, - видите, ваша очаровательная супруга уже скучает без вас…

Флёри сделала, было, попытку отойти, но теперь пришел черед Андре деликатно удержать её за локоток.

- Прошу прощения, мадам Флёри… Один вопрос… Каким образом к вам попал сценарий?

Запрокинув голову, Флёри рассмеялась коротким серебристым смешком – именно этому в своё время научил совсем ещё зеленую дебютантку старина Бунюэль на одной из первых её картин.

- Очень просто. Один из моих поклонников – большая шишка в разведке…

Колетт озорно подмигнула и, помахав кому-то рукой, отошла; на её месте с полным подносом бокалов вырос официант, мгновение Андре непонимающе смотрел на него, потом развернулся и двинулся в угол террасы, где минутой раньше заприметил Робера, с аппетитом трудившегося над целой тарелкой пирожных. Вопрос, так рассмешивший Колетт, не оказался и для него неожиданностью.

- Да, я послал ей сценарий, - невозмутимо пожал плечами он. - Но я послал его продюсеру Колетт Флёри. Не моя вина, что им заинтересовалась актриса, которую по странному стечению обстоятельств зовут точно так же…

Андре с беспомощным выражением лица оглянулся, словно ища кого-то, кто мог бы немедленно придти к нему на помощь; Робер утёр полные губы салфеткой, в недоумении уставился на компаньона.

- Что с тобой, дружище? Флёри в главной роли и пятнадцать миллионов в придачу, - разве это не подарок? Кто из нас всю жизнь был от неё без ума? По-моему, тебе следует сказать мне «спасибо»…

- Ах, вот как, - усмехнулся Андре. – Стало быть, для тебя и ее пятнадцать миллионов – уже не новость?

- Послушай, - спохватился Робер, - я только хотел сказать…

- Не надо. Я всё понял.

Майя, сидя в противоположном углу террасы, словно из зрительного зала наблюдала за развитием всей этой нехитрой интриги; слов она не слышала, но смысл происходящего был предельно ясен. Остаток вечера она потратила на то, чтобы не только воспрепятствовать попыткам Андре немедленно смотаться с чёртовой вечеринки, но и помочь ему соорудить на своём лице какое-то подобие благополучия – разве можно показывать, что ты в проигрыше, пусть даже и временном? И он послушно улыбался, прихлёбывал вино, аплодировал разошедшимся Жану-Мишелю и его джаз-банду и даже станцевал с юной виновницей торжества… но всё это старательно проделывал не он, а какой-то другой, хорошо воспитанный мальчик, в то время как сам Андре лежал с занозой в сердце и издавал тихие, надрывные стоны.

Финал вечера неожиданно ознаменовался скандалом, разыгравшимся в ванной комнате между Колетт и Жаном-Мишелем, допившимся до положения риз и обрушившим полку с косметическими причиндалами хозяйки. На шум и крик сбежались гости и застали лишь развязку, которой Колетт ухитрилась придать вполне невинный характер, объяснив случившееся простой неловкостью своего бывшего благоверного. И хотя Жан-Мишель не имел соответствующего этой версии сконфуженного вида и, даже напротив, был явно не на шутку взбешён, все, в том числе и Андре, сочли за благо принять её за чистую монету и разойтись как ни в чем не бывало; разве что друзья-музыканты понимающе переглянулись и вздохнули: «Опять схлестнулись из-за денег»… После инцидента гости начали стремительно разъезжаться, и в их числе были Андре и Майя, которая первая сама с облегчением шепнула: «Пора!» - в продолжение вечеринки ей не единожды пришлось давить в себе желание немедленно встать и уйти, чтобы собраться с мыслями и трезво оценить ситуацию.

Удар, нанесённый Робером, был рассчитан верно, и то, что нацелен он не в Андре, а в неё, Майя почувствовала сразу – в первую очередь по смятению, которым был охвачен её супруг. Им обоим сразу стало ясно, что искушение чересчур велико для того, чтобы всерьез ему противостоять. По дороге домой они некоторое время преувеличенно оживлённо обсуждали стремительно отлетавший в прошлое вечер, потом вдруг замолчали, приняв эту нежданно разверзшуюся тишину, как неизбежность; после продолжительной паузы молчание нарушил Андре.

- Но с другой стороны, - словно продолжил он безмолвный диалог, - такие шансы редко выпадают дважды…

- Да, - кивнула своим мыслям Майя. – У нас это называется – без меня меня женили.

- Что?

- Я говорю: Флёри с ее пятнадцатью лимонами за пазухой – это удар ниже пояса… прямо в живот!

- Я не хочу, чтобы ты так говорила…

- Ну, ещё бы! – в смехе Майи прозвучала горечь. - Ведь это не твой живот…

- О чём ты?

- О чём… Твой Робер всё правильно рассчитал. Он никогда мне не простит, что ты дал отставку его дочери… Представляю, как он радуется, что попал в самую точку!

- Ты к нему несправедлива…

- Ну, ещё бы! – вдруг понесло Майю. - Я буду блевать по углам, вынашивая твоего ребёнка, а ты будешь ваять свой шедевр в обнимку с мадам Флёри!

Андре с тревогой взглянул на неё. Ещё во время разговора с Колетт он поймал себя на предчувствии, что окажется между молотом и наковальней, но не ожидал, что это случится так скоро.

- Это не только мой ребёнок, Май, он и твой… И потом… я не заслужил твоих упреков. Кто сказал, что я собираюсь отнять у тебя роль?