Geum.ru

Владимир Ерёмин я иду по ковру… Кинороман Памяти Эммы посвящается

Вид материалаДокументы

Содержание


…Но отлетела и эта ночь, словно не было её вовсе.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   19

…Но отлетела и эта ночь, словно не было её вовсе.

Спиров вернулся домой рано утром. Через полчаса, чисто выбритый, в новой футболке, ещё хранящей следы упаковки, он зашел в детскую. Саша и Маша ещё спали. Спиров задернул штору, чтобы солнечный луч не будил девочек. Потом, стараясь не шуметь, на цыпочках вышел в кухню. Включил кофеварку, полез в холодильник. В соблазнительном шелковом халате, наброшенном на короткую ночную рубашку, вошла Даша.


- Тебя вчера Кошиц искал. Трубка почему-то не отвечала.

- В метро снимали. Под землей. Я тебе говорил – новую станцию открыли. Парк Победы. Там трубка не берет.

- Про метро речи не было. Ты же сказал – всю ночь на монтаже.

Да, воистину, чтобы врать, надо иметь хорошую память.

- А я и был на монтаже, - спокойно ответил Спиров. - Потом вызвали на съёмку. Срочно. Ты же знаешь, как у нас бывает…

- Да… Как у вас только не бывает…

Эту фразу, исполненную прозрачного подтекста, он предпочёл пропустить мимо ушей. Даша принялась готовить завтрак. Спиров уткнулся в только что вынутую из почтового ящика газету.

- Устал?

- Малость притомился.

- А выглядишь хорошо отдохнувшим. После суточного рабочего дня.

Второй звоночек подряд. За одно утро…

Спиров поднял на жену удивленный взгляд. Это что-то новое. Раньше Даша, даже если и подозревала о чем-то, никаких намеков себе не позволяла.

- Трудовые будни – праздники для нас, - усмехнулся он. – Я, пожалуй, вздремну часок-другой. Отключи телефон.

- А как же завтрак?

- Что-то не хочется… Девчонки вчера вечером не температурили?

- Тьфу-тьфу-тьфу…

Спиров встал, направился к двери.

- А знаешь, Спиров, зачем тебе дочки? – неожиданно услышал он.

Спиров остановился, придал своёму лицу степень предельного внимания.

- А я и в самом деле часть думаю, зачем?

- Чтобы ты мог делать, что тебе хочется… и при этом иметь оправдание тому, чего тебе делать не хочется.

Спиров, снова всё обращая в шутку, изобразил на лице мучительный мыслительный процесс.

- Для меня это слишком сложно. Особенно с недосыпу…

И, улыбнувшись, вышел.

Лёжа в просторной супружеской постели, он сказал себе: кажется, ты где-то прокололся. Где? Перебрал в голове все возможные варианты утечки информации. Ничего не нашёл и пришел к выводу: просто она что-то чувствует, о чем-то догадывается. Женская интуиция… Надо быть к ней повнимательнее. Надо как-нибудь…

Следующую мысль он не додумал, потому что провалился в сон.


4


Июнь выдался непривычно жарким; уже в одиннадцать утра давила духота, окна гримерных были распахнуты настежь, и шум города - сигналы машин, звук работающей где-то неподалеку строительной лебедки и пронзительный голос торговки: “Сосиски в тесте, сосиски в тесте!” - составлял забавный контрапункт тому, что происходило в зрительном зале, - на сцене продолжались репетиции «Дульцинеи Тобосской».

Петруччио свято верил в то, что в момент репетиции дух автора пьесы витает в театральных стенах. Тут главное - не только не отпугнуть его, не оттолкнуть, но максимально расположить, задобрить, с тем, чтобы дух автора, соединившись с духом будущего спектакля, всячески способствовал его благополучному появлению на свет - и последующему успеху. С этой целью режиссёр требовал, чтобы в актёрском фойе выставлялся портрет автора, и возле него постоянно находились свежие цветы; кроме того, он тщательно следил за тем, чтобы в адрес автора не допускалось никаких критических (вдруг обидится?!) высказываний - и даже напротив, чтобы почаще звучала самая беззастенчивая (то есть, наиболее эффективная) лесть.

Кроме того, Петр Самсонович утверждал, что центр зрительской биомассы находится аккурат в семнадцатом ряду партера. Что это такое, никто толком не понимал; более того, бытовало мнение, что и сам Кортенко не вполне сознаёт, с чем этот окаянный центр едят, но, по его настоянию, именно туда на репетициях (а потом и на спектаклях) актерами производилась основная энергетическая посылка.

Если бы не благородная внешность Петруччио, всё это сильно смахивало бы на камлание какого-нибудь самого заурядного шамана, однако, падая на актёрскую почву, имело самые благодатные всходы, - трудно найти более суеверных людей, чем актёры. Сама их профессия построена на способности верить, отсюда и готовность принять даже чёрт знает что - за что угодно. Увлечения в труппе, подобно эпидемии, имели характер массового помешательства и варьировались чрезвычайно широко - от НЛО до уринотерапии. А уж традиция всенепременно присесть на, не дай бог, уроненную роль (вне зависимости от того, где это приключится - хоть в уличной грязи, это никого не остановит, садятся даже в лужу) имеет вовсе непреложный характер - в противном случае роль будет неминуемо провалена. Ну, а если при этом быстро вспомнить и перечислить вслух пятерых лысых, (Ленин, Хрущев, Горбачев, Гоша Куценко, Федя Бондарчук), последствия от такой неприятности вообще могут быть нулевыми... Нынешнюю свою роль Майя давно знала наизусть. Память у неё была отменная; для скоростного же запоминания существовало несколько фирменных «корючек»: текст внимательнейшим образом прочитывался перед сном, затем тетрадка засовывалась под подушку, а утром, на свежую голову, повторялась вновь. Кроме того, Майя переписывала роль от руки; если текст плохо «ложился» - дважды. Так её учили: в нашем деле главное - хорошо знать текст, и это справедливо: пока не твёрдо знаешь роль, нет настоящей свободы, а что можно делать сцене без свободы? (И только ли на сцене?)

Петруччио просил репетировать безответственно, без оглядки на производимый эффект, без боязни сыграть неправильно или даже наиграть, - как говорили старики, не наиграешь - не сыграешь, - довериться своёму наитию, интуиции. У Майи это получалось легко; она от природы была наделена сценическим покоем, позволяющим, как бы эмоциональна ни была сцена, соблюдать полное владение и собой, и зрительным залом. И всё же основная актёрская составляющая - обаяние, магическая притягательность. Вот вышел человек на сцену, ещё ничего не успел ни сказать, ни сделать, а от него уже глаз не оторвать - значит, настоящий талант, ни с чем его не спутаешь...

У стариков Майя научилась и другому важнейшему умению - выкладываться на репетициях ещё больше, чем на спектаклях – тот же дядя Фока, вгоняя себя в пот, иногда за репетицию менял несколько рубашек, - не щадя себя, включаться на полторы тысячи вольт, вопреки новейшему пижонскому стилю - цедить сквозь зубы, обозначая мизансцены – мол, страсть выдам вечером. По собственному опыту знала: пот уйдёт, а наработанный рефлекс - останется, и на спектакле сам поведет, потащит, даже против её желания; вопреки усталости и недомоганиям. Семь лет Майя, уже будучи актрисой, каждое утро сидела в зале на репетиции, каждый вечер стояла в кулисе, глядя на то, как работают корифеи - это и были её университеты. В театральном училище все они были гениями. Но только через годы и годы работы в театре она почувствовала, что начинает постигать профессию...


…Перед началом репетиции Майя и её партнер Илюша Чекунов проходили начало второго акта. Илюша репетировал, не затрачиваясь, «в полсвиста», лишь отмечая мизансцены и припоминая текст; Майя, как всегда, работала «на полную катушку».

В углу зрительного зала сидел Андре и с восхищением следил за ней. Он знал толк в актерской игре, имел к ней вкус, а это не так часто встречается даже среди маститых кинорежиссеров; выбирая звёзд, большинство из них с комфортом катит по уже проложенной, гладкой дорожке. Другие уповают на лихой сюжет, спецэффекты, трюки, операторскую работу, музыку. И мало кто делает акцент на актёров, выдвигая их на первый план; - Андре Дюро был из их числа. Живая, сиюминутная импровизация, неожиданная краска, интонация, жест - вот что считал он своей настоящей целью, оставляя режиссерские изыски на втором плане. Как это говорил месье Станиславский - умереть в актёре? Браво! Лучше не скажешь...

Молодец! Она всё делала правильно. Не плакала, то есть не пускала влагу по щекам, а держала глаза широко распахнутыми, и в них крошечными озерцами дрожали слезы, и в озерцах этих бриллиантами сверкали, переливались софиты. Тут главное - не сморгнуть, не смежить веки, ведь если потечёт, то и нос распухнет, покраснеет, и хлюпать начнёшь, а это уже не то, это классом пониже. Ну, разве что одну-единственную слезинку, как нечаянную дождинку по оконному стеклу...

Через одну из задних дверей то и дело заглядывали и входили; перед ним сидели, шепчась, две женщины в белых халатах; поначалу Андре принял их было за врачей, но, как позже выяснилось, то были гримерши. Они обсуждали, как скорректировать прическу герою, которого играл Чекунов, и Андре поразила точность их оценок: ему бы в голову это вряд ли пришло. Да, что ни говори, а в области театра с русскими тягаться трудно...

Тем временем Майя на сцене что-то неуловимо поменяла в своём поведении; теперь она двигалась немного замедленно, её реакции казались заторможенными, но, как ни странно, это ещё больше притягивало к ней внимание. Андре в волнении вытер платком лоб. Он знал, что по-настоящему актёр раскрывается только в театре. Да, такое с ним случается не часто - он в ней ошибся. Он думал, она просто хорошая актриса. Но она - настоящая драгоценность; такие актрисы рождаются раз в десятилетие...

И тут Андре сделал то, чего сам от себя никак не ожидал. А именно - он снял с безымянного пальца левой руки обручальное кольцо и положил его в карман...

Но вот началась репетиция.

Петр Самсонович не вошел, а ворвался в зал; метнув мятежный взор в сторону сидящего в последних рядах Андре, стремительно прошествовал к режиссерскому столику, с размаху грохнул на него экземпляр пьесы и свирепо рявкнул:

- Или мы сейчас же продолжим работу над этой вещью, или немедленно разойдемся!

Актёры переглянулись, кто-то озадаченно хмыкнул. А кто, собственно, против? Откуда набежала нежданная гроза? Ведь только что ярко светило солнце и голубели небеса! Но в этих внезапных, ничем, казалось бы, не мотивированных переходах и был весь Петруччио. Андре, внезапно почувствовав себя школьником, невольно втянул голову в плечи. Он и не подозревал, что Даму в Усах - ещё одно прозвище Петра Самсоновича - в немалой степени вдохновляют на лицедейство посторонние присутствующие на репетиции...

- Где Казначеев? - гневно вопросил режиссёр.

Карина в растерянности приподнялась со своего стула.

- Как?.. Вы же отпустили его на съёмки, Петр Самсоныч...

- Ага! - возмущенно вскричал тот. - Съемки, съёмки важнее всего! И что же теперь прикажете делать?! Кто, скажите на милость, работать будет?

Помреж в отчаянии развела руками. Она готова была принести себя в жертву любым из доступных способов. Почувствовав это, Петруччио обратился именно к ней.

- Карина, возьмите текст, пройдите сцену вместо него, - попросил он. - Внимание, приготовились!

- Прошу прощения, кто репетирует? - спросила Лена Панова.

- Как – кто? – удивился Петруччио. - Вы!

Панова поднялась по ступеньке на сцену, актёры заняли исходную мизансцену.

- Начали!

- Стоп, стоп! – прослушав несколько реплик, закричал Петруччио.

Актёры остановились.

- Это не годится... Илюша, не надо класть руку партнерше на круп, это не конюшня, а приличный дом!.. И не поддавай модуляций, сыграй мне всё на сливочном масле!.. - После чего повернулся к Пановой. - Лена, ходи, ходи, мотайся, тебе нехорошо!

- Петр Самсоныч, я не очень понимаю, что делаю во время монолога Ильи...

- Стареешь! - исступленно прошептал Петруччио. - Стареешь!

Кто-то восхищенно хохотнул, кто-то зааплодировал. Андре заворожено следил за коллегой.

- Хорошо, а после?

- А что после? Там уже всё просто - тебе тридцать лет... и ты пьешь чай!

Панова нахмурилась, будто что-то примеряя про себя, покачала головой.

- Нет уж, давайте что-нибудь одно - либо мне тридцать, либо я пью чай...

Актёры рассмеялись.

- Ну, это уж как тебе удобней, - смилостивился Петруччио, - я в твою кухню влезать не хочу!

И тут же переключился на помрежа.

- Теперь Карина... Бросайся в эту сцену, очертя голову, как в воду, не осторожничай, тут предсмертный темперамент, всё поставлено на карту - или ты, или он!

Присутствующие переглянулись, кто-то сзади тихо прыснул.

- Петр Самсоныч, - осторожно начал Илюша.

- Что?

- Вообще-то эту роль репетирует Казначеев.

Петруччио на мгновение опешил.

- Как - Казначеев? - озадаченно уставился он на Карину.

И тут же гневливо взвился:

- И что с того, что Казначеев!? Все равно надо играть правильно! Казначеев это тоже играет неправильно! И ещё… Современный человек свои чувства, как правило, скрывает, - заговорил Петруччио, расхаживая в проходе перед сценой и оживленно жестикулируя. - Скрывает ненависть, любовь. Скрывает равнодушие, усталость, раздражение, разочарование, интерес... И только мы вовсю стараемся это выявлять. Не выкладывайте мне это на тарелочке, дайте догадаться... сыграйте то же самое, но не так определенно, не заколачивайте гвоздей...

Актёры внимательно слушали. Это ведь только в собственном отечестве нет пророка. Природа актёра, независимо от пола, всегда женственна, - слишком многое в этой профессии, и впрямь смахивающей на диагноз, замешано на самолюбовании, на самосозерцании, - и может ли быть иначе в этом отчужденном от реальной жизни пространстве, загримированном, припудренном, причудливо освещенном, отраженном во множестве зеркал? Поэтому приглашенный со стороны режиссёр, как чужой муж, всегда объект повышенного интереса. А уж тем более такой, как Кортенко, за кем тянулся длиннейший шлейф скандальных спектаклей, и не менее скандальных, а часто и попросту забавных историй, в которых он фигурировал как персона непредсказуемая и, - чуть ли не до инфернальности - яркая.

Россия, любил он повторять - страна невменяемых людей. Каждый из нас вменяем лишь отчасти. И потому любая иррациональность, даже граничащая с безумием, вызывает в душе истинного россиянина безусловный отклик. Может, поэтому байки о Пете Кортенко передавались с таким удовольствием и восхищением?

Однажды на гастролях в Сочи на одной из репетиций, разобидевшись на актёров, Петя убежал с репетиции, купил большую бутылку - в просторечии «фаустпатрон» - портвейна, каковую с горя употребил на скамейке какого-то парка и, не сходя с места, неожиданно уснул. А когда проснулся, обращенная к солнцу сторона его лица совершенно естественным образом стала малиновой, - в отличие от другой, сохранившей благородную бледность. Когда он вернулся в театр, подлецы-актёры при встрече с ним хихикали и отворачивались. Недоразумение разрешилось лишь после того, как директор театра, к которому смертельно разобиженный Петруччио явился с заявлением об уходе, предложил ему заглянуть в зеркало...

В доперестроечные времена довелось ему как-то ставить в Тбилиси. Банкет по случаю премьеры происходил на открытой веранде ресторана, вознесенной высоко над городом, на горной круче. Под влиянием выпитого один из местных жрецов Мельпомены, ностальгически увлажнившись, предложил пылкий тост в память достославного земляка и генералиссимуса. Предвидя возражения, попутно поклялся: в случае, если кто-то откажется выпить за вождя, тостующий немедленно выбросится во-о-он на те острые камни внизу...

Присутствующие приготовились осушить бокалы, - кто из искренней солидарности, кто от греха подальше. И только Петруччио, мгновенно раскалившись добела и неистово сверкая очами, приступился к сталинисту с яростным: “А ну, прыгай, бля!” Тост был сорван. Прыжок во славу отца народов - тоже.

- Теперь Илюша, - обратился Петруччио к Чекунову. - Будь подвижнее, не прописывайся на одном месте. В целом живёшь верно, но местами промахиваешь процесс. Есть такое правило: любовь надо играть в три этапа: залюбление, фарцминирование и... - тут Петр Самсонович сделал экспрессивный жест, энергично хлопнув в ладоши, - и схищивание!

Актёры расхохотались.

- Так вот, Илья, нельзя скакать от залюбления к схищиванию. А где же фарцминирование? Дай зрителю увидеть, он за это заплатил. Ожидание любви сильнее самой любви. И не только на сцене... Что тебе, Карина? - обратился он к помощнице режиссёра, давно томящейся в попытках привлечь его внимание.

- Простите, Петр Самсоныч, но пора прерваться! - Карина умоляюще воздела руку с часиками. - Актёры устали.

- Устали? - изумленно спохватился Петруччио. - Ну да, конечно, конечно... - И, обиженно закусив ус, возвестил:

- Перерыв!

Майя спустилась в зрительный зал, подошла к Андре.

- Ну, как, не очень скучно?

Андре задержал её руку в своей, помолчал; потом, склонившись, её поцеловал.

- Нет, не очень, - прочувствованно произнес он.

Майя рассмеялась.

- То есть, я хочу сказать - очень, очень не скучно, - спохватился он. - Ваш режиссёр, - Андре показал большой палец, - хай класс! Только немного... - он покрутил пальцем у виска.

- Крейзи, - кивнула Майя. - На всю голову... Хочешь кофе?

- Нет… Ты - пей, а я - гуляй здесь, фойе, смотри фото...

- Ну, хорошо, - улыбнулась Майя. - Гуляй...

В закулисном буфете, как всегда в это время, был пере-аншлаг, - у стойки теснились страждущие, пыхтела кофеварка, через головы передавались тарелки со снедью.

- Актёры вне очереди! - слышался тонкий голосок Карины. - У нас перерыв пятнадцать минут...

- Май, тебе чего взять? - приподнявшись на цыпочки из толчеи, выкрикнул Илюша Чекунов.

- Кофе, двойной!

- А еды поесть?

- Не хочу...

По раз и навсегда заведенному правилу Майя во время репетиций, спектаклей и съемок держала себя на полуголодном пайке - это обеспечивало максимум восприимчивости. Она пристроилась в уголочке за свободным столиком, вынула из сумочки сигареты, закурила. Скособочась, точно проглотивши кривую палку, и балансируя с двумя чашками и тарелкой в руках, подошел Илья. Майя вскочила, переняла часть ноши.

- Спасибо...

Илюша, болезненно морщась, уселся, взял с тарелки куриную ножку, пытливо её оглядел.

- Курочку я люблю кушать вдвоем, - я и курочка, - задумчиво произнес он.

- Что это тебя так скрючило? - спросила Майя, размешивая кофе.

- Да на шее выскочил этот... как его... мезозой, - пожаловался Илюша.

- Чего?

- Нет, мезальянс...

- Может, миозит? - уточнила Майя.

Илюша страдальчески прикоснулся к шее.

- Точно!.. Болит, стерва... Фу, духотища... Театр - всё-таки зимний вид спорта. Что за манера выпускаться летом?..

Он вздохнул и откусил кусочек курицы.

- А где твой Андре?

- По фойе гуляет. Только он не мой...

- Что, совсем? - удивился Илюша.

- Совсем.

- Жаль... Вот бы наоборот, а?

- Что - наоборот?

- Он пил бы кофе, а ты гуляла где-нибудь по Голливуду, а? - мечтательно произнес Илья. - И вообще, почему среди режиссеров так безобразно мало женщин?!

Он чихнул и снова скривился от боли.

- Вот паразитство... После перерыва на ковре - ты?

- Если повезёт, - пожала плечами Майя.

- Мамочка, если повезёт, ты сыграешь десятый спектакль...

- Погоди меня хоронить.

- О чем речь! Ты - актриса, тебя в любую роль кинь - приземлишься на всё четыре лапы, как кошка. А она кто? Дворняжка... - Илюша тяжко вздохнул. - Но Петруччио она держит за такое место, что... Мертвая хватка!

Илюша отхлебнул кофе, покачал головой.

- Совсем у дядьки съехала крыша... Тут Ерёма недавно встречает его на улице, говорит: «Петя, ты, я слышал, остепенился?» А Петруччио - «Нет, говорит, я не остепенился!» Снял с себя башмак - и забросил на ближайший балкон! И пошлепал дальше - в одном башмаке!

В динамике трансляции щелкнуло, послышался голос Карины:

- Господа актёры, перерыв подходит к концу. После перерыва на сцене – Нечаева, Чекунов и погонщики.

- О, слыхала? – обрадовался Илюша.

- Да, в жизни всегда есть место чуду, - Майя погасила сигарету, поднялась. – Ну, что ж, пойду, переоденусь…

В зрительном зале в тоскливом ожидании конца перерыва, уткнувшись в пьесу, сидел Петруччио. К нему подошла Леночка, неслышно села рядом.

- Петя, это ты распорядился, что после перерыва репетирует Нечаева?

Петруччио заметно съежился, пряча глаза, пожал плечами.

- Была изначальная договоренность. Половину репетиции – ты, половину – она… Мы и так её всё время нарушаем!

- Но дело уже идёт к выпуску, - терпеливо, словно с дефективным ребенком, заговорила Леночка. - Пора определиться. Кто будет играть первую премьеру, тот и выходит на финишную прямую. Времени-то осталось всего ничего… Ты ведь уже решил, кто будет в первом составе?

- Ты у меня всегда первая, - сделал попытку отшутиться режиссер. - О чем бы ни шла речь…

- Тогда перестаньте меня дергать! – нажала Лена. - Дайте возможность всё, как следует, проверить! У меня до сих пор от этой роли нет ощущения целого. Думаю, у неё тоже. Мы так и придем к премьере – обе не готовые…

Петруччио тоскливо оглядел пустой зал – помощи ждать было не от кого.

- Не хочу её обижать. Она талантливый человек. Столько сидела без работы. Наконец, получила главную роль. Это нехорошо – взять, и…

- А никто у неё роль не отбирает. Она сыграет. Потом! После меня! Ничего страшного…

Петруччио мелко покивал, вздохнул, прикурил от окурка новую сигарету, отхлебнул из чашки кофе. Он пребывал в явном тупике.

Леночка придвинулась совсем близко, положила руку на его руку на подлокотнике кресла. Петруччио обреченно поднял на неё глаза.

- Ты же знаешь, как меня в этом театре не любят, - голос Леночки звучал проникновенно и тихо. - Все болеют за Нечаеву. Так и ждут, чтобы она меня обошла… Всё зависит только от тебя. Если ты позволишь ей вырваться вперед, меня затопчут. И тогда я уже вряд ли поднимусь…

Петруччио молчал. Но все его уязвимые места Леночке были хорошо известны.

- Ты – гений. Ты – гордость русского театра. Я тебя обожаю, - с силой продолжила она. - И ради тебя готова на всё… Неужели ты не можешь сделать для меня такой малости?! Петенька, спаси меня…

По трансляции на весь театр снова разнесся голосок Карины:

- Внимание, перерыв окончен, господ актёров прошу пройти на сцену. Репетиция продолжается…

Леночка встала и отсела в партер подальше. На сцену вышли актёры, и среди них – Майя.

- Петр Самсонович, откуда пойдем? – спросила она. - С той же сцены?

- Да-да, с той же самой…

Петруччио подошел к сцене, заговорил, с трудом подбирая слова.

- Маечка, я прошу прощения… Пусть этот кусочек ещё раз Лена пройдет, а потом вы...

- Петр Самсоныч, - растерялась Майя. - Но ведь было объявлено, что после перерыва начну я…

- Да, да, конечно… Просто в перерыве у меня возникла одна идея, которую мне бы хотелось проверить…

- Ну, так проверьте со мной, - пожала плечами Майя. – Какая разница?

- Нет, это применительно к тому составу. Вы же знаете – два разных исполнителя – это два разных спектакля…

Актёры – и среди них Илюша Чекунов – незаметно, но весьма выразительно переглядывались; подоплека происходящего была всем хорошо понятна.

- Петр Самсонович, давайте так, - теряя терпение, отчеканила Майя. - Если я вам нужна – дайте мне возможность работать. Если нет – скажите, я перестану докучать вам своим присутствием. А то торчу тут в зале, как крыловская лиса: видит око, да зуб неймёт…

- О чем речь! – пламенно вскричал Петруччио. - Конечно, нужны! Иначе я бы вас на эту роль не назначал! Единственное, о чём я вас прошу – немного терпения. Терпения, мой друг! Как говорил Константин Сергеич: театр строится на растоптанных самолюбиях. На моём, вашем, - тут Петруччио почему-то ткнул пальцем в Илюшу, - его, её… Понимаете?

Майя пожала плечами.

- Самолюбие – это пожалуйста. Как бы людей не растоптать…

Спускаясь в зал, она на ходу посмотрела на часы.

- Ничего, ничего, успеем! – поворачиваясь к окошку радиоинженера, с наигранной бодростью воскликнул Петруччио. - Коля, музыка!

Петруччио щелкнул пальцами, погас свет, включилась музыка.

Майя сидела в темном зрительном зале и смотрела не на сцену, а куда-то в пространство перед собой.

А из глубины зала на неё смотрел Андре…