Вопросы казачьей истории и культуры

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 14

Н.Н. Денисова

От расказачивания к формированию казачьих воинских

соединений в годы Великой Отечественной войны

История российского казачества, в том числе казачества Юга России – богата и многообразна, а также – противоречива и драматична. Главный ее аспект – отношения с властью. Являясь не одно столетие одним из основных военно-служивых сословий, казаки в полной мере испытали на себе всю ответственность и тяжесть службы Отечеству с его милостью и, одновременно, гонениями властей. Это относится не только к ХХ в., насыщенному политическими катаклизмами, но и к предшествующим периодам российской истории, в том числе к веку XIX, его второй половине, связанной с включением Северо-Западного Кавказа в административно-политическую систему Российской империи и ролью казачества в реализации этого сложного политического процесса. Достаточно вспомнить противостояние донского казачества и российского правительства в конце XIX в., вызванное сопротивлением донцов переселению на Северо-Западный Кавказ и достигшее такого накала, что военному министру пришлось напомнить казакам об их главной обязанности – охранять южные рубежи государства [1]. Однако донцам удалось отстоять свои интересы, в результате массового их переселения на земли горцев не произошло. Несмотря на подобные инциденты, именно казаки Кубани, Терека и Дона, наиболее известные в России и за рубежом в силу своей многочисленности и древности происхождения, наряду с регулярными войсками, удержали в сфере российского влияния Северо-Западный Кавказ во время и после кавказской войны.

В советский период отношения казачества и российского правительства прошли путь от расказачивания, через оказачивание и борьбу за «советское казачество» к формированию казачьих воинских соединений, внесших свой вклад в победу советского народа в Великой Отечественной войне.

О настороженном, порой переходящем во враждебное, отношении советской власти к казачеству свидетельствует один из первых документов Советов – Циркулярное письмо Оргбюро ЦК РКП (б) от 24 января 1919 г. «Об отношении к казакам», в котором давались указания «партийным работникам о характере их работы в казачьих районах». Причины появления этого документа были изложены во вступлении, в котором отмечалось, что «последние события на различных фронтах в казачьих районах, … продвижение в глубь казачьих поселений и разложение среди казачьих войск – заставляют … дать указания партийным работникам о характере их работы при воссоздании и укреплении Советской власти в указанных районах» [2].

Исходя из сложной военной ситуации, сложившейся в стране, большевики признали необходимым «провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно». Такому же террору подвергались и те казаки, которые принимали «какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». В отношении среднего казачества предполагалось «принять … меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти». Для реализации намеченных планов в казачьих станицах, «впредь до установления полного порядка», оставлялись революционные вооруженные отряды. Контроль за установлением нового порядка возлагался на комиссаров, которые должны были «проявлять максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания» [3]. И, как это неоднократно случалось в истории России, в ряду репрессивных мер особое место занимал вопрос о земле. Большевики не стали в этом вопросе новаторами, предписав Наркомзему разработать, причем в спешном порядке, «фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли» [4].

Вопреки тяжелым для казаков последствиям подобных мер, в 1920-х гг. их численность на Юге России продолжала пока оставаться значительной. В Северо-Кавказском крае насчитывалось свыше 2,1 млн. донских, терских и кубанских казаков, что составляло более трети всего населения края [5]. Но уже к началу 30-х гг. ХХ в., в связи с начавшимися коллективизацией, раскулачиванием и репрессиями, казачество встало перед реальной угрозой «размывания в массе колхозного крестьянства». Этот процесс, инициированный советской властью, вошел в историю под названием «расказачивание».

Необходимо иметь в виду, что расказачивание, как процесс упразднения сословия казачества, имело место и в предшествующие периоды российской истории. Данная проблема обсуждалась в российских правительственных кругах еще в 70-х гг. XIX в. Эту идею высказывал и А.И. Деникин в своей книге «Очерки русской смуты», отмечавший, что после победы над большевиками необходимо упразднить казачье сословие, уравняв его с крестьянством [6]. Однако меры, предлагаемые в досоветский период, имели иной характер, смысловую нагрузку и цели, не говоря уже о методах.

Как отмечает современный историк казачества П.Г. Чернопицкий, в начале ХХ в. среди и самого казачьего населения «вызревало понимание необходимости этого преобразования, о чем свидетельствовали решения ряда станиц на Кубани и на Дону, предлагавшие уравнять казаков с крестьянами». По его же сведениям, подобные движения отмечались и в Сибирском казачьем войске, где в 1918 г. возникло целое течение «саморасказачивания» [7]. В годы Гражданской войны «расказачивание» проводилось и «белыми властями», когда постановлением ряда станиц были исключены, или «расказачены», те казаки, которые ушли с отступавшими красными частями. Параллельно с этим проводилось и так называемое «оказачивание» крестьян, отличившихся в борьбе против большевиков, но число «оказаченных» было неизмеримо меньше расказаченных [8].

Однако по ряду причин, среди которых масштабы и жестокость проведения расказачивания, этот процесс в отечественной историографии и памяти казаков чаще связывается с деятельностью именно советской власти. Проблема эта остается весьма актуальной и до настоящего времени, получив новое, более острое звучание в связи с идущим процессом возрождения казачества.

Актуальность проблемы расказачивания объясняется, не в последнюю очередь, также нечеткостью и дискуссионностью используемого понятийно-терминологического аппарата, его содержательным наполнением. Среди историков не наблюдается единого подхода к определению и содержанию понятия «расказачивание». По мнению историков казачества, имеют место, как минимум, три основных трактовки политики расказачивания. Во-первых, под расказачиванием понимается процесс ликвидации казачества как сословной группы в структуре российского общества. Во-вторых, оно представляется ни чем иным, как уничтожением казаков как особой социальной общности; в этом случае речь идет об устранении казаков как социальной группы, имеющей определенные традиции, особенности жизнедеятельности, коллективной психологии и пр. В-третьих, «расказачивание» рассматривается как «ликвидация казачества как социально-этнографической общности вообще», «превращение казаков в обычных граждан». Третья трактовка близка к первым двум, но, как отмечает А.П. Скорик, «конкретизирует их и серьезно дополняется указанием на то, что в советский период власть ставила перед собой цель ликвидировать казаков не просто как сословие и даже социальную общность, а как субэтнос» [9].

Уточнения требуют и содержание процесса расказачивания, выделение его основных направлений. По мнению специалистов, расказачивание – это упразднение существенных черт казачества как военно-служивого сословия, которое включает в себя: отмену почти пожизненной военной службы и снаряжения казака на службу за его счет, а также налоговых льгот, наделения земельным паем за эту службу, уравнение казачества с крестьянством. Все эти меры шли в русле и контексте политики советской власти по ликвидации в российском обществе вообще всех сословий. На смену им приходило понятие «класс». Исходя из этого, некоторые исследователи, ставят знак равенства между расказачиванием и десословизацией [10].

Дискуссионное, по мнению многих исследователей, мнение высказывает П.Г. Чернопицкий, считая, что «казаки – это народ, а народ разнародить невозможно» [11], что довольно спорно, не вполне логично и корректно с научной точки зрения.

Анализ научной литературы по проблеме расказачивания позволяет прийти к выводу, что расказачивание необходимо рассматривать, с одной стороны, как научную категорию, с другой – как историческое явление, имевшее место быть в России, в том числе в первые годы советской власти и включающее в себя специфику взаимоотношений казаков и большевиков, политику советской власти в отношении казачества, а также отношение казачества к сплошной коллективизации и колхозной системе.

Вопрос о начале расказачивания в советский период в отечественной историографии разрешается практически однозначно. Подавляющее большинство историков считает, что начало этому процессу положило цитированное выше циркулярное письмо ЦК РКП (б) от 24 января 1919 г. Несмотря на то, что в этом документе термин «расказачивание» не упоминался, его концепция свидетельствовала о том, что намечался широкомасштабный террор против казачества, который имел своей целью ничто иное, как расказачивание.

Ряд исследователей, соглашаясь с тем, что процесс расказачивания начался в начале 1919 г., сосредотачивают свое внимание на временной протяженности и последовательности его основных направлений, под которыми понимались, прежде всего, массовый террор и ликвидация сословных привилегий казачества. Эти направления не обязательно совпадали во времени [12].

Отношения советской власти к казачеству скорректировал НЭП, который казаки «спокойно восприняли». В этот период наблюдалась некоторая нормализация отношений между ними и властью [13]. Подтверждением этому стали решения апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б), в соответствии с которыми партия, в частности, призывала с уважением относиться к казачьим традициям и активнее вовлекать казаков в советское строительство. В данном тезисе заключалось определенное противоречие, так как не все казачьи традиции соответствовали целям и практике советского строительства. Вместе с тем, этот поворот в отношении к казачеству имел и положительные результаты. В частности, по итогам выборов в сельские советы, процент казачества в их составе возрос с 28 % в 1924 г. до 48,1 % в 1925 г. [14].

Положение в очередной раз в корне изменилось в годы сплошной коллективизации, которая сопровождалась раскулачиванием и десословизацией казачьих сообществ. Эти меры были совершенно справедливо восприняты казачеством как повторная и теперь уже окончательная попытка расказачивания. На этом фоне в казачьих обществах стали раздаваться призывы о ненужности и даже враждебности колхозов, началось реальное сопротивление колхозному строительству.

Красноречивые факты по этим процессам на Кубани одним из первых привел известный на Юге России историк И.И. Алексеенко. В его работе приводятся данные по казачьим организациям сопротивления: «Самозащита казачества», «Вызволение», «Лига освобождения казачества» и др., которые пытались противостоять официальной линии по коллективизации и расказачиванию [15]. Советская власть жестко подавляла деятельность подобных организаций. Их члены подвергались расстрелам и различным срокам лишения свободы, несмотря на то, что дела по таким организациям в большинстве своем, как показали последующие события, являлись сфабрикованными. Только в 90-х гг. ХХ в. многие из репрессированных казаков были реабилитированы. В целом же закономерным следствием советского «колхозного строительства» явилась социальная и организационно-хозяйственная нивелировка казачества, как, впрочем, и всего крестьянства.

К середине 1930-х гг. международное положение СССР значительно осложнилось, все свидетельствовало о том, что избежать войны с гитлеровской Германией вряд ли удастся. В этой обстановке советское правительство стремилось, во-первых, содействовать укреплению лояльного отношения казаков к советской власти и, во-вторых, максимально полно использовать их военно-патриотический потенциал, включающий военные навыки, традиции патриотизма, стремление и умение служить Отечеству.

Поэтому политическая линия советской власти в отношении казачества в предвоенные годы и период Великой Отечественной войны имела иной, чем в предшествующие годы, характер. В преддверии великих потрясений партийно-советское руководство страны, осознавая необходимость консолидации общества, на основе активного использования исторического опыта народов, населяющих страну, пошло на восстановление ряда казачьих традиций, которые не столь явно противоречили советской идеологии.

В конце 1935 г. в газете «Правда» вышла статья секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) Б.П. Шеболдаева «Казачество в колхозах». Большую часть статьи автор посвятил описанию организационно-хозяйственных достижений колхозов, которые, кстати, назывались им казачьими, и трудовых свершений казаков-колхозников Дона и Кубани, свидетельствовавших, по мнению автора, о росте просоветских настроений в среде казачества Юга России. Секретарь крайкома утверждал, что сопротивление колхозному строительству было только со стороны «верхушки» казачества и не поддерживалось основной массой казачества. Выход в свет данной статьи свидетельствовал о начале нового этапа в отношениях советской власти и казачества, что подтвердила и редакционная статья газеты «Правда» «Советские казаки» (18 февраля 1936 г.), в которой констатировалось, что «казачество стало советским не только по государственной принадлежности, но и по духу, по устремлениям, по преданности советской власти и колхозному строительству» [16]. Эта статья дала старт широко впоследствии разрекламированной кампании «За советское казачество».

Одна из главных причин этой кампании состояла, как отмечалось в официальной печати, в заинтересованности правительства в использовании «военно-патриотических традиций казаков» не только в деле укрепления обороноспособности (что было вполне понятно), но и в укреплении колхозного строя. Если первая причина не вызывала возражений ни самого казачества в тот период, ни современных исследователей их истории, то вторая – укрепление колхозного строя, скорей всего может рассматриваться как идеологический посыл власти казачеству, отношение которого к колхозному строю было далеко не однозначным, и вряд ли они могли выступать здесь как безоговорочные сторонники и проводники государственной политики.

Современные историки кроме причин международных (надвигающаяся война) отмечают и ряд других причин развертывания кампании «За советское казачество», в их числе: «разбуженный романом «Тихий Дон» интерес российской эмиграции и мировой общественности к судьбам казачества в Советской Союзе; стремление сталинского режима к «примирению» и укреплению советского общества накануне внешнеполитических осложнений (что в принципе только конкретизировало основную причину – Н.Д.); попытки властей опереться на казаков ввиду национально-политической сложности Южно-Российского региона; намерение И.В. Сталина применить казачьи части в качестве полицейской силы» (что тоже не было новым, такие попытки предпринимались в XIX в.) [17]. Представляется, что главной причиной явилось все-таки стремление консолидировать советское общество накануне Великой Отечественной войны. Могущие возникнуть внутригосударственные конфликты были для советской власти менее желательны, чем внешние угрозы. Меры по примирению с казачеством, на наш взгляд, стояли в ряду таких мер, как, например, ослабление давления на православную церковь.

Как свидетельствует анализ, кампания «За советское казачество» не имела целью восстановление казачьих сообществ в их традиционном социальном виде. Предполагалось лишь «конструирование «советского» казачества как особой группы колхозного крестьянства». Процесс этот был довольно противоречивым. По мнению современных историков, «признание «советского» казачества как специфической части колхозного крестьянства, с одной стороны, противоречило намерениям большевиков растворить казачьи сообщества среди колхозников, с другой – объективно означал сохранение казаков (пусть и в усеченном виде – Н.Д.) как «субэтнокультурной» группы русского народа» [18].

Противоречивость кампании «За советское казачество» имела немаловажное последствие. Нежелание восстановления казачества как особой социальной группы и попытки растворить его в среде колхозников повлекло за собой, как это не парадоксально, стремление властей объявить казаками все население Юга России. Тем самым, представляется возможным вести речь об имевшей место быть во второй половине 1930-х гг. тенденции «оказачивания» сельского населения этого региона.

На вооружение советской властью в этот период были взяты такие черты ментальности и историко-культурные особенности казачества, как патриотизм, геройство, удальство, воинское мастерство, вольнолюбие, активность, стремление служить Отечеству, высокая ценность боевых подвигов и славы. Опираясь на эти качества, партийно-советское руководство страны в рамках кампании «За советское казачество», начало последовательно и настойчиво возрождать военно-патриотические традиции казачества и осуществлять военно-мобилизационные мероприятия в казачьих сообществах Дона, Кубани и Терека.

В этот период в северо-кавказском регионе широко развернулось военно-патриотическое движение «ворошиловских кавалеристов», инициаторами которого явились молодые казаки Азово-Черноморского края. В конце 1935 г. они (не без ведома комсомольских и партийных комитетов – Н.Д.) обратились ко всем сельским комсомольцам и молодежи страны, прежде всего, казачьих регионов, с призывом заботиться о конском поголовье и создавать в колхозах и совхозах конно-спортивные кружки и клубы «ворошиловских кавалеристов» с целью «дать Вооруженным Силам страны подготовленных новобранцев».

Создание таких клубов и кружков продвигалось достаточно быстрыми темпами. Уже к началу апреля 1936 г. в Азово-Черноморском крае их насчитывалось до 600, а в Северо-Кавказском крае – не менее 250. Клубы и кружки «ворошиловских кавалеристов», или как их еще называли – «ворошиловских всадников», представляли собой военно-спортивные негосударственные, добровольные организации. Финансировались они предприятиями, при которых возникали. В числе их учредителей были представители районных, окружных и даже краевых партийно-советских органов. Работа кружков и клубов поддерживалась военными частями и представителями Осоавиахима.

Основную работу по воспитанию и военной подготовке молодых казаков в этих структурах вели казаки старшего поколения, которые, имея солидный боевой опыт, являлись не только их руководителями, но также инструкторами. Юные «ворошиловские кавалеристы» проходили начальную военную подготовку, обучаясь навыкам джигитовки, владению холодным и огнестрельным оружием, совершенствуя боевое мастерство путем участия в военных играх, учебных боях и различного рода состязаниях. Они периодически проходили квалификационные испытания. Конечным этапом военного обучения являлась сдача нормативов на право получения значка «Ворошиловский кавалерист» различных степеней. Молодые казаки, проходившие такой курс обучения, представляли собой, по оценке военных, довольно хорошо подготовленное и дисциплинированное пополнение кавалерийских частей РККА.

В ряду мобилизационных мероприятий и на фоне довольно эффективной работы по военно-патриотическому воспитанию казачьей молодежи советским правительством было осуществлено снятие с казачества ограничений по службе в РККА. В постановлении ЦИК Союза ССР от 20 апреля 1936 г. отмечалось: «Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества, наравне со всеми трудящимися Советского Союза, активным образом включиться в дело обороны страны, ЦИК Союза ССР постановляет: отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, кроме лишённых прав по суду». Несколько позже был издан приказ Наркома обороны СССР К. Ворошилова, в соответствии с которым с 15 мая 1936 г. 10-я территориальная Северо-Кавказская дивизия, переименовывалась в 10-ю Терско-Ставропольскую территориальную казачью дивизию, 12-я кавалерийская дивизия, дислоцировавшаяся на Кубани, в 12-ю Кубанскую казачью дивизию, 6-я кавалерийская дивизия Белорусского военного округа в Кубано-Терскую, которая уже в сентябре 1939 г. приняла участие в освобождении Западной Белоруссии, а 22 июня 1941 г. встретила на Белостокском выступе.

Наступал качественно новый этап в отношениях советской власти и казачества – формирование казачьих воинских соединений на основе возрождения военных традиций казаков, которые оказались остро востребованными в годы Великой Отечественной войны. Активное формирование добровольных кавалерийских сотен, а затем эскадронов и дивизий в казачьих районах Юга России велось уже летом и осенью 1941 г. Эти соединения комплектовались из людей непризывного возраста, предпочтение отдавалось участникам Гражданской войны, служившим в кавалерии. Далеко не все из добровольцев были казаками, главной оставалась кавалерийская подготовка. Основой идеологии формирования этих частей явились воинский дух и традиции казачества, что впоследствии будет активно использоваться официальной пропагандой и должно было быть принято всеми воинами этих соединений, а не только казаками.

Формирование казачьих частей не было свободно от противоречий. Части, называясь казачьими, строились и формировались по общегосударственному образцу. Исключение составляло обмундирование, которое напоминало собой дореволюционную форму одежды казаков. Повседневная форма состояла из кубанки, фуражки или пилотки, шинели, красного башлыка, бешмета цвета хаки, синих общеармейских шаровар с красными кантами, общеармейских сапог и общекавалерийского снаряжения.

В качестве одной из основных баз формирования казачьих соединений была выбрана Кубань, т. к. именно у кубанцев в большей степени сохранились соответствующие военные традиции. Уже в июле 1941 г. здесь начали создаваться отряды народного ополчения и истребительные батальоны, а в октябре 1941 г. по решению Краснодарского крайкома ВКП (б) и крайисполкома – конные казачьи подразделения.

Как отмечается в отечественной историографии, активное создание казачьих соединений было связано, в первую очередь, «с массовыми просьбами казаков непризывного возраста о привлечении их к защите Советской Родины», а также сложной военной обстановкой, сложившейся осенью 1941 г. на юге советско-германского фронта. Учитывая это, секретарь Краснодарского крайкома ВКП(б) П.И. Селезнев 15 октября 1941 г. направил в ЦК ВКП(б) письмо с просьбой разрешить сформировать три казачьи кавалерийские дивизии в порядке добровольности из числа казаков и адыгейцев без ограничения возраста и обмундировать личный состав в кубанскую казачью форму. Согласие достаточно быстро было получено, и в станицах Кубани в соответствии с решением бюро крайкома ВКП (б) от 22 октября 1941 г. начался процесс формирования казачьих соединений из участников Гражданской войны, красных партизан и коммунистов. Колхозы по разнарядке выделяли коней, седла, сбрую, одежду и обувь, продовольствие и холодное оружие. Командирами назначались офицеры, имеющие боевой опыт и знание кавалерийского дела, комиссарами – опытные партийные работники [19].

Из добровольцев были сформированы 12-я и 13-я Кубанские кавдивизии. После соответствующей боевой и политической подготовки эти кубанские формирования, а также 15-я и 116-я Донские кавдивизии в марте 1942 г. были сведены в 17-й казачий кавалерийский корпус, который был образован по приказу наркома обороны СССР 4 января 1942 г. Обмундирование и снаряжение воинов корпуса соответствовало традициям кубанского казачества. В парадном строю кубанцы использовали кубанки, красные бешметы и башлыки, темно-синие черкески, бурки, кавказские сапоги, кавказское снаряжение и кавказские шашки [20].

30 апреля 1942 г. 17-й корпус зачислили в кадровый состав Красной армии и передали в подчинение Командующего Северо-Кавказским фронтом. В июле 1942 г. командиром корпуса был назначен генерал-лейтенант Н.Я. Кириченко. 27 августа 1942 г. 17-й корпус был преобразован в 4-й гвардейский казачий кавалерийский корпус, что свидетельствовало о высокой оценке руководством страны его боевых заслуг. 12-я и 13-я кавалерийские дивизии стали 9-й и 10-й гвардейскими Кубанскими казачьими кавалерийскими дивизиями, 15-я и 116-я дивизии – 11-й и 12-й гвардейскими Донскими казачьими кавалерийскими дивизиями.

Ряд казачьих соединений, по мнению современных историков, трудно было отнести к казачьим как по форме, так и по содержанию. В некотором смысле исключением явилась 72-я кавалерийская дивизия, формирование которой шло под непосредственным контролем краевого комитета ВКП(б) и заняло почти четыре месяца. Возглавил ее соратник С.М. Буденного, генерал-майор В.И. Книга. Эта дивизия должна была представлять Краснодарский край на фронте [21].

В целом военная судьба казачьих соединений, особенно в начале войны, оказалась весьма сложной, когда практически все они были сразу втянуты в кровопролитные бои. Как вид Вооруженных сил кавалерия не являлась основным видом Вооруженных Сил в годы Второй мировой войны, судьбу которой решали моторизованные соединения. Несмотря на это казаки показывали примеры героизма и храбрости, и военное командование неоднократно ставило их в пример воинам других соединений.

Формировались казачьи соединения и в Адыгее, об этом подробно пишет Х. Сиджах [22]. На область возлагалась обязанность сформировать полк из добровольцев не только самой Адыгеи, но и районов, непосредственно входивших в Краснодарский край: Белореченского, Лабинского, Мостовского, Удобненского, Упорненского и Ярославского. Такой подход объяснялся не только территориальной близостью данных районов к области, но и отсутствием в области достаточного количества казачьего населения, способного быть причисленным к казачьим войскам.

22 октября 1941 г. бюро Адыгейского областного комитета ВКП(б) приняло постановление «Об организации Адыгейского добровольческого кавалерийского полка», согласно которому в полк принимались добровольцы старше 40 лет. Обмундированием, конским составом, холодным оружием, снаряжением и продовольствием ополченцы, так же как и в краевых соединениях, обеспечивались за счет колхозных и местных ресурсов.

Формирование полка, а также его командование на первом этапе было поручено участнику Гражданской войны Илье Максимовичу Жеребкину, секретарю партийной организации комбината «Лесомебель», который не был казаком, родившись в крестьянской семье и в молодости занимавшийся батрачеством. В ноябре 1941 г. он, по решению бюро крайкома партии, был назначен ответственным за формирование и командиром 3-й Кубанской казачьей кавалерийской дивизии, в состав которой Адыгейский полк вошел как 8-й Кубанский казачий кавалерийский полк. Командиром Адыгейского полка вместо И.М. Жеребкина был назначен С.Т. Тарасов, участник Гражданской войны, награжденный орденом Красного Знамени, до войны работавший директором Гиагинской МТС, который также не был казаком.

Как свидетельствует протокол заседания бюро областного комитета партии от 22 октября 1941 г., партийно-советское руководство области добровольность вступления в полк подкрепляло настойчивой организационно-идеологической работой. Секретари ГК И РК ВКП(б) обязывались «провести соответствующую работу среди рабочих, служащих, колхозников по записи добровольцев в кавалерийский полк с таким расчетом, чтобы обеспечить организацию полка к 25 октября с. г.». Горкому и райкомам ВКП(б), гор и райисполкомам было предложено «обмундировать бойцов кавалерийского полка, а также выделить … потребное количество лошадей, седел, уздечек и повозок». Предприятия Майкопа и районов области должны были изготовить шашки и кинжалы [23]. Сроки на все эти мероприятия отводились весьма жесткие. Постановление было принято 22 октября 1941 г., а уже через три дня, 25 октября, полк должен был быть сформирован и обмундирован.

Основу Адыгейского полка составили колхозные крестьяне. По сведениям Х.И. Сиджаха, около 80% являлись участниками Гражданской войны и красными партизанами [24]. Весь руководящий состав полка был сформирован из коммунистов. Заместителем командира полка назначен Л.И.Лукьянов, комиссаром – военный юрист О.Л. Сообцоков, работавший в областном суде, помощником командира полка по материально-техническому обеспечению – начальник отдела снабжения завода дубильных экстрактов «Красный Октябрь» М.Ф. Коротеев, начальником штаба полка – П.З. Цыба – заведующий военным отделом Майкопского городского комитета ВКП(б) [25].

Одними из первых добровольцами в полк записались майкопчане К.С. Баранов, Т.П. Шевченко, А.В. Коптева; жители районов: Шовгеновского –Р.М. Потоков, Красногвардейского – В.Е. Буданцов, Д.И. Веревкин; Кошехабльского – Ф.А. Журавлев.

Приведение казаков Адыгейского полка к присяге состоялось 23 февраля 1942 г. Отныне каждый казак становился полноценным воином (казак, а не ополченец – Н.Д.) [26]. Имела место быть определенная двусмысленность в названии Адыгейского полка как казачьего, поэтому Х.И. Сиджах, говоря, например, о воинах полка, называет их «казаки» и «воины-адыги».

Последним опытом советского военного руководства в деле создания кубанских казачьих частей стало формирование соединения пластунов [27] на базе 9-й горнострелковой дивизии. Сама дивизия имела богатые боевые традиции еще со времен Гражданской войны. 3 сентября 1943 г. 9-я Краснодарская пластунская дивизия была выведена в резерв Ставки ВГК и спустя месяц закончила формирование [28]. Ее состав соответствовал штатам гвардейской стрелковой дивизии, а обмундирование – форме кубанских пластунов. Возглавил дивизию генерал-майор П.И. Метальников, под командованием которого пластуны прошли с боями по земле Западной Украины, Польши, Германии и Чехословакии. После окончания Великой Отечественной войны 9-я пластунская дивизия пережила несколько переформирований, наследницей ее боевых традиций сегодня является 131-я отдельная мотострелковая бригада, дислоцирующаяся в Майкопе [29].

Отформированные казачьи части активно участвовали в основных битвах Великой Отечественной войны. Вплоть до ее окончания они находились в действующей армии, участвуя в освобождении Кавказа, Украины, Белоруссии, стран Восточной Европы.

Советское командование высоко оценивало воинские подвиги казаков. Военный совет Северо-Кавказского фронта 5 августа 1942 г. поздравил всех воинов 17-го корпуса «со славной победой, одержанной в бою с фашистскими гадами в станицах Кущевской, Шкуринской и Канеловской» и выразило уверенность, что все воины Северо-Кавказского фронта, который в этот период переживал трудные дни, последуют примеру казаков корпуса и одержат победу над врагом» [30]. Л.И. Каганович в докладе Сталину отмечал, что войска «до сих пор еще неустойчивы и подвержены отступательским, паникерским настроениям… за исключением (17-го) конного корпуса и 47-й армии» [31]. Смелость, воинское мастерство казаков отмечал и высоко ценил С.М. Буденный, считая, «что дерутся с врагом казаки отменно» [32].

«Сыны Советского Дона и Кубани беззаветно защищают каждую пядь земли. Они служат примером для всех защитников юга. Так должны вести войну с немцами все части Красной Армии. Остановить немцев на юге можно! Их можно бить и разбить! Это доказали казаки, которые в трудные дни покрыли себя славой смелых, бесстрашных бойцов за Родину и стали грозой для немецких захватчиков», – писала и газета Красная звезда [33].

Многие казачьи соединения получили звания «гвардейские», в первую очередь, соединения 4-го, бывшего 17-го корпуса. Гвардейским стал и Адыгейский полк, получив наименование «40-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский полк». В обиходе, однако, он продолжал именоваться «майкопским» [34].

Героизм проявляли казаки, участвуя в боях по освобождению Белоруссии. Весомый вклад кубанских казачьих частей в осуществлении Белорусской операции был высоко оценен правительством. За удачные боевые деяния 4-й Кубанский гвардейский кавалерийский корпус награждён орденом Суворова второй степени. Ордена Ленина удостоилась 30-я Краснодарская дивизия, орденами Красного Знамени и Кутузова первой степени награждена 9-я дивизия, орден Кутузова первой степени получила 10-я дивизия. За успешное овладение рядом больших опорных пунктов противника в Белоруссии Кубанский корпус получил пять благодарностей от Верховного Главнокомандования.

Но в годы Великой Отечественной войны был не только героизм казаков, но и случаи колабарционизма в их среде

Blog

Вопросы казачьей истории и культуры