Geum.ru

Houghton Mifflin Company Boston Артур М. Шлезингер Циклы американской истории Перевод с английского Развина П. А. и Бухаровой Е. И. Заключительная статья

Вид материалаСтатья

Содержание


Глава 13. Президентская репутацияи превратности судьбы
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   ...   38

Глава 13.
Президентская репутация
и превратности судьбы


Задача истории как науки — реконструировать прошлое
по алгоритмам именно прошлого, а не того времени, в ко-
тором живет историк. Все эпохи, сказал Ранке, одинаково
близки Богу. Историки, сколько бы они ни пытались, не
смогут выскочить за рамки своей эпохи. «Нет челове-
ка, — писал Эмерсон, — который мог бы полностью эман-
сипироваться от своего века и своей страны или создать
произведение, где никак не сказались бы особенности
культуры, религии, политики, нравов, искусства его эпохи.
Пусть он будет самым оригинальным и своенравным из
художников, пусть он будет обладать самой богатой фан-
тазией, ему все равно не удастся вытравить из своего про-
изведения отпечатки тех идей, в атмосфере которых оно
было создано»1. Точно так же и историк постоянно нахо-
,дится в ловушке «эгоцентрических» представлений, и
«осовременивание» — его главный грех. Его обязанность
ученого — переступить границы настоящего, но это почти
никогда не удается. Любое поколение историков сталки-
вается с вполне определенными проблемами своего вре-
мени и, следовательно, оценивает прошлое в их свете.

В результате оценки прошлого непрестанно меняются.
Политические деятели котируются то выше, то ниже сме-
няющими друг друга поколениями историков, словно ак-
ции на Уолл-стрите, в зависимости от состояния политиче-
ского спроса и предложения в последующие времена.
Оценка же деятельности американских президентов осо-
бенно зависит от атмосферы, в которой историк выносит
свой вердикт. Суждения его зачастую являются производ-
ными политического цикла — этого постоянного движе-
ния маятника между приоритетами общественного и лич-
ного интереса, характерного для американской политиче-
ской истории. От политических настроений момента зави-

539

сит и «котировка» того или иного президента, то неуклон-
но ползущая вниз, то рвущаяся наверх.

Время не обязательно стабилизирует оценку политиков
прошлого. «Невозможно, — писал Питер Гейл в своей ра-
боте «Наполеон: за и против», — чтобы два историка, да
еще живущие в разные периоды, видели историческую
личность в одинаковом свете, тем более если речь идет о
крупной фигуре»2. Оценки Вашингтона, Джефферсона,
Джексона продолжают колебаться в зависимости от взгля-
дов историков разного времени. Единственное исключе-
ние — это Линкольн, при оценке которого даже Гор Видал,
известный ниспровергатель авторитетов, отказался от сво-
его нестандартного подхода. Лишь негритянские национа-
листы-экстремисты продолжают поносить Линкольна.

Сияющие образы великих прогрессивных президен-
тов, Теодора Рузвельта и Вудро Вильсона, несколько по-
тускнели спустя полтора десятка лет после их смерти. Ген-
ри Ф.Прингл в своей блестящей биографии Т.Рузвельта,
написанной в 1931 г., в немалой степени развенчал его,
создав впечатление, что в трудных ситуациях президент
действовал, как незрелый подросток. Казалось, что такой
образ сохранится навечно. Историки, ревизующие тради-
ционные концепции о первой мировой войне, изобразили
В.Вильсона — и, казалось, таким его образ останется уже
навсегда — фанатиком-пресвитерианцем, вовлекшим на-
цию в войну и оказавшимся неспособным привести ее к
миру. В 30-е годы, когда я заканчивал курс обучения в
университете, суждения о роли Т.Рузвельта и Вильсона
по-прежнему оставались резко отрицательными. Однако
не за горами было время пересмотра этих оценок, вызван-
ного политикой «нового курса» Ф.Рузвельта и второй ми-
ровой войной. С тех пор курс акций Т.Рузвельта и В.Виль-
сона на политической бирже значительно повысился.

Приоритет частных интересов над общественными,
возобладавший в США в 70-е и 80-е годы нашего века, в
свою очередь сказался на оценке роли президентов. В
свете концепций рейганизма заслуги консервативных пре-
зидентов — Эйзенхауэра, Гувера, даже Кальвина Кулид-
жа3 — завышались, а достижения либеральных президен-
тов — Джонсона, Кеннеди, Франклина Рузвельта — ока-
зались в тени. (Странным образом Трумэн выпадает из
этого ряда — возможно, потому, что в глазах всех он ос-

540

тался не борцом за «справедливый курс», а простым пар-
нем из Миссури, поставившим русских на место.)

Пересмотр прежних оценок неотъемлемая часть исто-
рической науки. «Наш единственный долг перед исто-
рией — переписать ее заново»4, — сказал Оскар Уайльд.
Однако последующие суждения вовсе не обязательно
правильнее предыдущих. Со временем и они подвергнутся
ревизии. Ниже следует, как предварительный вклад в этот
процесс, анализ недавних изменений в оценке Гувера и
Эйзенхауэра, а также Кеннеди и его роли. Говоря словами
Питера Гейла, история — это бесконечная дискуссия.

Гувер

В течение многих лет мнение историков о Гувере было
столь же низким, как и у избирателей в годы Великой
депрессии. В нем видели воплощение иллюзий и самодо-
вольства новой эры, человека бездушного и уверенного в
своей непогрешимости, который не сумел понять проблем
своего времени и вечно жертвовал людьми ради догмы.
Историки подчеркивали разительный контраст между Гу-
вером — догматичным идеологом частного предпринима-
тельства, оказавшимся в Белом доме в период депрес-
сии, — и Франклином Рузвельтом — гуманным прагмати-
ком, давшим Америке после 1932 г. «новый курс».

Горстка защитников Гувера, охотно признавая кон-
траст между ним и Рузвельтом, объявляла политику Гуве-
ра единственно правильной, а политику Рузвельта — оши-
бочной. Сам Гувер в своих работах «Вызов свободе» и
«Беседы на американской дороге», написанных в 30-е го-
ды, а также в мемуарах (1951 —1952) изобразил два типа
государственнго деятеля, коренным образом отличающих-
ся друг от друга: один — принципиальный защитник част-
ного предпринимательства, другой — демагог и пустоме-
ля, разглагольствующий о государственном вмешательст-
ве в экономику. Именно это отличие выделяли и авторы
трудов о президентстве Гувера: его друзья Уильям Стар
Майерс и Уолтер Ньютон в работе «Администрация Гуве-
ра: документальная хроника» (1936), министр внутренних
дел Рей Лиман Уилбур и министр сельского хозяйства Ар-
тур М.Хайд в книге «Политика Гувера» (1937). Молодые
члены гуверовского круга выгораживали его и сорок лет

541

спустя — например, Эдгар Робинсон и Вагн Борнет в ра-
боте «Герберт Гувер — президент Соединенных Штатов»,
опубликованной Гуверовским институтом в 1957 г. Воз-
вышая Гувера как бескомпромиссного консерватора, эти
преданные ему писаки лишь убедили историков в правиль-
ности негативной оценки личности Гувера.

I

В последнее время, однако, имела место чудесная реа-
билитация Гувера. Некоторые ученые доказывают теперь,
что он был вовсе не врагом «нового курса», а чуть ли не
его истинным вдохновителем; не заядлым консерватором,
а видным прогрессивным деятелем своего времени; что он
отнюдь не мыслил в категориях прошлого, а, напротив, с
зоркостью прорицателя предвидел весь ход развития ис-
тории во второй половине XX в., будучи, по словам Уиль-
яма Эпплмана Уильямса, человеком, «понимающим, что от
будущего нельзя отвернуться». Джоан Хофф-Уилсон да-
же назвал его «подлинным пророком XX в.»5.

Реабилитация Гувера шла по трем основным направле-
ниям. Прежде всего предпринимались попытки доказать
существование преемственной связи между политикой
администраций Гувера и Рузвельта. Первым подобный до-
вод выдвинул Уолтер Липпман. Он писал в 1936г.: «Если
радикальный разрыв с прошлым и имел место, то про-
изошло это не в марте 1933 г. после вступления в долж-
ность Рузвельта, а осенью 1929 г., когда завершился пе-
риод послевоенного процветания и президент Гувер взял
на себя ответственность за оздоровление экономики-
Политика, которую он начал проводить осенью 1929 г.,
была воистину беспрецедентна в американской истории...
Он вмешивался в любую отрасль национальной экономи-
ки, нуждавшуюся, по его мнению, в помощи. Именно по-
этому, как мне представляется, можно утверждать, что
историческое значение его новаторского подхода явно не-
дооценивалось, тогда как новаторские идеи Рузвельта,
безусловно, переоценили... Гувер предвосхитил все основ-
ные элементы программы Рузвельта»6. Историки следую-
щего поколения постепенно становились на точку зрения
Липпмана, о чем свидетельствуют, например, популярное
эссе Карла Деглера «Испытание Губерта Гувера» (1963).

542

Именно Гуверу, а не Рузвельту, писал Деглер, надо воз-
дать должное за «беспрецедентную попытку обуздать де-
прессию». Подход Гувера, считает Деглер, «был, вне вся-
кого сомнения, прогрессивным»7.

Другая группа апологетов использует традиционный
тезис о пропасти между Гувером и Рузвельтом, доказывая
при этом, что Гувер был прогрессивнее Рузвельта. Подо-
бную систему аргументов развивают прежде всего исто-
рики антилиберального направления из числа так называ-
емых новых левых. Мало-помалу и в их лагере возрожда-
лись симпатии к Гуверу. В своей книге «Отношения Аме-
рики с Россией, 1781 — 1917», написанной в 1950 г.,
Уильям Эпплман Уильяме еще характеризовал Гувера как
очередного афериста в Белом доме в ряду многочислен-
ных американских президентов, обвиненных автором в
противоправных попытках расширить американскую
внешнюю торговлю за счет налогоплательщиков. Но в
б0-е годы в своей новой книге «Трагедия американской
дипломатии» он обнаружил в Гувере величайшие достоин-
ства, охарактеризовав его как сторонника сплочения внут-
ри страны и изоляционизма в отношениях с другими госу-
дарствами. К 19 7 6 г. реабилитация Гувера смахивала уже
на приобщение его к лику святых. Гувер, писал Уильяме в
своей работе «Америка против революционного мира»,
понял, что «индивидуализм собственника в капиталистиче-
ском рыночном хозяйстве уступит место другому органи-
зующему принципу... Он считал необходимым возродить
теорию и практику активной гражданственности, что по-
зволило бы людям совместными усилиями строить луч-
шую Америку»8.

И наконец, третий подход, берущий начало у американ-
ских историков «школы консенсуса», изучающих период
Эйзенхауэра. Этот подход не принимает во внимание по-
литические и идеологические противоречия того времени,
считая их второстепенными в историческом плане. По мне-
нию сторонников этого подхода, главной силой, сформи-
ровавшей Америку XX в., было развитие организационных
структур и системы приоритетов в обществе. Под таким уг-
лом зрения Гувер, говоря словами самого способного
представителя этой группы Эллиса Холи, представляется
«человеком, поглощенным проблемами упорядочивания
основных движущих сил процесса модернизации и конт-

543

роля над ними, — проблемами, которые он пытался решить
путем создания соответствующих ассоциаций, корпора-
ций и товариществ, работая не покладая рук над совершен-
ствованием механизмов планирования и повышения благо-
состояния, пытаясь сделать их свободными от недостат-
ков, неотъемлемо присущих старым рецептам социалистов
и сторонников государственного вмешательства»9.

Эти три подхода, казалось бы, столь различные и не-
совместимые, объединены стремлением обелить Гувера. К
70-м годам процесс реабилитации вошел, так сказать, в
коллективную фазу: в Нью-Йорке собрался конгресс ис-
следователей, изучающих наследие Гувера, представляв-
ших самые разные направления. Работа конгресса отраже-
на в интересном сборнике статей «Президентство Гувера:
новая оценка», вышедшем в свет в 1974г. под редакцией
Мартина Л.Фосолда и Джорджа Мазузана. В 1976г. поя-
вилась биография Гувера «Герберт Гувер: забытый про-
грессист» Джоан Хофф-Уилсон, высоко оцененная Уиль-
ямом Эпплманом Уильямсом. Эта весьма содержательная
с познавательной точки зрения работа явилась большим
вкладом в процесс переоценки Гувера. Последние по вре-
мени работы, муссирующие ту же тему, — это довольно
поверхностная книга Дэвида Бернера «Герберт Гувер: об-
щественная жизнь» (1978) и более глубокий аналитиче-
ский труд Мартина Л.Фосолда «Президентство Герберта
Гувера» (1985).

II

Гувер и Рузвельт: преемственность или разрыв? Сто-
ронники концепции преемственности утверждают, что Гу-
вер был первым президентом, принявшим активные меры
для вывода экономики страны из депрессии; именно он-де
самым радикальным образом отказался от практики про-
шлого, а Рузвельту осталось лишь продолжить начатые им
программы.

Альберт Ромаско убедительно опровергает тезис, гла-
сящий, что действия Гувера в период депрессии были «бес-
прецедентным новаторством в сравнении с политикой всех
прежних президентов, которые в периоды кризисов пред-
почитали ждать сложа руки экономического подъема и вы-
здоровления». Подробно проанализировав три основных

544

кризиса XX в. — банковскую панику 1907 г., спад 1914г.
и депрессию 1920 — 1921 гг., — Ромаско показал, что
политика Теодора Рузвельта, Вильсона и Гардинга в эти пе-
риоды как раз и послужила Гуверу прецедентом, моделью
для его курса 1929 — 1932 гг. Теодор Рузвельт предоста-
вил помощь федерального правительства банкам, увеличил
эмиссию денег, способствовал снижению процентных ста-
вок. Вильсон реорганизовал банковскую систему США,
снял с нее излишнее давление. Гардинг разработал и осу-
ществил программы сельскохозяйственных кредитов, по-
вышения таможенных тарифов и сокращения налогов
(увы, на эту последнюю меру Гувер так и не решился). Ро-
маско пришел к выводу, что «набившее оскомину утверж-
дение, будто до Гувера ни один президент не прибегал к
правительственному вмешательству в экономику ради эко-
номического процветания нации, следует во многом пере-
смотреть, если не отказаться от него вообще»' °.

Подобно своим трем упомянутым предшественникам,
Гувер действительно прибегнул к определенным мерам
защиты от грозящей экономической катастрофы. В отли-
чие от Эндрю Меллона, своего министра финансов, он не
был сторонником свободного предпринимательства в его
чистом виде. Он был готов задействовать возможности и
ресурсы администрации, хотя и до известного предела. Но
затем, когда его внимание поглотила проблема ликвидации
бюджетного дефицита, он начисто забыл о предложенных
им самим программах правительственного стимулирова-
ния экономики, таких, например, как организация обще-
ственных работ. Оппоненты тщетно пытались убедить Гу-
вера, что сокращение правительственных расходов приве-
дет к снижению покупательной способности и углубле-
нию кризиса. «Сбалансированный бюджет абсолютно не-
обходим», — заявил Гувер 25 марта 1932 г.; «Это самый
важный фактор экономического развития» (5 мая); «необ-
ходимая и безотлагательная мера» (13 мая); «незаменимая
мера» (2 1 мая); «первейшая необходимость для страны»
(11 августа); «основа финансовой стабильности государст-
венного и частного бизнеса» (11 августа)' *.

По всем остальным аспектам в основе гуверовской
программы оздоровления экономики лежал принцип до-
бровольности, заранее ограничивавший ее эффектив-
ность. Гувер рассчитывал, что лидеры делового мира до-

545

бровольно предпочтут в борьбе за выживание пожертво-
вать личными интересами. Избранный им метод убежде-
ния оказался абсолютно несостоятельным. Принцип до-
бровольности не помог затормозить экономический спад
и накормить голодных. По свидетельству Дэвида Бернера,
многие в тот период умерли голодной смертью, что не сты-
куется с лицемерными заявлениями Гувера, будто «в стра-
не никто не голодает»12. (Бернер и другие биографы Гу-
вера последних лет были еще довольно снисходительны,
не включив в свои работы памятную фразу из мемуаров
самого президента о безработных, вынужденных прода-
вать яблоки на улицах: «Многие отказались от своей ра-
боты ради более прибыльного занятия — торговли яблока-
ми»13.) Принцип добровольности никак не мог решить
проблем сохранения стабильности заработной платы, по-
вышения закупочных цен на сельскохозяйственную про-
дукцию, облегчения долгового бремени или прекращения
игры на понижения на бирже Уолл-стрита. Далее, принцип
добровольности оборачивался наказанием для социально-
сознательных бизнесменов, для тех, к примеру, кто повы-
шал, а не урезывал заработную плату, вводил нормальные
условия труда вместо потогонной системы, отказывался от
использования детского труда, соблюдал правила бирже-
вых операций, не прибегая к запрещенным приемам.

Но и сам Гувер вынужден был в конце концов при-
знать, что принцип добровольности не панацея. В сентябре
1931 г. он заявил Юджину Мейеру, тогдашнему предсе-
дателю Федерального резервного управления, что совме-
стными усилиями банкиры могли бы положить конец фи-
нансовому кризису. Мейер, хорошо знавший эту породу
людей, отнесся к сказанному скептически и предложил
возродить Военную финансовую корпорацию, которой он
руководил во время первой мировой войны и которая иг-
рала в то время активную роль в кредитовании промыш-
ленности, сельского хозяйства, экспорта. Гувер сопротив-
лялся, видя в ней признак всепроникающего государства.
Только когда эксперимент с принципом добровольности
потерпел неудачу и даже банкиры поддержали предложе-
ние Мейера, Гувер принял его, в результате чего была
создана Реконструктивная финансовая корпорация (РФК).

Первоначально Гувер отводил РФК довольно скромную
роль, видя в ней инструмент по распределению государст-

546

венных субсидий частным финансовым институтам. Лишь в
1932 г., когда безработица еще более возросла, Гувер пе-
ресмотрел свою позицию и согласился предоставлять по
линии РФК кредиты отдельным штатам и городам. Но когда
Джон Гарнер, спикер палаты представителей, умеренный
демократ, провел через конгресс законопроект, расширяв-
ший возможности РФК в области кредитования, Гувер на-
ложил на него вето. «Никто и никогда, — заявил он, — не
пытался еще всерьез осуществить столь опасную для стра-
ны меру»14. Позднее он все же подписал законопроект
Гарнера в несколько измененном варианте: РФК разреша-
лось предоставлять займы для организации помощи насе-
лению и финансирования общественных работ, которые
тем временем пришли в упадок. Создание РФК, на что Гу-
вер пошел скрепя сердце, и ее последующая деятельность
были вынужденным отходом от его концепции доброволь-
ности. Использовался этот новый инструмент с большой
осторожностью, и в результате РФК не сыграла значитель-
ной роли в обуздании кризиса .

В демократическом обществе альтернативой добро-
вольности служит закон. В глазах Гувера закон не являлся
средством справедливого регулирования общественной
жизни, а был лишь инструментом регламентирования эко-
номики государством и подавления индивидуальных сво-
бод. Подлинная смена вех произошла в марте 1933 г.,
когда принцип добровольности уступил место законода-
тельным мерам по регулированию экономики. Меры эти
не вызвали сопротивления, и в дальнейшем соответствую-
щие полномочия, предоставленные администрации в за-
конном порядке, использовались во все возрастающем
объеме.

И здесь пример РФК также весьма поучителен. Гувер
видел путь к спасению банков в предоставлении им госу-
дарственных кредитов. По мнению новой администрации,
этот рецепт был ошибочен; банкам нужны были не новые
долги, а дополнительный капитал. Чрезвычайное банков-
ское законодательство «ста дней», разработанное несог-
ласными с Гувером экспертами министерства финансов,
наделяло РФК правом выкупать у банков привилегирован-
ные акции. В последующие два года администрация Руз-
вельта, принявшая эту программу, стабилизировала бан-
ковскую систему. Вдобавок РФК получила право предо-

547

18*

ставлять кредиты промышленным компаниям и в резуль-
тате стала вскоре крупнейшим инвестором в американ-
ской экономике. «В феврале 1932 г., когда была создана
Реконструкционная финансовая корпорация, никто и
представить себе не мог, — сказал в 1935г. Джесс Джо-
унс, шеф РФК, — в сколь значительной степени она будет
оказывать содействие бизнесу»16. РФК при «новом кур-
се» Рузвельта являлась, по сути дела, новым органом ад-
министрации и играла во многих важных областях ту са-
мую роль, которую с таким негодованием отвергал Гувер
в 1932 г.

Гувер предвидел подобное развитие событий и резко
его осуждал. Еще в ходе предвыборной кампании 1932 г.
он ясно понял смысл призывов Рузвельта к национальному
планированию и, выступая 3 1 октября 1932 г. на Мэди-
сон-Сквер-Гарден, предостерегая сограждан: «Нынешняя
избирательная кампания не просто борьба двух политиче-
ских деятелей или даже двух партий. Это борьба двух
концепций роли администрации в управлении страной.
Другая сторона предлагает меры и разные там новые кур-
сы, которые разрушат сами основания нашей системы». И
все это, как говорится, на полном серьезе. И уж, во вся-
ком случае, его собственной концепции добровольности,
оставляющей за индивидом право решать, исполнять ему
свой гражданский долг или пренебречь им, был и впрямь
нанесен смертельный удар.

Гувер считал свои разногласия с Рузвельтом непреодо-
лимыми. «Лет через десять американцы поймут, — писал
он в декабре 1933 г., — что 8 ноября 1933 г. они пожер-
твовали свободой духа и мысли, за которую их предки
упорно боролись на протяжении трехсот лет. И тогда, на-
деюсь, они вспомнят, что я по крайней мере пытался их
от этого уберечь»'7. Гувер не уставал осуждать умерен-
ное государственное вмешательство «нового курса», срав-
нивая его то с фашизмом, то с социализмом. Гуверовское
определение сути проблемы — свобода против регламен-
тации, — возможно, и служило его собственным интере-
сам, поэтому его собственное мнение по этому поводу не
может быть ориентиром для историков, однако само по
себе противоречие между анархией и законом было на тот
момент реальностью.

Историки в нелепом своем тщеславии полагают, что