Ком переводе книге «La Conquete du Pain» -я постарался набросать идеал того, как могла бы совершиться социальная революция на началах анархического коммунизма
| Вид материала | Документы |
- М. К. Мамардашвили Классический и неклассический идеалы рациональности, 1230.49kb.
- The problem of acute pain and its substantial relief is common for every medical field., 344.88kb.
- «военного коммунизма», 55.38kb.
- Миссионерская программа «Путь» Методическое обоснование Москва 2008 Миссионерское служение, 767.66kb.
- Революция 1917 года, марксизм и современность, 78.26kb.
- Проект Пролетарии всех стран, соединяйтесь!, 394.53kb.
- Тема любви, в чём её трагизм в данном рассказе?, 7.65kb.
- Филипп Боневитс «реальная магия», 2708.44kb.
- «Приложения», 7315.41kb.
- «Приложения», 7324.99kb.
И до тех пор, пока крестьянину будут предлагать не имеющие ценности клочки бумаги - будут ли это ассигнации, или «трудовые чеки»[14]*, - будет повторяться то же самое. Припасы будут оставаться в деревнях, и город их не получит, сколько бы ни гильотинировали и ни топили крестьян Крестьянину нужно предлагать не бумаги, а такие предметы, в которых он непосредственно нуждается: веялку и косилку, в которых он теперь отказывает себе скрепя сердце; одежду, которая защитила бы его от непогоды; лампу и керосин, чтобы заменить его лучину; заступ, косу, плуг - одним словом, все то, чего он лишен теперь, не потому чтобы он не чувствовал потребности в этом, а потому что в его жизни, полной лишений и тяжелого труда, множество предметов недоступны для него по своей цене.
Пусть город примется тотчас же за производство того, что необходимо крестьянину, вместо того чтобы выделывать разные безделушки для украшения дамских туалетов. Пусть парижские швейные машины шьют, вместо приданых для кукол, рабочие и праздничные одежды для крестьянина; пусть заводы займутся выделкой земледельческих машин, заступов и грабель, вместо того чтобы ждать, пока англичане пришлют эти вещи в обмен на французское вино!
Пусть город пошлет в деревню не комиссара, опоясанного красным или разноцветным шарфом, с приказом везти припасы в такое-то место, а пусть пошлет туда друзей, братьев, которые скажут крестьянам: «Привозите нам свои продукты и берите из наших складов все что хотите». Тогда жизненные припасы будут стекаться в город со всех сторон. Крестьянин оставит себе то, что ему нужно для собственного существования, а остальное отошлет городским рабочим, в которых он - в первый раз во всей истории-увидит не эксплоататоров, а братьев.
Нам скажут, может быть, что это требует полного переустройства общества. Для некоторых отраслей несомненно так. Но есть множество таких отраслей, которые смогут очень быстро приспособиться к тому, чтобы доставлять крестьянину одежду, часы, мебель, утварь и простые машины, за которые теперь город заставляет так дорого платить. Ткачи, портные, сапожники, жестянники, столяры и многие другие могут без всякого затруднения оставить производство предметов забавы и роскоши ради труда полезного. Нужно только, чтобы люди прониклись мыслью о необходимости такого преобразования, чтобы они смотрели на него как на дело справедливое и прогрессивное и перестали предаваться любимым мечтаниям теоретиков о том, что «революция должна ограничиться завладением прибавочною стоимостью, оставив в прежнем виде производство и торговлю».
Именно в этом заключается, по нашему мнению, весь вопрос-в том, чтобы предложить крестьянину в обмен на его продукты не клочки бумаги - что бы ни было на них написано, - а самые предметы, потребления, в которых он нуждается. Если это будет сделано, жизненные припасы будут отовсюду стекаться в города. Если этого не будет - мы будем иметь в городах голод со всеми его последствиями: реакцией и подавлением революционного движения.
VII
Мы уже видели, что все большие города получают хлеб, муку, мясо не только из провинции, но и из-за границы. В Париж из-за границы присылаются бакалейные товары, пряности, рыба, различные продукты, составляющие предмет роскоши, и значительное количество хлеба и мяса.
Но во время революции на заграничный ввоз нельзя будет рассчитывать или, по крайней мере, придется полагаться как можно меньше. Если теперь русский хлеб, итальянский или индийский рис, а также испанские и венгерские вина наполняют западноевропейские рынки, то это происходит не оттого, что в странах, вывозящих их, этих продуктов слишком много или что они растут там сами без труда, как сорная трава в поле. В России, например, крестьянин работает по шестнадцати часов в сутки и голодает от трех до шести месяцев в году, чтобы продать свой хлеб на вывоз и заплатить подати помещику и государству. Как только хлеб собран, полиция уже является в русские села и продает у крестьянина последнюю корову, последнюю лошадь в уплату недоимок и выкупных платежей - если только крестьянин сам уже не продал своего урожая скупщику на вывоз за границу.
Таким образом крестьянин оставляет себе хлеба на девять, на шесть месяцев, а остальное продает, чтобы его корову не продали чиновники за три рубля. А затем, чтобы прожить до нового урожая - в течение трех месяцев в хороший год и полгода в плохой год, - он примешивает лебеду в свой хлеб, в то время как в Лондоне лакомятся бисквитами из его муки. Теперь хорошо известно из самих казенных статистик, что если бы из Европейской России не вывозили ни одного пуда ржи и пшеницы, то их было бы ровно столько, сколько нужно на прокормление населения.
Но как только произойдет революция в России, русский крестьянин оставит свой хлеб для себя и для своих детей. Итальянские и венгерские крестьяне сделают то же самое, и будем надеяться, что этому примеру последуют и индусы. Даже в Америке производство пшеницы сократится, если только и там начнется рабочее движение. Следовательно, на привоз хлебов и кукурузы из-за границы плохой будет расчет.
Вся наша буржуазная цивилизация основана на эксплоатации низших рас и стран с отсталою промышленностью, и первым благодеянием революции будет то, что она позволит освободиться этим так называемым низшим расам от их якобы цивилизованных благодетелей. Но это освобождение будет иметь последствием значительное уменьшение притока жизненных припасов в большие западноевропейские города.
* * *
Относительно внутренних дел предсказать что-нибудь оказывается труднее.
С одной стороны, крестьянин, несомненно воспользуется революцией, чтобы распрямить свою спину, согнутую над землею. Вместо того чтобы работать по четырнадцати и шестнадцати часов, как теперь, он совершенно справедливо захочет отдыхать половину этого времени, что может повести к уменьшению производства главных жизненных продуктов - хлеба и мяса.
Но, с другой стороны, производство, наоборот, усилится оттого, что крестьянину не придется больше работать на тунеядцев. Будут расчищены новые земли, будут пущены в ход новые, более совершенные машины. «Никогда еще земля не была так хорошо вспахана, как в 1792 году, когда крестьянин получил всю землю, которой так давно желал»,- говорит Мишле в своей истории Великой Революции.
Через очень короткий промежуток времени, когда усовершенствованные машины и химическое и всякое другое удобрение станут доступны общинам, каждый крестьянин сможет вести усовершенствованную, усиленную, интенсивную культуру. Но вначале, есть основание думать, что как во Франции, так и в других странах произойдет уменьшение количества земледельческих продуктов. Благоразумнее поэтому предполагать, что привоз продуктов как из местностей внутри страны, так и из-за границы в общем уменьшится.
Как же пополнить этот недостаток?
Очень просто: заменить недостающее собственными силами! Нечего искать в тумане разрешения вопроса, когда оно так просто.
Большие города должны заняться обработкой земли, подобно деревням. Нужно вернуться к тому, что называется в биологии «интеграцией функций», т. е. объединением разных работ. После того, как установлено разделение труда, приходится «интегрировать», т. е. соединять; таков ход вещей во всей природе.
Впрочем, помимо всякой философии, самое течение событий несомненно приведет к этому. Если только Париж узнает, что через несколько месяцев он должен остаться без хлеба, он займется обработкой земли.
Но откуда взять землю? - В земле недостатка не будет. Большие города, а Париж в особенности, окружены парками богатых собственников, миллионами десятин, которые только и ждут того, чтобы разумный труд земледельца превратил их в плодородные поля, гораздо более плодородные, чем южнорусские степи, покрытые черноземом, но выжженные солнцем.
Рабочие руки? - Но чем же будут заниматься два миллиона парижан, когда им не нужно будет больше наряжать и занимать русских князей, румынских бояр и жен берлинских финансистов?
Благодаря созданным нашим веком машинам, благодаря уму и техническим знаниям рабочих, опытных в пользовании усовершенствованными орудиями, имея к своим услугам изобретателей, химиков, ботаников, профессоров в Jardin des Plantes[15]* и огородников из Gennevilliers[16] и пользуясь всеми средствами для увеличения числа существующих машин и испробования новых. Наконец, благодаря организаторскому духу, энергии и предприимчивости парижского населения, земледельческий труд парижской анархической коммуны будет совершенно иной, чем работа современных крестьян где-нибудь в Арденнах.
Пар, электричество, солнечная теплота и сила ветра очень скоро будут пущены в дело. Паровые плуги, машины для очистки земли от камней быстро выполнят свою подготовительную работу, и земля, размягченная и удобренная, будет только ждать разумного труда человека, особенно женщины, чтобы покрыться тщательно выращенными растениями, которых будут снимать по три и по четыре жатвы в год.
Учась садоводству под руководством опытных специалистов, имея возможность пробовать на специально отведенных местах всевозможные способы обработки, соперничая между собою для достижения наилучших результатов и при этом черпая в физическом труде - не в непосильном и чрезмерном труде-те силы, которых так часто не хватает жителям больших городов, мужчины, женщины и дети с радостью займутся полевыми работами, которые перестанут быть каторжным трудом и превратятся в удовольствие, в праздник, в обновление человеческого существа.
«Бесплодных земель нет! Чего стоит человек, того стоит земля!» - таково последнее слово современного земледелия. Земля дает все, чего от нее потребуют, нужно только требовать умеючи.
На практике даже такой небольшой территории, как два округа - Сены и Сены с Уазой, - было бы достаточно для того, чтобы пополнить недостачи, вызванные революцией, даже в таком большом городе, как Париж.
Коммунистическая община, если она решительно станет на путь экспроприации, несомненно приведет нас к этому соединению земледелия с промышленностью, к тому, что человек будет заниматься и тем и другим одновременно или в различные месяцы года.
Пусть только революция вступит на этот путь: с голоду она наверное не погибнет! Опасность лежит вовсе не в этом; она лежит в умственной трусости, в предрассудках, в полумерах.
Опасность там, где ее видел Дантон, когда говорил Франции: «Смелости, смелости, больше смелости!» - особенно смелости ума, аа которой не замедлит последовать и смелость воли.
ЖИЛИЩА
I
Всякий, кто внимательно присматривался к настроению умов у рабочих, несомненно заметил, что есть один важный вопрос, по которому во Франции мало-помалу устанавливается общее соглашение. Это - вопрос о жилых домах. В больших французских городах (и даже во многих маленьких) рабочие приходят понемногу к убеждению, что жилые дома в действительности нисколько не составляют собственности тех, кого государство признает их собственниками, а на деле должны бы принадлежать всем жителям города. Такой поворот в умах несомненно совершается, так что уверить народ в справедливости права собственности на жилые дома теперь уже трудно.
Не собственник строил дом; его строили, украшали и отделывали сотни рабочих, которых голод толкал на работу, а необходимость существовать заставляла довольствоваться жалким заработком.
Деньги, затраченные этим якобы собственником, точно так же не были продуктом его труда. Он накопил их так, как накопляется всякое богатство, т. е. уплачивая рабочим всего две трети или даже половину того, что ими сработано.
Наконец - и здесь нелепость права собственника всего очевиднее, - ценность дома зависит от дохода, который получит с него хозяин дома; доход же зависит от того, что данный дом выстроен в городе с мощеными улицами, освещенном газом, имеющим правильные сообщения с другими городами; что в этом городе находятся различные промышленные заведения и существуют учреждения, служащие науке и искусству; что в нем есть мосты, набережные, конки, которые доставляют жителям множество удобств, совершенно неизвестных в деревне, есть театры, музеи, гулянья, которые служат источником удовольствия; одним словом, доход дома зависит от того, что двадцать или тридцать поколений работали над тем, чтобы сделать этот город обитаемым, здоровым и красивым центром промышленной и умственной жизни.
В некоторых кварталах Парижа каждый дом стоит миллион или более рублей не потому, чтобы в его стенах заключалось на миллион работы, а потому, что он находится именно в Париже, что в течение целых веков поколения рабочих, артистов, мыслителей, ученых и литераторов содействовали тому, чтобы сделать Париж тем, что он представляет теперь, т. е. промышленным, торговым, политическим, артистическим и научным центром; потому, что у этого города есть прошлое, что его улицы известны, благодаря литературе, как в провинции, так и за границей, что он - продукт труда восемнадцати веков, пятидесяти поколений всей французской нации. То же самое справедливо относительно всякой другой столицы.
Кто же имеет право в таком случае присвоить себе хотя бы малейший клочок этой земли или самую ничтожную из этих построек, не совершая тем самым вопиющей несправедливости? Кто имеет право продавать кому бы то ни было хотя бы малейшую долю этого общего наследия?
Как мы уже говорили, среди рабочих в этом отношении устанавливается мало-помалу соглашение, и идея дарового жилища обнаружилась уже во время первой осады Парижа (немцами в 1871-м году), когда население требовало, чтобы с него были прямо сложены все долги хозяевам квартир. Та же мысль проявилась и во время Коммуны 1871 года, когда рабочие ждали от Совета Коммуны решительных мер с целью упразднения квартирной платы. И когда снова вспыхнет революция, та же самая мысль будет первой заботой бедняка.
В революционное ли, в мирное ли время - рабочему всегда нужен кров, нужно жилище. Но как бы плохо и как бы нездорово это жилище ни было, всегда есть хозяин, который может его оттуда выгнать.
Правда, во время революции в распоряжении хозяина не будет судебного пристава, не будет полицейских, которые выбросят ваш скарб на улицу. Но кто знает, не захочет ли завтра новое правительство - каким бы революционным оно себя ни заявляло - вновь восстановить эту силу и вновь отдать ее в распоряжение домохозяина? Правда, Коммуна объявила уничтожение всех долгов за квартиры по 1-ое апреля, но только по 1-ое апреля![17] А затем опять -таки пришлось бы платить, несмотря на то, что в Париже все было перевернуто вверх дном, что промышленность приостановилась и у революционера не было ничего, кроме тридцати су (пятидесяти копеек) в день, выплачиваемых ему Коммуной!
А между тем нужно, чтобы рабочий знал, что если он не платит за квартиру, то не только из попущения. Нужно, чтобы он знал, что даровое жилище признано за ним как право, что оно установлено общим согласием как право, открыто провозглашенное народом.
Неужели же мы будем ожидать, чтобы эта мера, всецело отвечающая чувству справедливости всякого честного человека, была принята теми социалистами, которые войдут вместе с буржуа в новое временное правительство? Долго прождали бы мы таким образом - до самого возврата реакции!
Вот почему искренние революционеры, которые откажутся от всяких официальных шарфов и фуражек с галунами, от всяких знаков власти и подчинения и останутся среди народа как часть его, будут вместе с народом работать для того, чтобы экспроприация домов стала совершившимся фактом. Они постараются создать движение в этом направлении и применить эту меру на практике; т. е., когда эти мысли созреют, народ произведет экспроприацию домов наперекор всем теориям вознаграждения собственников и тому подобной чепухе, которою всякие охотники до теорий постараются затормозить дело.
В тот день, когда экспроприация домов совершится, рабочий поймет, что действительно настали новые времена, что ему уже не придется склонять голову перед богатыми и сильными, что равенство открыто провозглашено, что Революция совершается на деле, а не остается простою переменою государственных театральных декораций, как это не раз бывало раньше.
II
Если только мысль о необходимости отобрать дома созреет в народе, ее осуществление на практике вовсе не встретит тех непреодолимых препятствий, которыми нас обыкновенно пугают.
Правда, люди, которые нарядятся в мундиры и займут вакантные места в министерствах и в Городской думе, постараются увеличить число таких препятствий. Они начнут толковать о вознаграждении собственников, о необходимости точнейших статистических сведений и начнут составлять длиннейшие доклады - такие длинные, что дело могло бы протянуться до того времени, пока подавленный нуждою и безработицею народ, не видя ничего впереди и потеряв всякую веру в революцию, не предоставит полной свободы действий реакционерам.
Об этот подводный камень действительно может разбиться вся живая сила. Но если народ не поддастся на этого рода увещания, если он поймет, что новый строй жизни требует новых средств, и возьмет дело в свои руки,- тогда экспроприация сможет осуществиться без особых затруднений.
«Но как именно? Каким образом можно ее осуществить?» - спросят у нас. - Мы сейчас поговорим об этом, но с одной предварительной оговоркой. Мы не хотим рисовать планов экспроприации в их мельчайших подробностях; мы знаем заранее, что жизнь опередит все, что могут предложить в настоящее время личности или группы. Она, как мы уже говорили, сделает дело лучше и проще, чем все наши заранее написанные программы.
Поэтому, когда мы намечаем способ, которым можно было бы осуществить экспроприацию без государственного вмешательства, мы хотим только ответить тем, кто заранее объявляет это невозможным. Но мы предупреждаем, что ни в каком случае не имеем в виду проповедовать тот или другой способ организации дела как наилучший. Все, чего мы хотим, - это показать, что экспроприация может быть делом народной инициативы и не может быть ничем другим.
По всей вероятности, с самых первых шагов народной экспроприации создадутся в каждом квартале, в каждой улице, в каждой группе домов группы добровольцев, которые предложат свои услуги для собирания нужных справок о числе свободных квартир, о таких квартирах, в которых теснятся большие семьи, о квартирах нездоровых и квартирах слишком просторных для живущих в них, а следовательно, могущих быть занятыми теми, кто теснится в лачугах. В несколько дней эти добровольцы составят для данной улицы или данного квартала полные списки этих квартир, здоровых и нездоровых, тесных и просторных, жилищ, которые служат источниками заразы, и жилищ роскошных.
Они сообщат друг другу эти списки, и через короткий промежуток времени составятся таким образом полные статистические таблицы. Ложные статистические сведения можно сочинять, сидя в канцелярии, но статистика правдивая и полная может быть только делом каждой отдельной личности; и в этом нужно, следовательно, опять-таки идти от простого к сложному.
Ничего ниоткуда не ожидая, эти граждане отправятся, вероятно, к товарищам, живущим по трущобам, и скажут им: «Ну, на этот раз, товарищи, - настоящая революция. Приходите сегодня вечером в такое-то место. Там будет весь квартал: будут делить квартиры. Если вы не хотите оставаться в своей лачуге, вы выберете себе одну из квартир в четыре или пять комнат, которые окажутся свободными. А когда вы переедете, это будет дело конченое, и тот, кто вздумает вас оттуда выгонять, будет иметь дело с вооруженным народом!»
«Но в таком случае каждый захочет иметь квартиру в двадцать комнат!» - скажут нам.
Вовсе нет! Хотя бы уже по той простой причине, что малой семье большая квартира не с руки. Чистить и топить двадцать комнат можно только, когда есть куча рабов. Но - помимо того - народ никогда не требовал невозможного. Напротив, всякий раз, когда мы видим, что делается попытка восстановить справедливость между людьми, нам приходится удивляться здравому смыслу а чувству справедливости народной массы. Слышали ли мы когда-нибудь во время революции неисполнимые требования народа? Случалось ли когда-нибудь, чтобы в Париже во время выдержанных им осад люди дрались из-за своей порции хлеба или дров? Наоборот, они ждали своей очереди с терпением, которому не могли надивиться корреспонденты иностранных газет; а между тем все знали, что тот, кто придет последним, не получит в этот день ни хлеба, ни топлива.
Конечно, в отдельных личностях в нашем обществе живет предостаточное количество себялюбивых наклонностей, и мы это отлично знаем. Но мы знаем точно так же и то, что поручить квартирный вопрос какой-нибудь канцелярии было бы лучшим средством пробудить и усилить эту жадность.
Тогда, действительно, все дурные страсти получили бы полный простор, все стали бы бороться за то, кому выпадет в канцелярии наибольшая доля влияния. Малейшее неравенство вызвало бы крики негодования, малейшее преимущество, отданное одному перед другим, заставило бы - и не без основания - кричать о взятках.
Но если сам народ возьмется, сгруппировавшись по улицам, по кварталам, по округам, за переселение обитателей трущоб в слишком просторные квартиры богатых людей, мелкие неудобства или незначительные неравенства будут приниматься очень легко. К хорошим инстинктам масс обращались очень редко. Это случалось, впрочем, иногда во время революций - когда нужно было спасать тонущий корабль, - и никогда еще этот призыв не оставался тщетным: рабочий всегда отзывался на него с самоотвержением.