Geum.ru

Юрий Сергеев «Становой хребет»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   54

9


До самого вечера Егор ходил с полосатой рейкой, повинуясь взмахам руки согнувшегося над нивелиром геодезиста. Провешивали обходной путь вокруг обширного болота, поросшего чахлыми сухими лиственницами.

Уже затемно прибрели к балагану из корья, где жил временно Яков. С харчишками у него было не особо привольно, но хранил он, на чёрный день, добрый кусок оленьего мяса в леднике, и ужин вышел сытным.

Стрельников устало раскинулся возле костра, попивая чаёк, Егор тоже прилёг рядом и стал расспрашивать о строительстве АЯМа. Яшка туманно повёл глазами, соскучился от долгого молчания по собеседнику, повёл рассказ издалека.

— Что говорить, дорога имеет громадное значение. Дорога — это всё! Питание, всякое железо на прииски, почта, да что говорить, сам, поди знаешь. Не стану попусту убеждать в нужности дороги. Одним словом — это цивилизация.

Недавно при мне вышло около Хатыми на трассу с десяток тунгусов-кочевников. Лопочут что-то по-своему, молятся Богам и духам, проводник кое-как перевёл, что назвали они с восторгом и уважением нашу дорогу Великой Тропой.

Так поразили их масштабы стройки. До этого дня они звали так Млечный Путь на небе. Вот, на какую высоту они вознесли трассу.

Идея пробить дорогу от Амура до Якутска родилась ещё в 1870 году. Верхне-Муйская компания золотопромышленного акционерного общества провела Джилиндинский тракт по рекам Гилюю, Уркану и Джилинде и затратила на стройку более трёх миллионов рублей.

Хозяева промыслов ничего не делали зря, всё окупилось. Строители даже перемахнули через Яблоновый хребет и на двухсотсороковой версте вышли к Тимптонским приискам. С последующим оскудением россыпей этот тракт, за ненадобностью, пришёл в негодность для летнего проезда.

Перед самой революцией от станции Сковородино, ныне города Рухлово, была изыскана и построена на Тимптоновские прииски другая трасса, поглотившая пять миллионов рублей. Но революция и гражданская война не дали её закончить, и она тоже разрушилась.

— Знаю, я ходил по ней, — отозвался Егор, — в иных местах оползни сошли, мосты смыло. Трудно проехать.

— Идём дальше, — закурил Яков, блаженно закрыв глаза, — ты не куришь, что ли?

— Нет. Давай дальше.

— После бурного разворота приисков на Алдане, возникла необходимость надёжно связать этот район с транссибирской железкой, а может быть, и к самому Якутску добиться. Три года назад спешно создалось управление строительства на Стрелке, это в верстах семидесяти от Ларинска.

Мы приступили к изысканиям. Работали зверски, шли тремя партиями: первая от Тынды до Тимптона, вторая от Тимптона до Хатыми, а третья от Хатыми до Томмота.

Всё сделали за один сезон. Но потом началось строительство неважнецкое. Денег уходило пропасть, а дело застопорилось. И вот, управляющего заменяют тремя приехавшими из Москвы инженерами.

— Я в Утёсном слыхал про них, — опять перебил Егор.

— Эти ударно развернулись — и вот, пожалуйста, кати хоть на автомобиле в свой Незаметный. Ох и требовали они с нас, да и сами крутились не зная отдыха. Правду говорят: «Глаза страшат, а руки делают»...

— Смотрю и не верю, — недоумевал Быков, — вспоминаю, как где-то по этим местам, зимником, пришли в Незаметный пять тысяч монгольских верблюдов с санями и грузом. Помогли они сильно. Вот было ужаса от их рёва, когда заголодовали они, изнурённые дорогой, и стали дохнуть.

А тут ещё морозы ударили. Мы объедались тогда дармовой верблюжатиной в любом виде. Ездовые монголы с собой увели малую часть, а остальных бросили. Нечем стало кормить. А ты, Яков, с начала трассы работаешь на ней?

— С первого дня. Хватили мы тут лиха в буреломах и болотах, вспомнить жутко. Предварительной рекогносцировки не было, сразу шли напролом из-за жёсткого срока изысканий. Не велось до нас даже технических обоснований по мерзлотно-метеорологическим и почвенно-грунтовым исследованиям.

Не было карт, а если и были, то царских времён, мы их звали «средне-потолочные», на них была такая брехня, что реки и ручьи текли в обратном направлении, иных вовсе не было. Мы поначалу даже блудили, а потом перестали картам верить.

Рубили визирные просеки и сомневались, туда ли идём? Куда бьёмся? Двигались на ощупь, полагаясь только на компас и звёзды, еды не хватало. Дожди льют, холод, сырость, а тут упрёмся в скалу или реку и давай кружиться, обход искать... Да... Мало кто выдерживал на такой работе.

Мы сами отлавливали артельки старателей, идущие к золоту, зачитывали им липовый мандат, что, только после работы на дороге, их допустят на прииски, и чуть ли не силой оружия заставляли поработать на просеке, но они вскоре сбегали, сманивая наших рубщиков, и мы опять выставляли посты на тропе, важно требовали документы у идущих и заворачивали их на день или на неделю к своим палаткам.

Короче, разбоем жили. Но сделали же всё, чёрт меня подери!

— Я в Утёсном уже автомобиль видел, даже испугался, откуда взялся он. Ведь, не раз ходил через Яблоновый хребет и знаю, какие там непролазные места. Чуду подобно!

— Да, через болота легли полувёрстовые стлани из брёвен, сколько грунта перевёрнуто, сколько мостов построено, не счесть. И всё вручную. Действительно, чудеса в решете. А сколько леса вырублено и затрачено труда!

Зубами прогрызали эту дорогу и добились. Радостно жить, глядя на то, что труд наш на пользу идёт. А помню... по лесной глуши продираешься с инструментом, и медведи от тебя шарахаются в испуге. Порушили мы косолапым покойную житуху, навсегда порушили.

Верблюдов я тех тоже видел, шли они зимней тропой с таким жалобным стоном, что кровь стыла в жилах. Тунгусы их боялись, как огня, ведь сроду не доводилось видеть таких уродливых животин. Плевались, глаза руками закрывали.

Кричали: «Нацяльник, пошто такой дурной зверь тайга пустил, олень пропади, белка пропади, тунгус тоже пропади». Ещё один припомнился случай. У горы Эвота набрели мы на балаган, вроде вот этого, из корья. Вонь от него шибает за версту, дышать нечем.

Подходим, а там живой приискатель. С виду только живой. Застиг их артель на перевале снег в начале июня, и он от усталости так уснул, что удосужился обморозить себе руки и ноги. Дружки потерялись в метели, а он набрёл на павшую лошадь и состроил балаган.

Выползал к падали и питался, отлёживался... К нашему приходу, руки до локтей у него уж сгнили, ноги почернели, а помирать не собирается, да ещё мечту лелеет к золоту попасть, планы на жизнь строит. Посчитали, что он тронулся умом. Сообщили врачу, тот пока добрался, а приискателя уж вороньё доедает...

Сколько судеб переломано вдоль нашей трассы... сколько их, болезных, полегло, трудно вообразить, а лошадиных костяков совсем не счесть... а всё — потому, что дороги не было, наобум пёрли — на авось надеялись. Дорога — это жизнь...

— Ну, а дальше куда норовишь податься? Тут уж скоро свернёте работу, дело к концу идёт...

— Шут его знает! Изыскания прикончим, и, если ещё куда не пошлют на прорыв, пойду геодезистом к дружку своему, Гришке Мотину, он давно манит меня снимать карту страны. Чтобы не блудили больше по тайге добрые люди, не пёрли куда попадя, а имели точную карту.

Экспедиция его базируется в Нагорном, а сам Гришка бродяжничает по Становому хребту и Алданскому нагорью до самого Охотска.

Вот это работа! Люблю такие пространства, звериные тропы, вольный воздух и возможность быть всегда и везде первым. С Мотиным мы вместе в Краснодаре учились.

Пойду к нему. Подобрались там наблюдатели, астрономы и геодезисты бесшабашных кровей, хорошие и сильные ребята. Исстари такие люди рвались вперёд. — Егор понял, что встретил родственную бродяжью душу.

Этот крепкий человек не боялся ничего: ни буйных рек, ни скалистых гольцов, ни скрытых перевалов. И опять вслушался в рассказ Якова.

— Три сотни лет назад был снаряжён казак Пётр Бекетов с сотоварищами во поисках новых земель и «мягкой рухляди», так звали в те времена шкуры пушных зверей.

Они спустились на плотах по реке Лене, остановились в Усть-Кутском зимовье, а весною поплыли дальше, отбиваясь от стрел и копий неведомого народа Саха, скотоводов и охотников. И страна эта звалась Саха, что значит Якутия.

Казаки были народ вольный, беззаботный и бесстрашный, жили и умирали легко, только подай им ширь, где можно разгуляться, не притесняй.

Срубили они в урочище Гимадой острог и назвали его Якутском. Вскоре там был посажен воевода, началось крещение инородцев, развилась менная торговля.

А потом, сплыл до устья Лены десятник Васька Буза, любопытно стало ему глянуть, что за реки текут в ледовитый океан. Перезимовал у тунгусов, а весной на двух кочах пошёл морем до реки Яны, про которую только что вызнал, там встретил многочисленные и воинственные племена юкагиров и обложил их ясаком.

В те же места сплавился по Индигирке Михаил Стадухин и в пути узнал у туземцев о неведомой реке Колыме, тогда он на одном лёгком коче спускается до устья Индигирки и идёт вдоль берега Ледовитого океана.

Казаков пытала жестокая непогода, голод и страх погибели, но они сами были жестокие и неумолимые, искали этих опасностей и услаждались ими.

Стадухин основывает Нижне-Колымск, поднявшись на шестах вверх по реке, воюет с оленными чукчами и закладывает Средне-Колымск, это всё с полусотенной дружиной.

За Стадухиным Семён Дежнёв двинулся открывать землицы.

Из Якутска же началось освоение Амура и Камчатки. В 1643 году Василий Поярков вышел с казаками из городка «в поисках серебряной и иной руды да приведения под царёву руку малых людишек». Дружина в сто двадцать человек поднялась берегами рек Алдана и Учура и зашла в непроходимые горы.

Люди долго бились, отыскивая в облаках перевал, уважительно нарекли хребет Становым, за дикую неприступность... Всё же, перевалили его в страшных лишениях и спустились плотами по открывшейся реке Зее в Амур. Его путём пошёл из Якутска Ерофей Хабаров и положил на карту Даурские земли.

— Откуда ты всё это знаешь? — поразился Быков. — Так рассказываешь, словно всё видел своими глазами.

— Зимой, от безделья, в одной закрытой церкви Якутска напоролся на груду книг. Ночь беспросветная, вот и начитался бывальщин.

— Мне один шаман сказал, что его предки предсказали места, где будут выстроены эти церкви. Неужто правда?

— Я бы тоже предсказал, подумаешь, невидаль. Церкви обычно строятся на лобном, возвышенном месте, чтобы их было отовсюду видно.

— Но Якутск стоит на равнине, как я слыхал?

— Значит, они выстроены на самых сухих местах. А где ты шамана повидал?

— Даже на камлании был. Вот дьявол! Лохмами трясёт, прыгает, ну, чисто помешанный. А тунгусы рты разинули, глядят на него и ревут дурниной. Нагадал он мне долгую жизнь... А тут чуть конец не пришёл в маршрутах, еле ноги плету домой.

— Всё же, как вы сработали летом, нашли что-нибудь?

— Работали нормально, только припозднились нам закинуть харчей, да и другие неулады вышли. Компасы здорово врали от своей ветхости. Мы вели картографическую съёмку и геологические изыскания по гольцам отрога Яблонового хребта, ключи опробовали лотком, били неглубокие езенки и шурфы.

Олени достались, опять же, некудышные, упряжь порванная, а место работы — сплошь непроходимые места — стланики и развалины каменных глыб-курумов. Набедовались тоже вдоволь, как и вы впервой на дороге.

А вот, нету там золота! Нравится мне эта хлопотная работа до невозможности. Вот бы ещё подучиться немного на геолога, тогда бы вовсе меня из тайги не вытащить.

— Так учись, кто тебе не велит? — Яшка сладенько зевнул и прикрыл глаза.

— Этой зимой обязательно пойду. У нас в Незаметном открылся горно-промышленный учебный комбинат. Был я там зимой. Испытывает он большие трудности: не хватает учебников, студенты пишут конспекты на старых газетах.

Из-за недостатка мебели они учились стоя. Преподаватели, чтобы согреться, бегали из угла в угол, а студенты отплясывали трепака. Но учатся!.. Значит, скоро закончат строить дорогу?

— Погоди ещё радоваться заранее, мерзлота и наледи по трассе сплошняком. Особо досаждает при строительстве вечный лёд, выдавливает опоры мостов, а то и ямой протает. Был тут один молодой инженер, так он быстро раскусил, как эту мерзлоту надурить.

Ни в коем разе с просеки не трогал пеньки, там, где они встречались, не убирал мох, а подвозили таратайками щебень и засыпали полотно прямо на эту изолирующую подушку. Дорога стоит до сих пор.

Какой-то заезжий умник усмотрел в этом нарушение инструкции, дескать, положено вырвать жёлоб в мерзлоте и кюветы, а уж потом отсыпать полотно. Инженера, допустившего отклонения от норм строительства, прогнали, чуть не судили, а когда поновому сунулись вести дорогу, то едва не перетонули.

Его, этот вечный лёд, чуть только тронь — и разверзается такое болото, что ничем не засыплешь и не загатишь. Инженера того вернули, нашли где-то уже далеко, извинения попросили и стали делать старым методом. Головотяпства, конечно, хватает ещё и у нас, и у вас. Но дело-то движется, наперекор всему.

— Хороший ты мужик, Яшка, как сто лет тебя знаю. Давай к нам в разведку определяйся, топографы нам тоже нужны. Зиму перекантуемся в Незаметном, а по весне ожидается интереснейшая экспедиция по рекам Гонам и Альгома. Там ещё никто не ходил. Вот бы туда!

— В Незаметный мне нельзя, — раздумчиво отозвался Яков, — протухну там от скуки. Знаешь, почему я по тайге бегаю и скопления людского не терплю?

— Почему?

— Чтобы блохи не заводились и вошь разная, — засмеялся Стрельников.

— Так комарья полно, всё одно кровь сосут.

— Гнус меня не жрёт, до того прокоптился у костров, что тунгусы меня за версту своим нюхом чуют.

— Ну, а жена у тебя есть, дом, старики?

— А как же! Живёт моя раскрасавица-половина в кубанской станице и который год рвётся ко мне наведаться. Да только куда я её помещу? В балаган этот? Не дай Бог она увидит мою работу, так с ума свихнётся.

Ведь, она мыслит, что я тружусь наиглавнейшим инженером, хожу при галстуке и в ботиночках. Деньги ей посылаю, а оторваться от этой заразной судьбы не могу. Отец, красный казак, раненый был в гражданскую, но ещё крепкий и неугомонный.

— Во! Встретились казаки разных мест, — усмехнулся Егор, — я ведь, тоже из станицы.

— Считай, земляки, — оживился Яков, — для нашего непутёвого племени вся земля — дом, рассказывал же тебе о тутошних первопроходцах. Нам тоже неймётся что-то открыть. Всё же, интересно, почему покоя не имеем, что ищем и зачем идём на все лишения?

Самому непостижимо. Всё же, это чувство долга... Поручила нам страна большое дело, поверила в нас, дала волю в мыслях и делах, как тут не стараться. Кто же снимает карты и дороги проложит, кроме нас, молодых? Кто богатства откроет и накормит страну хлебушком? Молодёжь!

Потрескивает костёр, прохладная тёмная ночь завоевала необозримые пространства, поглотила снулую тайгу и только зверьё шастает в потёмках, сминая поблекшую и отмершую траву.

На Яшке одежда вся насквозь прожжена искрами, наспех залатана разными кусками материи, и похож он своим одеянием на бедного цыгана.

Сапоги безнадёжно разлезлись, руки огрубели от постоянно работы топором, но весёлые глаза так и пыхают радостной силой. Попробуй-ка, загони его в суетливый город, где человек растворяется, словно крупинка соли, а тут он владыка не только этих безмерных пространств, но и самого себя.

— А всё же, соскучился я по дому, — неожиданно прерывает молчание Яков, — вот закончу эти обходы и, с первым снегом, полечу, как гусак дикий, к себе в тёплые края. Надо отдохнуть малость, повидать родных.

Три года не появлялся, поди, уж забыли меня совсем. Река Кубань, супротив здешних рек шибко мутная, а всё же, родней. Иной раз такая тоска охватит, что хоть убегай. Волком жить человеку нельзя, привезу этим разом свою жену, куплю где-нибудь здесь домик и заживу семьёй. Хорошо...

Егор лежал на спине и смотрел на звёзды. Почему так дурманяще пахнет ночной лес и радует огонь, а в противоборстве с ним щиплет лицо первый морозец и рядом лежит человек, о чьём существовании он ещё утром не ведал, а теперь Яшка надолго останется в памяти?

Откуда всё это взялось и перехлестнулось: эта тайга, необходимость строить дороги в ней? Куда стремились, зачем те казаки, какое лихо искали они и что нашли три века назад в Чукотской тундре, дебрях Станового хребта и широких водах Амура?

От каких таких пращуров влилась в него и в Яшку бунтарская кровь, от кого они унаследовали стремление видеть и осязать новое, рискованно испытывать себя на излом в опасностях житейской неустроенности?

Что ищут они в скоротечной жизни? Звёзды в небе вечны и недосягаемы, но и их охота потрогать, увидать вблизи.

Человек не остановится, исходив землю. Найдутся новые Хабаровы и Дежнёвы, которые пойдут чертоломить по их тверди. Как возникает дьявольская сила неверия даже в смерть свою? Эта лютая жажда истины?

А кто объяснит, что такое за чудо сам человек? Кто поймёт помыслы его и страсти?

Егор вспомнил слова Марико, что самый несчастный человек — это образованный и грамотный, знающий много, но ещё к большему рвущийся, этот бег всё больше отнимает сил, а вместо успокоения, удовлетворения приходит ещё большая растерянность от бескрайности мыслей живших до тебя людей, от бездонности тайн, от невозможности всё охватить умом.

Куда летит созвездие Лебедь? Его так любила Марико. Умчалась ли её душа к созвездию Лебедя или переселилась, по верованию идолопоклонников, в новое живое существо и теперь печально опять созерцает небо, не помня Егора?..

Утреннее солнце ласково тронуло теплом лицо Быкова, и он открыл глаза. С жёлтых осин и берёз порхали листья, беззвучно ложились на землю. Над тайгой парил чёрный ворон и чему-то радовался, пробуя осипший голос.

Недалеко от балагана весело булькал прозрачный холодный ручей. И бьётся над головой Егора в прозрачной паутинке, оставшейся с лета, отогревшаяся золотая оса.