Державный гимнограф
| Вид материала | Документы |
Еще меньше известно о сочинении Царем Иоанном Васильевичем духовных текстов.
Одним из первых обратил на них внимание известный русский этнограф и археолог Иван Петрович Сахаров (1807†1863). Готовясь к изданию «Русского библиографического словаря», он опубликовал в 1842 году, как образец одной из статей предполагаемого издания, работу «Царь Иоанн IV Васильевич – литератор». Среди произведений Царевых названы «Послание к Князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору», а также «Духовное завещание»60. Те же писания («Молитва к Михаилу Черниговскому» и «Духовное завещание») называет в 1857 г. в «Обзоре русской духовной литературы» архиепископ Филарет (Гумилевский, †1866)61.
Примерно в это же время (ок. 1859 г.) русский историк и археограф Вукол Михайлович Ундольский (1815†1864) приступил к своему исследованию, так и оставшемуся, к сожалению, в рукописи, – «Иоанн Грозный, как литератор и духовный композитор». Просматривавший это сочинение академик И.Н. Жданов писал: «...Исследование это осталось неоконченным или вернее – только что начатым. Впрочем, на первых же его страницах Ундольский успел уже отметить неизвестные до тех пор писания Ивана: стихиры в честь перенесения иконы Владимiрской Богоматери и несколько тропарей канона Даниилу, Переяславскому чудотворцу (это – крестный отец Грозного). Затем, обратив внимание на близость к Ивану лучших духовных певцов того времени (Федор Христианин, Иван Нос), Ундольский замечает, что, сочиняя стихиры и тропари, «Царь, вероятно, и самому пению был роспевщик и творец». – Это исследование Ундольского вызвано было, может быть, тем обзором литературной деятельности Царя Ивана и его современников, который представил С.М. Соловьев в VII-м томе своей Истории России62, вышедшей как раз около этого времени – 1857 г.»63.
Существенным вкладом в изучение литературного наследия Царя стала посмертно опубликованная работа видного русского филолога и фольклориста академика Ивана Николаевича Жданова (1846†1901) «Сочинения Царя Ивана Васильевича Грозного». В разделе «Молитвы» говорится о следующих духовных произведениях Государя: «Послании благочестивого Царя и Великого Князя Ивана Васильевича и всего освященнаго собора к великим страстотерпцем и исповедником, к Великому Князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору», тропари преподобному Даниилу Переяславскому, а также стихиры «в память перенесения Владимiрской иконы» Божией Матери64.
Специальный труд гимнографическим творениям Иоанна IV посвятил известный духовный писатель и исследователь архимандрит Леонид (Кавелин, 1822†1891). В своем исследовании 1886 года, опираясь на рукописный Стихирарь первой четверти XVII в. из собрания Троице-Сергиевой Лавры, о. Леонид опубликовал сочиненные Царем стихиры и славники к ним на всероссийские праздники: преставление свт. Петра, Митрополита Московского и всея России чудотворца и на Сретение Владимiрской иконы Божией Матери. В приложении к публикации стихир в крюковой записи о. архимандрит дал «переложение их на линейные ноты, сделанное г. Фортовым под руководством о. Разумовского». «Кто прочтет внимательно эти творения Царевы, – утверждал о. Леонид, – и сличит их с теми, которые занимают их место в Месячных Служебных Минеях, ныне употребляемых, тот не может не признать, что они заслуживали бы вполне стоять наряду с первыми древними стихирами, и что Царь Иоанн Васильевич, очевидно в этом отношении подражавший Царю Льву Премудрому – потрудился не вотще; словом, можно пожалеть, что эти песнопения не вошли в состав нынешних Служебных Миней на память родам родов»65.
В другой своей работе, также опубликованной в 1886 году, архимандрит Леонид, исследуя каноник XVII в., указал на существование неопубликованного «Канона св. архангелу Михаилу, грозному воеводе, хранителю души и тела, всем человеком посылаемому от Вседержителя Бога по вся души человеческие душу возвести к Господу, а тело земли предати. Ты же, человече, не забывай смертного часа, по вся дни пой канон сей»66.
Канон был подписан псевдонимом – «Парфений Уродивый», принадлежность которого Царю Иоанну Грозному предположил в 1911 г. исследователь Илья Александрович Шляпкин (1858†1918): «В Памятниках древней письменности ОЛДП за 1886 г. напечатано было по рукописи Царского № 423 покойным архимандритом Леонидом (Кавелиным) «Послание к неизвестному против люторов – творение Парфения Уродивого». При ближайшем знакомстве с ним я увидел, что это не что иное, как ответ Царя Иоанна Васильевича Грозного Яну Роките (первые 12 слов Грозного). Парфению Уродивому принадлежит еще «Канон св. архангелу Михаилу, грозному воеводе, хранителю души и тела, всем человеком посылаемому от Вседержителя Бога по вся души человеческие душу возвести к Господу, а тело земли предати. Ты же, человече, не забывай смертного часа, по вся дни пой канон сей», что уже отметил архимандрит Леонид. Отсюда можно сделать вывод, что Парфений Уродивый – псевдоним И[оанна] Грозного, иронически называвшего себя девственником (παρφένιος [греч.]). Принадлежность Царю канона св. арх. Михаилу будет соответствовать авторству Грозного в послании-молитве к мощам Михаила Черниговского и боярина Феодора и в стихирах Владимiрской иконе Божией Матери, св. Петру митрополиту и Даниилу Переяславскому, уже несомненно Tому принадлежащих»67.
Тот же И.А. Шляпкин ранее указал на существование «тропаря Царя Ивана преподобному Никите столпнику Переяславскому, между прочим сохранившегося на пелене, вышитой Царицей Анастасией и хранящейся в Переяславском Никитском монастыре»68. Этот же исследователь обратил внимание и на факт обращения 1548 г. Царя Иоанна Васильевича к Митрополиту Макарию с предложением установить общее поминовение всех «от иноплеменных на бранех и на всех побоищех избиенных и в плен сведенных, гладом и жаждою, наготою и мразом, и всякими нуждами измерших и во всех пожарех убиенных и огнем скончавшихся и в водах истопших»69. Это обращение Царя академик И. Н. Жданов связывал с впечатлением, оказанным на него преп. Даниилом Переяславским70.
Автор первого систематического исследования памятников русской гимнографии по печатным источникам XVII-XIX вв. Ф.Г. Спасский (1897†1979) в одной из своих работ, написанной в 1949 г., отмечал: «В нынешних служебных минеях находится 96 служб славянского, по преимуществу, русского творчества. Это число составляет, приблизительно, четверть всего количества писанных на Руси служб по сие время. Во внимание нами не принимаются безчисленные акафисты и специальные молебны, так печально характеризующие наше литургическое творчество в последние времена его упадка. В свою очередь, с достоверностью можно утверждать, что четвертая часть вошедших в официальные богослужебные минеи служб и сохранившиеся и доныне, составлены были в Макариевский период. [...] Вне миней, таким образом, находится огромное большинство литургических текстов русского творения, частью оставшихся в рукописях, частью изданных отдельными выпусками, и в незначительном числе вошедших в минею дополнительную, собравшую службы более позднего творения»71. Среди русских текстов, находящихся вне миней, Феодсий Георгиевич указал на два творения Царя Иоанна Грозного: молитву Михаилу Черниговскому и канон святому Ангелу Грозному воеводе72.
В 1970-2000-е годы было опубликовано несколько новых духовных текстов, принадлежавших Царю Иоанну IV, и исследований о них73.
В 1972 г. академик Д.С. Лихачев (1906–1999) издал Канон и молитву Ангелу Грозному воеводе. Наряду с рядом интересных наблюдений, ученый, цитируя весьма сомнительные пассажи из работы О.А. Добиаш-Рождественской (1874–1939)74, предпринял совершенно бездоказательную попытку демонизации личности Царя Иоанна Васильевича. Академик пишет о якобы «паническом страхе смерти» Царя, о том, что Он «выворачивал христианский культ наизнанку». Утверждает: «Поход Грозного на Новгород и Псков носил ярко выраженный антицерковный характер. [...] Искажения и глумления над христианским культом были типичны для Грозного. Демонстративно выставляя свою ортодоксальность во всех официальных случаях, он вместе с тем был склонен к кощунству, к высмеиванию этого же культа, к различного рода нарушениям религиозных запретов. Канон Ангелу Грозному воеводе и Молитва архангелу Михаилу были вполне серьезны, в них не было элементов глумления над религией, но тем не менее сам объект молитвы приобретал не «исполу» христианские, а «исполу» антихристианские черты...»75
Для того, чтобы вполне оценить смысл такой «науки», достаточно познакомиться хотя бы вот с этими строками из труда современника академика, жившего в одном с ним городе и даже в одно время, – митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева): «Полно и ясно раскрывался внутренний мiр Царя и в Его постоянном общении со святыми, преподобными, иноками, юродивыми, странниками. Самая жизнь Царя началась при непосредственном участии святого мужа – митрополита Иоасафа, который, будучи еще игуменом Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, крестил будущего Государя Российского прямо у раки Преподобного Сергия, как бы пророчески знаменуя преемственность дела Иоанна IV по отношению к трудам Великого Святого. Другой святой митрополит – Макарий – окормлял молодого Царя в дни Его юности и первой ратной славы. Влияние Первосвятителя было велико и благотворно. Митрополит был ученейшим книжником. Своим блестящим образованием Грозный во многом обязан святому Макарию, десятки лет работавшему над огромным трудом, Минеями-Четьями, в которых он задумал собрать все “чтомыя книги, яже в Русской земле обретаются”. Мудрый старец не навязывал Царю своих взглядов – окормляя его духовно, – не стремился к почету, власти, и потому сумел сохранить близость с Государем, несмотря на все политические бури и дворцовые интриги. “О Боже, как бы счастлива была Русская земля, если бы владыки были таковы, как Преосвященный Макарий да ты”, – писал Царь в 1556 году Казанскому архиепископу Гурию. Особенно любил Иоанна и Его добродетельную Супругу преподобный Антоний Сийский, просиявший святостью жизни в тундре далекого Севера. Он приходил в Москву, беседовал с Царем и пользовал Его своими поучениями до кончины своей в 1556 году. Знаменитый московский юродивый Василий Блаженный хаживал к Царю, не стеснялся обличать Его в рассеянности при молитве, умерял царский гнев ласковым: “Не кипятись, Иванушка...” Блаженный умер на руках у Царя, предсказав Ему, что наследует государство Российское не старший сын Иван, а младший – Феодор. При погребении Святого Царь сам с ближними боярами нес его гроб»76.
Изучались и нотированные записи Богослужебных текстов, созданных Царем Иоанном Васильевичем.
Среди выдающихся памятников того времени – Великих Миней Четьих, куда входили «все святые книги, которые в Русской земле обретаются», Лицевого Летописного свода, Книги Степенной Царского Родословия, Служебных Миней, включавших ненотированные богослужебные тексты календарного круга, появляется «Книга глаголемая Стихирарь месячный, иже есть Дьячье око…» – «руководство к уставному исполнению богослужебного пения, как неотъемлемого условия порядка в певческом устроении службы»77. Иными словами, построенный по минейному принципу «Стихирарь» создавался как «образец для повсеместного использования»78.
Об этом, в частности, свидетельствует и бумага. При создании одного из наиболее авторитетных списков Стихираря использовалась «превосходная тонкая французская бумага», которую купили специально для написания составлявшегося в Государевых мастерских в Александровой слободе Лицевого летописного свода, также при издании Псалтири 1576 г. на Печатном дворе79.
Наиболее авторитетным из всех списков является рукопись, датируемая 1580-ми гг., происходящая из собрания Кирилло-Белозерского монастыря, ныне хранящаяся в Российской Национальной библиотеке в Петербурге. Она довольно объемна: 504 листа формата in folio, исписанная мелким письмом.
Начало работы над рукописью приходится на 1550-е, сразу же вслед за Стоглавым Собором 1551 г., «принявшим решение по унификации церковного пения» и «приведению его в соответствие с Церковным уставом». Создан был «Стихирарь» при жизни Царя Иоанна Васильевича80.
Изучение этого источника позволило исследователям придти к важным выводам:
«Рассматривая стихиры “творения Царева” знаменной редакции, мы видим три уровня творческого подхода к материалу. Один из них заключается в простой замене отдельных слов, внедрении новых фрагментов текста в прежний контекст, не нарушая его строя и целостности. Это было бы невозможно без учета характера роспева. Так или иначе, “творец” должен был быть знаком с роспевом, что для Ивана Васильевича, участвовавшего в Богослужениях и певшего на клиросе, по-видимому, не составляло труда.
Более высокий уровень творчества – составление совершенно нового текста по образцу известного. […]
И, наконец, третий уровень подхода к процессу творчества, наблюдаемый в песнопениях, – это создание текта и роспева самогласных стихир. […]
Описанные выше три уровня осмысления музыкально-гимнографического текста в процессе работы над ним свойственны средневековому творчеству вообще. Но, говоря о творчестве Царя, надо помнить о том, что вера в средние века была основой менталитета, в том числе и Царского. […] А участие Царя в Богослужении было не лицемерием, как это подчас пытаются представить, а образом жизни, важной ее частью»81.
В 1989 году Всесоюзная фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух грампластинок «Стихиры Ивана Грозного» в исполнении Мужского вокального квартета под руководством заслуженного артиста Республики Игоря Воронова. Автор аннотации А. Рогов, в частности, отмечал: «Музыку, хоровое церковное пение Царь любил смолоду, любил всей душой, истово. [...] В храмах Александровой слободы, которая с 1564-го по 1572 год была Его резиденцией, Царь Сам почти ежедневно читал и пел. В Слободе заведена была целая музыкальная школа, а во главе ее стоял знаменитый роспевщик Федор Крестьянин (Христианин) с учениками Иваном Носом и Стефаном Голышем. Все они были выходцами из Новгорода, славившегося своими певцами и роспевщиками. Царь не только любил хоровое пение и покровительствовал ему – известны и Его собственные музыкальные произведения. [...] Торжественно, словно поступь праздничного крестного хода звучат стихиры Ивана Грозного. Как это было свойственно древнерусской музыке того времени, они строго унисонны, одноголосны. Поют только мужские голоса. Но строгая “соборность” характера пения не рождает однообразия или звуковой безцветности. Великолепно “опеваются”, многократно повторяясь, отдельные звуки, создавая как бы ювелирную огранку особо значимым по смыслу словам или фразам. Несколько непривычно, “неестественно” для нашего слуха звучат отдельные слова: например, “венецы” вместо “венцы”, “заступеникa” вместо “заступникa”, “весехо” вместо “всех”. Но таковы уж были правила принятого в то время так называемого “раздельноречного” пения. В текстах песнопений, особо строго традиционных по своему языку, сохранялись старые или, как тогда говорили, “неистинноречные” нормы воспроизведения букв (некогда звучавшие и в речи “ъ”, как “о”, и “ь”, как “е”). Строгие и суровые, как сама эпоха, песнопения Ивана Грозного, вместе с тем, подлинно монументальны».
Следует подчеркнуть, что до 1970-1980-х годов никому и в голову не приходило сомневаться в авторстве стихир и других церковных песнопений, обозначенных в стихирарях и других богослужебных книгах, как принадлежащие Царю Иоанну Васильевичу82. Иоанн Грозный, уверенно писал Н.Д. Успенский, «сам сочинял тексты песнопений и перекладывал их на музыку»83. «Передовые ученые» возжелали, однако, сверхатрибуции. Речь идет об их требованиях для установления авторства (причем авторства именно Царя Иоанна IV) каких-то совершенно необычных для того времени, особых доказательств (похоже, их не удовлетворили бы и автографы).
Применение таковыми исследователями обветшавшего арсенала советской науки в наше постсоветское время заставляет усомниться, подлинно ли «советскими» были те приемы. Суть их примитивна (однако далеко не безвредна), закрепляя вбивавшийся все советское семидесятилетие стереотип: Царь (любой) в области сочинительства (шире – вообще творчества) ничего путного сотворить не может, а если что-то такое, вопреки теории, и существует, то все это принадлежит вовсе не ему, а его талантливым подданным и только приписывается Самодержцу или просто присвоено им. Но о чем толковать, если, скрупулезно выверяя каждую буковку старинных текстов (фиксируя даже ошибки писцов или явные описки), эти «исследователи» до сих пор не научились писать слова Троица, Бог, Божия Матерь, как положено, как это делали авторы тех текстов, которые они издают, исследуют, чем они худо-бедно кормятся, наконец, – с прописной буквы?.. Раньше они могли ссылаться на атеистическую цензуру. А сейчас, когда ее не стало, оказалось, что все то, что им раньше как бы запрещали, они и сами не любят и боятся.
О том, что это поветрие мiровое, лучше всего, на наш взгляд, свидетельствует жгучий интерес к почитанию среди православных Царя Иоанна Васильевича западной печати84. Одним из примеров такого «внимания» является также курьезная статья некой Дж. Д. Ленхофф из Лос Анджелеса, которую в Москве не побрезговали поместить в уважаемом научном сборнике85.
«В 1989 г. фирма “Мелодия” издала собрание духовных гимнов [sic!], чье авторство приписывается Ивану Грозному, – так вполне по-американски начинается сей опус. – Хотя авторство Ивана как сочинителя духовных песнопений широко признано как специалистами, так и неспециалистами, имеется убедительное доказательство того, что, по крайней мере, одна такая атрибуция является ошибочной. Песнопение, о котором идет речь – тропарь св. Никите Переславльскому, вышитый Царицей Анастасией на кайме плащаницы святого. […]
Занимаясь культом св. Никиты среди московской элиты, я обнаружила этот тропарь в литургическом кодексе, составленном еще до рождения Царя. Сборник, составленный в последней четверти XV века, содержит некоторые из наиболее ранних известных духовных песнопений праздников, символически связанных с Московской державой в царствование предка Царя, Ивана III Великого»86.
Впрочем, даже это утверждение, требует, по словам самого автора, дополнительной, более квалифицированной, проверки («Тот факт, что тропарь в честь святого, имевшего величайшее личное значение для Ивана IV и несомненно почитаемого Царем, не был написан им, требует более тщательного анализа его религиозного наследия»87. Ожидать этого от американской ученой дамы, разумеется, не приходится.)
Но далее: «Дальнейшие исследования, без сомнения, покажут (will undoubtely show), что и другие духовные песнопения, приписываемые Ивану Грозному, имеют неверную атрибуцию»88.
«По этой логике, – отозвалась на этот текст доктор филологических наук Н.А. Ганина, – во-первых, если один тропарь не принадлежит Царю, то и все не принадлежат; во-вторых, уже и современные Царю источники обретают статус легенды. – Если применить методы слависта из Лос Анджелеса к наследию А.С. Пушкина, такой “анализ”, без сомнения, покажет (will undoubtely show) не менее интересные результаты».
«Корни легенды, – между тем развивает свою теорию Ленхофф, – явно уходят в описание поведения Ивана IV, как оно описано в сохранившихся московских текстах.
Вошедший в историю своими взрывами личного и политического терроризма, Иван представлен в официальных московских писаниях как благочестивый, христолюбивый Православный Царь. В определенной мере такие представления следует рассматривать скептически, так как они внушены идеологией [sic!]. Московский Царь объявляется, как и Византийский Император, правителем-наместником Христа на земле, и авторы соответственно описывают его действия и побуждения. Предполагалось [sic!], что Иван молился о Божественной помощи перед главными битвами, что он выражал благодарность Богу и святым за благодатные победы, что он исправно посещал общие церковные службы и был набожен в личных молитвах. […]
Переписка Ивана обильно насыщена цитатами из Библии, Восточных отцов и литургических текстов Православной Церкви. В дополнение к установленным маршрутам ежегодного паломничества в крупнейшие русские монастыри он посещал многие отдаленные монастыри и святые места. Даже во время террора (опричнины) Иван внес большой вклад в этот идеальный образ самого себя как благочестивого христианского правителя. Надписи на иллюстрированном своде Великокняжеской летописи, начатой по инициативе Царя и написанные под его наблюдением между 1568 т 1576 гг. в Александровской слободе (de facto – столице его “государства в государстве”), восхваляют Иваново соблюдение ритуалов, дополняют детали о религиозных церемониях и вставляют поправки в молитвы. […]
Религиозные представления Ивана документированы далее в специальных грамотах (богомольные грамоты), просящих молитв перед главными битвами и во времена национальной опасности. Надписи, вкладные книги и синодики отражают его вклады в русские монастыри и его представления о собственном спасении. Иностранные наблюдатели [foreign observers, т.е. как на выборах на демократическом Западе! – С.Ф.] увековечили образ до крайности благочестивого властелина. В своих “Путешествиях” английский авантюрист Джером Горсей отмечал: “Этот Император в свое время построил более сорока прекрасных каменных церквей, богато украшенных снаружи и внутри, с куполами (букв. башенками), позолоченными чистым золотом. Он построил свыше 60 мужских и женских монастырей, обезпечив их колоколами и вышивками и содержанием для молитв за его душу”. Ливонские дворяне Иоганн Таубе и Элерт Крузе утверждали, что Иван понуждал своих опричников ежедневно посещать церковные службы, где он сам выступал в качестве певца, и читал им за столом длинные извлечения из церковных книг. Б.М. Клосс описал царский скрипторий в Александровской слободе, где создавались богато украшенные литургические книги для нужд Царя. Лучшие певцы, обученные в Новгороде, переписывали песнопения и руководили особым царским хором»89.
Однако, по словам Ленхофф, «ни один источник XVI в. не представляет Царя как гимнографа. Первые такие заявления делаются в рубриках нескольких литургических рукописей XVII в. Самое раннее свидетельство – “Книга глаголема Стихирарь месячный, иже есть Око дьячье”, списанная клириком Лонгином с 17 февраля по 19 января в Кремлевском монастыре Св. Михаила [Чудовом то есть. – С.Ф.] в 1620-е или 1630-е годы. Здесь стихира митрополиту Петру, предсказавшему, что Москва будет благословена паче всех городов русских и просившему, чтобы его погребли в здешнем Успенском соборе, идентифицируется как “творение Иоанна Деспота Российскаго”. Другие, посвященные Сретению Владимiрской иконы Божией Матери, Чье заступничество спасло город от войска Тамерлана в 1395 г., помечены: “Творение Царево”. Рукопись, написанная в первой половине XVII в., отмечает, что тропарь и кондак, посвященные перенесению мощей Князя Михаила Черниговского (14 февраля) – “…творение Ивана, Богомударго Царя, Самодержца Российскаго”.
Эти рубрики сомнительны, так как ни Иван III, ни Иван IV не могли быть самодержцем, названным автором духовных песнопений»90.
Вот так: не могли быть – и всё!
«Но “Канон Ангелу Грозному Воеводе”, – замечает Н.А. Ганина, – несомненно принадлежит Иоанну IV, что подтверждается текстологией. И это можно изложить в нескольких словах: во-первых, притча о юродивых девах объединяет Канон и Духовную грамоту Царя; во-вторых, там есть одно слово, отмечаемое только со времен Иоанна IV; в-третьих, это писал Царь (наблюдения Лихачева + “излей мvро” в заключительной молитве + всё об Архангельском соборе)91. А вот Ленхофф о Каноне вообще стыдливо (?) умалчивает в основном тексте статьи, хотя ссылается на него в примечаниях (ссылка 25 на с. 52-53). Авторство здесь доказано, но Ленхофф утверждает: “Даже песнопения, которые могли быть написаны Иваном под другими именами, дошли до нас только в сводах XVII века”. О традиции я еще скажу в следующем замечании».
Поздний характер и редкость этих рубрик, продолжает американка, «позволяют полагать, что они отражают ложную традицию. По причине средневекового русского почтения к auctoritas духовные песнопения иногда идентифицируются как труды известных литургических авторов, как, например, Пахомий Логофет, связываются с членами клира, упомянутыми в агиографических источниках и даже приписываются Византийскому Императору Льву Мудрому. Некоторые из таких атрибуций, принятых Церковью, включались в рубрики печатных литургических книг. Но рубрики XVII в., приписывающие песнопения “Царю Иоанну”, никогда не регистрировались в официальных церковных книгах и не отмечались современниками»92.
«Рассуждение г-жи Ленхофф, – продолжает свои замечания Н.А. Ганина, – содержит интересные противоречия.
Во-первых, рубрики XVII века и являются искомым первым свидетельством традиции. Они происходят (употребляя термин Ленхофф) из “официальных церковных книг”, наиболее приближенных по времени к эпохе Царя. В “официальных книгах” XV в. таких указаний, разумеется, еще не могло содержаться. Что же до XVI в., то Царь не стремился объявлять себя гимнографом, как явствует из надписания Канона псевдонимом. Потом была Смута, и записывать стихиры в Чудовом монастыре было трудно. Соответственно, 20-е или 30-е годы XVII в. – наиболее естественное время для обобщения исторического наследия.
Во-вторых, Ленхофф не приводит ни одного свидетельства, когда церковная “auctoritas” на Руси связывалась бы с русским Царем или Великим Князем (а не Львом Мудрым или не упомянутым св. блгв. Иустинианом