Континент №104, 2000, стр

Вид материала

Подобный материал:

Континент №104, 2000, стр. 279-313

Михаил Эпштейн

СЛОВО КАК ПРОИЗВЕДЕНИЕ.

О ЖАНРЕ ОДНОСЛОВИЯ

5. Терминоиды. Однословие и постмодерн

"Толковый словарь" Григория Марка (1999-2000) [28] - один из самых развернутых и выразительных опытов

по созданию целой системы внутреннего склонения и скорнения слов. Здесь выделен третий компонент

словотворчества: не поэтический и не прозаический, а научно-терминологический. "Мизантропоморфизм

(точка зрения, согласно которой неодушевленные предметы ненавидят людей)". В подтексте этого

словообразования, конечно, "антропоморфизм", человекообразное представление о мире нечеловеческом (боги,

вещи, природа). Г. Марк создает новые термины, хотя и относятся они не столько к научным дисциплинам,

сколько к общественной и повседневной жизни. Это, скорее, наукообразия, терминоиды, которые заимствуют

у науки метод образования терминов и прилагают его ко вполне ненаучным предметам. Отсюда же обильное

использование иностранных и международных словообразовательных элементов, чего нет ни у Хлебникова,

ни у Солженицына. "Окнариум (аквариум окна...)". "Виртуалить (проводить время в виртуальном

пространстве)"."Коллюзия (коллизия иллюзий)". Иностранное слово, лишенное корневых сцеплений и

метафорических отзывов в системе языка, семантически более однозначно, легче терминируется, чем родное.

Отсюда же и резкий нажим на толкование слова, которое нуждается в дефиниции, подобно научному

термину, и, в отличие от поэтически образного или прозаически разговорного слова, не может быть понято

само по себе, нуждается в толковании специалиста.

Заметим, что у Солженицына редко даются такие толкования: иногда он приводит возможный контекст

данного слова, одним примером демонстрирует способ его употребления ("обследить зверя"), но редко

определяет его значения. Хлебников же часто избегает и примеров словоупотребления, он неистово

разбрасывает по бумаге новые слова, не заботясь об их понятности, об их смысловом приспособлении к

окружающей жизни и рассчитывая на то, что они сами разлетятся роем по будущему и оплодотворят

множество новых явлений самим фактом их называния-вызывания. В стихотворении "Заклятие смехом"

Хлебников, по сути, заклинает не смехом, а множеством новообразований с корнем "смех" - смеюнчики,

смеево, усмейтесь, осмеяльно и т.д. Это колдовские слова, которые потеряли бы силу ворожбы, если бы

приспособились к пониманию, обременили себя номинативным значением и словарной дефиницией вместо

поиска и выкликания неизвестных смеховых миров.

Новообразования Григория Марка подчеркнуто тяжеловесны, искусственны, постмодерны, симулятивны. В

отличие от хлебниковских, они не стремятся к авангардному преображению мира и, в отличие от

солженицынских, не стараются реалистически его отобразить. Скорее, они выставляют наружу свою

собственную производность, сочиненность, что может даже оттолкнуть читателя, привыкшего к более живым,

"органическим" способам словосложения. Не сразу понятно, то ли эти слова издеваются над

действительностью, над теми простыми явлениями, которые обозначаются с такой наукообразной

напыщенностью и терминологическим изыском... То ли слова эти содержат издевку над самими собой, как

пародия на называние вообще, на извечный, потный, мучительный труд состыкования слов с понятиями...

"Буриданствовать", по Г. Марку, - это "размышлять о свободе выбора и ее последствиях". Читателю, скорее

всего, известно, кто такой "буриданов осел", обреченный умереть с голода, находясь на равном расстоянии от

двух охапок сена, ибо, лишенный свободы воли, он не способен выбрать ни одну из них (парадокс

абсолютного детерминизма, приписываемый французскому философу Буридану). Но термин

"буриданствовать" явно избыточен для языка, и если кто-то изредка и размышляет о свободе выбора (а не

пользуется ею без размышлений), то он при этом просто размышляет, а не "буриданствует". Вместо того, чтобы

говорить о свободе выбора, слово "буриданствовать" отсылает нас к мыслителю, который, во-первых, эту

свободу отрицал, во-вторых, вовсе не говорил того, что ему приписывается. Слово "буриданствовать"

оказывается в отношении многократной "отсрочки" и несовпадения со своим предметом.

Однословия Г. Марка часто "подстановочны", т.е. отсылают к конкретному слову и передразнивают,

переиначивают его, выступают как "инословия", пародийные подстановки - еще одна черта постмодерности.

"Либидоносец" отталкивается от "победоносца", "травматургия" (искусство нанесения травм) - от

"драматургии". Порою Г. Марк имитирует наив народных этимологий-неологий: "обдирекция" (ср. "дирекция"),

"мылодрама" (ср. "мелодрама" и одновременно "soap opera"). Разумеется, это не примитивы, а именно

"имитивы", в которых сказовая манера коверкать иностранные слова в свою очередь коверкается.

Вообще у каждого словаря есть свой образ составителя, своя концептуальная персона, подобно тому, как у

поэтических произведений есть лирический герой, а у прозы - образ повествователя. "Составитель"

у Григория Марка резко отличается от лирического героя его же стихотворений, своего рода ангела,

спущенного за шкирку с небес, чтобы мучительно осязать свое вхождение в шершавую плоть земной жизни.

[29] Марковский составитель - не ангел, а скорее схоласт, рассуждающий обо всем, в том числе и об ангелах, и

дающий обильную классификацию тончайших вещей, подчас и вовсе не существующих или исчезающих в

самом процессе их наименования. Как и "домодерное" средневековье, постмодернизм склонен к схоластике, к

многоярусной символике и семиотизации вещей, надстраиванию метауровней означающих над означаемыми.

Перед нами -

лирика схоластики и ее герой, педант-лингвоман, для которого "быть" значит давать имена, продолжать

первый труд Адама, порученный ему Господом, - без внимания к тому тривиальному обстоятельству, что

подавляющее большинство вещей уже имеют свои имена и нуждаются в метафорических намеках больше, чем

в терминологических определениях. Марковский составитель - истовый номиналист, который от обратного

доказывает истину реализма: хотя общие понятия заключены только в словах, сами слова и составляют ту

единственную реальность, которая подлежит описанию. Возможно, словарное "я" Г. Марка обнаруживает

дальнейшую эволюцию того лирического "я", для которого раньше был труден и громоздок мир земных вещей,

- а теперь столь же косноязычно-мучителен труд их называния, так что уже не материальные предметы, но

эфирные имена выставляют напоказ свою неловкость и шершавость. Ум, отстраняясь от плоти слов, задает

меру чуждого в себе проклятость самого языка, обреченность на косноязычие.

Кажется, многие слова придуманы Г. Марком для того, чтобы продемонстрировать их нарочитость,

натужность, ненужность - а может быть, и ненужность слов вообще. Язык бесстыдно показывает "язык" всем

сторонникам "экономии мышления", "общей семантики" и "верификации" ("фактическая проверка" соответствия

слов наблюдаемым явлениям - принцип логического позитивизма). Кратчайший, "экономнейший" жанр

оказывается способом демонстрации избыточности самого языка, который бесстыдно вываливается изо рта,

разбухает и своей шершавой мякотью заполняет все пространство истины и целесообразности.

"О-префисировать", "прохореенный", "метаморфий" "эгоцентростремительнобежный" (с пояснением:

"суетноэгий") - раздается этот кимвал бряцающий над душами погребенных вещей, развороченных понятий,

над пустынным миром, в котором уже не осталось ничего, кроме языка.

"Словарь" Г.Марка, благодаря или вопреки замыслу его создателя, представляется мне эпитафией-пародией на

могиле того культурного периода, который называл себя "постмодернизмом" и объявлял мнимость всех

означаемых по ту сторону языка. В соответствии с учением о "diffеrance" [30] , многие однословия Марка

демонстрируют постоянную задержку или отсрочку значения, поскольку именно их определения оказывается

еще менее значимыми и вменяемыми, чем сами слова. "Флюидыш (флюидное отродье)". "Эгопальпирование

(пальпирование эго обследуемого вопросами, анамнезировка)". "Эвридикость Аидная (попытка подражания

Эвридике, попытка вернуться из царства Аида)". Цепь толкования начата - и оборвана, отброшена в условную

бесконечность, поскольку "отродье флюида" - вещь еще более абстрактная, туманная, неопределимая, чем сам

флюид. Это семантическая пытка слова, из которого выпытать ничего нельзя, оно умирает в своей дефиниции

- и не может умереть, как будто претерпевая ад бесконечного самоповтора, "отсрочку" означаемого как муку

означивания. Толкование не проясняет, а усиливает невнятность слова, "рассеменяет" его значение. Слова

тщательно определяются именно для того, чтобы обнаружить свою неопределимость, беспредметность и

безысходность самого этого процесса привязывания одних слов к другим. Словарная статья у Г. Марка -

микромодель постмодернистского сознания, которое от одного уровня языка переходит к другому, к метаязыку,

двигаясь по ступеням этого "метаметизма" в кругах бесконечных самотолкований.

Разница между словом, направленным и ненаправленным к называемой вещи, хорошо определяет то, что

классическому вкусу представляется удачным и неудачным в словаре Г. Марка. Например, по одной и той же

модели - "осколок" - образованы два слова "оснолок" и "оскулок". Оснолок обозначает хорошо всем известное

явление, у которого еще не было самостоятельного названия, - "осколок сна, царапающий мозг". Может быть,

такое название и не нужно, но оно поэтично, оно позволяет словесно выделить в нашем знании о себе еще

один маленький уголок, краешек, зацепив его незнакомым словом. "Оскулок" - "осколок скулы" - хотя и звучит

естественно и узнаваемо, ничего не обозначает, потому что осколка скулы нам наблюдать или выделять как

особый фрагмент бытия почти никогда не приходится (это слово можно было бы отнести, пожалуй, только к

фотографиям или кинокадрам с крупным планом деталей лица). В скуле нет ничего более осколочного, чем в

носе, во лбу или в подбородке. Хотя "оснолок" и "оскулок" - лингвистические близнецы, скроенные по одной

словообразовательной модели, только первое из этих слов жизнеспособно. Но и второе слово можно было бы

пересемантизировать, отнеся не к скуле, а к скулежу, скулению; тогда "оскулок" означало бы "остаточный

скулеж", звуковой осколок повизгивания, подвывания, жалобного нытья, что вполне согласуется и с нашим

слуховым опытом, и с лексической системой языка. "Оскулок" примерно так бы относилось к скулению, как

всхлип - к плачу, а смешок - к смеху.

6. Двусмысленность однословия

На примере "Словаря" Г. Марка можно выделить метафорическую обратимость как едва ли не главное

свойство однословий, построенных на сращении двух корней или основ. Обычно для метафоры необходимы

как минимум два слова: "березовый ситец", "птица-тройка", "зарницы - демоны", "шелк ресниц", "страниц

войска" и т.п. Если мы находим метафорический первообраз в некоем слове, то опять же лишь по сравнению с

другим словом, например, "рок" (предреченность, обреченность) по отношению к однокоренному "речь" или

"искренний" по отношению к "искре". Однословие так "скореняет" разные слова, что метафора начинает жить и

мерцать в одном слове. Так, в слове "вопрошайка" у Г. Марка соединились "вопрошать" и "попрошайка", точнее,

префикс первого слова ("во") соединился с суффиксом второго слова ("айк") вокруг общего корня "прош".

Вопрошайка - это человек, задающий вопросы так же настойчиво, жадно, бесцеремонно, не считаясь с

собственным достоинством и правилами приличия, как попрошайка попрошайничает.

При этом новобразованное двусоставное слово может, как правило, и толковаться двояко, в зависимости от

того, какое значение берется как исходное (буквальное, тематическое), а какое - как итоговое (образное,

переносное). Например, в слове "словелас" скореняются "слово" и "ловелас", и одно служит метафорой другого.

Но если рассматривать "слово" как первичное (буквальное) значение, а "ловелас" как метафору, тогда словелас -

это человек, влюбленный в слова, Дон Жуан и волокита слов, иначе говоря, фило-лог, слово-блуд или

графо-ман. Если же первичное значение "ловелас", тогда "словелас" - это человек, обольщающий посредством

слов, источающий словесную похоть и соблазн.

По определению Хлебникова, словотворчество - это "художественный прием давать понятию, заключенному

в одном корне, очертания слова другого корня. Что первому дает образ второго, лик второго". [31] Но суть в

том, что первое и второе в словообразе могут меняться местами, придавая слову мерцательность и

двузначность: то ли это ловелас по отношению к словам, то ли это слова как орудие ловеласа. То же самое

"словкач", ловкач слов: то ли он ловок в словах, то ли ловчит посредством слов (слова как предмет ловкости

или ее орудие: разница тонкая, но все же заметная). В своих комментариях Григорий Марк дает, как правило,

только одну интерпретацию означаемого, но в его собственные словообразы вписана двузначность,

возможность двух или нескольких означаемых.

Н. Перцова приводит следующие примеры скорнения из Хлебникова (сама она называет этот прием

"контаминацией"): "вружда" от "вражда" и/или "врать" и "дружба"; "бьюга" от "бить" и "вьюга"... И добавляет:

"Буквально на наших глазах контаминация распространяется в русском языке все шире, ср. катастройка -

катастрофа, перестройка (слово А. Зиновьева); демокрады - демократы, казнокрады; прихватизация -

прихватить, приватизация..." [32]

Все это - политико-сатирические однословия, в которых, естественно, преобладает негативная оценочность,

но и они по своей семантике двусмысленны. Кто такие демокрады? Те, что украли и присвоили себе

демократию, власть народа - или те, которые крадут и присваивают деньги, пользуясь демократией? Обычно

имеется в виду второе, но само двуосновное слово захватывает оба значения и, поскольку оно носит резко

оценочный характер, разность этих двух означаемых не осознается, как правило, носителями языка.

Или что такое хлебниковская "бьюга": вьюга, которая бьет, сшибает с ног, - или страшное избиение, бой,

подобный вьюге? Все опять-таки зависит от того, какое значение считать буквальным, а какое переносным:

вьюга ли подобна битве или битва подобна вьюге?

Что такое лживопись: живопись, которая лжет? или ложь, которая живописует? Григорий Марк отсылает

только к первому значению: "Лживопись (а-ля русская, глазуновщина-китч)"; но "лживописью" можно назвать

не только пафосно-китчевую живопись, но и машину пропаганды, которая преподносит живописно, образно,

картинно, плакатно свои лжеидеи.

Из истории литературы известно, что если даже сам автор толкует свое произведение, толкование

оказывается меньше его образного смысла. Текст знает и говорит больше, чем автор. Так и смысл однословий у

Г. Марка метафорически многозначнее, чем предложенные им расшифровки. Кто такой "тленинец" - тот, "в

ком еще тлеет ленинизм" (как объясняет автор) - или тот, кто сам превращается в тлен вместе с Ленином и

ленинизмом?

Следует оговорить, что однословие метафорически обратимо, а значит, и двусмысленно только в том случае,

если в нем имеет место скорнение, сложение двух знаменательных морфем, одна из которых выступает как

"фигура" другой. Если же к корню одного слова присоединяется префикс или суффикс другого, лишенные

самостоятельного лексического значения, то метафорическая двойственность, как правило, не возникает. Этим

хлебниковская

"бьюга" отличается от его же "времини", с одной знаменательной морфемой "врем", к которой присоединяется

грамматическая морфема женского рода "ин'".

ПРИМЕЧАНИЯ

(21) Владимир Даль. Толковый словарь живого

великорусского языка. М., Государственное

издательство иностранных и национальных словарей,

1955, т.1, с. LXXXYIII.

(22) Там же, с. LXXXYIII.

(23) "Русский словарь языкового расширения", с. 4. Точно

так же из далевского перечня: "внимательный,

внимчивый, вымчивый" - Солженицын берет в свой

словарь только второе слово, отбрасывая первое как

общеизвестное, а третье, вероятно, как совсем уж

диковинное, сомнительное по корню и значению.

(24) Русский словарь языкового расширения. Составил А.

И. Солженицын. М., "Наука", 1990, с.4 (далее номера

страниц указаны в тексте). Да и в самом "Объяснении"

есть слова, сочиненные самим автором, например,

"верхоуставный" и "верхоуправный", предлагаемые вместо

уродливого "истеблишментский".

(25) Пьер Менар, автор "Дон Кихота". Хорхе Луис Борхес.

Соч. в 3 тт. Рига: Полярис, 1994, т.1, с.293.

(26) Владимир Даль. Толковый словарь живого

великорусского языка, цит. изд., с. XXXI.

(27) Русский словарь языкового расширения, сс. 32, 84,

156, 45, 210.

(28) du/dictlast.htm

(29) Поэтические книги Григория Марка: Гравёр.

Стихотворения. Нью-Йорк, Эффект, 1991; Среди вещей и

голосов. Тенефлай (Нью Джерси), Эрмитаж, 1995;

Оглядываясь вперед, СПб., Фонд Русской поэзии, 1999.

См. также Михаил Эпштейн, Путь ангельской плоти (О

поэзии Григория Марка). "Звезда", #4, 1997, с. 219-222.

(30) От французского "diffОrer", что означает и

"различать", "отличаться", и "откладывать",

"отсрочивать", - ключевое понятие деконструкции.

(31) Цит. по Н.Харджиев, В. Тренин. Поэтическая культура

Маяковского. М., Искусство, 1970, с.100.

(32) Наталья Перцова. Словарь неологизмов Велимира

Хлебникова. Wiener Slavistischer Almanach. Sonderband 40,

Wien-Moskau, 1995, с. 45. И. С. Улуханов называет этот

прием "междусловным совмещением", см. его статью

"Окказиональные чистые способы словообразования в

современном русском языке," Известия АН. Отделение

литературы и языка, т.51, 1992, #1, с.13.

Окончание

Blog

Континент №104, 2000, стр