Кристоф Гранже «Присягнувшие тьме»
| Вид материала | Книга |
- Унас большой сегодня праздник, у нас в гостях прославленный автор чёрного романа, Жан-Кристоф, 263.57kb.
- Кристоф Рансмайр Ужасы льдов и мрака Кристоф Рансмайр Ужасы льдов и мрака, 2288.8kb.
- Зажигалка чиркала впустую, и во тьме вспыхивало сосредоточенное девичье (почти девчачье), 247.8kb.
- Утратив правый путь во тьме долины, 6010.89kb.
- Библиотека Альдебаран, 10584.44kb.
- «Книга Коляды», 1 а, 339.92kb.
- Роман Дехтяренко, 1579.67kb.
- Вернемся ли мы к богу? Вступление, 803.9kb.
- Альпийская Австрия ! ”, 299.37kb.
- Зимний каприз а встрии!, 412.02kb.
Жан-Кристоф Гранже «Присягнувшие тьме»
(«Лекарство от скуки»).
1. Новая книга Гранже достаточно оригинальна и парадоксальна для меня, в хорошем смысле этого слова. Как, в свое время, книги А. Фомичева.
Поначалу ее текст дается 2-мя параллельными потоками. В 1-м - Матье Дюрей расследует попытку самоубийства, на самом деле - убийства своего лучшего друга Люка, это основа книги. Во 2-м он частично обращается к прошлому, вспоминая знакомство, учебу, споры о религии - многое не зря пишется о природе Зла (Дьявол) и Света (в католицизме, это тоже любовь к человеку).
Матье и пытается вести свою жизнь по канонам католического священника, но будучи полицейским - он вынужден прибегать к насилию.
- Книга, опять совершенно неожиданно, благодаря своей аналитичности, таланту автора подавать детали, читается с удовольствием и даже немного быстро. Казалось, набившие оскомину термины Евангелия любви к человеку Бога, и козни Дьявола - не привлекающие обычно - неинтересны. Но здесь, явно проработанный аналитически, .современный текст, художественно описанный в деталях (а объем книги ~ 800 стр.) с течением набирает силу а порой странный ужас перед совершенными преступлениями (объясню в З§). Описываемые просто, они явно носят сатанинский характер.
- А теперь о самом неприятном. Заканчивая книгу, я вдруг начинаю понимать, что в нашей стране, в последнее время делается много похожего Зла: извращенные, немотивированные убийства, наркотики, сексуальное насилие над детьми и т.д. Не многовато ли? Хотя, это мое субъективный предположение.
С уважением
С.Потолицын
Февраль 2009г.
^ Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»
Текст книги настолько «энергетически» заряжен, что никакого комментария не требуется. Книга властно захватит Вас в свои объятия и Вы, навряд ли сможете оторваться от нее, не дочитав до конца. Анонс книги, утверждает что Д.Рубина изменила стиль написания. Не знаю, проверяйте, я сам Рубину другую не читал. Не очень интересовала.
С уважением С.Потолицын
Декабрь 2008 - Январь 2009гг.
Страничка дневника 1 сентября 0:07ч.
Со мною что-то происходит. Не могу точно определить, но возможно, не совсем приятное. Я на полном серьезе отдал в 4 шт. зал те свои стихи. Они были немного изменены, другое название - «Ужасная установка» (было «Неверная...»), ввел эпиграфы - на русском и латинском языках. Жаль только, если уж будут читать - это не одно и тоже. Перевод с латыни - «Что и требовалось доказать».
Опять наступают ночи, когда не могу заснуть. До поры я держал режим сна. В последнее время возникла еще и та же жесткость, каковой давно не было, от нее уходил долго и трудно.. .О чувствах и дисциплине упомяну как-нибудь в другой раз.
Вам не бывает скучно от такой жизни? Вот у нас есть дом в деревне, уход за ним, огородом, картошкой. Мы, кстати, еще не убирали. Как писал Саша Соколов - «заединщина».
И А.Архангельский в «Временах» не очень понравился. В библиотеке брал из серии «ЖЗЛ» Льва Гумилева. Опять лагерь, условия создания своих произведений, открытие понятия пассионарности, отличие от «академических» историков, взаимоотношения с матерью - А.Ахматовой. Для кого-то может секрет, но читал я про все это давно. Одновременно вспомнил (память - штука хитрая), как писал «Профиль» (см. А.Хольт) стало смешно. Там я пытался приравнять Людмилу к.. .Наталье Тикуновой. Конечно, ничего не получилось. Даже менталитет разный.
Странное ощущение постоянной агрессии, авантюрных эмоций. Как в доску. И в таком состоянии писать о чем-либо, о ком-нибудь, как-то... А после, когда быстро утащат на кладбище - станешь известным. Замечательным. Аминь.
Но вот сегодняшний эпизод - кое-как выбрался на улицу, и упорно, ломая косточки на стопах, пытался добраться до почты. Не смог. В старом дневнике, 70% записей кончаются подобными сравнениями. Уже там я больше надеялся на смерть. Смерть в дороге.
С.Потолицын – Начало октября. 23ч.
Года два назад почувствовал, что прогноз мой стал сбываться. Имею в виду потерю энергетики, и то что в пробитую «плотину» хлынут болезни. Как шутят англичане - «а мы давно Вас ждали». Это действительно случилось после операции в Кардиологическом Центре, успел только более-менее перестроиться - стал чаще писать стихи. Да, поначалу было очень здорово, напряженно, красиво...А потом Терентьева Любовь, устроила мне Разгром(!). Мы поругались, но права была она. Это было в 2004г., а хороших стихов с тех пор немного. Часто переделывал старые, обновлял, стали: 1- другими, 2- просто лучше. Здесь сработали: терпение, упрямство (спасибо папе) и мое, известное друзьям - «через не могу». Вообще-то об этом я и собирался писать.
Не всем это нравилось. Геннадий с трудом, но понимал - это один из вариантов выхода, Людмила соглашалась, но не понимала, сестра Наталья, наоборот, не соглашалась, но понимала. Читая сейчас талантливо написанную книгу Сергея Лукьяненко «Осенние визиты», где много философских отступлений (не зря А.Битов считает ее лучшей). Так вот, читая ее, натыкаюсь на следующий эпизод:
- «Драка. Вся жизнь.. .драка. Можно уйти от политики, от карьеры, от любви, спрятаться за куском холста или листом белой бумаги - все равно жизнь останется поединком, просочится в краски картины и строчки текста. Иначе они никому не будут нужны. Жизнь лишь материал, через который смерть осуществляет себя, не более того. И чтобы сказать о любви, приходится говорить совсем о другом» -
И еще один эпизод. У меня было начало - Кризис в 1976г. Спать вообще не мог - паника, тишина давила, вызывая приступ. Читаю Сергея Лукьяненко «Осенние визиты» - «Тишина давила. Как он привыкал к этой тишине первые месяцы..., как сражался с ней - музыкой, включенным телевизором, побеждая лишь несчастных соседей. А тишина пряталась гитарными аккордами и тарахтеньем телеобозревателей, терпеливо ждала, пока он смирится. Тишина - одеяние смерти и ее трудно победить» - Так получилось, что решив перечитать «Осенние визиты», скорее по наитию (сюжет забыл полностью), я увидел четкое эпическое подтверждение событиям бывшим и реалиям, которые еще идут.
С.Потолицын
^ Попытка отразить смысл ст. Станислава Яржгмбовского «Изгнание из рая». Были и мои идеи.
С.Потолицын
Язык
Итак, язык, как и всякий фильтр неизбежно искажает поступивший Извне сигнал, поскольку вырезает в его спектре (радуге) ограниченный участок, соответствующей полосе пропускания фильтра. Это пропускание можно назвать «окном». Что в него попало, мы можем понять, что не попало - такого просто нет. Такое «окошечко», слишком много игнорирует из спектра сигнала, создается ложное представление о мире.
В статье есть 'любопытный абзац, касающийся типа колокольной функции (кривая Гаусса), хвосты этой функции прихватывают и другие высказывания, напрямую к делу не относящиеся. Но, именно возникшая нечеткость языкового фильтра дает главное преимущество в более полном сохранении сигнала. Наш такой неточный и двусмысленный, естественный язык обладает огромным преимуществом перед искусственно очищенным - благодаря своей многозначности.
Такая многозначность имеет уже поэтический язык, язык любого искусства. Чтобы по максимуму выразить суть дела, приходится говорить неоднозначно и порой противоречиво, в общем - неточно.
Как говорил знаменитый физик В. Гейзенберг, - даже любое слово используемое нами, дает только половину осознанного движения, но оно по крайней мере более отчетливо, чем логические формулы.
С.ПОТОЛИЦЫН -
29 мая 2008г.
^ Дед Василий
Рассказ
В моей памяти не сохранились досконально детали того лета - какая была погода, теплое ли оно было или не совсем. Судя по самому лету - было оно в основном теплое, и только ближе к северной осени, когда уже уезжал, пошли дожди. Нудные, мглистые, скучные...
Вечерами дедушка Вася говорил мне иногда, - «Ну что Сергей пойдем покурим на крыльцо?» и я радостно отвечал - «Пойдем» Он неторопливо собирался, брал свой любимый «Беломорканал» и мы шли. Все уже знали, что это чисто символическая форма приглашения, только мама иногда удивлялась - почему всегда я? Бабушка подобных вопросов не задавала, видимо ей все было понятно.
А для меня это были первые, более подробные знакомства со звездным небом. Я узнал, где находится Большая Медведица и где Малая и как их быстро найти. Я наслаждался черным, необъятным небом, с той неописуемой мозаикой звездочек, звезд, созвездий. Впоследствии всегда удивлялся, когда в какой-либо книге, романе описывался страх (даже ужас) героя при встрече с подобным. Относился к такому довольно иронично, условно это можно было сравнить с большой, темной комнатой. Только там светились «огоньки», что часто напоминало любимый Новый Год.
Как правило, мы молчали, нам вполне было хорошо и уютно в этой сельской тиши. Изредка дедушка что-то рассказывал по моей просьбе, а вопросы я задавал самые разные. Это были прекрасные мгновения понимания - мальчика лет десяти и пожилого человека, с молодой душой.
Он докуривал свою папиросу, бычок аккуратно клал в банку и что-нибудь шутливо говоря, предлагал вернуться. Одно время я еще помнил эти слова-прибаутки - он повторял их часто, но сейчас, увы, забыл...
Дедушка Василий запомнился мне одновременно и смутно, и ярко - слишком мал я тогда был. Помню небольшую, невысокую фигуру худощавую, легкую внешне, но крепко сбитую. Лицо брил, бороды не носил. Часто по заказам, обстругивал оконные рамы на сеновале. Я приходил туда свободно, устраивался на каком-нибудь обрубке пня и часами смотрел, как он работает. Мне нравилось, как он работает, как я бы выразился сейчас - стиль работы. Движения точные, порой сильные, но не грубые, резкие. Мы и там изредка обменивались 3-4 фразами- предложениями, когда меня что-то интересовало.
Иногда к нам заглядывала моя двоюродная сестренка Тоня, но, как правило, ненадолго. Расспрашивая деда о работе, кому идет заказ, прочие мелочи - всегда получал ответ. В то же время в семье он подчинялся диктату бабушки, вообще-то удивительно, потому, что они даже фамилии до брака носили одинаковые - Степановы. Видимо, характер бабушки более сильным оказался. Впрочем, даже диктат дед умудрялся переносить с юмором, иногда и меня, приобщая к этому. Например: «Ну что Сережка пошли выполнять задание». «Сережка» конечно, подчинялся, но уже тогда
ворчал - куда, зачем, и сколько времени мы будем пропадать «как верблюды»? Дед смеялся и обещал все популярно изложить мне по дороге.
К сожалению, умер дедушка рано, уже той зимой. Находясь в это время в Воркуте, своем родном городе, где учился тогда в третьем классе, я даже не смог оценить постигшего маму горя. А ведь это в чем-то касалось и меня.
Я еще не понимал в то время, ужаса смерти, небытия; оно пришло ко мне позже, со своей косой, приготовленной уже лично для меня. Каждый нормальный человек через осознание открывает это событие - оказывается когда-нибудь - умрешь и ты.
Как я уже писал выше, дедушка приучил меня к разговору почти на равных. Мама, приехавшая за мной осенью, удивлялась как такой маленький «хулиган», вежливо объяснял ей, что кроме русской большой печи, в другой комнате есть еще одна печь-буржуйка. «Это если будет холодно» - пояснял я. Мама улыбалась - она знала, тогда она была совсем другая — молодая, симпатичная, терпеливая и сердечная.
Лето кончилось, мне надо было продолжить учебу в школе. Я попрощался с Антошкой, а дедушка Василий видимо ушел «на задание». Вскоре и мы поторопились уйти. Остановка была далеко за деревней, на перекрестке. Дедушку я больше не видел.
Впоследствии я говорил матери, что почему-то хорошие люди спешат покинуть нашу землю, «нашу юдоль». И им часто в этом помогают, что произошло, оказывается, с дедом Василием - элементарная ошибка в диагнозе. Совсем не то лечили...
С.Потолицын –
Октябрь, 2006г.
^ Литературная судьба Юрия Олеши
Когда в зоне читательского и критического внимания оказывается жизнь и творчество такого писателя, как Ю.К.Олеша, то рано или поздно задаешься вопросом - «Почему он написал так мало?». Сам писатель в «Ни дня без строчки», с благодарностью пишет об отношении к себе Б.Пастернака, как равного к равному, несмотря на то огромное количество стихов, поэм, прозы, статей, переводов последнего. Тогда как он, Олеша автор всего лишь двухсот страниц прозы. Напрашивается банальное резюме в духе фетовских строк о сборнике стихов Тютчева - «Вот эта книжка небольшая/ Томов премногих тяжелей». Но Юрий Карлович не то имел ввиду (сам он сдержанно, однако без ложной скромности писал, что «Зависть» будет жить, пока жива литература).
По количеству написанного и напечатанного, он отнюдь не уступал Пастернаку. Другое дело, эта масса написанного за редким исключением, была литературой второго-третьего сортов. С ловкостью и легкостью, наспех сколоченные бесчисленные газетные очерки, сценки для актеров, скетчи, водевили, инсценировки романов, киносценарии, радиосценарии и т.п. - то есть то, что именуется литературной халтурой. Характерна в этом смысле его работа в «Гудке», журналистом. Ее Олеша вспоминает на склоне лет с особой теплотой, как одно из самых светлых и радостных воспоминаний юности, давшее большой запас жизненных знаний и впечатлений. Как эхо, повторяют слова Олеши литераторы, писавшие к сборникам вступительные анонсы (в т.ч. и уважаемый мною В.Шкловский).
Отразился ли этот опыт в творчестве Олеши - я имею в виду «высокую» литературу? Никак, даже не в слабой или отрывистой форме, а попросту никак. Олеша представляет собой классический пример пишущего человека, который четко и ясно понимает, когда он пишет, и когда он Пишет. Шесть лет проработал он в «Гудке», печатая бесконечные фельетоны и статьи под псевдонимом Зубило. А параллельно шел настоящий литературный труд, были созданы «Три толстяка» и знаменитая «Зависть». Последняя вещь прославила Ю.Олешу, после ее публикации он проснулся, как Байрон, знаменитым. Даже раньше, после прочтения романа на квартире его друга В.Катаева, восторженные слухи поползли по Москве, все хотели с ним познакомиться. А редакция толстого журнала «Красная новь» стремясь быстрее удовлетворить это страстное и массовое желание, пошла на неслыханный шаг - был рассыпан набор уже готового к печати номера и набран новый, с романом Олеши. Успех был фантастический. Несмотря на отдельные критические стрелы по поводу идеологии содержания, никто не брал под сомнение огромный художественный талант молодого писателя, выдвинувшей его в первый ряд советской литературы. Да и вообще русской - недаром Н.Берберова с тревогой вопрошала, - «Появится ли у нас в эмиграции, свой Олеша?». И ее облегчение - «Да, появился!», когда вышла «Защита Лужина» В.Набокова.
С нетерпением ожидались новые его вещи. Но увы, их не последовало. Несколько неплохих рассказов, этюдов из задуманного, может быть, большого романа, основанного на воспоминаниях о детстве. И все, на горизонте большой литературы почти ничего. Причины - запои, алкоголизм. Олеша практически «не просыхал» в тридцатые-сороковые годы. Об этом прямо не писали ни критики, ни современники, ни сам Олеша. Это была запретная тема в описании личной жизни известных людей советской эпохи, но намеков и косвенных свидетельств предостаточно. Да и «Ни дня без строчки» производят порой впечатление, написанное человеком который «завязал» и постепенно приходит в себя после алкогольного угара, с ужасом оглядывая те развалины, что составляет его жизнь. Где тот блестящий молодой человек, которого будучи на вершине славы и таланта узнавали на улице, в театре; с которым искали знакомства все «сливки» тогдашнего столичного общества? Теперь это нищий и больной старик, получающий гроши за литературную работу и для кого вполне актуален вопрос - сколько можно позволить себе купить сахара, которого в книжном магазине принимают за бомжа, грубо выгоняя на улицу. И который благодарен тем немногим писателям, которые несмотря ни на что признают его как равноправного коллегу. Отсюда, слова благодарности к Гладкову, автору «Цемента», и отсюда злость на Катаева, «Вальку» - близкого друга юности, когда тот как бы не замечает Олешу (правда злость временная).
Думаю, алкоголь был не главной причиной такого внезапного падения, а лишь следствием. Известно что в начале тридцатых, резко и грубо был пресечен тот поток нового искусств, которое оставаясь идеологически лояльным, заблистало всеми красками подлинной революционности (в форме, изображении...). Все это было свернуто сталинско-горьковским лозунгом о «социалистическом реализме». Олеша, с его чисто художественным видением мира, стал не только не нужен, но и вреден. Да и сам он, вполне искренне, пытался «исправиться» и «перестроиться», стать полезным партии и народу «инженером человеческих душ». Словосочетание, прозвучавшее в устах Сталина - небольшая переделка фразы Олеши из его рассказа «Человеческий материал», - «...я могу быть инженером человеческого материала». За пять лет до того, как кремлевский горец, действительно читающий все, что выходило в литературе: решил воспользоваться ею, чтобы поставить точку в том, что еще сохраняло известную свободу в советском искусстве. Благие намерения у Олеши не получились.
А другие приспосабливались. Не в духе холуйства или капитулянтства. Своеобразный уход в подполье: М.Булгаков пишет в стол, В.Катаев и В.Каверин уходят в «Вальтер-Скотты». Кстати, именно два последних имени упоминались, как представители «новой волны» в одной связке с Олешей. Кто из нас не читал в юности «Белеет парус одинокий» или «Два капитана», читали - но не могли оценить все стилистическое богатство языка, новаторство, которое протаскивалось здесь «контрабандой».
Олеша не пошел по этому пути - хотя находился в более выгодном, положении. Уже были написаны «Три толстяка» - детская сказка с недетской изощренностью и сложностью стилистического построения текста. Он не стал работать ни в этом направлении, ни в русле формы «производственного романа» с какой-либо авангардской начинкой. Даже такой зубр социалистического реализма, как Гладков, написал свой «Цемент» в «несколько декадентской форме» (слова Ю.Олеши).
Но вот распался Советский Союз и в архив было переведено очень много советской литературы. Извечное выплескивание вместе с водой ребенка. А вместе с тем, деидеологизированный и спокойный взгляд нашел бы в советском искусстве (в т.ч. и литература) много ценного и несправедливо забытого. Сейчас же ниша нашей культуры часто пополняется второсортными произведениями эмигрантских и современных авторов. Однако это уже отдельная тема для рассмотрения.
Можно и дальше предаваться разным догадкам и предположениям относительно «казуса Олеши», но думаю, не стоит. Всякий талант загадка, в том числе в области интенсивности и продолжительности. Есть художники, создающие на протяжении всей своей жизни высокохудожественные шедевры, но бывает и так, что свой «звездный час» он переживает лишь раз, и в дальнейшем даже близко не может подойти к тому уровню. Возможно, такая ситуация случилась с Олешей. Познакомимся с ним поближе.
Все близко знавшие его, отмечали в нем большой талант метафорического, образного мышления. С Катаевым у них была даже такая игра - Валентин указывал предмет или тему, Олеша должен был сразу придумать к ним метафору, непременно новую, что тот с легкостью и проделывал. С той же легкостью он работал в журналистике, мастерски вылепляя из готовых и шаблонных форм, проходные фельетоны в стихах.
Но когда наступила пора работы над «Завистью», начались адовы муки творчества. «Писал, зверея от бесконечных вычеркиваний». Только вариантов начала первой главы романа в архиве писателя насчитывается триста(!). При всем богатстве и неисчерпаемости запаса метафорических выражений и образов, все они в пространстве задуманного произведения существовали разрозненно и никак не хотели сливаться в органическое целое - «Клей эпоса не стекает с моего пера». Кстати, из-за этого «Три толстяка» не могут быть поставлены вровень с «Завистью». Несмотря на свою прелесть и популярность этот роман-сказка носит в себе следы стилистических ошибок, неточностей. Настоящие написанные места, так сказать, настоящие перлы стилистики и метафорического видения мира соединены подчас безыскусным, техническим, чисто служебным слогом - возникает нечто подобное обстановки гостиной Манилова - рядом с красивой и изящной мебелью, стоит уродливый табурет на трех ножках.
В «Зависти» эта победа одержана автором, но она стала пирровой. Возможно, Олеша не родился для крупных форм, будь то роман, повесть, или крупный рассказ. Вполне может быть его предназначенье был фрагмент, моментальная фотография виденья, мысли, воспоминания - то к чему он пришел в «Ни дня без строчки», пришел, увы, слишком поздно.
Кстати, «Ни дня без строчки» в строгом смысле нельзя назвать книгой Олеши. После его смерти осталась папка с таким названием. В ней были собраны несистематизированные наброски, черновики и различные подготовительные материалы к задуманной книге. Выбор, что печатать а что нет, распределение материала по главам - все это было совершено другими людьми, которым лично я благодарен. Я не сильно искушен в филологических тонкостях, знаю например, что «Воля к власти», приписываемой Ф.Ницше - была фальшивкой. Читал, что К.Шлехтер писал о репроцедуре - превращения мнимоцельного текста в то, чем он был - в разрозненное сырье, подготовительные черновики. Но...Олеша все же был художником, а не мыслителем. И его своеобразие сохранилось и в таком, не им осуществленном виде. Изменилась ли книга коренным образом если он бы сам ее редактировал? Сложный, в данном случае вопрос - а для меня положительный - я с удовольствием прочел книгу.
Несколько слов о самом романе «Зависть». По прочтении его мне вспомнились «Записки и подполья» Ф.М.Достоевского. В них писатель для того, чтобы опубликовать свои радикальные, философские воззрения и не быть за это стертым в порошок критикой как левого, так и правого толка, пошел на тактический прием: герой повести , в уста которого Достоевский вкладывает свои идеи, наделен отвратительными человеческими качествами, так что на любую возможную критику готов ответ, - «А что вы хотите? Мало ли какие бредовые мысли могут придти в голову подлеца и негодяя!»
Дураков не нашлось. Олеша внешне идет по тому же сценарию. Его герои в романе, Николай Кавалеров и Иван Бабичев, наделены тонким и изысканным видением мира, им Автор отдал свои глаза, уши, язык. Но они представители , так сказать, деклассированной богемы. Их борьба с планами тотальной индустриализации и грандиозной переделкой человеческого материала, линия Андрея Бабичева и Володи Макарова, показана в виде пьяных скандалов, диких выходок, нелепых угроз. А кончается жалкой и отвратительной капитуляцией. Но тот, кто думает - Олеша лукавит, дискредитируя близких себе эстетов-героев романа в угоду чуждым, власть имущим персонажам. Думаю, однако, это чересчур простое и неверное объяснение. Мне представляется, что в романе в необычайно яркой художественной форме отразились трагические противоречия самого писателя, как человека и художника. Не будет большой натяжкой отнести талант Олеши к тому же разряду, каковым является талант Пруста и Набокова. То есть главная пружина его творчества - детство, потерянный рай от которого остались только воспоминания, правда необычайно яркие.
В отличие от Пруста и Набокова, особенно второго, Олеша пошел по другому пути. Он отнюдь не коньюктурно принял Советскую власть, он
полностью разделял все ее грандиозные планы по изменению природы, общества, человека. Но все это в области идеологии, и особенно психологии. Что и создало исключительно кризисное, шаткое состояние человека, застрявшего между - старым и новым. Нелишне сказать, хотя это будет выглядеть жестоко, что наличие в душе талантливого художника, таких вот драматических и болезненных точек, не находящих быстрых и комфортных разрешений - чревато рождением подлинно выдающегося - произведения. Художник часто пишет вещь, чтобы избавится с его помощью от кошмара, который царит в душе. Гете написал «Вертер», чтобы самому не покончить жизнь самоубийством, Набоков же, да - да тот самый Владимир Владимирович - «Лолиту», чтобы избавиться от подавляемых, но живучих безумных и отвратительных видений.
На этом, пожалуй, я и закончу свои размышления. Рассчитывал, как бывало часто, на что-то большее. Мне казалось, что в произведениях Олеши и сопутствующей ему мемуарной и критической литературе, удастся узнать более подробно о личной жизни писателя. Критика, в том числе сегодняшняя - «эффектно разводит руками, как нам мало известно...». Пожалуй, наиболее полной и ценной, в этом отношении является книга Валентина Катаева «Алмазный мой венец». Немного приоткрыл завесу сам Юрий Олеша в своих дневниках (см. журнал «Знамя» № 10 за 1996г.).
С .Потолицын –
28 мая 2005г.
^ КНИГА ЛУЧШИЙ ПОДАРОК, ИНОГДА ОНА
ОГРОМНАЯ СИЛА.
Владимир Набоков, как «зеркало чтения в пашей жизни». Есть у него рассказ «Музыка», где герой ее случайно попадает в дом; там звучит прекрасная музыка. Ради приличия и заинтересовавшей его дамы, он вынужден выслушать ее до конца. Он ничего «не слышит и ничего не понимает». Описывая этот случай, Набоков достигает такого эффекта, что уже я, как читатель, не только услышал, что игралось (... «что-то вроде Крейцеровой Сонаты»), но и название инструмента!
Если материя нашего мира и реальна, то она вовсе не является целостной данностью его: это хаос, которому наш автор говорит «Пуск!» и он начинает искрить и плавиться. Писатель первым наносит па карту его очертания, дает имена элементам. Вот ягоды - они съедобны. Вон там, какой- то пятнистый бросился прочь - надо бы его приструнить. А вот это озеро я назову «Жемчужное». Мастер-писатель лезет на гору и на вершине ее встречает - кого бы вы думали? - счастливого и запыхавшегося читателя, и они кидаются друг другу в объятия - Какая у вас интересная и полезная
книга, - восклицает читатель!
Обращусь опять к В. Набокову. У него есть одна странность - книгу невозможно читать, вообще нельзя ее только можно перечитывать! «Читатель хороший, отборный, соучаствующий и создающий - это перечитыватель». Сравните: Еще сто лет назад Флобер написал в письме к любовнице, - «С от me Гоп scrail si Ton cohnaissait bien sculement cinq a six livers» - «Каким ученым можно было бы стать, зная, как следует пять-шесть книг».
Я не буду подробно объяснять высказывание Набокова, все по делу и многим знакомо. Подчеркну вывод - «Любая книга - будь то художественное произведение или научный труд - обращена, прежде всего, к уму.» «У каждого свой душевный склад, и я скажу вам сразу, что для читателя больше всего подходит сочетание художественного склада с научным».
И еще. Писателя можно оценить с трех точек зрения: как рассказчика, как учителя, как волшебника. Читатель это своеобразное триединство ценит. Но для него писатель становится крупным, значимым, если первую скрипку играет волшебник!
Что удивительно, па фоне нашего праздника Книги как- то пустовато звучит определение читателя из неплохого, в общем-то, словаря С.Ожегова и Ю.Шведова - «Читатель, который занят чтением какого-либо произведения...». И все.
В религиозных конфессиях к Книге отношение уважительное, будь это Библия, Коран, Талмуд или даже Буддизм. Это отношение можно выразить одним понятием-фразой: «Книга - источник мудрости».
Завершая свои мысли о значении книги в нашей жизни, не могу не упомянуть одного французского универсала, жившего в начале XX века. Он не побоялся заявить всему миру - «Всему хорошему во мне я обязан книге».
Его статьи появились у нас в 1941 г.
И мне хочется свое эссе-посвящение Книге, закончить этими словами
П.Мортье.
С уважением Сергей Потолинын.
«Владимир Набоков - часть зеркала русской литературы»
Понимая всю ответственность названия статьи, я постараюсь соответствовать ее содержанию. Буду вынужден остановиться только на двух русских, наиболее сильных художественных произведениях В.Набокова (Сирина) - «Приглашение на казнь» и «Дар». Слишком художественно и стилистически многообразен автор. Это: «Машенька», «Король, дама, валет», «Отчаяние», «Камера обскура», «Защита Лужина», «Подвиг», художественная автобиография «Другие берега», фрагменты романа «Solus Rex», а также огромный цикл рассказов и стихотворений.
Я упомянул «Solus Rex», только в связи с предположением, что этим фрагментом романа Набоков хотел продолжить «Дар».
1. Но для начала, я хотел бы попытаться объяснить те магические слова Набокова о том, что книгу можно только «перечитывать» - чтение «просто так», ничего не дает.
Итак: Когда мы в первый раз берем в руки книгу; при начальном освоении текста, строчка за строчкой, страница за страницей, та сложная «физиологическая» работа, которую мы проделываем, тот пространственно- временной процесс осмысления ее, мешает эстетическому восприятию. Кстати, когда я читал первый раз Томаса Манна «Волшебная гора», я убедился насколько это справедливо - у меня остались, только, какие-то смутные образы. Эмоционально я был восхищен, но вот объяснить текст...не получилось. Зато после второго раза, уже восхищался тончайшей прорисовкой отдельных сцен, это была, даже не эстетическая картина, а гораздо более глубокий, сложный ряд понимания масштаба мира.
Когда мы смотрим картину, пишет далее Набоков, нам не приходится перемещать взгляд тем особым образом, даже если в картине тоже есть глубина и развитие. При первом контакте с живописью время вообще не играет роли. А вот на книгу оно необходимо. Нет у нас физического органа, который разом мог вобрать в себя целое, а затем заниматься подробностями (не будем забывать, что литература - это подробности).
Но при втором, третьем, четвертом чтении мы начинаем по настоящему общаться с книгой, как с картиной. Любая книга - будь то художественное произведение или научный труд - обращена, прежде всего, к уму. Как работает данный ум, когда сумрачный читатель сталкивается с солнечным сиянием книги? Чаще всего, этот читатель умело отдается духу игры. Однако нередко, ему приходиться делать усилие, чтобы преодолеть кажущуюся скуку, старомодность. И лишь тогда он видит, как художник использует воображение. При создании книги (текста) должен и читатель пустить в ход свое - так будет более честно и правильно.
Есть два вида читательского воображения. Что же он использует при чтении. Существует довольно простое и имеющее только личный характер. Либо читатель переживает ситуацию, описанную в книге, поскольку она может напоминать что-то знакомое, что довелось испытать ему или друзьям. Либо он отождествляет себя с персонажем книги - это, пожалуй, худшее.
Владимир Набоков считает, что необходимо стремиться к художественно-гармоническому равновесию между умом читателя и умом автора. Разумеется, полной объективности не будет. Все ценное всегда в чем-то субъективно, читателю необходимо вовремя обуздать свое воображение, а для этого научиться ясно, представлять тот мир, те законы, которые представлены автором.
Замечу, что В.Набоков думает, что, несмотря на свой разный душевный склад, нам читателям более всего подходит сочетание художественного с научным. Но если Вы лишены страстности художника и терпения ученого - Вам великая литература будет нелюбима.
И наконец, уже касаясь выражения автора, как «волшебника», хочу поправить себя, или досказать изложенное ранее. Три грани великого писателя - рассказ, поучение, магия - должны быть слиты в цельное ощущение единого сияния.
Кроме магии искусства - шедевры сухой, прозрачной, организованной мысли способны вызывать художественное потрясение не меньше как, скажем, в «Мэнсфилд-парк» Дж.Остин. Или самый бурный каскад Диккенсовской образности в «Холодном доме». Точность поэзии в сочетании с научной интуицией - неплохая формулировка проверки качества романа.
2. Вернемся к упомянутым вначале статьи, двум лучшим русским романам В.Набокова-Сирина. Начнем с «Приглашения на казнь».
Когда-то я сам считал этот роман кафкианским. Выделяя из множества интерпретаций данного текста, остановлюсь на наиболее характерных (в том числе, близких к кафкианскому определению).
Вариативность «разгадок» романа была подмечена З.Шаховской, которая приняла его как художественный принцип текста - «Приглашение на казнь» имеет множество интерпретаций, может быть разрезано на разных уровнях глубины».
Для Г.Адамовича, это старая тема, десятки раз разработанная, «но поверьте, Сирин-то разработал ее так, как никто никогда этого не делал!...Цинциннат не разглагольствует о бренности человеческой жизни, о правах личности, о великом значении свободы... Он ведет все тот же единый «отчаянный» сиринский монолог, бесчеловечный и поучительный». Признавая силу романа, Адамович говорит о закрытости его для читателя, несозвучности «тревогам» поколения. «Этот мир его, - и больше ничей! Автор приглашает «нас в мир небытия, где «холод и безразличие проникли так глубоко, что оживление едва ли возможно». Хочу отметить враждебность этого критика к автору, но к нему мы еще вернемся.
В.Варшавский рассматривает роман на фоне социально-духовной трагедии поколения. «Чтобы уйти от ужаса и мучения, испытываемых им на своей «социализированной» поверхности, сознание героя «обращается вглубь себя...». Путь Цинцинната, характерного эмигрантского героя для
Варшавского, есть мучительное исследование собственного «я», и этот путь является метафизической ценностью (т.е. ценностью глобального масштаба).
Но наиболее интересна оценка романа В.Ходасевичем. Выделю самое нужное - «Та жизнь, которую нам показал Сирин, может настать и не настать. Получается то, что некогда сказал Лев Толстой о Леониде Андрееве: он пугает, а мне не страшно. Точнее: мне, может быть, и страшно, но не так, не тем страхом, который мне предлагает Сирин. И главное - «Полагаю, что в русской (и видимо - в мировой) литературе есть только одно произведение, генетически схожее с «Приглашением на казнь»: Это - гоголевский «Нос», в котором историки литературы напрасно ищут (и не находят) скрытый философский и моральный смысл, весь действительный смысл его заключается в совершенно аморальной игре образов... «Приглашение на казнь» дает не что иное, как ряд блестящих арабесок, возникающих из нескольких основных мотивов, тем, и объединенных лишь единством стиля».
В этом пункте я упомянул только самое характерное, оригинальное, близкое к пониманию, но вообще их так много, что можно составить целую книгу. Упомяну, но только имя - П.Бицилли; именно с его подачи произведения В.Набокова-Сирина сравнивают с поисками «непонятного и уродливого зеркала».
3. Переходя с определенным трепетом к «Дару», а читатель теперь надеюсь, понимает насколько сложно точно оценить те или иные нюансы произведений Владимира Набокова, не наврав, не напридумывав те или иные реалии имеющие «место быть» в самых разных сочинениях писателя.
Будь то романы, повести, порой некоторые рассказы. В своей небольшой «записке» по поводу «Дара», я буду опираться в основном на более современного критика-филолога А.Долинина, возможно В.Ходасевича (современника Набокова-Сирина). Для хорошего, детального разбора романа потребуется написать книгу-монографию, я ставлю более реальную задачу - хотя бы познакомить читателя с механизмом создания и написания романа.
Истинной биографией творческого человека будет та, что и самую жизнь покажет как творчество, и в творчестве увидит преображенную жизнь. То есть, для такого биографа не может быть «Пушкина в жизни», настоящая жизнь которого - именно такая, что воплотилась в поэзии, «изошла в поэзию». Труднейшая и фактически никем еще не разрешенная задача - «найти формулу совместного выражения жизни и творчества» (см. В.Вейдле «Об искусстве биографа»).
Набокову, пожалуй, удается решить эту магическую формулу в «Даре», но только для художника вымышленного; последовательное усвоение литературной традиции от Пушкина и Гоголя до русского модернизма. Построение собственной генеалогии - рост зрелости и контроля над словом. Вне постоянного творчества жизнь Федора (гл. герой романа) не имеет смысла, и даже объяснение в любви он заменяет рассказом о новом замысле.
В финале романа, когда его «я» - «то, которое писало книги, любило слова цвета, игру мысли, Россию, шоколад, Зину - растворилось в лучах света
пронизывающих весь космос. Федор...начинает как бы заново перечитывать роман собственной жизни и распознает в ней хитроумную художественную телеологию (целесообразность), соприродную его дару... Он планирует построить на этой теме «замечательный» автобиографический роман
окружив его «чащей жизни - моей жизни, с моими писательскими страстями' заботу».'
В этот момент парадоксально меняется статус текста романа - то, что прежде казалось читателю книгой о Федоре Годунове-Чердынцеве, теперь воспринимается как будущая его книга, реализованная в некоем гипотетическом будущем, ее замысел. При повторном чтении (!) роман приобретает черты большущей фикции; он одновременно пишется на наших глазах и уже написан. Знакомые нашему читателю по журналу «Звезда», Омри и Ирэна Ронен сравнили такую структуру текста с лентой Мебиуса. Федор - персонаж, достигнув конца книги о нем, как бы проскакивает на лицевую сторону вымышленной реальности и становится автором.
А что же Чернышевский? Николай Гаврилович - это не только основная линия противостояния в романе. Он послужил своеобразным импульсом, тем источником, что заставил Набокова сесть писать «Дар». Здесь можно даже упомянуть «Капитанскую дочку» А.Пушкина, как тему вознаграждения. Устами своего героя Набоков пишет: «И «что делать» теперь? Не следует ли раз и навсегда отказаться от тоски по родине, кроме той, которая всегда со мной, во мне, пристала как серебро морского песка к коже подошв, живет в глазах, в крови, придает глубину и даль заднему плану каждой жизненной надежды? Когда-нибудь, оторвавшись от писания, я посмотрю в окно и увижу русскую осень».
Россия, о которой он говорит, существует в его богатейшей памяти, в книгах прочитанных и по-своему усвоенных им, в самом складе его творческой личности, и потому она (как и его отца) «всегда с ним», более реальная, чем недоступное географическое пространство.
Враждебность эмигрантской критики, споры с Ф.Степуном, Г.Адамовичем; позиции группы парижских писателей и поэтов («монпарнасцев»), привела к тому, что Набоков-Сирин перебирается в Штаты, где преподает литературу в Корнуэлльском университете.
И наконец, завершая свою записку о романе «Дар», скажу что он был полемически обращен к одному из скептических стихотворений А.С.Пушкина: «Дар напрасный, дар случайный...».
С уважением С.Потолицьгн
4 декабря 2007г.
^ Ленинградская история.
Взгляд изнутри
Закончив относительно неплохо три начальных курса в Сыктывкаре, я продолжил учебу в Питерской Академии, тогда - Ленинградской. Так получилось, что рассказ этот не об учебе.
Странное ощущение и восприятие Питерской погоды. Что зима, что осень - сопровождалось легкой формой ОРЗ, дождливая же, сыроватая атмосфера города была удивительно живой, даже в чем-то приятной. Я еще помнил свой приезд сюда зимой, когда мне был нужен срочно точный диагноз сложного порока сердца - на Фонтанке. И тоже в Академии, только медицинской.
Сейчас же я прогуливался по вечернему городу - среди огромных, почерневших со временем деревьев, по чистым, светлым аллеям, Такие прогулки были часты, и необходимы для меня в тот период моей жизни. Иногда заставал дворника, смахивающего позолоченные листья осени. Мне все казалось - кленовая мозаика. Но обычно, встречных прохожих мало, часто совсем не было - и тишина! Думалось, дышалось прекрасно, до сих пор завидую тем своим 4-6 курсам. Это было давно - начало восьмидесятых.
Вечер. Уже дома, вернее, в нашей многолюдной комнате общежития. Каждый занят своими делами. Вскоре заявляется еще один ее обитатель - некий Петя самый молодой, самый туповатый, чем-то довольный - «А вот и мы пришли!». Сбиваю его спесь не совсем корректным, но видимо удачным ответом. В комнате сразу смех, быстро перешедший в хохот. Бедный Петя никак не решается пройти дальше. Я, правда, не обманываюсь на этот счет, парень злой потом он будет пытаться это мне припомнить.
Его дружок Володя, со мной более дружелюбен. Причина до боли узнаваемая - решение контрольных, помощь при составлении Курсовых работ и так далее. Эх, если бы он был для меня такой же пустышкой!? Тут многое тогда и началось. С привкусом влюбленности и драмы. У него была подруга, молодая женщина, как мне казалось - простая в общении. Естественно, я тайно по уши влюбился в Галю. Женщина была удивительно красивая и неглупая. Она любила участвовать в наших обсуждениях, разговорах; придавая ему эдакий мужской колорит состязания. Впрочем, она знала - «кто есть кто», по прошествии некоторого времени совершенно нежданно для меня призналась, что я ей нравлюсь, «очень». Что все знает, в том числе о моем заболевании, устоять против поцелуев после этого не мог, да видимо и не хотел.
Вообще-то, о природе выездных сессий я уже знал. Но одно дело знать это в теории, другое - попытаться воспротивиться самому. И если красивая женщина признается, чуть ли не в любви, а ты и сам тайно неравнодушен - что делать? Одним словом, я был и удивлен, и... расстроен.
Уже потом, зная меня получше она обычно «не приставала», но довольно часто я получал волшебные записки, что-то вроде «Люблю, целую»
У нас ведь и специализация была разная. Конец сессии поставил большой знак вопроса над «и». Галка решила напиться, и это ей удалось. Заявилась к нам, слегка обалдевшая, и стала требовать признаний в любви, и поцелуев. «Хозяин» довольно смеялся, а Петя направился ко мне. Сволочь, этот Володя! Он заявил, что все знает о нас, а Петя меня тут же здорово ударил. Я попытался с ходу ответить хозяину, хотя бы зацепить эту здоровую, холеную физиономию. И получил еще раз от Петьки. Поняв, что я здесь, зря, злой выскочил на улицу. Устраивать для остальных бесплатный спектакль, мне как-то не хотелось.
Вскоре меня догнала Галя, поговорили уже более спокойно. Извинилась за своего дружка, сказала, что он желает жениться на ней. «У него же есть жена» - я даже остановился. «Лопух, ты Сережка, с Тамарой он развод уже оформляет» - держась за голову проговорила она. Понимал что это бессмысленно, но все-таки посоветовал не делать этого. Как-то вяло посоветовал... Для меня, весь мир стал уже погружаться в серые цвета. Мои тусклые чуть поздние цвета. С сессией все было хорошо. Закончил очень неплохо, лишь с одной тройкой. Меня благодарно чмокнули в губы, проговорили что-то непереводимое и убежали. Я плелся по коридору, направляясь к деканату за направлением без единой толковой мысли. Меня считают логиком, но я даже не смог попрощаться толком с сыктывкарцами. Кивнул и молча ушел. Ленинградская история, видимо сильно повлияла на меня. Так получилось, что в начале следующего года я неожиданно получил от Галки письмо, но это было уже эпистолярное продолжение...
Мир парадоксов это:
Лик белых роз из черного гагата,
В них удручающее лето,
Но дышит жизнь, хоть смертию объята.
Вот факелом огня, камин пылает,
Древесные стволы горят,
Пусть чувство в нас не остывает.
Все будет так же, как вчера,
И речка, и букет цветов.
С.ПОТОЛИЦЫН - Декабрь-Январь 2008г.