Функционирование западноевропейских реминисценций в романе

Вид материалаЛитература

Содержание


Пестреть гораздо б меньше мог
Шишков, прости
Воображаясь героиней
То был, друзья, Мартын Задека
То кратким словом, то крестом
Стал вновь читать он без разбора.
Певцу Гюльнары подражая
Да с ним еще два-три романа
Подобный материал:
Пушкин и мировая литература.

(Функционирование западноевропейских

реминисценций

в романе

«Евгений Онегин»).


Самойленко Н.Е.,

заслуженный учитель РФ,

учитель русского языка и

литературы МОУ СОШ № 13

и православной гимназии

г.Владимира.


2009г.

Пушкин и мировая литература.

(Функционирование западноевропейских

реминисценций

в романе «Евгений Онегин»).


Проблема «А.С.Пушкин и мировая литература» мотивирована, во-первых, системой образования начала XIX века (французский язык – «второй родной»), во-вторых, профессиональным интересом Пушкина-художника к литературе разных стран. Показательны заголовки статей Пушкина: «О госпоже Сталь…», «Об Андре Шенье», «О драмах Байрона», «О Ромео и Джульетте Шекспира», «Илиада Гомера», «О записках Видока», «Об Альфреде Мюссе», «О Сальери», «Байрон», «О Железной Маске» и т. д.

Русская культура, и литература в том числе, с начала своего формирования испытывала инонациональное влияние (византийское, в частности). В дальнейшей истории России эти влияния то усиливались, то ослабевали. Что касается литературы, то в XVII – XVIII веках восприятие иностранных литератур в ряде случаев носило пассивный характер, т.е. оборачивалось подражанием.

В XIX веке русская литература становится равноправной участницей культурного процесса.

Точную характеристику процесса взаимовлияния русской и западной литературы дает Ю.Д.Левин: «Глубоко самостоятельный характер, - пишет он, - придали новой русской литературе Пушкин, Лермонтов, Гоголь и их современники. Однако сделали они это, не отгораживаясь от внешних воздействий и не замыкаясь искусственно в национальных рамках, но эффективно используя в своих интересах и целях опыт зарубежных литератур, особенно западноевропейских. Это был активный, творческий процесс, включавший и усвоение, и борьбу, и переосмысление. В результате его были созданы глубоко оригинальные произведения, тесно связанные с родной почвой, породившей их» [1, 243].

Русской литературе, стремившейся войти в мировой процесс, приходилось ориентироваться на три стихии западноевропейской словесности: французскую, с ее нормативной поэтикой, немецкую, с ее отвлеченностью, английскую, с присущей ей деловитостью и эмпиризмом. Но повторять эти традиции было бесполезно: они уже во многом исчерпали себя, и Пушкин приходит к выводу, что их нужно дополнить и развить на основе всего богатства русского языка, русских обычаев, истории, песен и сказок.

Суть завоевания Пушкина лаконично формулирует Б.Бурсов: «Пушкин придал русской литературе одновременно общенациональный и общечеловеческий характер. Он достиг этого, проникнув во всемирный смысл русской истории» [2, 166].

Создавая свой одновременно единый и многообразно-синтетический стиль, Пушкин опирается на многие стили русской и мировой литературы: «стили русской народной поэзии, стиль летописи, стиль Библии, Корана, стили Тредьяковского, Ломоносова, Сумарокова, В.Петрова, Державина, Хвостова, стили Жуковского, Батюшкова, Боратынского, Вяземского, Козлова, Языкова, В.Кюхельбекера, Дениса Давыдова, Дельвига, Гнедича, стихи Байрона, Шенье, Горация, Овидия, Вордсворта, Шекспира, Мюссе, Беранже, Данте, Петрарки, Хадиза» [3, 484].

В этот список, данный в работе В.В.Виноградова «Стиль Пушкина», можно было добавить еще многие имена, в том числе Гомера, В.Скотта, В.Гете и др.

Было бы неверно предполагать, что А.С.Пушкин воспринимал мировую литературу в строго хронологической последовательности. Обращение поэта к отдельным памятникам обусловлено и творческими задачами и объективными причинами.

Особое место в творчестве А.С.Пушкина занимает функционирование западноевропейских реминисценций в программном произведении – романе «Евгений Онегин». Пушкин сам признавался, что в начале работы над «Евгением Онегиным» он находился под определенным воздействием «Дон-Жуана» Байрона». Однако роман «Евгений Онегин»доказывает не только знакомство с Байроном, он еще раз демонстрирует, как прекрасно Пушкин знал мировую культуру.

В романе великого русского писателя более шестидесяти реминисценций из западноевропейской литературы. Если учитывать принцип взвешенности, выверенности художественного текста, о котором говорит сам Пушкин в авторских примечаниях к «Евгению Онегину» («Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю»), то становится очевидной особая значимость этих цитат и полуцитат. Не случайный, строго мотивированный характер столь многочисленных реминисценций подчеркивает поэт в XXVI строфе главы первой:

винюсь пред вами,

Что уж и так мой бедный слог

^ Пестреть гораздо б меньше мог

Иноплеменными словами,

Хоть и заглядывал я встарь

В Академический Словарь.

Думается, длинный перечень мифологических имен и фамилий великих предшественников в мировой литературе – это не просто аргумент в полемике со славянофилами, отголоски которой слышны со страниц романа:

^ Шишков, прости:

Не знаю, как перевести…

Текстологический анализ позволяет выявить ряд функций, которые выполняют инонациональные культурные цитаты.

По частоте наиболее употребительны античные реминисценции. Роль таких мифологических имен, как Зевс, Венера, Диана, Флора, Терпсихора, Фортуна, Феб, Гименей, Киприда, Лета и других, достаточно традиционна и обычна в русских художественных текстах XVIII - XIX веков. Они являются своего рода дежурными символами, заменяющими соответствующие понятия; содержание этих символов было хорошо известно образованной читающей публике. (Пушкин прекрасно понимал, что его роман адресован только любителям поэзии того времени, а не широкой читательской аудитории, для которой творил, например, И.А.Крылов. См. «Опровержение на критики», статья 1830 года).

Имена Ювенала, Цицерона, Апулея, Овидия («Назон») также характеризуют круг знаний самого поэта, его современников и героев романа – образованного дворянства. Упоминание этих имен не имеет других, более значительных функций.

К пяти главам из восьми предпосланы в качестве эпиграфа более развернутые цитаты из Горация, Петрарки, Байрона и двух французских авторов. Назначение этих реминисценций также достаточно традиционно: они выполняют функцию художественного предварения. Так, во второй главе, в которой повествование переносится из столичных салонов в спокойное течение поместного бытия, предпослано восклицание Горация:

О rus!.. (О деревня!..). Латинский вариант огласовки, думается, провоцирует появление и второго эпиграфа: О Русь!.. Столь же однозначно и прозрачно содержательное тождество четырех других эпиграфических цитирований с поэтическими коллизиями III, IV, VI, и VIII глав.

Гениальной находкой Пушкина является художественный прием, позволяющий ему создать психологический портрет главных героев без навязчивого и чужеродного описания их душевного состояния, перечисляя лишь круг их привычного, любимого чтения либо подчеркивая, как меняется этот круг имен в зависимости от внутренних переживаний персонажей.

Создавая образ романтического поэта, Пушкин окружает имя Владимира Ленского именами канта, Шиллера, Гете, Шатобриана. Именно агностицизм «позднего» Канта, подвергшего сомнению возможности рационального постижения мира, стал философской основой сентиментализма, а затем и романтизма. Апология чувства как сердечного переживания, как творческого движения, как самого надежного критерия истины, становится ведущей тенденцией в философии и искусстве на рубеже XVIII – XIX веков.

Характеризуя Ленского, Пушкин подчеркивает, что он появляется в доме Лариных и оставляет этот свет не изменившись; имя Шиллера сопровождает молодого поэта и во время учебы в Германии, и накануне дуэли.

Духовный мир главной героини формировался под влиянием литературы сентиментализма: «Она влюблялася в романы и Ричардсона, и Руссо». Естественно, что первая влюбленность в Онегина устремляет ее духовный взор к знакомым литературным коллизиям. Пушкин, перечисляя в IX и X строфах третьей главы имена героев Руссо, Гете, Ричардсона, двумя словами дает резко критическую оценку традициям сентиментализма:

^ Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Клариссой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты…

Поведение Онегина заставляет ее предпочесть всем знакомым авторам одного:

^ То был, друзья, Мартын Задека,

Глава халденских мудрецов,

Гадатель, толкователь снов.

Симптоматично, что понимать Онегина, не придуманного ею героя, а реального, настоящего, она начинает в его библиотеке.

Онегин предстает как внимательный, вдумчивый читатель, выражающий свое отношение к прочитанному на полях:

^ То кратким словом, то крестом,

То вопросительным крючком.

И эти следы внимательного чтения выдают в герое не просто столичного денди, пустого франта, но глубокого человека, интересующегося совершенно неожиданными вопросами, например, из политэкономии. За кажущейся, на первый взгляд, немудреной рифмой «Бранил Гомера, Феокрита; зато читал Адама Смита» угадывается знакомство Онегина с современной мировой полемикой в области экономических учений. За именами Гомера, Феокрита скрывается политэкономическая концепция французских физиократов, которые считали идеальной формой общественной организации земледельческое общество. Имя же Адама Смита, которого предпочитал наш герой, свидетельствует о выборе им более современной экономической доктрины, которая связывала будущее развитие человечества с промышленным способом производства. Реорганизация в его поместье («Ярем он барщины старинной оброком легким заменил») есть не вред и не чудачество, как решили ближайшие соседи, а результат глубокого знания вопроса о прибавочной стоимости.

В XXXV строфе главы восьмой также подчеркивается философский круг чтения героя:

^ Стал вновь читать он без разбора.

Прочел он Гиббона, Руссо.

Манзони, Гердера, Шамфора,

Мадам де Сталь, Биша, Тиссо,

Прочел скептического Беля,

Прочел творенья Фонтенеля…

Правда, на сей раз чтение было безрезультатным: «Глаза его читали, но мысли были далеко…». Полярно изменилась жизненная коллизия Онегина: впервые он был по-настоящему влюблен, а любовь – это стихия сугубо эмоциональная, а не умственная («Он чуть с ума не своротил или не сделался поэтом»).

В этом состоянии умственного затмения, эмоционального ослепления у героя оставался лишь один ориентир, который сопровождал его, как компас, всю предыдущую жизнь. С самого начала рассказа о жизни героя Пушкин намечает лейтмотив, который будет сопровождать Онегина постоянно – это имя Байрона.

В главе первой: «Как денди лондонский одет», «как Чайльд-Гарольд, угрюмый, томный…».

В главе четвертой:

^ Певцу Гюльнары подражая,

Сей Геллеспонт переплывал…

Там же «Прямым Онегин Чайльд-Гарольдом…».

В главе седьмой при описании кабинета Евгения мы видим «лорда Байрона портрет». Произведения именно этого поэта Онегин «из опалы исключил».

^ Да с ним еще два-три романа,

В которых отразился век

И современный человек

Изображен довольно верно..

И здесь мы вновь сталкиваемся с гениально найденным художественным приемом косвенной характеристики: герой охарактеризован с помощью любимых им литературных персонажей.

Этот фетишизм, фанатизм, подражание великому англичанину оборачивается на русской почве всего лишь пародией.

Думается, для Пушкина, блестящего знатока мировой культуры, эта сюжетная коллизия была способом выразить свою собственную культурологическую концепцию о сформировавшейся самодостаточности русской национальной культуры, о полном освобождении России от инонациональных влияний.

Таким образом, роман «Евгений Онегин» является не только центральной вехой в творчестве А.С.Пушкина, но и переломным моментом в истории взаимоотношения русской национальной культуры и западноевропейских культур.


Литература

  1. Левин Ю.Д. Восприятие творчества инонациональных писателей. Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. Л., 1974.
  2. Бурсов Б. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1967.
  3. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941.